Anschein von Leben

***

      Осаму сопит и показательно отворачивается набок. Сознанию понадобилось время, чтобы привести его в чувства, и приоткрытые глаза вновь заглядывают во тьму: дьявольская фигура расположилась близ окна, едва освещаемая тусклым лунным светом. Фёдор не спит. Дождь продолжал постукивать по крыше, наполняя немые стены отголосками жизни. — А, это ты. Не очень-то красиво вот так без спроса проникать ко мне в комнату, мой дорогой друг, — тянется и зевает тот. — Что-то случилось? — Мы никогда не гуляли под дождём, Дазай-кун. — Ещё одно испытание потопом доведёт тебя до смерти, — в своей привычной манере ответил детектив, сквозь тьму магнетическим образом ощущалась его вызывающая улыбка. В ответ последовал лёгкий смешок и такая же манящая, подобно самому дьяволу, тишина.       Дазай не заметил, как в один момент очутился в отражении его окаменевших глаз, таких властных и меж тем дурманящих разум одной только секундной вспышкой заинтересованности. Освещённый лунным светом, вблизи Фёдор казался ещё более заледеневшим и напоминал белую статую, кем-то неудачно одетую в человеческие тряпки. — Предполагаю, один мой хороший друг не постесняется меня отогреть, — дьявол невинно наклоняет голову в сторону, продолжая заглядывать в чужие карие вишни. Осаму чувствует, как тёплая рука бессовестно заправляет его прядь за ухо. — Я буду ждать тебя.              И на сей раз Дазай изображал состояние до жути скучающее, за слоем одеяла прятался от пронзительного взора пустых стен, давящих своей грязной белизной. С подоконника на пол серебристыми каплями летела вода: она просачивалась сквозь оконную раму, отражала холодный свет комнаты, сбрасывая с себя тусклый омут йокогамской ночи. Дазай понятия не имел, сколько времени прошло с тех пор, как он остался здесь совершенно один. — Как громко, — движение в прихожей вынудило небрежно стянуть с себя наушники и прислушаться к тихому постукиванию сапог. И если бы источник шума не был им — предвестником божественного упокоения — эти незамысловатые шкафы и высохшие растения уже бы точно вынудили его перебраться в другое, неподдельно живое помещение.       Но вот она — покойная смерть, сегодня, кажется, совершенно не в себе: до чего же гремит, кряхтит, вынуждает неохотно покинуть тёплую обитель — тем насыщаются и стены, и их уставший обитатель. А грязная белизна как будто делается в разы пронзительней и оттого живей.       Детектив молча вскинул брови, разглядев на пороге это. Дело было далеко не в том, что Фёдор странным образом оказался на полу в состоянии частичной недееспособности, их встречи в этом нетронутом уголке повторялись из раза в раз, но промокший до нитки, доселе устрашающий и таинственный по ту сторону баррикады, он притащил вместе с собой какую-то необыкновенную новизну.       Это существо собиралось раствориться под ловкой хваткой каждый капельки, стекающей по бледной коже, а тело его противника охватило непривычное остолбенение. Дазай не мог понять, чего ждёт от него Достоевский, такой тихий и едва ли похожий на живого человека.       Фёдор издевательски спокоен — рука Осаму невзначай дрогнула при касании одной из прядей темных волос, словно коснулась чего-то настоящего. — Вижу, ты сегодня… — прядь всё-таки выпала из его рук, — В лучшем виде. И мне следовало бы угадать, что всё это значит. — Потрясающий ход мыслей, Осаму.       Было бы верно предположить, что они находятся в каком-то странном и отталкивающем месте, если б стены помещения не составляли обыкновенную квартиру, расположившуюся в одном из наиболее тихих районов Йокогамы. Эти двое были чуть ли не единственными чертами в здешнем омуте спокойствия и благополучия.       Они могли сколько угодно покидать друг друга, пропадать неделями, но всякий раз в обители этих продрогших стен случалась их оторванная от привычной жизни встреча. Никто вслух не оговаривал временные рамки, никто не назначал дату свидания. Фёдор мог прийти сюда и обнаружить Дазая, сооружающего какой-то замудрый ужин на две порции; Осаму часто находил его сидящим с двумя чашками ароматного горного чая, ещё совсем свежего и горячего. Пробовать себя в «нормальной жизни» оказалось занимательно: они погружались в глубину приятных разговор за партией в шахматы, уничтожали время, наслаждаясь ночной тишиной с примесью бокала терпкого на балконе — всё, что было недоступно двум заинтересованным друг в друге противникам в череде будничных событий, таких фальшивых и с каждым разом всё более утомляющих.       Он стащил с него мокрый плащ и удовлетворенно прикрыл глаза, чувствуя, как чужие руки начинают согреваться и отдавать слабоватым теплом на плечах, пока в абсолютной темноте он пытается взвалить Фёдора на себя и оттащить в сторону ванной. В квартире совершенно темно. Достоевский изредка впивался ногтями в его спину, то ли раздражённый, то ли действительно замёрзший. И Ничего из происходящего не было для них привычным. Разве как часть игры instar vitae, «подобием жизни», каковой её нарекли два демона. Игра интереснее многих, необычная и животрепещущая. А сокрытые тьмой лилово-красные глаза переодически внушали ему едкое чувство то насмешки, то наслаждения от оказания этой непрошенной и неумелой заботы. И эта насмешка с примесью удовольствия совершенно справедлива — Дазаю нравилась сегодняшняя затея, нравилось принимать участие в этом ограниченном и обособленном поприще жизни. Непредсказуемо, интересно. Добравшись до ванной, он согрел свои руки горячей водой и потянулся к бледному лицу Фёдора, аккуратно касаясь белизны холодных щёк. — Не вздумай, — Достоевский покосился на Осаму, потянувшемуся к его мокрой рубашке. — Смотрю, мокрая одежда тебе по душе. — В таком случае, я стяну с тебя все твои бинты, — оскалился тот. — Ну, как хочешь. Что-ж, — заулыбался детектив. Тёмный зрачок в омуте карих глаз заметно помельчал, когда до него невзначай добралась какая-то странная мысль. — Мне всё хотелось, чтобы мой дорогой друг обо мне позаботился. — Достоевский пожал плечами, обнажив очертания своего силуэта. Тот, кого дазай убьёт с лёгкостью и без сожаления, говорит такие вещи. Да какая же тьма позволит вырвать тень слабины из этих пустых и наглых стёклышек, погруженных в сюжет разыгрываемой комедии. — Ну и новость. У дьявола есть друзья, — тот заторможенно хлопнул в ладоши. — Надеюсь, мы познакомимся. — А тому, кто в добром здравии, с ним знакомиться незачем. — А ты не в добром здравии? — и Дазай всё близится, всё заглядывает из-под тьмы карих глаз.       Но вот он словно обжёгся и моментально ухватился за руку, кричащую от боли. Достоевский, своими-то потрёпанными ногтями вцепился намертво. Какой-то нездоровый, тусклый проблеск молнии потрясающе точно отразился в пурпурном проблеске его приоткрытых глаз, потому как Дазай едва ли справлялся с чувством поддельности происходящих событий. То, безусловно, лелеяло мёртвую душу Фёдора. — Как видишь, — тот качнул головой. — Побудь человеком, Осаму. Сними грязные тряпки, чтобы меня не касалась это нечто, — с привычным спокойствием протянул Фёдор, рука его напрягалась и лихорадочно цепляла чужие раны. — Они тебе совершенно не к лицу, и эта ужасная прядь… — детектив почувствовал прикосновение холодных пальцев близ виска. Так необыкновенно нежно, что он убрал свою руку поверх чужой, позволяя Фёдору с прежней силой впиться ногтями в болезненные отголоски прошлых лет.       Достоевский, кажется, слишком разгорячился. Ему, вжившемуся в роль пострадавшего, ничего не стоило свалиться на пол, но он продолжал удерживать зрительный контакт и ожидать тот проблеск удовольствия в тёмных глазах врага. Взаимная усталость обоих прослеживалась с каждой минутой всё больше, проглядывалась в томном вздохе Дазая, что перемешался с ослабевающей хваткой противника, его плывущем силуэте… — Дазай-кун, я вымок не по своей воле, — пробормотал тот, уткнувшись в чужое плечо. — Можешь не искать загвоздку.       Взор Осаму оскалился, а с лица, украшенного едкой улыбкой, уходило прежнее напряжение. Он не чувствовал себя победителем, когда, коснувшись его горящего лба, принял немую просьбу о помощи. И когда помог врагу добраться до постели, и даже когда таскал лекарства, какие только были в этой квартире, чтобы сбить жар. И уставший взгляд его Фёдор улавливал и прогонял через себя.       За окном вот уже который день штормило, гремело, капало. Они вновь были здесь наедине с тишиной собственных мыслей, укрытые от раската грома и молний. — Осаму — сопит тот, — Ты ждёшь от меня чего-то? — Ты достаточно нагулялся сегодня, тебе так не кажется? — И достаточно отогрелся, чтобы пригласить тебя под одеяло, — Фёдор показательно приподнял его край. — Если, конечно, не боишься заразиться простудой.       Но демон развидел лишь томную улыбку на лице собеседника, неспешно выключающего тусклый светильник в другом конце комнаты.       Не привыкшие к темноте глаза ведут Дазая к кровати очень небрежно, толкают навстречу теплым подушкам и вынуждают на ощупь искать продрогшее тело. Казалось, его тепло согревало это помещение ещё каких-то пару минут назад. Ещё пару минут назад Дазай касался его бледного и горячего лица, желая отломить кусочек обнажённой души врага и с едким притворством грезил отравиться ядовитой плотью. Совсем как у него самого. И вот снова пусто. Странно. Неправильно.       Порывы обыскать комнату слабели по мере того, как немело израненное тело. Дазай опешил. Прежде странная и напускная мысль заставляла его взъерошивать собственные волосы. Фёдора не могло здесь быть.

***

— Мы могли бы уйти от этой необходимости. Прямо сейчас. — Нет, — Осаму очарованно крутил бокал с красным вином. — Ты хочешь соединить эту жизнь и жизнь за этими стенами. так нельзя, Фёдор. — Вовсе нет, Дазай-кун. Я хочу оставить тебя в живых. Не являйся завтра. Ты знаешь куда.       Помнится, в один момент Фёдор припадает губами ко лбу Дазая, роняет пряди тёмных волос и замирает. Детектив наконец приходит в себя, чувствует живость собственных рук и замечает, что враг застопорился, словно контуженый. Сквозь пряди волос он пробирается к сокровенной истине, отражающейся в откровенно-болезненном блеске пурпурных глаз. Достоевский нервно улыбается, потому как из больного тела уходят всякие силы. Он явился туда, куда должен был явится. — Я очень устал, я так устал… — выдыхает и шепчет Осаму, склоняясь ближе к тускнеющим глазам под шум победных криков детективного агентства. —Фёдор… — он больше не мог пошевелиться.