Забери меня с собой

Человек по имени Дазай Осаму умер три года назад. Об этом написано в сухом отчёте, хранящемся в тонкой папке с синей матовой обложкой в стеллаже с тысячами таких же папок. В отчёте о событиях трёхлетней давности, получивших от местных внушительное имя — Хаос. Хаос — самый крупный преступный конфликт в современной истории, переписавший карты с территориями влияния мафий крупных стран. Конфликт, в котором мафии, долгое время удерживающие мировое господство, были сброшены со своих пьедесталов. Дазай Осаму исчез с лица земли вместе с прославленной Портовой мафией — одним из крупнейших ответвлений якудза. Он погиб вместе с руководящей верхушкой, когда высотки главного штаба были подорваны и рухнули в воды залива. Дазай Осаму умер вместе с ними. По крайней мере, так считает сам Дазай Осаму. Он не думает, что живёт, даже если его оболочка продолжает существовать спустя три года. Дазай поднимает голову, когда слышит шорох в соседней комнате. Туда вошли двое, и одного из них Дазай точно может назвать. Окружающие его люди и не подозревают, что за три года Дазай, захваченный в плен европейцами во время Хаоса как раз перед тем, как Портовая мафия пала, и проданный позже немецкой мафии как диковинный гений, знает почти всех основных членов немецкой мафии и может их отличить по шагам, по голосу, в большинстве случаев глухому, потому что их разделяет стена, по феромонам, знает примерный план частного дома, в котором находится, знает, в какой части Германии он находится, и неплохо выучил немецкий язык. Но двое за стеной разговаривают на английском. И второго Дазай точно не знает. Дазай замирает, вслушиваясь. У незнакомца лёгкая уверенная походка, небольшие каблуки на обуви, шуршащая одежда, есть плащ. Он говорит с акцентом, слова не разобрать, но Дазай понимает, что незнакомец расслаблен, будто он здесь хозяин и принимает дорогих гостей. А вот настоящий хозяин кабинета, этого дома да и в какой-то степени самой Германии, робеет перед незнакомцем, хотя и пытается держаться уверенно. — А сейчас позвольте показать вам нашу лучшую игрушку, — раздаётся у самой двери в его темницу. — Уверен, вам это понравится. Незнакомец ничего не отвечает. Ключ входит в замочную скважину, и замок звонко щёлкает. Дазай застывает, прикидываясь то ли мёртвым, то ли спящим. Когда дверь открывается, Дазай тут же ощущает новые феромоны. По сравнению с боссом немецкой мафии, крупным альфой с тёрпкими феромонами, пахнущим листьями табака и кофе, запах незнакомца свеж и холоден. Феромоны буквально пахнут зимой, еловым тёмным лесом с пушистыми шапками колючего снега на ветвях, в середине которого находится озеро с коркой льда у берегов и тёмной-тёмной водой. Дазаю становится так холодно, дыхание перехватывает, будто бы он находится там, в этом лесу, промозглый ветер срывает с елей снег вперемешку с побуревшими еловыми иголками, а он сам медленно тонет в холодной чёрной воде озера. Альфа. — Прошу, — выдыхает немец, пропуская гостя в комнату и проходя следом, прикрывая за собой дверь. — Это — главное украшение мафии. Вы ведь слышали о Хаосе? — По тихому шороху Дазай понимает, что гость кивает. — Во время Хаоса многие влиятельные раньше мафии стали былью, и он — такая же быль, показатель былого величия якудза. Он был правой рукой своего босса, его лучшим советником и был настолько гениальным, что даже свои называли его Дьяволом. Впрочем, его гениальность не помогла ему спасти японскую мафию. Но спасла его жизнь, потому что англичане, в тот период громившие Японию, прознали про его заслуги и решили забрать с собой, а не убивать. В своё время его ум был неплохим предложением, и я решил, что он стоит своих денег и выкупил его. И не зря! Он мрачный гений во плоти, сам Дьявол! Что думаете? — Превосходно, — протягивает незнакомец, и у Дазая бежит дрожь вдоль позвоночника от его голоса. Альфа, молодой, явно меньше тридцати. Но при этом в его голосе чувствуется сталь. Ощущение, будто никто не сможет ему противостоять, если он прикажет. Сама стихия подчинится ему. Это будоражит. И теперь понятен акцент. Русский. Это невольно вызывает недоумение. Ведь во время Хаоса русская мафия также пала. Несколько уверенных шагов. Дазай чувствует, что незнакомец остановился прямо перед ним, ещё пара шагов, и он мог бы почувствовать на своём лице чужое дыхание. — Он слеп? — От того, как близко к нему находится русский, чужой голос звенит в ушах. — Нет-нет! Это лишь повязка на глаза, мера безопасности. Он способен вскрывать замки, поэтому оков на руках и ногах было недостаточно. Не видя, даже если он сможет вскрыть замки на своих руках без зрения — в чём я сомневаюсь, — он далеко не убежит. Но ослеплять его полностью я не стал, полностью без зрения часть его пользы терялась бы. Его глаза так же важны, когда необходимо найти кого-то. — Я вижу, — бормочет русский. Дазай чувствует, как чужой взгляд проходит по его рукам, по коротким цепям, с помощью которых они прикованы к стене, по его худому телу. — А эти шрамы… — Да, — кривится немец. — К сожалению, он попал ко мне уже таким. Продавцы божились, что он таким был и до них, и, если это правда, тут уж ничего не поделаешь. Но я платил за его ум, а не за тело. Ум — лучшее, что есть в нём, не будь у него ума, его никто бы не купил, уродца такого, — понижает голос мужчина, пиля его презрительным взглядом. — Но зато какой ум! Он приносит мне так много пользы! Победа в большинстве конфликтов — только его заслуга. Стоит ему рассказать побольше об участниках конфликта, так он тотчас же выдвигает стратегию. И всегда действенную! Даже не находясь на поле боя, имея не так много информации на руках, он делает это так легко, словно играется! — хвастается им мужчина, будто породистым щенком. — А он может войти в наше соглашение? — внезапно обрывает его русский. Тот теряется. — А… Не поймите меня неправильно, но ни его услуги, ни он сам не продаются, — довольно резко отзывается мужчина, но его неожиданно встречают коротким смешком. Дазай чувствует дрожь вдоль позвоночника. — Нет-нет, мне не нужны его услуги, я вполне справляюсь сам, — улыбается русский, чем явно заставляет своего собеседника чувствовать неловкость. — Нет, я хочу лишь иногда разговаривать с ним. — Разговаривать?.. — Да, разговаривать. Мне интересно, что представляет из себя такой гений. Хочу составить его психологический портрет, если так угодно. И вообще… Дьявол… Думаю, так я быстрее дам согласие на наш союз, — обрываясь, быстро заканчивает русский. Вероятно, знает, чем заинтересовать, так как немец теряет всё раздражение в голосе. — Что ж… если вы хотите просто разговаривать с ним, думаю, мы сможем договориться. — Отлично, — коротко улыбается русский и снова поворачивается к нему. — Здравствуйте. Могу я узнать ваше имя? — На чистом японском. Впрочем, Дазай не очень-то удивлён. Этот человек… — Для такого неплохого произношения на японском, ваше произношение на английском просто ужасно, — вместо ответа ухмыляется Дазай. Дерзит. Реакция на дерзость — первое, что помогает ему узнать нового человека. Вначале он много кому дерзил. Кто-то в ответ сыпал на него оскорблениями, кто-то тут же бил его, некоторые даже пытались нагнуть, кто-то лишь насмехался над ним, что он все равно упал на самое дно, а кто-то никак не реагировал. Его дерзость вызывает лишь новый взрыв будоражащего бархатного смеха. — Просто из-за своей популярности не считаю английский привлекательным, — усмехается альфа. — И… спасибо за комплимент. Рад, что мой японский вам понравился. Вы не сказали своё имя, но я всё же скажу своё. Меня зовут Фёдор Достоевский. Теперь Дазай знает о нём почти всё.

***

Когда знакомые уже шаги слышатся в соседней комнате, по прикидкам Дазая, сейчас два часа ночи. Но нормально, ему не хочется спать, у него уже сколько лет бессоница, а этот Достоевский… Интересно. И Дазай почти уверен, что он пришёл именно к нему. Ключ щёлкает в замке, но в этот раз в комнату входит только один человек, поэтому его феромоны воспринимаются так же ярко, как в первый раз. Дазай снова умирает от холода в еловом заснеженном лесу. — Здравствуйте, Дазай-сан, — говорит Фёдор, когда за его спиной закрывается дверь. — Уже узнали моё имя? — хмыкает Дазай. — Ну конечно. Было бы невежливо обращаться к вам как-то иначе. — Да ладно вам. Я понимаю, когда обращаются именно ко мне, даже если собеседник старательно избегает называть моё имя. Но а так, я привык к обращению «эй ты». Так что могли и не напрягаться… господин Достоевский, — с улыбкой добавляет Дазай. Он почти чувствует, как альфа улыбается в ответ. — Всё же не думаю, что это вежливо. И… — Достоевский улыбается чуть шире. — Просто Фёдор. — Как скажете. — Хорошо, — кивает Фёдор, подходя к нему ближе. — Вы не против поговорить? Или вы спите? Я мог бы прийти позже. — Нет, нормально. Только не думаю, что я интересный собеседник. — Это не так важно. Мне просто интересно узнать, чем живёт человек, которого называли Дьяволом. — Ошибаетесь: я уже давно не живу. — Живёте, — улыбается Фёдор. По шороху его одежды и ставшему чуть тише голосу Дазай понимает, что его собеседник сел на пол, и беззвучно хмыкает: надо же, как безрассудно и глупо. — Я бы хотел поговорить о литературе, вы не против? — Мне всё равно. — Какие книги вам нравятся? Какие жанры? Есть ли самые любимые авторы и произведения? — Не помню, когда я в последний раз читал. — Дазай не врёт: та жизнь, в которой он мог читать какую-нибудь книгу, кажется чем-то таким далёким, будто вечность назад. — Как же так? Вы не любите читать? — Не думаю. Читать образы и истории, созданные другими людьми, довольно интересно, но у меня из-за работы часто не хватало на это времени или не было спокойного места, где я смог бы сконцентрироваться. Или я был слишком уставшим, чтобы удерживать своё внимание на сюжете, поэтому предпочитал забивать время видеоиграми. — Но так ведь было не всегда, так? Думаю, что-то вы да и читали. — Ну, что ж, да. Но это было скорее привычкой, чем моим желанием, или от меня требовали. Другие люди или ситуация. Так что это были разные труды по истории, психологии и медицине и всякое такое. — Многое из этого тоже бывает интересным. Реальная жизнь ведь тоже интересна. — Не спорю. Но, честно, фрагментами. Да и эти фрагменты смазываются, когда читаешь без желания. А сверху наваливаются все эти скучные факты: даты, причины, последствия, тактики… В медицине — множество терминов и тонкостей, от которых начинало тошнить, когда с меня их спрашивали. Практика была и то интереснее. — Могу понять. Но я не поверю, что вы не читали обычных книг. — Читал. Соглашусь. Но мне правда не хватало времени на них. Я читал пару глав, потом забывал о них на месяц, а после история уже не была такой привлекательной, чтобы дочитывать. Я брался за новую, и с ней повторялась та же история. — А в детстве? Что вы читали в детстве? — А с чего вы взяли, что я говорю не о детстве? — коротко усмехается Дазай. Дазай не видит улыбки Фёдора, но ощущает её, и от этих ощущений становится не по себе. — Впервые документально человек по имени Дазай Осаму появляется в списках рождённых в городе Канагитё. Дальше, с перерывом в целых шесть лет он появляется в списках воспитанников одного из приютов в городе Йокогама. Далее, с перерывом в целых восемь лет его имя появляется в документах, копия которых хранится в том же приюте, о том, что его усыновляет некий Мори Огай. Дальше Дазай Осаму периодически мелькает в отчётах полиции о совершённых преступлениях — убийствах, грабежах и подобное, — в качестве члена уже не существующей ныне Портовой мафии. А дальше… документально Дазай Осаму умер три года назад, — спокойно рассказывает Фёдор. Дазай чувствует раздражение. Это странно, потому что уже три года он не ощущает почти ничего, лишь играет перед другими хоть какие-то эмоции по старой привычке. Сейчас же раздражение настолько сильно, что обжигает его изнутри. Даже не раздражение. Гнев. Гнев на Фёдора за то, что тот зачем-то рассказывает ему о жизни уже не существующего человека. Зачем?! Этот человек больше не живёт! Этот человек умер вместе с остальными три года назад под обломками рухнувших высоток мафии. — У того приюта была не очень хорошая репутация, так что он почти не получал финансовой поддержки от спонсоров. Сомневаюсь, что там были названные вами труды по истории или медицине. А если и были… Суеверные работники бы с криками отобрали у маленького мальчика толстые тома по истории, — весело скалится Фёдор, демонстрируя клыки. — …я читал всю серию книг о Гарри Поттере. А позже и перечитывал несколько раз. — О? Довольно интересный выбор. — Да нет, это не я выбирал, а мой опекун, который пытался отвлечь меня от приставки, но при этом заинтересовать чем-то другим, чтобы я не громил его кабинет от скуки. Да и он не очень-то выбирал их, просто дал, потому что «многим подросткам нравится». — И как вам? Вы сказали, что перечитывали их. — Да. Не скажу, что я был в восторге от истории или персонажей, довольно просто, хотя мир в целом был неплохо продуман. Меня больше привлекали лёгкий стиль и способность затягивать. Я мог не думать, пока читал. — Фэнтези обычно нравится тем, кто хочет сбежать от реальности в выдуманные миры. — Я и не спорю, что мне хотелось сбежать, — легко признаётся Дазай. — Реальность отвратительна до тошноты. Фёдор замолкает, Дазай чувствует на себе его пронзительный взгляд. — На этом всё, — неожиданно говорит Фёдор, вставая и шурша плащом. — Мне нужно идти. — И был в этом смысл? — В чём? — Говорить со мной. Вы почти ничего не сказали сами. — Я люблю больше слушать. — Ну спасибо! Взвалили на меня роль рассказчика! А может, мне тоже хочется кого-то послушать? — обиженно восклицает Дазай. Играет обиженного. — Не так часто меня посещают люди, которые хотят поговорить о литературе, а не о делах, которые совершенно не касаются меня. — Врёте, — неожиданно уверенно отвечает Фёдор. — Вам ведь больше нравится говорить. Дазай мелко вздрагивает и тут же спохватывается, замирая и надеясь, что Фёдор не заметил его маленькой слабости. Фёдор опять пробил его на эмоции. В этот раз удивление. Дазай не был удивлён, когда Фёдор прошёлся по его подноготной. Эти документы никто за ним не подчищал, и их можно было найти. Тем более Фёдору, если тот и правда как-то связан с русской мафией, хотя и разбитой и потерявшей своё достоинство, но всё ещё имеющей связи. Да и Фёдор казался таким человеком, который хочет знать о других всё. По крайней мире, говорил он именно так. Но Дазай уже давно не разговаривал с человеком, который бы так легко разбил его маску притворства на лице. Фёдор находится на равных с Дазаем Осаму, которого не стало три года назад. — Наша беседа доставила мне удовольствие, не переживайте. Вас приятно слушать. К тому же я узнал достаточно много, — улыбается Фёдор, его голос постепенно стихает, когда он отходит к двери. — До встречи, Дазай-сан.

***

— А вы бы хотели сами написать книгу? Фёдор снова здесь, снова сидит перед ним на полу, на холодных досках, и Дазаю кажется, что тот никогда отсюда и не уходил. Но только кажется, он понимает, что всё из-за того, что ему скучно, в его недосуществовании ничего не происходит. — Собственно, я и так её уже пишу. Роман. — Ого! И как же? Насколько я знаю, с вас разве что иногда снимают повязку, но руки никогда не освобождают, даже кормят вас сами. — Всё просто: я пишу его в своей голове. Буквально пишу, не продумываю сцены, а каждое слово. И помню каждую написанную строчку, хотя вы, наверное, и не поверите. — Я верю, — легко, без сомнений отвечает Фёдор, чем поражает его. Фёдор в принципе только и делает, что удивляет его. Странный человек, он постоянно будоражит Дазая. — И о чём же ваш роман? — О, это что-то вроде автобиографии, но если бы у меня была жизнь понормальнее. Отчасти, конечно. Думаю, если и существует мир, где меня не зовут Дьяволом, я там не буду до конца нормальным. — Вы себя слишком принижаете, — неожиданно говорит Фёдор. — Да и все люди в какой-то степени ненормальны. — Даже вы? — усмехается Дазай. — Я так точно, — весёлым тоном вторит ему Фёдор. — Уверен, нормального человека другие люди не назовут Демоном. Дазай смеётся, хотя в следующую же секунду сам пугается своего смеха. Он давно не смеялся по-настоящему, не играя, а потому что ему правда весело, так что его удивляет свой смех, поражает его мелодичность и звонкость. — Демон и Дьявол — это просто лучшее! — отсмеявшись, восклицает Дазай. — И как они подпустили вас ко мне? — Людям свойственно не обращать внимание на что-то, когда перед глазами горит выгода, — хмыкает Фёдор. — Возвращаясь к вашему роману, не могли бы вы мне прочитать оттуда что-то? — Нет, не мог бы, — легко отказывает Дазай, не испытывая неловкости или стыда. Он понимает, что Фёдор изучает его, как новый редкий экспонат обширной коллекции, что своими ответами он постепенно раздевается перед Фёдором, раскрывая свою душу этому русскому демону, но прочитать свой роман — это уже перебор. Его роман — это его душа, а показывать её Фёдору… Но Достоевский на отказ не обижается. — Хорошо. А вы могли бы рассказать, чем заканчивается ваш роман? Не этим же. Или вы ещё не дописали? — Не дописал, — кивает Дазай. — Но я точно знаю, как я закончу его. Своим самоубийством. — Вы хотите умереть? Тоже довольно удивительная реакция. Многие после его слов о желании покончить с собой смотрели на него с недоумением, думая, что неправильно услышали или что это шутка. Другие смотрели на него с презрением и отвращением, потому что считали самоубийство слабостью. Фёдор же переспросил его совершенно спокойно, как если бы Дазай сказал ему, что его любимый цвет — синий. — Хотел. Сейчас я и так не живу, так что уже не имеет смысла. — Вы и сейчас живёте, — возражает Фёдор и продолжает прежде, чем Дазай успевает ему что-то ответить: — Почему же вы хотели умереть? — Не видел смысла жить, разве может быть другая причина? — Конечно. Кто-то совершает самоубийство из-за долгов, кто-то — из-за невзаимной или оборвавшейся любви, кто-то — из-за ненависти окружающих, кто-то — из-за мук совести за содеянное. Есть множество причин. — Говорите так, будто встречали много самоубийц. Вы что, Смерть? Фёдор усмехается. — Нет. Но я видел многих людей. Некоторые из них жили, не зная, что хотят умереть, а некоторые умирали, не зная, что хотят жить. Они оба замолкают на пару минут. — Как думаете, все могут написать свою книгу? — внезапно спрашивает Фёдор. — Конечно. Правда результат будет не у всех хорошим. — Даже я? — Конечно, — немного удивлённо отвечает Дазай. — А что мешает? — Ну не знаю… Я не люблю называть себя мафиози, потому что я не имею отношения к русской мафии… — Дазай мысленно ставит себе пометку. — …но я — Лидер. Я нахожусь в розыске, и не просто так. — И? — Может ли убийца стать писателем? Дазай замирает, когда сердце в груди гулко и быстро стучит. Он дышит через рот, иначе он либо умрёт, либо… у него будет истерика. — …конечно, а что мешает? Фёдор на это ничего не отвечает. Он встаёт и отряхивает свои брюки от пыли и мелкого мусора. — К сожалению, я вынужден покинуть вас. Не скучайте. Дазай по привычке кивает, вместо прощания, хотя такая глупость — «не скучайте». Как это возможно? В последнее время у немецкой мафии нет конфликтов, и они забыли о своей диковинной игрушке. Только когда Фёдор уже у двери, он всё же решается. — Скажите… а какое сейчас число? — М? Число? — чуть удивлённо переспрашивает Фёдор с рукой на дверной ручке. — Не год? — Нет-нет, — мотает головой Дазай. — Год… год — это неважно… — Как скажете. Сегодня двадцать седьмое сентября. Это конец. Дазай чувствует, как не может вдохнуть, когда сердце заходится в бешеной пляске. Омерзительно, омерзительно, к горлу подступает непонятно что, то ли слёзы, то ли рвота. Это конец. Он сходит с ума. — Что случилось? — обеспокоенно спрашивает Фёдор, замечая всё это и подходя к нему ближе. — Вы поражёны, что прошло так много времени или… — Нет! — вскрикивает Дазай, не в силах сдерживаться. — Нет, я… Я думал, сегодня двадцать пятое… Я считал секунды. — Ого. С тех самых пор, когда вас заковали? Тогда то, что вы ошиблись всего на два дня, очень… — Нет! — грубо обрывает его Дазай. — Это ужасно! Это так, блять, ужасно! Целых два дня! Я ошибся на целых 172800 секунд! Это!.. Это… Я… я… — Дазай судорожно хватает ртом воздух, чувствуя, как покалывает глаза из-за выступивших слёз. Он не может дышать. Неожиданно рука Фёдора ложится на его щёку. Она такая холодная, что Дазай правда поражён, что Фёдор не Смерть, но в то же время она хорошо отрезвляет. Фёдор намеренно выпускает феромоны, чтобы успокоить его на уровне инстинктов, и если раньше он просто естественно пах, а сейчас его феромоны густеют в воздухе, а у Дазая слишком хорошо развилось обоняние, Дазай… Он правда ждёт, когда его тело обожжёт ледяная вода в чёрном озере. — Успокойся, — тихо, но уверенно говорит Фёдор. — Ты не сошёл с ума, ш-ш, ты в порядке, ты просто ошибся… Всего два дня, это не так много, не переводи в секунды. Сейчас… 13 часов, 52 минуты, 45 секунд, 46, 47… начни заново, хорошо? — Фёдор ждёт, пока Дазай не кивнёт, и прикрывает ладонью его рот. — Всё, успокаивайся. Дыши через нос. И Дазай дышит. Потому что он не может делать ничего другого. А пока Фёдор тихо бормочет: — В Мюнхене сегодня дождь, ты ведь слышишь его, так?.. Хорошо. Особо длинные пряди твоей чёлки постоянно лезут тебе в лицо и щекочут твой нос, ты ведь чувствуешь это, верно? Хорошо… Ты существуешь, ты всё ещё живёшь. На всё это Дазай кивает, и Фёдор медленно отнимает руку от его лица. Дазай внезапно с лёгким сожалением ловит себя на мысли, что успел отметить лишь то, что руки у Фёдора холодные. Он даже не может вспомнить, есть ли у него мозоли на пальцах. — Нормально? — Да, — сдавленно отвечает Дазай, откашливаясь. — Хорошо. Я могу идти? — Иди. — До встречи, Дазай.

***

— Ты ведь омега, да? С того момента что-то в их разговорах изменилось. Теперь Фёдор не был только поддакивающим слушателем, и Дазай мог что-то узнать про него. Не все их разговоры были такими же интеллектуальными, как первые. Да, Фёдор мог предложить поговорить об искусстве или культуре, но иногда он приходил со странно-весёлым настроением, пахнущий то ли смесью чужих феромонов, то ли кровью, то ли грязью, и с порога спрашивал какую-то чушь. Но Дазаю было так же весело разговаривать с ним об этой чуши пару часов. Дазай жил теперь их разговорами, они стали единственным, что оседало в памяти, поэтому для себя Дазай уже вечность бесконечно болтает с Фёдором. Но сейчас вопрос странный. Нелогичный, что несвойственно Фёдору. — А это риторический вопрос? — отвечает вопросом на вопрос Дазай. — Я, вроде как, это и не скрываю. Я, конечно, на омегу не очень похож, но подавителями меня тут радуют только в течку, так что… — Не повезло тебе. Твоя ситуация из-за этого сложнее. — Да нет, не особо, — пожимает плечами Дазай. — Ты ведь слышал его тогда. Я уродец, не спорю. Я не очень-то подхожу под стандарты омег. Я высокий, костлявый, с множеством шрамов. Сначала они радовались, когда купили меня и быстро поняли, что я омега. Но стоило им стянуть с меня бинты… Меня брали пару раз, когда у меня впервые была течка, но их на долго не хватало, они привыкли к моему запаху и перестали воспринимать как омегу. Так что… А к чему вопрос, собственно? — Можно тебя понюхать? Дазай молчит полминуты прежде, чем прыскает от смеха. Играет, конечно. — Ухуху, а ты, оказывается, извращенец? Любишь беззащитных омег, неспособных тебе противостоять? Я так и знал, что ты везде властный… — Мне не нужны твои игры, — обрывает его Фёдор. — Не нужно играть передо мной, Дазай. Я попросил тебя, ты же можешь согласиться или отказаться. — Можно, — легко соглашается Дазай, потому что, даже если Фёдор и правда извращенец, у которого встаёт на неспособных двигаться омег, Дазаю всё равно. Но почему-то, когда Фёдор, получив разрешение, приближается к нему, Дазай задерживает дыхание. Его давно так не касались, поэтому ощущений сразу очень много. Дазай чувствует, как волосы Фёдора щекочут его шею. Дазай никогда не представлял себе Фёдора, для него он существует только в виде бархатного голоса, но он всё равно удивлён, что у Фёдора длинные волосы, где-то до плеч. И прямые и жёсткие. У Фёдора нет ни бороды, ни усов, его абсолютно гладкая щека прижимается к его шее, прямо к уродливому шраму от верёвки. Тёплая, но Дазай уверен, что его кожа пылает жаром, потому что он чувствует, как к его щекам приливает горячая кровь. Одежда Фёдора задевает его тело, облачённое в скорее тряпки, чем нормальную одежду. Фёдор вжимается носом в заднюю часть его шеи и резко глубоко вдыхает. Дрожь сотрясает тело Дазая, он совершенно не может сдержать абсолютно жалкого «ахн», вырвавшегося из глубины его горла. — Какой сладкий запах… Ты такой прекрасный, хочу забрать тебя себе. Дазай крупно вздрагивает от этих слов, но не успевает ничего сказать, когда Фёдор отстраняется. — Эдельвейс, верно? — говорит Фёдор так, будто бы ничего не произошло. А Дазай никак не может унять дрожь. — У тебя очень приятные феромоны, только слабые. — Ну, они всегда были слабыми… — Ты ведь врёшь, — улыбается Фёдор. — Уверен, когда-то они были очень яркими. — Дазай ничего не говорит. Фёдор говорит о странных вещах. Слишком сильно будоражит, от этого даже больно. — Обычно феромоны омеги становятся слабее, когда она переживает сильный стресс. Например, потерю своего альфы… — В этом мире никогда не было никого, кого я мог бы назвать своим альфой, — резко отчеканивает Дазай. Нежность, неожиданно возникшая, когда Фёдор понюхал его, исчезла без следа. — Но ведь у тебя были дорогие тебе люди? — Дазай не видит смысла отвечать на это. Даже если и были, сейчас их нет. А он не хочет трогать зарубцевавшиеся раны. — Разве тебе бы не хотелось отомстить за них? — Кому отомстить? — зло хмыкает Дазай. — Раковым клеткам? — Их ведь убили. — Это не вопрос. Фёдор знает, знает так много, у Дазая от этого холодеет внутри, и желание в ответ зло воскликнуть «и что с того?!» растворяется в воздухе, пропитанном морозными феромонами альфы. — Знаешь, узнать что-то можно не только из документов. Дазаю больно. Он понятия не имеет, кто бы мог Фёдору рассказать, потому что все, кто знали, были погребенены под обломками стен, но… Фёдор знает. То Смерть, то Демон, то ли Бог. — Зачем я тебе? — Знаешь… — тягуче начинает Фёдор, Дазай знает, что у него на лице растекается мягкая, почти что мечтательная улыбка. — Я люблю людей, которые горят чем-то. Они — самые живые, они способны осушать океаны и раздвигать горы. Они словно рождены стихией, огнём, ураганом, тайфуном, они будут гореть, пока не вспыхнут, как умирающие звёзды. Они… так прекрасны. Смотришь на них, и самому хочется жить. О да, да, Дазай знает, прекрасно знает! Знает, какие они… Эти звёзды, заключённые в человеческую оболочку, горящие, источающие жизнь и своими сиянием приманивающие к себе. — Они могут гореть совершенно разным… Например, местью. — У Дазая возникает ощущение, будто бы Фёдор, до этого мечтательно смотрящий в потолок, повернул голову к нему. — Подумай о дорогих тебе людях, о том, как они жили в ярком сиянии. Но это сияние погасил кто-то другой. Разве этот кто-то после такого достоин жить, после того, как абсолютно бессовестно потушил красоту их жизни? Разве тебе не обидно? Вспомни твоих любимых. Разве они бы рассердились на тебя, если бы ты сказал им, что хочешь отомстить за них? Дазай крепко зажмуривается. Вспоминать их больно, потому что он не сказал им самого важного, когда было время, а сейчас он больше никогда не сможет поговорить с ним. Это больно почти до слёз, но он всё равно вспоминает, подчиняясь словам Фёдора. — …хорошо, забери меня. Дазай уверен, что на лице Фёдора гуляет улыбка, широкая и искренняя, когда тот встаёт с пола. — Конечно. Только подожди немного. Ровно 43200 секунд. И я заберу тебя.

***

Как только Фёдор, по прикидкам Дазая, покидает этот дом, начинается какая-то активность. Дазай слышит постоянные шорохи, звуки шагов и даже бега, но ему всё равно. Он считает секунды. Всё равно, даже когда за занавешенным плотной тканью окном начинает стучать дождь, даже когда по небу разбегается раскат грома, даже когда за стеной постоянно что-то говорят, иногда даже кричат, даже когда его забывают покормить. Ему безразлично. Он считает секунды. Так странно, подсчёт времени никогда особо не забавлял его, был сугубо необходимостью. Но сейчас Дазай, отсчитывая каждые 3600 секунд, чувствует необычайное волнение. Он ощущает себя ребёнком, которого, скучающего в дороге, увлекли игрой по поиску красных машин. Вроде так просто, но уже через пару минут ребёнок с радостными криками встречает каждый красный капот. Вот и Дазай никак не может успокоить своё бешено стучащее сердце. В последние десятки секунд у Дазая чуть ли не начинается гипервентиляция, но он заставляет себя успокоиться и дышать нормально, через нос. Потому что Фёдор обещал. Последние секунды, и… Шум оглушает. Взрывы, стрельба, холодящие кровь крики, и всё это начинается одновременно. Но Дазаю совсем не страшно, чужие крики задевают его старую личность и ласкают слух, а взрывы и выстрелы не доходят до него. Он чувствует лишь подрагивание стены, к которой прикованы его руки и ноги. Поэтому Дазай с интересом слушает, как взрывы, стрельба и крики, одновременно начавшиеся отовсюду, приобретают вид огромного чудовища, которое ощутимо передвигается по дому. Вот оно доходит до второго этажа, у Дазая начинают даже немного болеть уши от того, как громко выламывается дверь в соседнюю комнату и как пронзительно по дому разносится предсмертный крик босса немецкой мафии. Дазай слышит, как его бездыханное тело падает на пол мешком с костями, утягивая за собой стул, а потом наступает тишина. Она оглушает не меньше шума, потому что кажется, что, кроме Дазая, в доме не осталось никого живого. Может, так и есть… Дазай слышит шаги, замок в двери просто разворачивают выпущенной пулей, и неизвестный входит в комнату. И он тут же перестаёт быть неизвестным, потому что Дазай чувствует знакомые морозные феромоны. — Привет. Не сильно скучал? — весело спрашивает Фёдор, направляясь к нему. Дазай оставляет это без ответа, но Фёдор и не требует его, замирая перед ним. В его руках звенит связка ключей, Дазай невольно мелко вздрагивает, когда рукава одежды Фёдора задевают его руки. Дазаю так странно ощущать свои руки свободными, он тут же начинает растирать гудящие запястья, пока Фёдор быстро освобождает его ноги. Дазай пытается сделать пару шагов, но недооценивает, насколько он слаб, ноги тут же подкашиваются, и он падает. В объятия Фёдора. Дазай понимает, что Фёдор немного ниже его, Фёдор такой же костлявый, как и он сам, у Фёдора плащ на плечах из плотной ткани с меховым воротником. Но потом Фёдор складывает руки на его спине, прижимая ближе к себе, и Дазай больше ни о чём не думает. Дазай, обессиленно лежа на плече Фёдора и вдыхая его феромоны, тянется рукой к затылку, чтобы наконец-то снять бесячую повязку, но Фёдор неожиданно останавливает его. — Пока не нужно, Дазай. Сейчас почти полдень, а в Мюнхене сегодня хорошая погода, ты можешь повредить свои глаза. К тому же, не стоит тебе видеть, что я тут наделал… — Я бывший мафиози. Думаешь, я трупов не видел? — бурчит Дазай, но повинуется, безвольно опуская руки вдоль тела. — Всё равно. И… Верь мне, ладно? Тебе нужно отдохнуть. Тебе нужно наконец-то по-человечески поспать, да и дорога длинная… А когда мы приедем, тебе не придётся считать секунды, ты сможешь пойти куда захочешь и делать всё, что пожелаешь. Ты веришь мне? — Верю, — отвечает Дазай, понимая, что произойдёт. И это почти не страшно, когда его шеи касается игла шприца, почти безболезненно входящая в кожу.

***

Когда Дазай открывает глаза, он тут же их зажмуривает, потому что, хотя уже явно вечер, и солнце ушло, с него правда давно не снимали повязку, так что глаза немного отвыкли от света. Дазай пытается открыть их снова и… обратно не закрывает. Потому что над собой он видит лицо Фёдора. Он чувствует, что лежит на земле, наверное, на плаще Фёдора, под его головой находятся колени Фёдора, открытые участки его кожи опаляет прохладный ветер, что-то шумит на фоне, а голова Фёдора на фоне синего неба с серыми облаками, но всё это абсолютно неважно, потому что он видит лицо Фёдора. Дазай задерживает дыхание, рассматривая его. Квадратное лицо с внушительной челюстью, очень бледная кожа без родинок и веснушек, длинный прямой нос, тонкие бледные губы, изящные чёрные брови, миндалевидные сине-серые глаза, в темноте почему-то отливающие пурпурным, жёсткие прямые волосы до плеч цвета вороного крыла и рваная чёлка. Дазай осторожно выдыхает. Вау. — Доброе утро. Точнее, уже добрый вечер, — мурлычет Фёдор, а Дазая перекашивает от того, что он не может соединить голос Фёдора и его лицо. — П-привет, — сдавленно отвечает Дазай и резко садится. Тело на такое движение отзывается не очень хорошо, да и голова побаливает, может, действие того, что ввёл ему Фёдор, ещё не до конца прошло, но Дазаю плевать на всё это. Потому что они находятся на берегу моря. Океан всегда был значительной частью его жизни. А потом он не видел его три года. И вот сейчас он снова видит перед собой огромную полосу воды, большие волны с рваной пеной, ударяющиеся о берег, светлую дымку у горизонта. Солёная вода пахнет всё так же. Дазай встаёт, его ноги всё ещё слабы, на нём откуда-то взялись туфли, да и вообще, на нём совершенно другая одежда, мягкая и тёплая, но Дазаю совершенно плевать, он не думает, что кто-то переодевал его, даже если это был Фёдор. Дазай идёт вперёд, увязая в песке, пока пена не лизнёт его новые туфли. И срывается на бег. Дазай не собирается топиться, и не думал. Он просто… счастлив? Он свободен, он видит небо, он чувствует прохладный ветер, лижущий его щёки и несущий запах морской соли, он чувствует силу волн, саму солёную воду, пропитывающую его новые светлые брюки, он может двигаться, пускай и на слабых ногах, пускай и волны сносят его. Но когда очередная волна всё же сбивает его с ног, его подхватывает Фёдор. Достоевский не сердится на него, не тянет на берег, он лишь молча улыбается, и Дазай готов смотреть на эту улыбку вечно. А потом позволяет утянуть себя в дикую пляску в прибрежном мелководье. Дазай скачет по морю, пока небо над головой не чернеет. К тому моменту он успевает полностью вымотаться, Фёдор перехватывает контроль и выводит его из воды, держа за руку. Дазай послушно идёт следом, не зная, куда смотреть. То долго смотрит в спину Фёдора, который по пути подхватывает свой плащ, то начинает дико крутить головой, пытаясь увидеть всё. Они какое-то время идут вдоль берега, Дазай часто бросает взгляды на море, а потом, в один раз оторвавшись от него, видит впереди огни. Он не то чтобы напуган, просто невольно напрягается, но Фёдор, свернув с берега на тропинку, петляющую в высокой траве, ведёт его именно туда. А Фёдору Дазай верит. Когда они выходят на дорогу, Дазай уже понимает, что они направляются в небольшую деревню с ухоженными домиками. Фёдор замирает перед самым крайним, толкает калитку, и они входят на участок. На самом участке то ли нет фонарей, то ли они выключены, но участок покоится в темноте, свет от фонарей с улицы и из окон мало чем помогает, и Дазай не тратит много времени, чтобы пытаться разглядеть участок. Дом он тоже осматривает лишь мельком, отмечает лишь два этажа и его небольшие размеры, но на этом всё. Темно, да и ему пока не хочется запоминать что-то новое. Они входят на крыльцо, и Фёдор отпускает его руку. — Сейчас здесь находится верхушка организации. Я предупредил их, что ты устал, так что я пока их только представлю. Но ты можешь говорить с ними в любое время. Дазай молча кивает, проходя вместе с Фёдором в дом. Теперь он согласен на всё, Фёдор забрал его. Дазай почти не смотрит на дом, но ощущает, что находиться здесь приятно. Светло и уютно, даже если это временное убежище. Они проходят в большую комнату на первом этаже, заставленную мебелью: мягкими диваном и тремя креслами, книжными шкафами, забитыми книгами, и несколькими комодами. Весь пол покрывает ковёр, но Дазая больше интересуют люди, наполняющие эту комнату. Их всего четверо, и они тут же встают с дивана и кресел и смотрят на него так же заинтересованно, как и он сам. — Николай Гоголь! — Шумный энергичный парень с очень светлыми волосами, заплетёнными в косу, широкой улыбкой и веснушкам на щекам. Альфа, пахнет чем-то дико сладким. Дазай кивает, пока в ухо шепчут «горит свободой». — Иван Гончаров. — Довольно сдержанный юноша, высокий и тонкий, тоже с длинными волосами и почему-то перемотанной головой, на что Дазай мысленно хмыкает. Бета. Дазай кивает в ответ, пока в ухо шепчут «горит мной». — Шибусава Тацухико. — Гордо поднятая голова, яркие тонкие губы на бледном, почти белом лице, острые клыки, карие глаза, отливающие красным, длинные белые волосы. Альфа, пахнет яблоками в карамели. Дазай кивает в ответ, пока в ухо шепчут «горит нескучной жизнью». — Сигма. — Закрытая поза, сдержанная улыбка, длинные волосы, покрашенные в сиренево-белый сплит, большие светлые глаза. Омега, пахнет какими-то весенними цветами. Дазай кивает в ответ, пока в ухо шепчут «горит домом». Дазай прикрывает тяжёлые веки. Теперь они все горят, не жизнью, а чем-то другим, что получат и умрут, став пустой оболочкой. А внутри их круга будет Фёдор, собирающий их горячее пламя со спокойной мягкой улыбкой на лице. Или он тоже чем-то горит? Дазай задыхается от сильных толчков. После нескольких лет на сильных подавителях течка убивает его, но своей ласковой рукой Фёдор уменьшает его боль. У Дазая кружится голова от удовольствия, от хлюпов собственной смазки и шлепков кожи о кожу, от жара чужого тела, от концентрированных морозных феромонов, окружающих его. Но он вполне осознанно смотрит на Фёдора. Его глаза в полутьме комнаты горят чистым пурпуром, и Дазай понимает. Фёдор тоже горит. И он так же, как и он, горит местью. И если когда-нибудь Фёдору суждено будет сгореть, Дазай сгорит вместе с ним. Потому что он больше не может умирать.