Дворцовые вечера

Поцелуи теперь были чем-то большим. Чем-то за гранью соприкосновений губ. Не прелюдией перед соитием, а сокровенным таинством. Касания мужских рук не были для Эвы чем-то непривычным. Непривычной была их нежность. Она удивлялась, как такие простые прикосновения к голому телу могут вызывать в ней столь сильные и яркие эмоции. Пальцы Рэймсса умудрялись вытворять с ней... невообразимые вещи, не делая при этом ничего особенного. Дело было в том, как он это делал. Мужчина сохранял невозмутимое выражение лица и никуда не спешил. Эвтида, привыкшая к пылкости в постели, извивалась в его руках, постанывая, не могла привыкнуть к ласкам и чувственному глубокому темпу. Он видел её смятение, жалел поцелуями и давал свыкнуться со своим нравом. Их сплетённые взгляды во время близости стали для Эвы настоящим откровением. Ей казалось, что раздеты были не их тела, а сердца, мысли и чувства. Пугало ли её это? Нет, скорее приносило спокойствие и тихую радость: в тот миг у неё был тот, кому можно свои истинные чувства открыть. Рэймсс восхищался. Никак не мог понять: как простая наложница, женщина, каких сотни, оказалась прекраснее звёзд и милее солнца? Как сумела она в столь короткий срок залезть так глубоко в его мысли, его душу? Каким колдовством воспользовалась эта Эвтида, чтобы затмить собой всё в жизни царского сына, включая, кажется, рассудок? А иначе не мог он объяснить, как доселе незнакомая девушка могла так стремительно и страшно сильно полюбиться. И ведь не пройдёт наваждение его с рассветом, только крепче станет. Рэймсс это чувствовал. Прямо тогда, находясь в ней. Хоть в тот же час обручальный браслет на девицу надевай да и тащи к народу, о женитьбе своей объявляй. О Хатхор, супруга Гора, владычица любви и страсти, тебе ли мужчина несчастный, измученный бушующим чувством, молился тогда, в храме, стоя на коленях? Ему ли ты, словно насмешку, в ответ на стенания об избавлении послала и тогда её? За что ты сделала так, о госпожа влюблённых, чтоб здравого рассудка лишался беспомощный перед сердцем своим каждый раз, когда девичье пение, наблюдая украдкой, слышал? За что наказала его, влюбив в ту, чьи распущенные волосы убивали его своим ласковым шёлком, а смех разбивал сердце искренним звоном? Тебя ли, Хатхор, молил сведённый той же девицей с ума охотник, прося ей подать другого мужчину? Его ли ты испытывала страстью животной, страшной, неумалимой, ведущей в саркофаг? Не тебе, богиня, ответ нести за грубость его, но и не тебя за щедрость его стоит похвалить. Всё ли ты, Хатхор, как надо рассудила? Всех ли повела верной ты дорогой, как надо ли судьбой распорядилась? И счастлива ли теперь та, что тише и слышнее всех тебе молилась? «Счастлива, о да», — сказала бы богиня, если бы видела её в ту ночь. Листва под окнами шуршала, сбиваемая тёплым ветерком. Эвтида прижималась к Рэймссу. Сон не шёл к ним. Укрыв обоих одеялом, мужчина смог задать давно сформированный в мыслях вопрос: — Эвтида, чувствовал я, что тебе моя нежность... будто непривычна, — он чуть погладил её спину, не выпуская из объятий. — Расскажешь? Или мне не следует спрашивать? Она тяжко вздохнула. Приятных и похвальных слов от него за ночь уже наслушалась, пора была и об этом сказать. Не мог он не заметить её зажатости, как бёдрами резко, рьяно подмахивала, как сжатиям не до боли её глаза удивлялись, как от каждого аккуратного толчка ахала. Отказаться можно было, да замалчивать не было ни сил, ни желания. Разомлевшая, уставшая, погрузившаяся на какой-то момент в воспоминания, Эва тихо сказала без утайки, как было: — Верховный эпистат, он... жестокий человек, — её голос, вопреки всем стараниям, хранил давнюю печаль, но не нёс в себе упрёка. — Но в остальном был ко мне добр. — Амен?.. — Рэймсс нахмурился и отвёл взгляд. Продолжил уже мрачнее и задумчивее. — Жестокий, да. Единственное решение отца, с которым я не согласен – гонения шезму. Почему раньше от него не ушла? Девушка слабо повела плечом. — Главное, что теперь я с тобой, — прошептала ему в шею, прикрыв глаза. Больше он ничего не сказал, позволил ей уснуть. О том, что было в прошлом, не было смысла говорить. Хотя он и был огорчён тем, как с ней когда-то обходились. Темнота ночи сберегла покой пары, а уже утром Рэймсс с теплом на душе наблюдал, как Эвтида – обнажённая, довольная, с растрёпанными волосами – нежится, потягиваясь и сонно жмурясь, в лучах солнца. Их встречи участились и стали постоянными. В один из дней мужчина с лукавством во взгляде аккуратно завязал девушке глаза и вывел её на балкон в своих покоях. Там освобождённая от повязки Эва с восторгом увидела сокола, величественно воссидавшего на перилах. Рэймсс помог ей выставить руку в приглашающем жесте, и птица, взмахнув крыльями, мягко приземлилась на предплечье девушки. — Это... Это для меня? — робко спросила она, не отойдя от шока. Мужчина кивнул. — Этот сокол – твой, — он медленно приблизился к ней, потянувшись к губам. — Как и моё сердце. Улыбка, полная любви и радости, озарила лицо Эвтиды. Она вдруг отвела взгляд, залившись румянцем. — У меня тоже для тебя есть подарок. Девушка взяла ладонь Рэймсса и прислонила её к своему животу. А через несколько дней в Фивы прилетел сокол с посланием. Он приземлился на подоконник жилища Пеллийского лекаря и привлёк к себе внимание протяжным птичьим криком. Оба находившихся в комнате – Амен и Ливий – встрепенулись, отвлекаясь от разговора. Лекарь снял с лапы сокола связанное письмо и, развернув, огласил для охотника: — Весть из столицы, — он бегло пробежался глазами по иероглифам и широко улыбнулся. — Эвтида пишет, что понесла дитя. Сердце Амена ушло в пятки, а на лбу выступил холодный пот. Он вспомнил события их с Эвой последней встречи. Представил во всех красках, как фараон самолично отрубает ему сначала мужское начало, а затем – голову, в наказание за оплодотворение женщины из царского гарема. Однако желание провалиться в Дуат пропало со следующими словами Ливия: — От Рэймсса, наследника фараона! Ну надо же... Охотник едва не умер на месте от облегчения. Нервно, но вполне естественно рассмеялся: — Молодец, лисица, времени зря не теряла... Неизменно хитрая. Этого у неё было не отнять. Заскучала в отсутствии любовника, решила обеспечить себя роскошью и статусом, или в самом деле влюбилась – этого мужчина не знал, но истина была ему не столь важна. Деторождение в Египте издавна было решением женщины и только женщины. А это значило одно: Эвтида своего, как и всегда, добилась. От безвыходности или большого желания – уже её секрет. Лекарь, благо, его полуслышного бурчания не заметил и продолжил вслух пересказывать письмо. — Она просит меня явиться в Мемфис для принятия родов где-то через восемь лунных циклов. Хворь придётся ненадолго оставить... Амен в тот день возносил благодарственные молитвы, Рэймсс не мог поверить в своё счастье, а Эвтида купалась в лучах его любви. Нил – река, несущая жизнь и хранящая истории – знает, что эта наложница была не из простых. Неземная красота позволяла ей сводить мужчин с ума, а второе имя приносило милость бога крови и ярости, который одарил её тонкой хитростью и умением добиваться намеченных целей. Муж этой царицы Египта стал справедливым правителем, покончившим с охотой на шезму, а их детей ждало большое будущее.