Наши больные родственные души

I can't tell you to remember me, but I can't bear for you to forget me.

— Никуда от тебя не деться, получается. Сатору Годжо уже не надеялся услышать этот голос. И не знал точно, он не надеялся или боялся? Или хотел, но понимал, что этого точно уже не случится? Он жил в Аракаве уже год. В четырёхэтажном многоквартирном доме, в квартире, которая всегда пахла благовониями из магазинчика на первом этаже — эзотерические штучки и расклады Таро за сто йен, Сёко шутила, что за такую цену они могут только сказать «Вы сейчас промокнете» и тут же плюнуть в лицо. Это был район узких улочек, шума по ночам и людей, которые не готовили, а питались исключительно в «7-Eleven», по ночам там было людей больше, чем на улицах — днём. Это был район, где он выстроил свою маленькую жизнь. Она не была похожа на ту, когда он жил в Тюо несколько лет назад, и тем более на то, что было в студенчестве. Он почувствовал, что Аракава дала ему шанс стать новым человеком, хотя та же Сёко, когда услышала, что он переезжал в Аракаву, напомнила про Саду Абэ и что-то про Аум Синрикё. Отличное место, чтобы начинать новую жизнь, Сатору, посмеялась она, но помогла перевезти вещи на своей машине. И вот — Сугуру Гето. Его голос между третьим и четвёртым этажами. Растрёпанные волосы, спадающие на плечи — таким он был в университете. Он щурился сонным взглядом, держал зажжённую сигарету между указательным и средним, и выглядел так, будто ужасно устал. Он появился из пустоты, стоял в пижаме, как ни в чём не бывало, и ожидал ответа от Сатору. А тот больше ничего не слышал, кроме как стука своего сердца. Оглушительного, быстрого, похожего на раскаты грома в грудной клетке. Последний раз он видел Сугуру Гето год назад. И думал, что в этот раз они точно расстанутся навсегда.

***

Популярность Сугуру Гето в институте распределилась несправедливо. До второго курса его знали только его одногруппники, но когда он не сдал экзамены из-за нервного срыва и оказался в психиатрической больнице — про него узнали все. Институт гудел, как пчелиный улей, и где бы Сатору Годжо ни шёл, он везде слышал это бесконечное «Сугуругетосугуругетосугуругето». А он до недавнего времени даже не знал, кто это. В отличие от Сугуру Гето, который до второго курса сливался с толпой, Сатору Годжо был совсем другим. Он был из того редкого вида студентов, которые с первого же дня привлекают внимание других, и не отпускают его до последнего. Он был весь слеплен из поводов его обсудить: внешность, рост, харизма — всё было при нём в таком количестве, будто он обокрал десятерых. Блондин, чьи волосы на свету вспыхивали, как шапка одуванчика. Голубые глаза, искрящиеся, всегда весёлые и говорящие с другими, даже когда сам Сатору молчал — ну, или пытался. Ему было стыдно признаться в этом даже самому себе, но он не часто запоминал других людей, потому что знал, что они все равно запомнили его. Сугуру Гето не был исключением. Он действительно пытался вспомнить, пересекались ли они в первый год учёбы, но помнил совсем другие вещи. Весёлые, шумные, пахнущие алкоголем и цветущими деревьями. Он помнил, как просыпался в квартире Сёко на диване, и как он опохмелялся, сидя на ступеньках у её дома. Его ноги, когда он был пьян, неизменно вели почему-то в квартиру подруги детства, в которой она жила одна с подросткового возраста, а в свою — никогда. Но, конечно, он заинтересовался Сугуру Гето. Как и все — после зимней сессии второго курса. Они учились на одном потоке, но не пересекались даже на экзаменах. Он действительно был тенью, и Сатору потом думал — если им суждено было встречаться потом, то почему, пока они были максимально близко, они никогда не замечали друг друга? Может, это тоже было каким-то знаком — они могли бы избежать всей боли, если бы так и придерживались намеченного курса. Сугуру Гето и Сатору Годжо жили параллельно. Так и должно было быть. Но в день экзамена всё перемешалось. Как ненадолго смешивается масло и вода, если их встряхнуть — невозможное становится реальным буквально на мгновение. И Годжо был в университете, когда у Сугуру произошёл нервный срыв. С этого всё началось. Всё произошло быстро. Сначала из аудитории выбежал Наобито Зенин — буквально выбежал, и Годжо отвлёкся именно на то, что этот дед, которому уже пора было ползти на кладбище, оказывается, мог бегать. Сатору Годжо ненавидел этого преподавателя, и это было взаимно. Именно Зенин-сан познакомил Годжо с таким явлением, как «заваливать ученика». Каждый семинар, где Сатору отвечал, превращался то в цирк с высмеиванием, то в пытку. Когда Годжо отвечал на тему, которую он хорошо знал, Зенин докапывался до таких деталей, которые бы застали Годжо врасплох. Сатору, который для всех всегда был любимчиком — так было и в семье, и в школе, и в институте — впервые встретился с тем, кому он был противен. И Наобито Зенин, кажется, делал всё, чтобы выставить Годжо таким и для остальных. Остальные студенты расступились, когда он выскочил из своего кабинета, и выкрикнул: — Сумасшедший! Вызовите скорую! Будто в подтверждение его словам, раздался резкий грохот, и студенты испуганно переглянулись. Годжо же почувствовал странную тягу подойти и посмотреть, что там происходило. До того, как Зенин выбежал из кабинета, Сатору думал, что он там был один. И никакого шума до этого не было слышно… Время ощущалось странно. Казалось, что никому не было страшно, просто никто не понимал, что делать дальше. Судя по звуку, в аудитории что-то упало, а потом раздались истеричные, захлёбывающиеся рыдания. Будто детские. Тот, кто там был, не кидался мебелью. Не переворачивал столы, не выбивал стёкла, даже не пытался выбежать за преподавателем, он будто рухнул на пол и разрыдался. И вот такого точно никто не ожидал. Но и идти проверять, чего так испугался преподаватель, не хотел. Только Годжо Сатору рискнул. Переглянулся с Сёко, чьё равнодушное лицо не выражало никаких эмоций, и подумал — это хороший знак. Сёко не разменивалась эмоциями по мелочам, и Годжо, который из-за эмоциональности воспринимал эту жизнь слишком близко к сердцу, всегда сверялся с ней, как с главным авторитетом в жизни. Они дружили с детского сада, он не помнил свою жизнь без неё. К тому же, он не чувствовал страха так сильно, как остальные люди — рост и мускулатура давали такую уверенность в себе, которая не рассыпалась при чувстве опасности. И, совсем по-детски, но ему хотелось утереть нос чёртовому преподу. Пока он кричал от страха и сбегал с собственного экзамена, Годжо прошёлся по освободившемуся пространству — студенты прилипли к стенам и с боязливым интересом поглядывали в сторону аудитории — и заглянул в кабинет. За спиной послышался шёпот, кто-то действительно вызвал «скорую». И ещё много шепотков, которые не понимали, что происходит, всем оставалось лишь наблюдать за Годжо и, видимо, спорить, кто был более сумасшедшим: тот студент, у которого случилась истерика во время экзамена, или тот, кто пошёл к нему. То ли успокаивать, то ли сдерживать крепкими руками, пока не приедут санитары. Конечно, Сатору бы выбрал первый вариант. Сёко, наблюдающая за ним, наверняка знала это, поэтому и не стала сдерживать. Она знала, что опыт в похожих ситуациях у него определённо был больше, чем у остальных студентов. Годжо впервые увидел Гето, когда тот лежал на полу экзаменационной аудитории, держался за запястье и плакал. Даже сквозь волосы, которые прикрывали его лицо, Сатору видел его лицо — высокие скулы, тонкие линии бровей, сведённые к переносице. Выражение боли и бессилия, исказившее прекрасное лицо. Он заметил, что кожа Гето была гладкой и светлой, и в нём не было ничего пугающего. Его хотелось успокоить и посмотреть, что же там скрывается на запястье, раз он так старается его скрыть. Конечно, правду выдавали капли крови вокруг и канцелярский нож, валявшийся неподалёку. И Годжо удивился, что не испытывал ничего, кроме сострадания, смотря на это — объективно — страшное зрелище. Но он привык к этому. Мужские слёзы и пятна крови напоминали ему детство. Тогда от этого сочетания было страшно, хотелось спрятаться или проснуться, но со временем, когда прошло достаточно лет со смерти отца, он понял, что просто разучился испытывать эмоции, когда вспоминал те годы. Это звучало странно, и Годжо не любил этим козырять, но он привык к чужим попыткам суицида. Как и к самоповреждению. Он привык видеть кожу, покрытую огрубевшими шрамами, и знал, что люди могут стремиться к тому, чего остальные боятся на животном уровне. Есть люди, которых смерть всегда будет интересовать больше жизни, и он усвоил это ещё в детстве — так же просто, как обычно люди смиряются с темпераментами или менталитетом других. Он знал, что отцы всегда доставляли детям какие-то проблемы. Отец Сёко ушёл от её мамы, когда та была совсем маленькой — она этого даже не помнила. Отцы его одноклассников выпивали, вели себя грубо и позорно, не работали и проигрывали все семейные деньги в азартных играх. Кого-то били, кого-то ограждали от своей любви, и у единиц с отцами не было проблем. Но Годжо никогда не видел человека, чей отец был в депрессии — беспробудной, тёмной, как полярная ночь, жестокой в своей мучительности. Сатору казалось, что у него было два отца. Точнее, физически — один, но в его теле жили две разные личности, настолько противоположные, что даже будучи взрослым, Сатору не понимал, как такое было возможно. Одна личность любила его и маму. Эта личность умела веселиться, смеяться и показала ему, как складывать оригами. Прекрасная, как солнечный день, отчего Сатору помнил, что все дни, проведённые с таким отцом, были солнечные — они гуляли в парках, он забирал Сатору из школы, они ели данго, и детство ощущалось настоящим и правильным. Вторая была отстранённой и холодной. Неуютной. Будто чувствующей стыд за своё существование, паразитирующее в жизни настоящего, счастливого папы. Такой папа всегда прятался в одиночестве, не ел, не мылся и много плакал, а из-за этого плакала и мама. Этот папа будто источал трупный яд, который отравлял и остальных. В такие дни Сатору сам чувствовал, что грустил. Пока он был подростком, он чувствовал бессильную злость к отцу — его хотелось встряхнуть за плечи, крикнуть: «Соберись уже, наконец!» и пинками отправить в жизнь, которая текла мимо его депрессивного существования. Но со временем Сатору понял, что никогда не осознавал, что испытывал отец на самом деле. И его бесконечные попытки суицида, и последующие месяцы в лечебницах, подтверждали это. В его реальности было что-то, что доказывало — есть нечто, страшнее чем смерть. И от этого он пытался сбежать. Когда Сатору увидел Сугуру, он вспомнил это — хотя отец умер почти десять лет назад, но что-то, похожее на вечную жалость и безуспешные попытки понять, шевельнулось в его сердце. Он чувствовал, как остальные студенты и Зенин наблюдали за ним как за безумным смельчаком. Не видящие, что происходило в аудитории, они наверняка рисовали дикие картины. А Сатору хотелось лишь обнять Сугуру. Странное, возможно, совсем не здоровое желание... — Эй, — он осторожно подал голос, не подходя ближе, — тебе помочь? Сугуру обратил свой взгляд на Сатору. Через выбившиеся пряди был виден его взгляд — влажный, поблёскивающий на солнце. Карие глаза от этого выглядели почти янтарными, и этот яркий, загнанный и отчаянный взгляд полоснул Сатору. — Уйди… Пожалуйста. Тебе лучше уйти, — прохрипел он. — Не-а, не получится, — Годжо присел на корточки, — Тебе лучше не оставаться сейчас одному. «Скорая» уже едет, а я пока побуду тут, как тебе такая идея? — «Скорая»?.. Вот чёрт, меня положат в психушку! — Сугуру опять заплакал, но уже тихо, не переставая держаться за подрагивающее запястье. — Быть в психушке лучше, чем под землей или в урне с прахом. Сильно порезался? Могу посмотреть? Годжо слышал материнские ноты в голосе, как они органично смешались с его вечным насмешливым тоном. Со стороны казалось, что он говорил с ребёнком или лучшим другом, который просто приуныл и надо было его заботливо развеселить. Но Годжо знал, что по-другому это бы не сработало — нет ничего хуже, чем говорить с покалеченным человеком так, будто его через секунду уже похоронят. Мама это объясняла так, что жалкие люди питаются жалостью — да, она со временем тоже терпеть не могла депрессию отца и вечные приступы мрачной, пожирающей хандры. Один раз пожалеешь таких, говорила мама, и всё — это будет ловушка, из которой не выбраться. Но Сатору смотрел на это под другим углом — он просто знал, что от слишком бурной реакции Сугуру бы точно закрылся и прогнал его, или сделал ещё что похуже. — Нет, не надо… Уйди. Уйди, пожалуйста. — Как тебя зовут? Сатору подошёл ближе и вновь присел на корточки. Он продолжал делать вид, что не происходило ничего особенного, хотя сердце билось как бешеное, и, если честно, ему было страшно. Он чувствовал, как перегибал. Что вот-вот спасительный весёлый похуизм мог скатиться в дурачество, и так будет только хуже. Но если получится — то, может, зря он учился на учителя математики, и стоило бы работать в спасательных службах?.. Но он не верил, что такое возможно. — Какая разница?! Пришёл поиздеваться, да? Сумасшедший идиот, попытавшийся вскрыть вены на экзамене — да, блять, это очень смешно, поздравляю весь ваш институт с этим днём, а теперь иди к чёрту! Сатору вскинул брови. Тихий и трагический Сугуру очень быстро превратился в обычного двадцатилетнего парня, и Годжо понравилась эта метаморфоза. — «Ваш»? А ты тут не учишься? — Иди к чёрту! — Крикнул Сугуру и вытер мокрые щёки. На мгновение он оторвал руку от запястья, и Годжо едва удержался, чтобы не отшатнуться. Ему показалось, что он увидел мясо и сухожилия. Глубокая рана тянулась от локтя до запястья, деля руку чётко пополам. Казалось, что в самой ране мог поместиться палец. Годжо отвёл взгляд, но картина будто отпечаталась на роговице глаза, и преследовала его в каждом углу аудитории. — Это позор… Моя семья откажется от меня, — прошептал Сугуру и вновь задрожал. — Так как тебя зовут? — Какая уже разница? Меня отчислят, и ты меня больше не увидишь, не надо изображать интерес. Годжо грустно ухмыльнулся. То, с каким обречённым и ядовитым голосом Сугуру это произнёс, его задело. Сейчас было уже поздно спрашивать, но он хотел узнать, были ли у него друзья в группе? Как он себя чувствовал в университете? Годжо никогда не испытывал глубокой грусти, но он всегда хотел понять, что происходило с людьми, которые так отчаянно её чувствовали. Сугуру так и лежал на полу, вновь прикрывая запястье. Его пальцы были окровавлены, как и рубашка, даже на лицо попали маленькие капли, которые выглядели, будто красные веснушки. Сатору хотелось их вытереть, но он не пытался прикоснуться к Сугуру — это было бы слишком. — Не изображаю. Хотя, честно, сначала я сюда пришёл, чтобы показать Зенину, какое он ссыкло, раз сбежал со своего же экзамена, — он это произнёс достаточно громко, надеясь, что слова долетят до преподавателя, и усмехнулся, — а тут ничего страшного. — Я пытался вскрыть себе вены, вот он и заорал, — Со стыдом произнёс Сугуру и отвёл взгляд. — Бывает. Говорю же, ничего страшного. Главное, чтобы не было заражения крови. Так, может, представишься? — Сугуру Гето, — буркнул он, откинувшись на спину. Сугуру пытался дышать, но посреди вздоха хрипло прерывался, будто что-то сдавливало его грудь. — А я Сатору Годжо. Ну, ты, наверное, и так в курсе. Сугуру усмехнулся и повернул голову. — Почему? Мы же в разных группах. Сатору опять вскинул брови. Эта равнодушная, ироничная ухмылка поразила его ещё больше, чем матерные крики и рана, залившая экзаменационную аудиторию. Он чувствовал, как сзади уже столпились люди, но ни он, ни Сугуру не смотрели на них. Они смотрели друг на друга. Сатору — шокированным и рассеянным взглядом. Сугуру — ухмыляясь, устало прикрыв глаза. Это напоминало сон или больную фантазию, но таким было их знакомство. — Что, теперь не хочешь со мной дружить? Голос Сугуру звучал тише и бледнее, чем в начале. Он прикрыл глаза и снова попытался вздохнуть. Годжо подошёл ещё ближе и встряхнул его за плечо. — Сугуру, подожди, не закрывай глаза, — он поймал его расфокусированный взгляд и закивал, — да, вот так, отлично. Ты… Ты можешь дать мне свой номер телефона? Он не знал, о чём ещё можно попросить парня, который вот-вот мог отключиться и в последствии умереть. Голос Сатору оставался спокойным, только стал чуть громче, и он крепче вцепился в плечо. Сказал первое, что пришло в голову — будто если Сугуру задумается и начнёт вспоминать свой номер, то он не потеряет сознание так быстро. — О боже, так ты не отстанешь, да? — Меланхолично прошептал он, смотря в сторону двери, — Тебе его некуда записать. Прости. — Я запомню, диктуй давай, — Сатору показалось, что тело на мгновение странно обмякло и начало выскальзывать из рук, поэтому он ещё раз встряхнул Сугуру за плечо. Его начинала пробирать та самая злость, которую испытывал и он, и мама к отцу — видимо, мозг в какой-то момент уставал переживать, и начинал раздражаться на виновника «торжества». Когда Сугуру произнёс последнюю цифру, в аудиторию наконец забежали санитары.

***

— И что, будешь звонить ему? Они шли с Сёко самым длинным путём от университета до дома. Без автобуса — пешком через парк и закоулки студгородка, а дальше на метро, садясь на станцию другой ветки метро. Так можно было добраться до дома за полтора часа. На автобусе дорога занимала полчаса. Но сегодня им было, что обсудить. — Попробую. Но не сейчас. — Ага, не в ближайший месяц. Да и какова вероятность, что это был не случайный набор цифр? — Никакой. — Будешь? — Сёко тряхнула пачкой сигарет перед лицом Годжо. Для этого ей пришлось встать на цыпочки. — Я не курю, ты же знаешь. — А я бы на твоём месте после сегодняшнего закурила, — она сжала сигарету губами и пробормотала, ткнув его руку локтем, — у тебя пальцы до сих пор дрожат. Годжо сел на ближайшую скамейку и положил голову на руки. Они действительно дрожали, теперь он это чувствовал — тревожная вибрация будто проходила через всё его тело. Он прикрыл глаза, и кадры сегодняшнего дня замелькали перед глазами — отстранённый, мутный взгляд Сугуру, кровавая рана на полруки, густые капли на полу. В моменте он был спокоен, страх просто мелькал тенью на фоне, но теперь будто свалился свинцовой плитой. Он, кажется, помог человеку дожить до приезда санитаров. Чуть сбавил градус его истерики — или показалось? Вспоминая, Сатору казалось, что у Сугуру вообще не было истерики, и это пугало ещё больше. Он зачем-то представил, как тот вогнал себе нож в руку абсолютно сознательно, и от этого захотелось отряхнуться или проблеваться. Когда он вышел из аудитории, его одногруппники, прочие студенты и даже Зенин подбежали к нему, как папарацци, заваливая вопросами. Он слышал этот гул будто издалека, не мог вычленить ни единого слова, и лишь наблюдал, как безвольно волочется Сугуру в конце коридора, а по бокам его держат санитары. Когда Сугуру шёл, пусть и сгорбившись, он выглядел таким же высоким, как и Сатору. Почему они никогда не замечали друг друга?.. Даже Зенин попытался ему что-то сказать, похлопал по плечу в несвойственной ему манере, но всё пронеслось мимо. Он повторял про себя цифры, чтобы не забыть, хотя уже был уверен, что перепутал их все раз десять. А потом Сёко схватила его за рукав и отвела прочь от толпы, и он податливо, как Сугуру в руках санитаров, пошёл за ней. Тишина отрезвила его. Он записал номер Сугуру на тыльной стороне руки — ладони вспотели, ручка скользила по коже и смазывалась. — Пойдём, — сказала тогда Сёко, — экзамена сегодня явно уже не будет. — Что случилось? — Сёко села рядом и невесомо положила руку на плечо. — Ничего, просто… Дошло, видимо, что за пиздец сегодня произошёл, — тяжело вздохнул он, но голову не поднял. Они посидели так несколько минут в тишине. Сёко выкурила две сигареты подряд, а потом они поехали к ней домой — Сатору попросился на ночёвку, она не отказала. Дом всегда был в её личном распоряжении, ни родителей, ни опекунов, но кроме Сатору Годжо она никого не пускала. Во-первых, у Сёко из друзей был только он. Во-вторых, она терпеть не могла тусовки, большие компании и все эти студенческие сборища. Весь вечер он думал о произошедшем. Что сейчас было с Сугуру? Они когда-нибудь ещё встретятся? И если да, то как будет выглядеть эта встреча? Годжо представлял, что Сугуру бы не стал продолжать общение, и попросил бы Сатору забыть всё — он сам говорил, что это был позор, который стоил ему всего. И Сатору заранее знал, что принял бы это с уважением. Но не попытаться связаться с ним он не мог. Когда Сёко пошла в душ, Сатору ушёл на улицу. Сколько бы лет они ни дружили, Сатору казалось, что правильнее уходить погулять, когда Сёко уходила мыться. Он не знал, откуда у него эти мысли в голове, учитывая, что она давно знала, что он гей, и они всегда спали в одной кровати, не стесняясь ни одного одеяла, ни того, что оба привыкли спать в одних трусах. На самом деле, была ещё одна причина уйти. Он спустился в ближайший магазин. Схватил две упаковки клубничного молока и два стаканчика растворимой лапши, больше для виду, и, перед тем как завернуть к кассе, подошёл к таксофону. На полочке рядом лежало два телефонных справочника, и, быстро схватив тот, что с белыми страницами, пролистал до нужных иероглифов. Человек с именем Сугуру Гето там существовал. Адреса, как у многих абонентов, там не было — возможно, он был приезжим. Но номер был, и он совпадал с тем, что продиктовал ему Сугуру сегодня днём. Сатору почувствовал, что раскраснелся, сердце только успокоилось, как опять пришлось забиться в волнении. Значит, не соврал… Это был хороший знак? Или это не значило ничего? Сатору взъерошил волосы, будто пытаясь отряхнуть голову от навязчивых мыслей, и всё-таки ушёл на кассу. Когда он вернулся, Сёко смотрела телевизор, завернувшись в полотенце. В желтоватом свете лампы её кожа выглядела болезненно и влажно блестела, а в воздухе пахло её гелем для душа — у Сатору она ассоциировалась с этим запахом, скрипучий запах мыла и чистоты. — Не звони ему, — сказала она, не глядя принимая пакет с клубничным молоком. Тогда она произнесла это первый раз, ещё не зная, что будет говорить это регулярно на протяжении нескольких лет. Но тогда она вздохнула и добавила: — Точно не сейчас. В психушках не дают телефоны, да и сейчас он спит под транквилизаторами, сто процентов. Да и, если честно, скажи, Сатору — зачем тебе это? Он больше не будет с нами учиться. Ты не обязан дружить с ним и вообще поддерживать связь. Думаю, он тебе благодарен, если тебя это успокоит. А если нет — то он совсем больной. Сатору сел рядом, перекидывая упаковку с лапшой из руки в руку, будто мячик. Это выглядело так? Будто он чувствовал вину или странную, натянутую привязанность, ожидая, что его благодарность снимет напряжение? Но нет. Это было не так. Скорее, он чувствовал жалость вкупе с искренним интересом. Ему было жалко его, как и всех людей, которые пытались покончить с собой. Жалко, что его никто не услышал, и что его жизнь сложилась таким образом, что он почувствовал себя загнанным в угол на экзамене грёбаного Зенина. Жалко, что он мог не успеть или повести себя не так — да то, что Сугуру вообще стал слушать его клоунскую речь, была сродни чуду. От этого становилось ещё тревожнее, будто до Сатору дошло, насколько всё было опасно. Опять заболела голова. Но вместе с жалостью внутри разгорался внутренний интерес. Сугуру не был ничтожным, слабым человеком, и это притягивало Сатору. То, как иронично он смотрел и усмехался, как мог смотреть в душу и что-то там переворачивать. Как, несмотря на своё положение, он пытался держаться самодостаточно. И как пронзительно он смотрел прямо в его глаза, этот взгляд он запомнил особенно хорошо. Будто осколок бутылочного стекла, запутавшийся в водорослях и подсвеченный лучами солнца. О, чёрт… От этого образа ему стало не по себе. Он был слишком красивым и сложным для того, с кем его больше ничего не будет связывать. Он позвонит через месяц, но только чтобы подтвердить это. — Я знаю. Но мало ли, это начало великой дружбы, — притворно легкомысленно усмехнулся Сатору, откинувшись на спинку дивана. — Да, как жалко, что у тебя совсем нет друзей. — Я не это имел в виду! — Сатору попытался приобнять её за плечи, но девушка вывернулась, придерживая узелок полотенца на груди. — Я знаю. Иди спать, ты сегодня явно переутомился.

***

И весь месяц институт говорил только о Сугуру Гето. Это имя впиталось в стены и пол, Сатору хотелось закрыть уши, и Сёко уже приходилось одёргивать людей — можно ли говорить о чём-то кроме сплетен про того, кто на их глазах чуть не умер? Она умела называть вещи своими именами, и людей это всегда возвращало на землю. Но эпидемия имени Гето Сугуру была исключением — люди, а особенно очевидцы, не могли перестать обсасывать детали. Хуже было, когда они донимали Сатору, а потом удивлялись, что один из главных героев того дня наотрез отказывался что-либо говорить. Он хранил память о том дне, как нечто, что на самом деле принадлежало лишь ему. Никому, даже Сёко, он не рассказал, каким глубоким был порез Сугуру, и как у того закатывались глаза под конец их разговора. Он не говорил, что ему было страшно, и что от взгляда Гето в его груди что-то одновременно теплело и боязливо забивалось куда подальше. За их короткий разговор он успел побыть и привлекательным, несчастным юношей, и тем, кто на пороге смерти саркастично посмеялся над Сатору. Эти сплетни давали не забыть о том, что по прошествии месяца Сатору мог позвонить Сугуру. Но он и так об этом помнил. А за это время, против своей воли, он узнавал много нового. Сначала Сатору пытался отгородить себя от сплетен — хотя он обожал сплетни, но почему-то только не про Сугуру Гето — но в то время это было невозможно. Хотя, ничего оригинального узнать не получилось: одногруппники Сугуру клишированно вздыхали и говорили, что он был таким тихим и спокойным, что никто не подумал бы, что с ним такое может произойти. Он не был таким популярным, как Сатору Годжо, но и не был заморышем без друзей и имени. Это был среднестатистический студент. Средняя успеваемость, пара друзей, над его шутками смеялись, и почти сразу замечали, когда он не приходил в институт. Видимо, из-за его нормальности люди и не могли отпустить сплетни про Сугуру Гето. Если такого человека как он мог накрыть нервный срыв, то, значит, это могло произойти с каждым. Люди просто хотели себя успокоить, найти какие-то весточки в прошлом, но ничего не удавалось. Они обсуждали его не из-за того, что были лицемерными сплетниками, а из-за непроходящей тревоги, это была загадка, ответ на которую был необходим каждому, кто был в тот день в институте. Сатору Годжо, видимо, тоже, раз он так берёг идею того, что ещё мог связаться с Сугуру. Месяц прошёл, но звонить день в день Сатору было как-то неловко. Он то и дело доставал мобильник, неуверенно заносил пальцы над кнопками, и сразу же убирал. Он не знал, что сказать и каким тоном. Всё было неправильно, да и как-то по-дурацки. Сугуру Гето наверняка было бы легче, если бы все, кто знали о том дне, оставили его в покое. По крайней мере, он так думал. А через полтора месяца его телефон зазвонил — был выходной, он собирался на улицу и уже надевал толстовку, как мобильник завибрировал в кармане. Обычно ему никто не звонил, только мама, но она была в командировке и вряд ли бы стала тратить деньги на звонок, если это только не что-то срочное. Его номер телефона часто брали, но никогда им не пользовались. А тут — звонок. Он удивлённо посмотрел на экран. Незнакомый номер. — Алло? — Добрый день. Это Сатору Годжо? Сатору узнал этот голос сразу, хотя он не был похож на тот, каким он запомнил голос Сугуру. Он был более спокойным и нежным, удивительно даже — он никогда не слышал таких мягких голосов у мужчин. Сугуру явно говорил с лёгкой улыбкой, и от этого Сатору опешил. Вообще он практически никогда не смущался. Когда ты одарён красотой и харизмой, жизнь воспринимается как череда возможностей, а не испытаний. Но перед Сугуру он терялся. Всё-таки у людей, которые не боялись смерти, была какая-то особая власть над ним. Тем более, он до сих пор помнил его проницательный взгляд, подсвеченный солнцем. Он вспоминал его каждый день месяца. — Сугуру? Как ты нашёл мой номер? Он взглянул на экран. Там был не тот номер, который ему дал Гето. Сверяться с телефонной книгой тогда, видимо, было бесполезно. — Это довольно просто, учитывая, что я знаю твоё имя. Я сам был в шоке, что в психиатрических клиниках есть телефонные справочники — телефонов-то у нас нет, — он тихо засмеялся, — ко мне пришли родственники, я сразу решил позвонить тебе. Извини, если смутил. — Нет, нет! Всё в порядке. Я тоже собирался тебе позвонить, проверить, как ты… Если бы была возможность, я бы, наверное, пришёл. — Приходи. Меня тут не держат на привязи — по крайней мере, теперь нет, — он опять усмехнулся, — только если ты это не из вежливости сказал. Тогда забей. Сатору вспомнил, что и Сёко считала, будто он с Сугуру хотел общаться из-за вежливости. Но она будто не знала, что он ни с кем не общался из-за чувства вины или неловкости — людей в жизни Сатору было достаточно, чтобы выбирать, с кем проводить время. Но теперь его это оскорбляло. Неужели люди думали, что с такими, как Сугуру, нельзя хотеть общаться… Просто так? Из-за интереса и притягательности? Почему общение с тем, кому ты помог, должно было строиться на вине, неловкости и желании социального одобрения? Сатору никогда не стремился быть хорошим. Их встреча лишь подсветила существование Сугуру. Это был единственный плюс. — А мне казалось, что я тебя выбесил в тот раз. К слову, как ты? Всё… Всё в порядке? Он вспоминал, что Сугуру плакал, говоря о том, что семья от него откажется, но в итоге, видимо, обошлось. — Можно и так сказать. Лучше, чем было полтора месяца назад — это точно. Спасибо, что помог мне. Может, в моменте я и злился на тебя, но потом понял, что ты повёл себя как большой молодец — теперь мне даже весело, когда я вспоминаю тот день. У тебя, наверное, тоже не всё в порядке с головой, раз ты так уверенно болтаешь с суицидниками, да? Сатору грустно усмехнулся. Мама старалась отгородить его от отца, когда тот пытался покончить с собой, но в подростковом возрасте это стало практически невозможно. Желание погеройствовать у Сатору появилось именно тогда. Он уводил маму от отца, а сам с ним разговаривал, параллельно вызывая «скорую». Слова находились как-то сами собой, чаще всего злые и обвиняющие, но иногда он мог и шутить. Вторая стратегия помогала чаще — отец удивлялся, что Сатору не терялся, видя его в крови или после приёма снотворных, и вроде даже проникался уговорами. — Есть опыт. — Вот как? — Сугуру будто прильнул ближе, и Сатору показалось, что он чувствовал его дыхание над ухом, от этого он облизнул губы и тоже прильнул к трубке, — Не ожидал от тебя такое услышать. Приходи, если хочешь. Тут не так страшно, как думают люди. Я буду… Буду рад. Прости, пора отдавать телефон. Я вышлю тебе адрес СМС-кой, хорошо? — Можешь продиктовать, я запомню. Твой телефон я тогда запомнил, кстати. — Телефон? — Сугуру растерялся, — Я тебе диктовал свой номер телефона? От того, что этого Гето уже не помнил, Сатору стало неожиданно грустно. Видимо, он тогда и впрямь уже терял сознание. — Да… Ладно, неважно. Диктуй, я запомню, не волнуйся.

***

— Ты не знаешь, с чем ходят в психбольницу? Ну типа там апельсины, цветы, как в обычных больницах, или что? — Сатору посмотрел на Сёко, ожидая реакцию, и не смог сдержать улыбку. — Какую ещё психбольницу?.. Стоп, ты что, идёшь к Сугуру? Сатору вспоминал, как он рассказал об этом Сёко, пока шёл к лечебнице. Почему-то он представлял себе тюрьму, обнесённую колючей проволокой, от которой бы за километр разило тревогой и запахом лекарств. Но нет — это было простое здание, больница, не отличающаяся от других. При ней был парк с забором, где гуляли пациенты — все в белом, вот это, конечно, бросалось в глаза. Но Сугуру среди них не было. Внутри было пустынно. Сатору встретила медсестра, и, услышав, к кому он, вежливо улыбнулась и провела в палату. Она располагалась на втором этаже, окна выходили на тот самый парк, и первое, что он заметил, войдя внутрь — Сугуру там был один. Почему-то он думал, что внутри будет как минимум ещё один пациент, но нет. Только Сугуру Гето, лежавший на койке. И он. Сёко вчера честно призналась, что не знала, что приносят в психбольницы, но сошлись, что конфеты — это всегда хорошая идея. «Только если у него не диабет», — добавила Сёко с ироничной улыбкой. — Привет, Сатору-у! — Сугуру заулыбался, будто они были знакомы сто лет. Сатору не смог сдержаться и заулыбался в ответ, сразу же сняв солнцезащитные очки. Он мило растянул последний слог, и Годжо опять почувствовал, как ему стало неловко. Но это была не противная неловкость, а будто сентиментальная. Он положил на тумбочку упаковку конфет, но сделал вид, что ничего не произошло. — Привет. Куда я могу присесть? Палата была безжизненно пустой и белой, даже стула не было. Только койка и тумба. — Да прям сюда, только ноги мне не отдави. Он несмело присел на край. Сугуру выглядел бодро и улыбчиво, будто они были не в психиатрической клинике, а где-то на отдыхе. Длинные рукава рубашки скрывали его руки, но Сатору помнил, где была отвратительная рана. Он старался не смотреть туда, но взгляд притягивался сам. Но когда он не думал о том, что под рукавами заживала смертельная рана, и просто смотрел на Сугуру, то замечал, насколько расслабленно тот выглядел. Ничего не произошло. Он и впрямь был таким, каким его всегда знали — обычный парень, не способный на суицид. — Тебе уже получше? Люди в институте… Волнуются. Все в шоке от произошедшего, говорят, что от тебя никто такого не ожидал. — Такое всегда говорят про суицидников, — тот легко пожал плечами, — даже если человек будет лезть в петлю по десять раз на дню, про него после смерти будут говорить, что от него никто такого не ожидал. Хотя… Может, они и правы. В институте я старался быть пободрее, чем обычно. Я не люблю грузить других своими проблемами. — Это всегда плохая тактика, — попытался улыбнуться Сатору, хотя от бесцветного тона Сугуру ему стало тяжело. Он говорил о своём состоянии как об обыденности. Будто совсем не сопереживая себе и не думая о том, что мог умереть. Может, это было не в первый раз?.. Но, конечно, Сатору не стал такое спрашивать. Что-то подсказывало, что он потом это узнает — ему уже не хотелось отпускать Гето. Когда он говорил, Сатору хотелось его слушать. А такое бывало только с Сёко, остальные люди его не интересовали. — Да уж, теперь вижу. Меня должны выпустить через месяц, если буду себя хорошо вести. Не знаю, как буду забирать документы из института… Говоришь, все про меня сплетничают, да? Он обратил взгляд на Годжо. Печальный, но при этом равнодушный. — Ну, скрывать не буду, так и есть. Но это и неудивительно, всего месяц прошёл… Скоро все об этом забудут. — …И вспомнят, когда меня увидят. Знаешь, Сатору… Прости, что я втянул тебя в это. Я хотел просто поблагодарить тебя по телефону, но когда услышал твой голос, то не смог удержаться, чтобы не увидеться лично. Ты сильно помог мне, но мне очень стыдно. Я даже не помню, что тогда нёс. И даже не знаю, как это произошло… Но я не смогу больше смотреть людям в глаза. Да даже это я тебе сейчас говорю, потому что уверен, что мы больше не встретимся. Я одновременно благодарен тебе, но и хочу извиниться. Если хочешь, можешь идти, ты не обязан тут сидеть и слушать всё это. Спасибо ещё раз. И прости, да. Сатору не заметил, как нашёл ладонь Сугуру в складках одеяла и осторожно сжал её. Простой, утешающий жест, но Сатору стало от него волнительно. Сугуру вздрогнул от неожиданности, но, заметив, что Годжо не спешил отодвигать руку, сжал её крепче. — Какие упаднические настроения. Возможно, я расстрою тебя, но ты плохо разбираешься в людях — я не собираюсь уходить. И после этого я ещё буду тебе звонить, пытаться погулять и познакомиться ближе. Чтобы тебе не было так неловко, тоже изолью душу, чтобы ты думал, что я тот ещё придурок и в конце концов расслабился. Как тебе план? Предупреждаю, что я настроен решительно, потому что сказал подруге, что это всё — начало большой дружбы, очень не люблю проигрывать, особенно ей. Ну? Как думаешь, жить можно? Сугуру растерянно посмотрел на Сатору. Он не выпускал руку, но при этом ничего не говорил, только приоткрыл рот, будто не зная, что вообще отвечать на такое. А потом прикрыл глаза и рассмеялся. — Хорошо, можно попробовать. — Слу-ушай, нам разрешат погулять в парке? У тебя тут ужасно душно. Или это вечеринка только для местных, и мне туда нельзя? Сугуру хмыкнул. — Не знаю, ни разу там не был. Я так наблюдаю, — он прикоснулся к оконной раме, — там есть постоянные персонажи, я всем дал клички, вот настолько мне тут нечего делать. Хочешь послушать? И Сатору перелез через ноги Сугуру ближе к окну. Двое двухметровых мужчин с трудом помещались на кушетке, но в итоге нашли позу, с которой это стало возможно — правда, пришлось пожертвовать личным пространством. Их ноги переплелись, а плечи оказались плотно прижаты друг к другу. Сатору это не смущало — наоборот, это ощущалось естественно, будто они уже давно дружили и не стеснялись. Единственное, что выдавало реальность, было поведение Сугуру — он постоянно отводил запястье в сторону, чтобы Сатору на него не давил, и иногда морщился от боли. Трагичный Сугуру вновь стал саркастичным и колким. Среди его кличек был и «Ленточный червь» (парень в бинтах с головы до ног), и «Вилли Вонка» (девушка с тёмным каре), и просто «Главный придурок» — парень, чьё расстройство было видно даже издалека. Он приставал ко всем, пускал слюни и иногда мычал так, что было слышно и Сатору. — Это жёстко, — присвистнул Сатору, наблюдая, как болтают Ленточный червь с Вилли Вонкой. — Как есть. Вот поэтому и не хочу гулять там — не хочу стать частью этой компании. Пока я здесь, то вроде даже не псих. Это просто… Это просто недоразумение. Мне было тяжело, но я же не такой, как они. — Нет, вроде, ты вполне адекватный, хотя я с этими людьми не общался, сравнить не могу, — Сатору улыбнулся, — хочешь, я тебе принесу что-нибудь в следующий раз? — Что угодно. Главное — приходи. С тобой повеселее. В шестнадцать лет Годжо победил на соревновании по плаванию. Когда Гето произнёс эту фразу, Сатору чувствовал себя так же, как когда ему вручали золотую медаль. Он пришёл через два дня, а потом — через четыре и через неделю. Если бы Годжо сказали ещё год назад, что он будет чуть ли не в припрыжку бежать в психбольницу, он бы наверяка пошутил что-то про последствия пар с Зенином, и даже не ошибся бы. Но почему-то он не спешил об этом рассказывать Сёко, хотя чувствовал, что его распирало. Будто кто-то подключил и без того энергичного Сатору к вечному двигателю и накачал наркотиками. Он никогда не чувствовал ничего подобного, но улыбался шире обычного, и когда Сугуру, лёжа в своей палате, по крупицам говорил о своей жизни, Сатору казалось, что его кормят после долгого голода. Сугуру оставался немногословен. Попытка суицида будто наложила на него отпечаток, из глаз не уходила печаль, но при этом он часто улыбался, слушая глупые шутки Годжо. И про свою жизнь он говорил не то чтобы с неохотой, но так, будто это не имело никакого значения. Он был таким, каким его видели другие до нервного срыва: обычный, милый парень. — В конце концов, должно же было что-то произойти, чтобы выделить меня среди других, — усмехнулся он, наблюдая в окно. Даже с Сатору он не хотел выходить к другим пациентам. И Сатору, который не умел хранить ни секретов, ни чувств, мечтал рассказать об этом Сёко. Но молчание не помогло ничего утаить, потому что его подруга видела всё по лицу, вечной идиотской улыбке, мечтательным взглядам и тому, что тот стал чаще куда-то уходить. — Куда ты постоянно убегаешь после пар? У тебя кто-то появился? Они сидели во дворе университета под табличкой «Курение запрещено», Сёко зажигала сигарету и смотрела прямо в глаза Сатору. Из-за их сияющей голубизны мало кто выдерживал зрительный контакт, особенно девочки, которые были влюблены в него и не знали про его ориентацию. Сёко было все равно — она привыкла видеть эти глаза каждый день сознательной жизни. Сатору почему-то почувствовал, как слова камнем застряли в горле, он даже откашлялся. Он так и не рассказал, что после первой встречи были и другие, чувствовал, что Сёко не нравится Гето. Не сам он, как человек — она про него не знала точно так же, как и Сатору до экзамена Зенина. Она, скорее, боялась за Сатору, который мог пораниться о такого нестабильного человека, как Сугуру. Но вот Сатору не думал о себе в таких категориях. Он был сильным, взрослым мужчиной, а не подростком в разгар пубертата — отношения его не сломают, он даже не понимал, что люди имеют в виду, когда так говорят. К тому же, он же точно знал, что помогал Сугуру. Тому было легче, когда Сатору был рядом, а тот был готов быть рядом всегда. — А что, ревнуешь? — Он сверкнул глазами и улыбнулся. Будто этот трюк мог сработать с Сёко, но она лишь вздохнула. — Обычно у тебя нет от меня секретов, вот и спрашиваю. А ещё ты перестал приходить ко мне домой. — Сёко, если ты сейчас скажешь «Мне давно нужно было тебе кое-что сказать» и начнёшь признаваться в любви, я убегу. Предупреждаю. — Придурок! Я просто хочу узнать, что у тебя происходит в жизни, вот и всё. Что-то же происходит, да? Сатору опешил. Он пытался шутить отчаянно, потому что видел, что взгляд Сёко стал пронзительным, почти испуганным. Он не знал, что она накрутила о постоянных уходах Сатору, но в тот момент он увидел, какой ранимой и нуждающейся в нём она была всё это время. И да, она точно знала, что если Годжо что-то скрывал, значит, это было что-то, что расстроило бы Сёко. — Мать за меня меньше переживает, чем ты, — он нежно приобнял её за плечи, — да ничего особенного. Я просто договорился с Сугуру, что буду навещать его в лечебнице. Ему скучно, а я его развлекаю, вот и всё. Он довольно милый, я и не думал, что он такой хороший. — Сугуру… Стоп, что? Сугуру Гето? — Ты много людей с именем Сугуру знаешь? — Ты серьёзно? О, нет… Нет-нет-нет, только не говори, что ты в него влюбился! — Что?! Сёко вскочила. Немногочисленные сонные студенты, которые тоже сидели во внутреннем дворе, наблюдали за этой сценкой украдкой — со стороны казалось, что Сёко и Сатору реально ругаются. — Придурок, ты сто процентов в него влюбился! Ты туда чуть ли не на крыльях летишь, такой счастливый… Сатору, это не к добру. Это вообще отвратительная идея, раз уж на то пошло! Сатору обомлел. Он даже не знал, что ответить — просто наблюдал за тем, как его вечно спокойная подруга чуть ли не орала на него и отчитывала за… Чувства? За то, что он, может быть, и вправду влюбился?! — Что?! Сёко, успокойся. Ничего я не влюбился… — Врёшь! Ты уже тонешь и игнорируешь это, поздравляю. Тебе нужен мой совет? — Нет. — Плевать. Сатору, это обречённая идея. Пока ты к нему ходишь — ты будешь сильнее проникаться им, и всё больше игнорировать то, что он болен, и ты и дальше будешь думать, что сможешь спасти его. Или уже спас. Но тебе будет больно, а в итоге утешать тебя буду я. — Так вот в чём дело? Не хочешь, чтобы я тебе плакался? — Я не хочу, чтобы ты проникался человеком, с которым ты не построишь здоровых отношений. — Это бред. Он не болен. — Он вскрыл себе вены во время экзамена. — И что? — Господи, да ты уже им проникся. Ты серьёзно считаешь, что с ним всё в порядке? Как человек с таким отцом, как у тебя, вообще верит, что с Сугуру Гето всё в порядке, и его можно будет спасти любовью и приколами? Сатору почувствовал, как его сердце съёжилось и заболело. Сёко злилась так, будто действительно была в него влюблена, хотя он знал, что это невозможно, но тут её будто подменили. В её словах не было смысла, Сатору не мог его уловить — она говорила про кого-то другого, но точно не про Сугуру. И была на него так неожиданно зла, будто он уже сделал Сатору больно, хотя этого же не было. Больно делала только она ему. И когда она упомянула отца, то это ощущалось как удар в спину. Он ушёл молча, и ноги снова вывели его к психиатрической больнице. Через неделю Сугуру должны были выписать, и эта мысль грела Сатору, но теперь он будто чувствовал, что в этом действительно было что-то неправильное. Почему он так легко поддался панике подруги? Он же знал, что не верил в её слова. И, возможно, он был влюблён, но когда Сугуру говорил, что он не болен, и что впереди его ждёт стабильная жизнь — он верил. Абсолютно искренне.

***

Сугуру выписали точно в срок, а Сатору и Сёко помирились уже на следующий день. Правда, ни она, ни он, не считали, что это было ссорой. Но она спросила, будто преодолевая себя: — Так, и как он? — В смысле? По состоянию или как человек? — И то, и другое. Сатору мягко улыбнулся. Он видел, что Сёко интересовалась скорее из беспокойства, а он всё ещё не понимал, в чём дело. Он обижался на стереотипы, которые проросли сорняками в её светлой голове. И надеялся, что она никогда не скажет Сугуру, что он не достоин любви, а будет просто недовольно посматривать на Сатору, видя между ними с Сугуру то, во что он не верил. — Всё хорошо, он в порядке, а как человек… Я думаю, вам надо познакомиться. Он очень весёлый и обаятельный, иначе стал бы я ходить к нему в психбольницу? — Ты добрый человек, — задумчиво произнесла Сёко, — думаю, стал бы. Сатору вскинул брови. Он никогда не думал о себе как о добром человеке. Как о красивом, весёлом, обаятельном — да. В хорошие дни даже как об умном. Но добром… Он считал, что это скорее была слабость или травма от жизни с отцом, не что-то, чем стоило бы гордиться. Сатору решил привести его домой к Сёко, она даже не пыталась возражать. К тому же, ей реально было интересно, каким был человек, который смог влюбить в себя Сатору Годжо. До этого он ни разу влюблялся в реальных людей, ограничиваясь вздохами по актёрам и айдолам. Сугуру Гето жил в районе Санья, Годжо никогда там не был прежде. И он никого не знал оттуда, возможно, потому что жить там считалось позором. Это было гетто, чьего названия уже не было на картах, но там по-прежнему жили люди, и Сатору, придя по адресу, удивился, как такой милый, улыбчивый парень — а когда Сугуру улыбался, у Сатору буквально теплело и таяло сердце в груди — мог жить в районе, от которого Токио отказалось как от позорного родственника. А потом вспоминал, что для Сугуру это было главным страхом — что так же и его семья откажется от него. — Можешь не заходить, — Сугуру выглянул из двери квартиры после первого же стука, — я уже готов. — А может мне интересно, где ты живёшь? Всё ещё надеешься, что я от тебя отвяжусь? — Сатору, мы не разойдёмся там, — Сугуру засмеялся, прикрыв глаза, и на ходу завязал пучок, — я живу в девяти квадратных метрах, где и сам не умещаюсь. Можно сказать, что в больнице я отдыхал, как в президентском люксе. Сатору грустно улыбнулся, но улыбка вышла какой-то неправильной — кривой и натянутой. Ему было больно об этом слышать, но и ничего предложить он пока что не мог. Но он сразу же представил, пока они шли по смрадной, грязной Санье, как они бы жили вместе. Он погрузился в эту фантазию так ясно, что не мог с ней расстаться, слушая Сугуру вполуха и ощущая себя как в непроглядном тумане, пока они ехали в метро. Он представил себе жизнь с Сугуру, как он бы будил его по утрам, как они бы играли в приставку и заказывали лапшу на ужин, и всё было так правильно и сладко, что ему сразу стало мерзко от жизни, где этого не было. — Так вот, какой ты — Сугуру Гето, — вместо приветствия произнесла Сёко, флегматично улыбаясь. Сугуру ощутимо смутился, так и не решаясь пройти в квартиру девушки. Сатору, после рассказа о девяти квадратных метрах — он всё пытался выпытать, как можно так жить, но Сугуру ускользал от этой темы, как и от любой информации о себе — смотрел на квартиру Сёко будто под новым углом. Она была просторна и для неё, и для гостей, и Сатору подумал, что он был бы рад, если бы они дружили втроём. Квартира Сёко для него была роднее собственной, потому что в своей он всё ещё чувствовал призрака отца — они так и не переехали с тех пор, как он покончил с собой. И Сатору казалось, что каждый, кто придёт к нему, будет чувствовать, что там произошло. — Что?.. — Говорю, вот какой ты — человек, о котором Сатору не затыкается. Посмотри, он даже сейчас краснеет! — Сёко рассмеялась, делая шаг назад и пропуская парней, — Я Сёко Иэйри, подруга Годжо. — Подруга? В смысле, «девушка»? — Не в этом смысле! — Сатору замахал руками, будто его подставили худшим образом. — Конечно, не в этом, Сатору же гей. Сёко рассмеялась, наблюдая, как вечно дурашливый Сатору паниковал и пытался провалиться под землю. Он всячески избегал взгляда Сугуру, и торопливо ушёл мыть руки, по пути задев торшер так, что тот чуть не упал. В ванной он обливал щёки холодной водой и пытался сделать вид, что ничего не было, а потом вспоминал слегка удивлённый — и не удивлённый одновременно — взгляд Сугуру, и ему хотелось залезть в ледяную воду с головой. Но улыбка с его лица не сходила. Он не знал, сколько времени провёл в ванной, но когда он вышел, Сёко и Сугуру уже сидели на диване, оба курили, не открывая балкона, и о чём-то беседовали с таким видом, будто комфортнее компании не найти. Оба — расслабленные, лишь с тенью реальных эмоций на лице. Сатору подумал, что никогда не замечал, как они похожи мимикой. Ему даже ненадолго стало обидно, он испугался, что сейчас окажется третьим лишним, слишком уж отличный от них. Но в этот же вечер они с Сугуру поцеловались, и всё остальное как-то перестало иметь значение. Сатору часто вспоминал тот вечер, хотя он даже не понимал, что именно вспоминал — он практически ничего не помнил в деталях. Они пили, обсуждали институт, будущее, много смеялись, и ничего особенного не происходило, но Сатору хохотал в голос, а голова кружилась от счастья. Влюблённость в Сугуру наложилась на осознание, что его лучшая подруга всё-таки прониклась его любимым, и даже расслабляющий алкоголь не мог с ним ничего сделать. Он чувствовал себя так, будто обрёл бессмертие, и все его близкие люди — тоже. Ушёл отдышаться на балкон, куда Сугуру вышел покурить, пока Сёко ушла вниз за пивом. Это было что-то вроде передышки, и Сатору чувствовал, что пик веселья уже прошёл, и скоро они разойдутся по домам. Сатору бы остался у Сёко, как обычно, а Сугуру бы вернулся в район, которого не существует. Ему стало неожиданно грустно от этой мысли, но он ничего не мог предложить — Сугуру бы даже не поместился на диване в гостиной, а их троих не выдержала бы кровать. Сатору думал о том, что они могли бы попросить Сёко поспать на диване, а сами бы уснули в одной кровати, но Годжо так сильно волновался от этой мысли, что, кажется, он бы в таком случае залил простыню кровью из носа. Зато он не волновался, когда оказался на тесном балкончике вдвоём с Сугуру. Гето, Годжо, темнота, разбавленная неоном вывесок, влажная тишина с людским шумом вдалеке. Сугуру облокотился на ограду и задумчиво смотрел вдаль, не затягиваясь. Сигарета превратилась в столбик пепла почти наполовину. — О чём думаешь? — Сатору хлопнул его по плечу и прильнул спиной к ограде. Между ними почти не оставалось расстояния, но Сатору старался об этом не думать. Все его мысли занимало желание запомнить Гето в таких декорациях: он задумчивый, глаза пьяно поблескивали, но он всё ещё оставался грустным, даже несмотря на то, что несколько часов до этого смеялся. В полумраке острота его внешности усиливалась, делая его лицо порочным и уставшим одновременно. — О тебе. Годжо растерянно сморгнул. Гето произнёс это буднично, не переводя взгляда на Сатору. — А если серьёзно?.. — Я серьёзно. О тебе. Думаю, как так возможно, что один человек может прийти — и изменить вообще всё. Ты спас меня и навещал в больнице, а потом познакомил с подругой. Если бы не ты, моя жизнь бы уже сейчас была совсем другой. Один ты — и всё пошло по-другому. Единственное, чего я боюсь теперь — это потерять тебя, — он опустил взгляд, — прости, это прозвучало как-то… Пафосно. Неважно. У Сатору так забилось сердце, что голова закружилась ещё сильнее. Он это говорил, потому что много выпил, или действительно так думал?.. Сатору повернул голову и посмотрел прямо в глаза Сугуру. Он не выглядел как человек, разбрасывающийся словами о чувствах, даже по пьяни. Или Сатору хотелось в это верить? Сатору подошёл ближе. В его голове гулял ветер, он хотел сделать что-то, что подало бы знак — да, ты не ослышался, и Сугуру Гето тобой дорожит. И он это сказал, зная, что ты гей, но не делая никаких дурацких уточнений, начинающийхся с «ты-не-подумай-я-не-в-том-смысле». — Что куришь? Он спросил и не стал ждать ответа — наклонился и затянулся сигаретой, которую Сугуру сжимал между пальцами. Он почувствовал, как прикоснулся губами к подушечками его пальцев, и как Сугуру просто наблюдал за этим, не одёргивая руки, а потом крепкий дым ударил в голову, поцарапал горло, и Сатору сам отшатнулся, закашлявшись. Гето усмехнулся: — Не курил ни разу? Это «Peace», они без фильтра, для новичка — смерть, — он ещё раз затянулся и тут же выпустил дым, — если хочешь попробовать табак, то лучше так. Он затушил сигарету об ограду и, взяв Сатору за лицо одной рукой, впился в его губы. Поцелуй действительно получился табачным, с алкогольно-сладковатым привкусом. У Сатору кружилась голова, а мысль о том, чтобы спать в одной кровати, не казалась такой уж и волнительной — после того, как Сугуру сделал их поцелуй таким страстным, жадным и крепким, уже всё стало понятно. Сугуру провёл по губам Сатору языком и отошёл так же быстро, как и подошёл. — Мы встретимся завтра? — Он спросил это тихо, будто боясь услышать правду. Но ему нечего было бояться. Сатору не мог не кивнуть.

***

Он думал, что всё закрутилось так быстро, что в этом определённо было что-то ненормальное, и стоило бы задуматься уже тогда. Но, во-первых, быстрым бы развитие отношений было, если бы они переспали уже в психиатрической больнице. Во-вторых, Годжо знал, что не мог поступить иначе. Он видел Сугуру Гето — и больше ничего не контролировал в своей жизни. Сёко была права: это была его первая любовь, беспощадная, возвращающая к человеку нечто животное. С тех пор, как Сугуру поцеловал его на балконе, Сатору казалось, что весь мир сузился до стройной, длинноволосой фигуры, которой хотелось обладать. Мир состоял из мыслей о Сугуру Гето, и Сугуру Гето был целым миром. В нём не оставалось уже ничего, кроме желания и болезненного, дурманящего счастья, что они были вместе. Они встречались каждый день, иногда в ущерб учёбе Сатору. Ему было плевать на лекции и семинары, он знал, что сможет всё наверстать, но когда он думал о Гето, то понимал, что тот мог исчезнуть в любой момент. Как бы Сугуру ни хотел очиститься от воспоминаний о попытке суицида, она всегда была с ним, как шрам поперёк лица. Но Сатору это было только на руку — воспоминание о хрупкости Сугуру стало тем, что всегда вдохновляло на новые встречи. Весна уже больше напоминала лето, отцвели вишни, и Сатору понял, что никогда не вернётся во времена, когда Сугуру для него был лишь незнакомым студентом. Каждый день после пар они проводили вдвоём — Сугуру, уйдя из университета, стал работать в продуктовом у своего дома. Рабочий день начинался в семь утра, а заканчивался в три, как раз к концу пар Сатору. Годжо хватал его за руку, и они шли гулять до самого вечера, пока у Сугуру не слипались глаза, и он не начинал дремать на плече Сатору в метро. Сатору помнил, что то время пахло счастьем, имело его вкус, каждый день был наполнен солнцем. Рай на земле был, им был майский Токио с Сугуру Гето. Они ходили в дешёвые кафе, брали одну огромную порцию мисо на двоих, а весь оставшийся день целовались на безлюдных улочках и в переулках. Когда Сугуру возвращался домой, Сатору ощущал это трагедией. Сугуру так ничего и не рассказал о себе. Он больше слушал, но Сатору, болтливый, шумный и шутливый Сатору, не хотел говорить о себе. Он хотел узнать, из чего состоял Сугуру Гето. Он хотел узнать, о чём он думал, каким был и как себя чувствовал. Вне встреч он представлял, как Сугуру проводил день: как он просыпался, собирался на работу, а вечером обедал холодным пустым рисом и ложился спать. В своих представлениях о Сугуру он пытался найти правду, потому что в реальности это было невозможно. Сатору думал, что то, как произошёл их первый секс, было во многом вызвано внутренним напряжением. Он думал, что хотя бы так сможет понять Сугуру, сделать что-то, что в его глазах бы сделало его важным. Потому что в обычной жизни, какими бы страстными ни были их ласки и какими весёлыми бы ни были встречи, Сугуру всегда оставлял себе пространство для манёвра. Сатору даже не знал, в каком магазине работает Гето. Он не знал, планировал ли он что-то в дальнейшем. Отказалась ли от него семья? Были ли у него другие друзья? Он любил Сатору? Переживал ли он о чём-то, скрывал ли он боль, которая могла бы привести к чему-то ужасному? Он хотел знать ответ, но каждый раз, приближаясь к душе Сугуру, слышал одно и то же: — Это неважно, — и более серьёзное, даже жёсткое, если настаивал на том, чтобы Гето открылся ему, — нет, серьёзно, зачем тебе это? И он говорил это так резко, что Сатору терялся. Он не встречал людей, которые бы на вопросы о себе отвечали «Зачем тебе это?». В таких ответах Сатору видел намёки, что всё их общение на самом деле было несерьёзным. Он знал людей, которые состояли в свободных отношениях, и те рассуждали так же. Годжо старался не думать, что его первые отношения в итоге стали бы такими — слишком лёгкими, ни к чему не обязывающими. Может, Сугуру решил выбрать такой путь, ошибочно приняв Годжо за такого человека? И об этом Сатору не хотел думать. Каждый раз, приближаясь к рассуждениям на эту тему, Сатору становилось так неприятно, что он выбирал быть слепым. И поэтому он принял правила игры. Если бы Сатору мог вернуться в прошлое и выбрать, как пройдёт их первый раз, он бы обязательно это сделал. Но он понимал, что ничего не могло случиться по-другому: он помнил, что в тот день загнался, что Сугуру всё время его воспринимал как дурачка. Ему было обидно от осознания, что с Сугуру оказалось тяжеловато выстраивать нормальные отношения: его взаимность, будто пугаясь серьёзных намерений, часто куда-то пропадала. Он умел смотреть снисходительно и умилённо, но Сатору было от этого не по себе. Но если бы он понял, что ему это не кажется, то он бы словно проиграл жизни. Он бы столкнулся с осознанием, что влюбился в человека, который не чувствовал такой же необходимости их отношений. Но это Сатору понял, когда подрос, а в двадцать лет он лишь злился от тупых чувств, которым не мог дать определения и причины. В субботу у Сугуру был выходной, и вечером они встретились, чтобы попить пива у реки Аракава. В «7-Eleven» на набережной, нагружая корзинку банками с пивом и сидром, Сатору несмело пошутил: — Может, ты здесь работаешь, а Санья — это прикрытие? Он посмотрел на Сугуру, который шёл рядом и улыбался своей постоянной, едва заметной улыбкой. Она всегда выглядела устало, и никогда — счастливо. — Нет, — только и ответил он. Сугуру порывался оплатить всё, но Сатору не дал этого сделать, вспоминая, как выглядела его квартира. Он видел её всегда из-за приоткрытой двери, так и не побывав там. За дверью одной из многоэтажек Саньи скрывалась квартирка, больше похожая на кладовку: он видел краешек кухни с алюминиевой мойкой, груду одежды и книг, узкое окно под потолком. Как бы Сугуру ни старался поддерживать порядок, в таком маленьком пространстве это было невозможно, и Гето иногда шутил, что задыхается там. Или не шутил. Было уже поздно, но духота токийского лета никуда не девалась. Фонари светили бледным, прозрачным светом, почти ничего не освещая, и река мерно шумела, ловя лунные блики шероховатой поверхностью. Они расстелили куртки на берегу и, откинувшись на спину, смотрели на небо. Их пальцы легко переплелись, в темноте это было почти незаметно, и со стороны можно было подумать, что они случайно касались друг друга руками, не более. — Я хочу переехать от родителей, — сказал Сатору, делая первый глоток за вечер. Пиво было сладковатым и холодным. Он всегда говорил, что жил с родителями, будто надеясь, что это обезопасит его от ненужных вопросов. Сугуру так и не знал, что отец Сатору покончил с собой. — …Ты бы переехал жить со мной? Сугуру еле слышно усмехнулся. — Боюсь, мне не хватит денег. — Мы будем скидываться. Наверняка есть квартиры, в которых могут уместиться два шкафа, — он повернул голову к Сугуру, но тут же вернул её в прежнее положение. Он очень не хотел видеть что-то вроде насмешки или незаинтересованности. Спокойный Сугуру ощущался холодным и непредсказуемым, в отличие от того, к которому Сатору ходил в лечебницу. Он ненавидел эту мысль, но приходил к ней снова и снова. И где-то вдалеке сознания злобно смеялась Сёко — так, как в жизни она бы никогда не сделала, даже узнав, что оказалась права. — Наверное. Но пока я могу позволить себе только квартиру в Санье. — Нам необязательно жить в двухкомнатной, — Сатору был благодарен темноте за то, что она скрыла его румянец и блеск в глазах, — если тебя не смутит спать со мной в одной кровати, мы могли бы жить в однокомнатной. Или в таких квартирках, типа… Где нет отдельной кухни, не помню, как они называются. Сугуру усмехнулся. — То есть, в моей, но вдвоём? Это будет очень тяжело. Жить с кем-то, не имея личного пространства — это пытка. Поверь, я знаю о чём говорю. — Не поверю, пока не подтвердишь, — засмеялся Сатору. Первая банка пива была опустошена, в ход пошла вторая. Сатору пил жадно и быстро, желая как можно скорее напиться и не нервничать перед Гето. — Я жил с семьёй в такой квартире. Я, мама и отец на пятнадцати квадратных метрах. Это ужасно. Особенно в пубертат, когда единственное, чего хочется — это смотреть порно и дрочить. — Ага, звучит жёстко. Сатору перевёл взгляд на звёзды. В городе их было практически не видно, но он хотел думать о чём угодно, лишь бы не о том, что Сугуру его мягко отшил. На самом деле, хотелось добавить ему в своё оправдание, я не хочу жить с тобой. Ха-ха, нет, конечно, я просто хочу съехать от родителей, и ищу все способы. Но потом он представил, что Сугуру бы предложил съехать к Сёко, и разозлился ещё сильнее. Да что было не так?! Он помнил, точно помнил, что Сугуру говорил, что дорожил им и боялся потерять. А что было надёжнее в таком случае, если не общая квартира? После пятой банки пива он чувствовал себя свободнее, но обида никуда не ушла. И он спросил просто, будто предлагая ещё раз сходить в «7-Eleven»: — Хочешь потрахаться? Сугуру уже тоже был пьян и улыбнулся. — Хочу. Прям здесь? — У нас есть варианты? Уже было так поздно, что на набережной не было никого, даже собачников и бегунов. Так тихо, словно они были на природе. Сатору ни в чём не был уверен так точно, как в том, что их никто не застукает. Он пододвинулся ближе, навис над Сугуру и поцеловал его первым. От пива мир вокруг плавился, было горячо и совсем не волнительно. Сатору думал, что если притворится, будто это не его первый раз, то это так и ощутится. Сейчас он мог быть кем угодно, и если дорога к сердцу Сугуру лежала через секс, то он пойдёт так. Поцелуй был нежным и осторожным только первые секунды, а потом он почувствовал, как властно Сугуру притянул его ближе за затылок, и не смог сдержать довольную улыбку. Сугуру всегда целовался крепко и будто отчаянно, кусая Сатору за губы, приоткрывая его рот и проникая туда языком. Но Сатору это безумно нравилось. Он чувствовал, как тот начинал посасывать его язык, будто показывая, что его ждёт дальше, и возбуждённо сводил брови. Руки уже не держали, и он упал на Сугуру. Руки Гето тут же переместились на его бёдра, он будто посадил его на свою ногу и мягко надавил между ног, водя коленом по вставшему члену, и улыбался от каждого стона Сатору — он старался сдерживаться, быть тише и обойтись вздохами, но не получалось. Годжо благодарил всех богов и себя в первую очередь за то, что в тот день решил надеть спортивки. Он дрожащей рукой развязал их, и Сугуру легко скользнул рукой между ног. Сатору казалось, что всё происходило очень быстро, но поцелуи Сугуру действовали успокаивающе и растягивали время — он тёрся носом о шею и мягко куснул за ухо, прошептав: — Вкусно пахнешь. — Пивом? — Разморенно засмеялся Сатору. В голове пульсировало желание, ему было так приятно, что хотелось расхохотаться и поскорее кончить, почувствовать пальцы Сугуру на члене. — В том числе. Они снова стали целоваться. Сатору не знал, куда деть руки, прикасаться к члену Сугуру было волнительно, и он оставил их на шее и животе. Он чувствовал худой, слегка рельефный живот, поглаживал его под футболкой кончиками пальцев, и чувствовал, что Сугуру подавался сильнее, будто намекая, чтобы тот спустился ниже. Но и от этих касаний он вдыхал разгорячённо, будто задыхаясь. Когда тонкие, длинные пальцы Сугуру прикоснулись к члену Сатору, тот не выдержал и застонал особенно громко, так, что пришлось прикрыть рот рукой. Он чувствовал, как было липко и влажно от смазки, и хотелось прикрыть глаза, чтобы раствориться в начинающемся удовольствии. Сугуру мягко убрал руку Сатору со рта и улыбнулся. И только тогда Сатору на секунду подумал, глядя в хитрые тёмные глаза — неужели он был настолько опытным?.. Сатору понял, что никогда бы не подумал так о Сугуру. Но той ночью, наблюдая за его движениями и слушая его нежные, расслабляющие слова, он подумал, что не могло быть иначе. И наверняка Гето чувствовал, что никакой уверенности и опыта у Годжо не было, но не подавал виду. Годжо закрыл глаза и особо остро почувствовал, как рука Гето скользила по члену, разнося по нему смазку. Он подавался бёдрами вперёд, слыша свои нетерпеливые хныканья будто со стороны. Даже в спортивных штанах становилось тесно и жарко, и Гето, словно чувствуя это, довольно улыбался, наблюдая за Годжо. Он будто задыхался, захлёбываясь удовольствием, и шептал: — Быстрее, пожалуйста, быстрее, — и тут же закусил губу, не в силах справиться с накатившим удовольствием. Он так и не понял, сколько прошло времени, прежде чем оргазм накрыл его и залил пальцы Сугуру вязковатой жидкостью. Это было так приятно, что аж немного больно, он вновь закрыл рот рукой, чтобы не закричать, и наконец упал на траву. Сердце билось во всём теле, очень громко и тяжело, и он старался отдышаться, но не получалось. А потом он засмеялся и захотел притянуть к себе Сугуру, но тот отстранился и опустил голову. — Тебе понравилось? — Он неожиданно скромно улыбнулся. Сатору сам удивлялся, как мог различать оттенки улыбки Сугуру. — Д-да, конечно… Но я бы хотел, чтобы и ты кончил. — Это необязательно, — тот встал и вытер руку носовым платком, — нам пора, наверное. Я опоздаю на электричку. Сатору недоумённо посмотрел на Сугуру. Он не выглядел так, будто шутил. Но ему было некомфортно от мысли, что сейчас придётся унижаться и просить ему отсосать — хотя он весь вечер только об этом и думал — и в итоге он схватил куртку, пакет с пустыми банками пива и, шатаясь, ушёл в сторону дома. Сугуру, попрощавшись, ушёл на электричку, и Сатору только дома понял, что не попрощался с Сугуру в ответ.

***

Сатору почему-то всегда был уверен, что понимал Сугуру Гето, хоть и чувствовал, что это иллюзия. Он чувствовал, что что-то не стыковалось в его картине мира, когда дело доходило до Сугуру, но предпочитал это игнорировать. Иногда он хотел попросить помощи у Сёко, но вспоминал, с каким гневом она в первый раз отреагировала на новость об их общении, сразу раскусив влюблённое сердце друга, и он опять попал в ловушку гордости. Не хотел приходить к Сёко и признавать, что она была права, хоть и косвенно. Но в какой-то момент он уже не мог этого не сделать. Прошла неделя, Сугуру не писал и не звонил. Сатору с каждым днём всё больше хотел нервно смеяться, от того, насколько это был банальный исход событий — слиться после первого секса. И что он сделал не так? Он анализировал тот вечер, пробираясь через пьяную муть воспоминаний, и нигде не находил ответа. Но, может, надо было настоять на продолжении? Почему Сугуру не ответил прямо, если он этого хотел? И почему молчал сейчас?.. От внимательного взора Сёко нельзя было ничего скрыть. Она заметила, что что-то не так, когда Сатору сидел у неё дома, а точнее, валялся под вентилятором, изнывая от жары. Он не выпускал телефон из рук ни на минуту, и в то время, в 2008-м году, это выглядело странно. Он вертел его между пальцев и грустно поглядывал, ожидая хоть чего-то. Сёко смотрела на Сатору то ли беспокойно, то ли раздражённо. — Ну как там Сугуру? Вы в итоге встречаетесь, или что? — Спросила она, ложась рядом. Даже в этой ситуации он вспомнил, как они лежали так же рядом неделю назад с Гето, и стало ещё тяжелее. Может, поэтому Сугуру не рассказывал, где работал и чем жил? Чтобы Годжо не искал его? Ага, только он не думал о том, что гордость Годжо была такой всепоглощающей, что он и не планировал этого, а просто отправлял нейтральные смс-ки в надежде на чудо. Он не сторожил его дом, даже не звонил. Наверное, это было глупо, но от мысли о серьёзных разговорах у него тревожно сводило живот. — Или что, — он закинул руки за голову. — Что это значит? У тебя от жары мозги плавятся? — Да нет, просто ничего особенного нет. Может, я попробую его пригласить, чтобы мы посидели втроём? — Можно, — девушка равнодушно пожала плечами. От жары им обоим было лень говорить, думать и что-либо делать. Весь день они лежали под потолочным вентилятором и пили воду, которая не успевала охлаждаться в холодильнике — ни Сёко, ни Сатору не хватало терпения, чтобы дождаться этого. Встреча втроём была отличным предлогом, чтобы позвонить Сугуру и услышать его голос. После того, как они встречались каждый день, неделя забвения ощущалась пыткой. Сатору вышел на балкон, чтобы не выдать волнение от звонка перед Сёко. Сугуру ответил почти сразу. — Да?.. — Привет, Сугуру, это Годжо Сатору. Помнишь меня? Он обернул свою тревогу в шутку, сам же от неё и посмеялся. Он не мог ни стоять, ни сидеть на месте, поэтому метался по небольшому балкончику, как зверь по клетке. — Конечно, — он грустно вздохнул, — что-то случилось? — В смысле? Нет, просто хотел пригласить тебя к Сёко. Можно даже сегодня вечером. Гето замолчал. Это была не нейтральная, задумчивая тишина, а скорбная, будто Сугуру должен был сообщить о чьей-то смерти. И он сообщил. — Прости, Сатору… Я не думаю, что нам стоит продолжать общение. Прости, пожалуйста. Сатору округлил глаза. Так, будто Сугуру мог видеть его и почувствовать, как у того земля ушла из-под ног. Он схватился за ограду свободной рукой, чтобы не упасть, в глазах потемнело. Это напоминало абсурдный сон. Страшный, но невероятно глупый. Даже страшнее, чем тот день, когда он увидел Сугуру в аудитории с распоротой рукой. — Что? Подожди, почему? Что-то не так? Сугуру, подожди, может, нам стоит встретиться? Я могу подъехать, только скажи, куда. Он слышал свой жалкий голос будто со стороны. Вот и треснула гордость. — Сатору, нет, — голос становился тише и тише с каждым словом, — знаешь, я чувствовал, что всё слишком хорошо, и я знал, что такого не заслужил. И мне кажется, я понял, в чём был подвох — ты не искал ничего серьёзного. Прости, что занял твоё время, но я не готов к встречам ради пива и секса. Прости. Я, наверное, сам создал неверное впечатление. Сатору не знал, что ответить. Это звучало так болезненно и тихо, он представил, что Сугуру свернулся в клубок, как в первую встречу, и говорил это ослабшим голосом. Будто ему стыдно за своё существование, за всё, что между ними было. Ничего не осталось от того саркастичного Сугуру. Этот Сугуру понятия не имел, как выглядел в глазах Сатору, но теперь уже было поздно оправдываться. Сатору не знал, что мог так быстро прослезиться, но вот же, злые, тяжёлые слёзы закапали на бетонный пол. И его затрясло сильнее. — Ты не прав, — только и произнёс он, ещё крепче вцепившись в ограду, — всё было не так! Я же ходил к тебе в больницу, я познакомил тебя с единственной подругой и предлагал съехаться. И тогда вечером я предложил тебе кончить, в чём проблема?! Это не может быть правдой! Это не может так закончиться, блять, Сугуру! Он сам не заметил, как перешёл на крик, и тут же осёкся. Чем дальше заходил разговор, тем больше Сатору чувствовал, что они приближаются к концу общения. Они оба ошибались на каждой фразе, говорили что-то невпопад, но не могли остановиться. — Даже если не так, то я не могу… Я не могу, Сатору. Ты слишком добр ко мне. Рядом с тобой я всегда жду, что всё пойдёт так, как было до этого — никто в жизни не был со мной так добр, как ты, и мне тяжело, если окажется, что это иллюзия. Я не переживу этого. Если ты хочешь заниматься с кем-то сексом, то тебе лучше… — Ты не знаешь, как мне будет лучше, если ты так думаешь, — бросил Сатору и едва сдерживался, чтобы не бросить трубку, — нам надо встретиться. С тобой что-то происходит, я переживаю, Сугуру. — Я справлюсь, не надо, — всё тем же опустошённым голосом произнёс Сугуру, — чем дольше мы вместе, тем больше мне кажется, что всё скоро закончится. Что что-то произойдёт. Такие люди, как я, не привлекают таких, как ты. С нами обоими что-то не так. — Какие люди, что ты несёшь? Ты пьян? — И уже чуть тише, будто хватаясь за последнюю возможность всё исправить, — Ты же говорил, что боишься потерять меня… Это не так? — В том-то и дело. Я слишком сильно боюсь. И знаю, что это произойдёт. Я лучше сделаю это собственноручно, чем столкнусь в момент, когда уже поверю, что этого не случится. Прости, пожалуйста. Больше возможности ответить не было, Сугуру положил трубку. А Сатору так и стоял на балконе, смотря на телефон, не понимая, что только что произошло. И как зашла Сёко, он тоже не заметил. Слёзы продолжали капать, и он прикрыл лицо руками, стараясь не разрыдаться вслух. Сёко молча подошла и положила руку на спину, но он даже не повернулся. — Ничего не говори! — Почти крикнул он, не отрывая рук от лица. Он слышал, что всхлипывал, как ребёнок, и это было ужасно стыдно. Парни не должны были так реагировать на расставание. Это даже не расставание, это не должно быть больно, он должен пожать плечами и вернуться в комнату. Его жизнь продолжается, они просто не подошли друг другу, и даже секса у них не было — Сугуру подрочил ему вечером в парке, это ничего, ничего, ничего не значит. Абсолютно ничего. Он больной. Он ебанутый. Так будет лучше, пошёл он к черту! Но когда Сатору пытался разозлиться на Сугуру, он начинал плакать только сильнее. — И не собиралась. Принести воды? Он не ответил. Но Сёко ушла и тут же вернулась с бутылкой холодной минералки. Он пил её, жмурясь и пытаясь отдышаться, а Сёко стояла рядом и курила, не смущая его своим взглядом. Сатору не видел её лица, но чувствовал, что она тоже расстроилась. Когда Сатору перестал плакать, уже смеркалось. Они сидели на полу балкона и молчали. Никто не понимал, что произошло пару часов назад. — Только не говори, что ты так и знала, говорила, и вообще, что ты права. Я застрелюсь, если ты сейчас это скажешь. — Какого ты мнения обо мне? — Фыркнула Сёко, — Но ты прав. Я так и знала и так и говорила. Будет больно. Но потом я подумала — а от каких отношений не бывает больно? И Сугуру вроде… Ну, в жизни он не такой странный, как можно было бы подумать. А оно вот как. Мне жаль. Сатору закусил губу. Он до сих пор не выпускал телефон, будто ожидая, что Сугуру перезвонит, и всё вернётся на круги своя. И ещё он хотел приехать в Санью, чтобы обнять его. Просто обнять и попытаться успокоить. Он был неправ, но никогда об этом не сможет узнать, думая, что он какой-то не такой. Годжо не мог злиться, но так хотел… — Я просто не понимаю, что я сделал не так. Я делал всё, чтобы узнать его, помочь, и всё было хорошо. Я думал, он чувствовал, что я неравнодушен к нему, и мы даже почти занялись сексом, и всё. Его это выбило. — «Почти»?.. Ладно, я не хочу знать подробностей. Ну, вот так бывает. У него проблемы с психикой, может, что-то в прошлом случилось, что его сломало. Какая уже разница? Ты пытаешься понять загадку без ответа, в этом нет смысла. — Очень красивая метафора, но она мне сейчас нахер не сдалась. Он просидел у Сёко до вечера, а когда стало свежее, сел на электричку до Саньи. Ему было неприятно от мысли, что он хотел подкараулить Сугуру. И от того, что он на что-то надеялся. Унизительное и тревожное чувство. Хоть и было темно, но Сатору надёл черные очки, чтобы даже Сугуру не увидел его раскрасневшиеся глаза, привычный аксессуар выручил его в этом плане. Ночная Санья была под стать настроению Сатору: страшная, тёмная и безысходная. Но он будто не видел этого, не чувствовал угрозы. Он пришёл к знакомому дому. К квартире, в которой так и не успел побывать. Внутри не горел свет. Сатору подумал, что у Сугуру, видимо, ночная смена, или ещё что-то с графиком — думать можно было о чём угодно, ведь он не знал его. Он опять вспомнил, что даже не знал, где Сугуру работал, и не понимал, на что надеялся. Сатору сел у двери и стал его ждать. Прошёл час, второй, третий. Вечер сменился на ночь, а рассвета Сатору не застал, потому что заснул сидя. Когда он проснулся, то заметил, что в кармане не было телефона, и на стук в дверь Сугуру никто не откликался. Его до сих пор не было дома, и Сатору, разозлившись вновь, ушёл домой. Судьба была благосклонна к Сатору Годжо. Это для всех остальных существовала поговорка «беда не приходит одна», а у Сатору трагичные новости приходили по очереди, порой с перерывами в несколько лет. Так, он узнал, что в тот день Сугуру вскрыл вены на работе, только спустя время. И то, что после этого Сугуру провёл два месяца в психиатрической больнице, тоже.

***

К тому времени, как Сатору и Сёко выпустились из универстите, никто уже не мог бы подумать, что Сатору помнил Сугуру. Но он помнил. Иногда ему казалось, что это было бы легче пережить, если бы они расстались на ужасной ноте. Если бы Сугуру ему изменил, или оказался подонком объективно. И ещё — если бы у них была хоть какая-то история, если бы хоть кто-то из них догадался назвать это отношениями, назначить начало и конец. Математический склад ума Годжо трещал по швам от неопределённости. Первый год он не верил, что Сугуру Гето появился из ниоткуда и пропал вникуда. На второй год стало легче, но не сильно — он перестал плакать, выпустился из университета и стал искать работу. Он съехал от мамы сначала в район Канда, нашёл там первую работу в средней школе, но потом переехал в Тюо. В первой квартире была достаточно большая кровать для двоих, но он всегда спал там один. В Тюо его квартира была совсем рядом с Гиндзой, и первое время он выбирался туда каждый вечер. Денег едва хватало на еду и аренду, поэтому он ничего не покупал, просто гулял среди ярких витрин, и даже во сне потом видел неоновые пульсации вывесок. Чаще всего он брал с собой Сёко, ему не надоедало гулять с ней, пока она мерила платья и приценивалась к сумочкам. Сугуру Гето они больше не обсуждали. Но он помнил все случаи, когда ему казалось, что он видел его в толпе. Первый раз — в продуктовом магазине в Канда. Это был высокий мужчина с тёмными волосами чуть короче, чем были у Сугуру на их последней встрече. Сатору помнил, как его затрясло от этого вида — пока мужчина стоял к нему спиной и выбирал рыбу на прилавке, Годжо казалось, что вот-вот упадёт в обморок. Он хотел подбежать и поздороваться, хотя бы увидеть, что тот жив, но потом оказалось, что это был не он. Второй раз произошёл в том же магазине, но уже с другим мужчиной, а реакция была всё та же. И третий раз — по дороге с работы, в толпе. Он тогда не увидел лица незнакомца, но очень хотел верить, что это был не Сугуру. Он не смог бы его догнать или понять, куда тот шёл, и ему не хотелось думать об упущенной возможности. Но недаром восьмёрка считается самым счастливым числом, ведь на восьмой раз ему действительно повезло. Спустя два года Сугуру был жив — только это и волновало Сатору — и работал в одном из бутиков Гиндзы. Когда Сатору увидел высокого мужчину со слегка неопрятным пучком на голове, в белой гладкой рубашке и брюках на завышенной талии, он сначала привычно подумал, что обознался. Из всех не-Сугуру этот был похож на оригинал меньше всего. А потом он заметил тоннели в ушах, и ему повезло услышать знакомый, нежный голос — непривычно высокий для мужчины, но глубокий и мягкий. И остановился. Он увидел его у прилавка «Comme des Garçons», где он, судя по всему, теперь работал. И улыбался он шире и искреннее, чем пару лет назад. Сатору думал, что, увидя Сугуру Гето, он повторит те же реакции, что и при виде его двойников. Что у него затрясутся руки, закружится голова, он вспомнит, как два года назад стоял на балконе у Сёко и хватался за ограду, рыдая в голос. А потом «разморозится» и подбежит к нему, схватит за воротник и хорошенько встряхнёт. «Какого чёрта ты просто взял и пропал из моей жизни?! Что с тобой было? Как ты мог просто бросить нас, не дав и шанса?!» Всё было драматично, сильно и неминуемо вело к воссоединительному поцелую. Как в фильмах, ага. А в жизни он сжал руки в кулаки, выпрямил спину и, дождавшись, когда он перестанет консультировать клиентку, зашёл в магазин. — Сугуру Гето? — Сатору улыбнулся так, как умел улыбаться только он, — Ты тоже теперь в Тюо? «Как же он красив». Сатору вспомнил ночь у Аракавы. Эти воспоминания тут же разлились теплом по животу, Сатору облизнул пересохшие губы — чёрт, как же невовремя он вспомнил, какой была их последняя встреча. И как бы он отдал всё, чтобы схватить сейчас Сугуру и овладеть им наконец, забрать у него если не девственность, то хотя бы то, что ему полагалось ещё два года назад. И то, что потом снилось, приходило в эротических фантазиях, преследовало в душе и в кровати перед сном. Он так и не встретил человека сексуальнее Сугуру Гето, а с годами он стал выглядеть ещё горячее. Сугуру улыбнулся так же, как и клиентке пару минут назад — беззаботно и открыто. — Сатору-у! Как ты? Да, я… Ох, я совсем не ожидал тебя тут увидеть. Ты можешь подождать один час? Мой рабочий день уже подходит к концу, и потом мы могли бы провести время. Или ты занят? Сатору мотнул головой. Даже если бы он был занят, он бы отменил все планы. Он смотрел на счастливое лицо Сугуру и всё ещё не верил глазам. Он улыбался не так, как раньше, и светился жизнью. Неужели он теперь… Здоров? Стабилен? Это всё звучало странно, но Сатору было плевать. Может, они тогда просто встретились не в то время, и теперь они могли быть вместе? Или Гето был так счастлив, потому что у него уже кто-то есть? Об этом он думать не хотел. Он ждал Сугуру на соседней улице, в необоснованно дорогом кафе, пил кофе, зная, что после этого не уснёт. Он и так бы не уснул. После сдержанного, милого разговора, в котором не было места их настоящим чувствам, сердце колотилось как после марафона. И он теперь понимал, что имела в виду Сёко, когда говорила, что ей хотелось закурить. Он не знал, что его ждёт при встрече с этим Сугуру. Он был настолько спокойным и милым, что Годжо казалось, если бы он посмотрел на его запястья, то не увидел бы никаких шрамов. Он дышал жизнью, его глаза блестели, он выглядел стабильным, даже трагизм во взгляде пропал, хотя раньше он был и в улыбке, и в глазах. За два года могло произойти многое — они, например, не сговариваясь переехали в Тюо. Вдвоём, но по отдельности. Оба работали, Сатору чувствовал, как в нём окончательно пропал наивный студенческий характер. И только смутная надежда маячила где-то вдалеке — может, они наконец нашли условия, при которых могли бы быть вместе?.. Но потом Сатору думал, что наверняка место в сердце Сугуру было занято. За это время он точно нашёл кого-то, кто победил Сатору, и сделал то, что у него не получилось… Ровно через час Сугуру вышел из бутика, на ходу закидывая шопер на плечо. — Привет, — он снова улыбнулся, убирая выбившуюся прядь со лба, — пройдёмся? И Сатору тут же пошёл за ним. Когда он видел счастливого Сугуру, он уже не мог ничего сделать. Он не помнил, как пытался на него злиться, как пытался забыть, как его утешала Сёко, и как он плакал у неё в квартире. Теперь он вспоминал то время как черновик, не имеющий ничего общего с реальностью, и всё в нём было какое-то «недо». Недоотношения с недосексом. Ошибки молодости, как говорится. Они шли по яркой, шумной Гиндзе, приходилось лавировать между людьми, и цветные вывески подсвечивали все остроты внешности Гето. — У тебя, видимо, много чего поменялось, да? — Сатору закинул руки за голову и отвёл взгляд. Он хотел беззастенчиво пялиться, будто пытаясь напиться его присутствием, и Сугуру, судя по лёгкой улыбке, чувствовал это. — Как и у тебя. Расскажешь? Сатору вспомнил, что Сугуру никогда не рвался говорить о своей жизни. Даже когда казалось, что в ней не было ничего страшного, он сворачивал с этой темы либо мягко, либо агрессивно, будто его пытались обокрасть. — Мне кажется, два года назад я уже наговорил тебе всего на жизнь вперёд. Теперь твоя очередь, — он усмехнулся, — да и ничего такого. Я закончил университет, стал работать учителем математики в средней школе и теперь живу в Тюо. — Один? Сугуру спросил об этом легко, будто между ними действительно ничего никогда не было. — Ага. — Прям как ты хотел. — Не совсем. Я хотел жить с тобой. Сугуру вскинул брови. Они пересеклись взглядами, и Сатору почувствовал, будто его резанули прямо по лицу. Сугуру растерянно отвёл взгляд. — Ну, теперь мы явно живём ближе, чем раньше. Я переехал из Саньи год назад и теперь работаю в бутике. Никогда бы не подумал, что мне понравится мода, но жизнь непредсказуема. Сатору чувствовал, как речь Сугуру утекала — так было и раньше, когда казалось, что он мог сказать намного больше, но выбирал идти короткими путями. Всё по верхам, так Сатору рассказывал маме о своей жизни, чтобы она не переживала. Отмеренное количество информации, в котором нет места вопросам. — Один? — Эхом повторил он. — С соседкой, коллегой по работе, но мы с ней не пересекаемся... — Сугуру, — Сатору повернул голову и заглянул ему в глаза, ему надоело ждать и переминаться светской беседой, — как ты себя теперь чувствуешь? Ты… Ты в порядке? Сугуру помрачнел. Наверное, в его жизни Сатору был единственным, кто мог помнить о его нервных срывах. Но через секунду он уже кивнул. — Да. Наверное, сейчас я стабильнее, чем когда-либо. — Всё это время я переживал, что с тобой что-то случилось. Мы так мирно беседуем, будто, блять, я не думал всё это время, что ты умер. Но я рад, что у тебя всё хорошо. Знаешь… — Он сглотнул, от тревожности в горле пересохло, — я волновался. Как-то мы неправильно разошлись. Я не мог перестать об этом думать. Сугуру медленно кивнул, будто осознавая услышанное. Сатору мечтал ему об этом сказать все два года. Иногда он представлял, что закричал бы ему это прямо в лицо. Иногда — что плакал бы, рассказывая, как скучал. Иногда — сиял улыбкой, говоря, вот, видишь, я и без тебя справился. Но редко. Он честно скучал. Сатору боялся признаться, что так ни в кого и не влюбился. Сёко спрашивала, что Сатору нашёл в Сугуру, а тот даже не знал, что ответить. Всё?.. Он был умным. Он умел утешать и веселить. Он был красив, он умел слушать. Он заполнял собой жизнь, как синева заполняет небо, день за днём. — Да. Мне очень жаль. Я поступил неправильно, но я не мог по-другому, мне было очень плохо... Прости, Сатору. Мне стыдно, честно, потому что я не хотел терять единственного близкого человека в своей жизни. Не таким способом уж точно. Сатору едва сдержался, чтобы не прижать его к себе. Так, как он представлял в день расставания — крепко, не давая возможности ничего сказать. Окружить теплом и почувствовать его. Всё было бы по-другому, верил он, если бы он мог так сделать. И он сделал сейчас. Высвободившись с главной улицы, где было слишком много людей, они вышли на улицу, ведущую к спальным районам, и Сатору обнял его. Почувствовав знакомое тепло, он не смог сдержать эмоций и прижал его ещё сильнее, так, что ещё немного — и захрустят кости. Но он не мог остановиться. Он обнял, будто желая наконец слиться с ним. Сугуру сначала стоял, приподняв руки, будто не понимая, что делать, но обнял его в ответ. Они поцеловались сразу же, так же страстно, как на балконе. И у Аракавы. Знакомое чувство, по которому он скучал не меньше, чем по Сугуру. И, судя по тому, как тот едва слышно стонал в его приоткрытый рот, Сугуру тоже скучал. У них не было шанса просто побеседовать или остаться друзьями. Но теперь они точно будут счастливы, подумал Сатору. У них были на это все шансы.

***

Вещи Сугуру Гето умещались в одну коробку средних размеров и рюкзак. Он перевёз их через два месяца. Теперь их свидания проходили в основном у Сатору дома. Проснувшись как-то утром в его спальне, Сугуру стал собираться на работу, как обычно. И добавил карикатурно буднично: — А ты живёшь даже ближе к моей работе, чем я. Сатору плохо понимал намёки, но тут и идиот бы догадался, что к чему. На следующий день он перевёз вещи, и Сатору пытался делать вид, что он не сходил с ума от счастья внутри. Их свидания стали отличаться. Новый Сугуру — и это было стыдно признавать — нравился ему больше. Сатору вспоминал, как тревожно ему было раньше рядом с ним. Возможно, дело было и в том, что он был наивнее и моложе, к тому же, первый раз влюблённый. Он играл в роль спасателя и верил, что выиграет, а жизнь показала, как бывает на самом деле. Спустя два года он был даже благодарен этому. Стоило немного перетерпеть, отболеть, и вот — всё хорошо. Стабильный Сугуру, работающий там, где ему нравилось. Его прозрачная, понятная жизнь, без секретов и пропаданий. Сатору больше не просил того, чего Сугуру ему не давал, а именно — рассказов о семье, о прошлом, о том, как он смог пережить срывы. Этим он мог пожертвовать. Он вспоминал их свидания два года назад, и думал, какими же неопытными они были. Точнее, только Сатору. Все эти прогулки в парках допоздна и невозможность уединиться теперь вызывали скептическую улыбку, как хорошо, что это было позади. Их нынешняя жизнь выглядела иначе: Сатору освобождался от работы раньше, чем Сугуру, обедал, проверял задания школьников, а потом шёл встречать его с работы. Всю дорогу до дома они болтали, и не могли наговориться: Сугуру пародировал клиентов, Сатору — школьников, обменивались сплетнями, и смеялись, как бессмысленно чужие слухи выглядят со стороны. Их путь домой лежал через продуктовый магазин и парк. Готовили они по очереди, а в парке сидели каждый вечер. Гиндза, которая в первые месяцы переезда так манила, со временем стала утомлять, а Сугуру вообще туда не ходил вне работы — от шума и яркости болела голова. Когда Сатору сидел с Сугуру в парке, молча смотрел на природу и закатное небо, ему казалось, будто Бог всё-таки есть, и он наградил его после долгих проверок. Почувствовал, что Годжо любил Сугуру и тогда, когда он был на дне, и после того, как он сделал ему больно. Это всё было неважно. Когда он смеялся до слёз от очередной пародии Сугуру на клиентку, а вечером ел собу, которую он приготовил и ложился спать, обнимая его со спины, всё плохое забывалось. Но почему-то Сёко говорить о воссоединении было очень стыдно. Вот тут-то и вспоминалось, как она его успокаивала, как потратила на это минимум год своей жизни. Он вспоминал, как имя Сугуру и вечные вопросы вокруг него заполняли все их разговоры. Сатору тогда относился к Сёко, будто она оракул и знала ответы на все вопросы, но не говорила из вредности. Он спрашивал, как такое было возможно, как жить дальше, как ему это пережить, как-как-как, а она либо отшучивалась, либо пожимала плечами. Не злилась, но Сатору казалось, что внутри она взрывалась каждый раз, когда речь заходила о Сугуру Гето, просто не показывала, чтобы не делать ему ещё больнее. В тот день они встретились у него дома — теперь он стал их местом встреч, а домой к Сёко он приезжал очень редко — и Сатору сообщил об этом хладнокровно. Так, будто ничего особенного не произошло. Он знал, если бы сказал об этом радостно, то Сёко бы принялась хлестать его по щекам или облила бы холодной водой, чтобы протрезвел. — К слову, у меня для тебя прискорбные новости — твой объект обожания теперь не свободен. У меня появился партнёр. Сёко приподняла брови. Годжо обожал шутить, что на самом деле Сёко была в него влюблена. Они оба знали, что это невозможно — Сёко единственная была благословлена тем, что ей абсолютно не нравился Сатору Годжо. Куда бы он ни приходил, в него влюблялись все, это уже доходило до смешного. В университете студентки кружили вокруг него, будто акулы, почуявшие запах крови. Сёко даже рассказывала, что ей приходили и с угрозами, и с отчаянными вопросами — «Да что он в тебе нашёл?!» — и с мольбами отстать от него. Тогда они чуть ли не плакали от смеха, обсуждая это. А теперь на место студенткам пришли его школьницы — он вытряхивал из своего рюкзака записки, конфеты и рисунки каждый вечер под весёлые комментарии Сугуру. Сёко говорила, что в Сатору Годжо могли влюбиться только те, кто хотел его трахнуть, а её природа наградила асексуальностью, и Сатору был для неё просто другом. Годжо это ранило, но он думал, что в этом есть доля истины — никто, кроме Сугуру, не любил его за характер и душу. — Этот партнёр сейчас с нами, в одной комнате? — Она отпила газировку. В прошлом месяце они договорились вдвоём бросить пить, больше по приколу, но в итоге стабильно держались. Рамунэ вытеснило пиво, и они оба были в шоке. — Нет, я серьёзно. — И когда познакомишь? Или он сейчас выпрыгнет из шкафа? Я тогда кину в него бутылкой, предупреждаю. — А вы уже знакомы, — он усмехнулся, но взгляд у него оставался серьёзным и выжидающим, наблюдающим за реакцией Сёко. Девушка нахмурилась и задумчиво отвела взгляд, а потом, видимо, догадавшись, тут же подалась вперёд. — У меня есть только один вариант, но он абсурдный. — Если это не девушка, то любой вариант имеет право на… — Сугуру? Она произнесла это так же, как и в первый раз, несколько лет назад. Так, будто Сатору сказал что-то непростительное. И он вновь растерялся от такой жёсткой реакции. Она подалась вперёд и заглянула прямо в глаза. Увидела там что-то, что дало ответ раньше, чем это сделал Сатору, тут же отстранилась и цокнула. — Сугуру, — подтвердила она же сама себе, — и как ты его нашёл? — А я и не искал. Увидел в бутике на Гиндзе, он там теперь работает. — Очень рада за него, — холодно произнесла она, — и как он теперь? — Ему намного лучше. Он говорил, что проходил терапию, и сейчас он стабилен. Я и сам это вижу. Только в компании Сёко он услышал, как жалко звучал его голос, и разозлился. Сама ситуация и тон подруги были такими, что что бы Сатору ни сказал, это звучало бы жалко и неправдоподобно. Но ему было плевать. Он знал, что теперь всё по-другому, хоть и не мог сказать ничего стоящего. — Почему ты всегда к нему так строга? Он не хотел ругаться с Сёко, но хотел понять её жесткость к нему. Когда они тусовались втроём, она общалась с ним так, будто они действительно дружили. Но как только она слышала о нём из уст Сатору, то менялась и судила его так, будто он сдавал какой-то экзамен ей лично. Годжо сам терялся от такого тона, и не представлял, как бы расстроился Сугуру, если бы узнал о том, как она оценивала его за спиной. — Мои школьники сейчас бы рассмеялись, ага. Это я ещё не строга, просто спрашиваю, как он. — Не-а. Ты всегда будто проверяешь его. Ты изначально не хотела, чтобы мы были вместе, и сейчас тоже будто расстроилась, хотя всё уже хорошо. В чём дело? Ты мне не веришь или ему? Она вздохнула, будто не хотела признаваться до последнего, но её припёрли к стенке. — Давай начнём издалека. Вы вдвоём по отдельности отличные парни. Было бы у меня чуть больше желания, я бы с удовольствием подружилась бы с Сугуру так же, как дружу с тобой. Но Вы не созданы друг для друга. Это сейчас не какая-то эзотерическая хрень, типа несовместимости по гороскопу, а моё мнение. У тебя отец покончил жизнь самоубийством, это твоя больная тема. Уверена, что до сих пор. А он — суицидник. Может, сейчас все его проблемы в ремиссии, но, знаешь… Я просто не хочу, чтобы тебе было больно. А тебе уже было от него больно. Сатору замолчал. В комнате воцарилась тяжёлая, ощутимая тишина. Сёко опустила взгляд, и он тоже, будто они уже похоронили Гето, и от этой мысли ему стало так обидно, что захотелось прогнать подругу. Но он сдержался. — Понял. Ты думаешь, что он не достоин любви, раз он пытался покончить с собой, и теперь это будет его характеристикой до конца жизни. — Нет, я считаю, что он достоин любви больше, чем кто-либо, он хороший человек, но ещё больше ему нужна терапия, чтобы вывезти отношения, все эти взлёты и падения, знаешь. Он сейчас ходит к психиатру? Сатору задумался. Сугуру говорил, что ходил, но давно, а сейчас… Нет, он всегда был на связи и отчитывался о своих планах так, будто это было обязательно, и психиатра в них никогда не было. — Нет… Сёко вздохнула. Они снова замолчали, а потом она встала и потрепала его по волосам. — Если нужна будет помощь — пиши. Но надеюсь, что ты прав, и у вас всё будет хорошо. Прости, если обидела. Он проводил её до станции, а потом зашёл за Сугуру на работу. Весь вечер ему было странно — будто он съел что-то горькое, и привкус никак не проходил. Он смотрел на Сугуру, который просто читал книгу или лежал рядом, и его накрывало удушающей тревогой, словно он уже собирался его хоронить. Но он же был жив. Он пережил все те разы, когда пытался умереть, и теперь этого не случится. Да? Ведь да?! Ему нужны были ответы, но он не понимал, как их получить, и поэтому перед сном обнял его особенно крепко, отчего Сугуру засмеялся. — Что случилось, Сатору? — Ничего, — он зарылся в его волосы, пытаясь скрыть тревожные слёзы, — ничего, совсем. — Ты говорил, что вы сегодня встречались с Сёко. Как она? Всё ещё ненавидит меня? Сатору усмехнулся и спрятал в его волосах несколько позорных слезинок, наконец посмотрел ему в лицо. — Нет. И она тебя никогда не ненавидела. — Ну, учитывая, что я так позорно пропал в своё время… Думаю, она не особо рада, что мы вместе. — Она переживает. Говорит, что может случиться всё, что угодно, и что у тебя опять будет… Как сказать… — Я понял, — он тяжело вздохнул, — может, и будет. Психиатр говорил, что если знать, что я когда-нибудь снова впаду в уныние, а не жить с мыслью, что это навсегда позади, то будет легче справиться с таким состоянием. И я справлюсь. К тому же, у меня теперь есть ты. Сатору снова его обнял, и так они и лежали в темноте, пока не уснули и не расползлись по своим сторонам кровати. Перед тем, как провалиться в сон окончательно, Сатору подумал, что он и в прошлые разы был рядом, и не смог помочь. Но не успел возразить, потому что Сугуру уже спал, а на утро Сатору забыл про эту мысль.

***

Сугуру стало хуже в ноябре, и Сатору заметил это не сразу. Первые признаки были совсем нейтральными. По утрам Сугуру осторожно жаловался, что у него что-то болит, и он не пойдёт на работу. — Может, мне тоже остаться? — Спрашивал Сатору, смотря на бледнеющего Гето. Он прятался под одеялом, будто ему было очень холодно. — Нет, нет… Я справлюсь, всё в порядке, иди. Он выглядел так, будто действительно заболевал. Много спал, будто борясь с температурой. Не ходил на работу, и даже забывал мыться, говоря, что не может встать с кровати, но всегда по разным причинам: иногда у него болел живот, а иногда — голова. И грипп тоже случался. Сатору думал об этом в школе, и ученики смеялись, замечая, как рассеянно выглядел вечно уверенный Годжо. Будто их бог, знающий математику, и как поставить на место подростков, вдруг стал человеком. Он чаще давал самостоятельные и какие-то задания, не требующие объяснений, а сам выходил в коридор и звонил Сугуру. — Как ты себя чувствуешь? Может, сходишь к врачу? — Нет, всё в порядке, — он всхлипнул, — с насморком-то я справлюсь. Я знаю, что приду, а мне пропишут чай и постельный режим, и какой в этом смысл? — Я сегодня постараюсь освободиться пораньше, — Сатору смотрел в окно, оно выходило на внутренний двор с садиком. На деревьях уже не осталось листвы, пейзаж даже выглядел холодным и почти зимним. — Это необязательно… Одному мне даже легче. — В смысле? — Ну, хотя бы от мысли, что ты не заразишься. Всё будет хорошо. Я… Я постараюсь вылечиться, честно. Сатору нахмурился. Это звучало странно, но мозг, будто обороняясь, не допускал мыслей о новом приступе депрессии. Просто потому что Сатору охватывала парализующая паника сразу же, как он это представлял. Он лежал дома целыми днями, от болезни похудел. Сатору готовил ему каждый вечер любимые блюда, но Сугуру, улыбаясь, отмахивался. — Я постараюсь, конечно… Но пока аппетита что-то совсем нет, прости. — Ты ходил к врачу? — Сатору тоже не хотелось есть, еда казалась безвкусной, когда он наблюдал за Сугуру, которого подкашивала неизвестная болезнь. — Ходил, — он отвёл глаза, — всё как я и говорил. Чай и постельный режим. Но я попробую сходить на работу… Хотя я так ужасно выгляжу, не думаю, что смогу что-то продать. Сатору нахмурился. Сугуру выглядел чуть хуже обычного, но не так уж страшно. — Давай соберемся вместе. Хочешь, я помою тебе голову, если тебе сложно? Одежда вчера постиралась и уже высохла, придёшь в чистом, уже полдела сделано. Сугуру болел уже месяц, и только пару дней за это время ему было получше. Годжо подозревал, что у того могли быть проблемы на работе из-за такого большого количества пропусков, но с другой стороны, Гето был отличным сотрудником — он сам слышал, как его хвалили коллеги и знал постоянных клиентов, которые ходили исключительно к нему. От таких не избавляются из-за болезни. Но он пошёл на работу уже на следующий день после этого разговора, и Годжо спокойно выдохнул. Да, они мыли длинные волосы Сугуру вместе, и в их маленькой ванной это было то ещё приключение. Сугуру смеялся, что у него отказала поясница, а Сатору в итоге промок насквозь. Это было слишком самонадеянно — залезать в ванну с душем, оставаясь в пижаме. Он ушёл на работу так, как и уходил всегда — опрятный, безукоризненный, в дизайнерской униформе. Пришёл вовремя, и рассказывал по телефону на обеденном перерыве, что начальник отнёсся ко всему с пониманием — тем более, у Сугуру была справка на каждый пропущенный день. Всё в порядке, говорил он, но приходил домой и залезал под одеяло, сразу же засыпая. И наверное, думал Сатору, он не понял всё сразу, потому что всё выглядело слишком привычно. Сугуру вновь ходил на работу, хоть и с меньшим энтузиазмом. Вечера и выходные проводил в кровати, но Сатору лежал рядом, и тот даже поглядывал за сериалами, которые смотрел Годжо. Они обнимались перед сном, готовили ужины, а иногда даже гуляли в парке. Сугуру было труднее вытащить на улицу, но он выходил. И Сатору будто оправдывался — он не мог ничего заметить. Но пытался ли он? Или боялся? По ночам ему снились забытые кошмары. Они раньше снились ему постоянно, но с возрастом стали более расплывчатыми. Родительский дом, Сатору приходил после школы, а отец лежал в ванной на полу, истекая кровью. Его кожа выглядела странно, будто резиновая — матовая и синеватая, и Сатору стоял, будто ноги приросли к полу. Он не мог оторвать взгляд от трупа, и чем дольше смотрел, тем хуже себя чувствовал. Но он просыпался и не говорил об этом Сугуру, не зная, сможет ли когда-нибудь рассказать. Сёко вот быстро связала судьбу его отца и судьбу Сугуру, так что мешало и ему сделать так же? На день рождения Сатору он пригласил только Сёко, и Сугуру растерялся, когда узнал об этом. — А мы не можем отметить просто вдвоём? Сатору удивился. Сугуру говорил это не с агрессией и не с обидой. Он ничего не имел против Сёко, и иногда даже спрашивал, когда они вновь увидятся, но в тот вечер, за неделю до дня рождения, он выглядел так испуганно, будто его приговаривали к смерти. — Ну… Нет? Сёко моя лучшая подруга, будет странно, если она не придёт. А что? Думаешь, она тебя съест? — Он усмехнулся, но в душе стало не по себе. — Нет, просто я не готов к каким-то праздникам, тем более с Сёко… — Это не вечеринка на сто человек, мы посидим и разойдёмся. Сатору почему-то почувствовал, как начинал злиться. Во-первых, он не понимал, в чём дело. Сугуру придумал, что Сёко его ненавидела, и теперь делал всё, чтобы подтянуть реальность к своим ожиданиям. Во-вторых, он злился на себя. На свою трусость. Он видел, что Сугуру всё ещё избегал реальности, веселья и реже стал ходить на работу. Но и дома его не было. Он опять пропадал, будто медленно уходя из жизни Сатору. — Ладно, прости… — Он стал выглядеть так виновато, будто его ударили, и Сатору тоже пронзила постыдная тревога. Он опять стал чувствовать это странное, неуютное ощущение, будто Сугуру вот-вот сможет рассыпаться, как песок сквозь пальцы. Что он придёт домой, а его не будет. Что он убежит, бросит его, надумает что-то… И при этом он видел, как Гето был несчастен от самого себя. Что он избегал секса и даже нежностей в свой адрес. Когда Сатору обнимал его, то чувствовал, каким слабым тот был. — Ты меня прости. Если тебе всё ещё плохо, я отменю всё. В следующем году отпразднуем, — Сатору поморщился. Он любил отмечать свой день рождения, и да, он хотел праздника, но его любимый болел, и это было бы кощунством — веселиться, пока Гето бы безжизненно лежал в спальне. Он даже ужинать на кухне больше не мог, перенеся все дела в кровать. Там он ел, читал, но чаще всего — спал. — Вряд ли… Тебе не стоит жертвовать праздником ради меня. Я поставлю себе смену, чтобы вас не раздражать своим видом. — Что ты несёшь? Я скажу Сёко, что ты болеешь, и мы перенесём встречу. Ты же мне дорог, я не хочу отмечать без тебя. — Прости, Сатору, — он опустил голову и всхлипнул, — прости, пожалуйста. Я опять веду себя, как тогда. Из-за меня ты не можешь даже день рождения отпраздновать. Сатору округлил глаза, и хотел обнять Сугуру, как тот выскользнул и ушёл в спальню. Когда Сатору пошёл за ним, тот крикнул: — Оставь меня! Пожалуйста, уйди! — Сугуру, в чём дело?! — Ни в чём! Просто дай мне побыть одному! — Он захлопнул дверь и пролежал в тёмной спальне весь вечер. Сатору слонялся по кухне, не зная, что делать. Ему самому было так плохо, будто они поругались, хотя ничего особенного не произошло. Рука сама потянулась к телефону, набрала номер Сёко. — Да, Сатору? Говори быстро, я сейчас занята. — Во вторник всё отменяется. «Ты была права». — Чего? Почему? Он закусил губу и опустил взгляд. Сатору не знал, как объяснить происходящее, и впервые столкнулся с осознанием, что сам не понимал, что происходило. Ещё недавно всё было хорошо, как во сне, и он был в этом уверен. Он помнил их совместные дурашливые вечера, как будто это было вчера, или неделю назад, но не больше. На плечи обрушилось бессилие, и он сел на пол. В его картине мира, всё ещё математической и точной, всё имело причины. Если человеку было грустно — значит, что-то случилось до этого. Если он болел, то у болезни должно быть название. Если у них с Сугуру всё хорошо, то значит прошлое не вернётся. И если он говорил, что попросит помощи, если ему будет плохо, то стоило этого ждать. А потом он сталкивался с Сугуру Гето. И ни одно правило больше не работало. — Сугуру приболел. Он стыдливо прикрыл глаза, будто Сёко могла его видеть. Он чувствовал, что врал, но разве это могло считаться ложью, если и он, и Сугуру в это верили? — Приболел?.. — Голос Сёко посерьёзнел, она будто отошла куда-то, где было менее шумно, — У него опять срыв, да? У Сатору зазвенело в ушах. Она опять ткнула его носом в правду, от которой нельзя было убегать бесконечно. Но он был слишком гордым, и сказал: — Нет, он реально приболел. Грипп. Не хотим тебя заражать. Сёко замолчала. Ему показалось, что что-то случилось со связью, такой сильной была тишина, но как только он хотел её окликнуть, она произнесла: — Главное, не вини себя. Если что, я на связи. Сатору ещё какое-то время смотрел на погасший экран, а потом вздохнул и ушёл в спальню. Там всё ещё было темно, но Сугуру не лежал в кровати, он стоял у окна и смотрел на проезжую часть. — Я предупредил Сёко, что мы перенесём праздник, всё в порядке, — Сатору осторожно положил руку на плечо Сугуру. Тот не шевельнулся. — Сатору… Почему я? Сначала он не понял, о чём тот говорил. Почему именно он был склонен к таким серьёзным переживаниям? О, Сугуру, хотел сказать он, я бы отдал всё, чтобы знать ответ на этот вопрос. — Что? — Почему я? — Он обернулся и заглянул в глаза, — У тебя был выбор из всех людей в мире, но ты полюбил меня. Хотя я этого не достоин. Почему? — Что ты несёшь? Почему не достоин? — Ты знаешь, почему. Я неудачник. Ничтожество. Я не достоин любви, а ты… Я просто не понимаю, что с тобой не так. Почему ты всё ещё продолжаешь пытаться, если у нас нет будущего? Сатору почувствовал, как у него ослабли ноги. Это звучало неожиданно больно, и он даже не знал, что ответить. Он смотрел на Сугуру, ночь в Тюо очерчивала его лицо уличными фонарями. Он выглядел несчастным, и у Сатору заболело сердце. Он вспомнил, как тот выглядел в первую встречу. Как он лежал на полу, весь в крови, и как Сатору ещё умел его успокаивать шутками и подколами. А с годами разучился, влюбившись окончательно. И всё стало хуже. Почему? Он не знал, но ему казалось, что и у Сёко, и у Сугуру был этот вопрос. Что было в Сугуру Гето? Неужели только схожесть с характером отца, которого ему не хватило в детстве? Нет. Он любил его не за что-то конкретное, а за то, что чувствовал в нём свою родственную душу. Сугуру Гето оттенял то, каким Сатору был на самом деле. Ему казалось, что они очень похожи, хотя даже Сугуру бы так никогда не подумал. — Есть. Мы со всем справимся, и тебе станет лучше. Это просто этап, с наступлением холодов всем плохо… — Ты не ответил. — Я не знаю, как ответить. Ты моя родственная душа? Может, это прозвучит глупо и недостаточно, но я чувствую себя так рядом с тобой. Будто мы созданы друг для друга. Он опять вспомнил слова Сёко, которые опровергали это, но отмахнулся от них сразу же. — Если я твоя родственная душа, то почему ты так много от меня страдаешь? И почему мне всё ещё плохо? Сугуру выскользнул из объятий и ушёл в ванную. Он просидел там допоздна, и когда пришёл спать, Сатору осторожно проверил его запястья. На тех не было никаких порезов, ни одного нового. А потом он проверил аптечку в ванной — там ничего не пропало. Он посчитал это хорошим знаком, хоть и не мог уснуть до утра, прислушиваясь к дыханию Сугуру. День рождения они не отмечали, перенесли на неделю. И ещё на одну, когда Сугуру не стало легче. Они договорились на субботу, это было бы двадцать пятое декабря, и они совместили бы это с Рождеством. Сугуру было очень радостно от этого совпадения, и он стал намного бодрее, Сатору вспомнил, каким тот был летом, когда они встретились спустя долгое время — милый, улыбчивый Сугуру. Двадцать третьего декабря они лежали в кровати, и Сугуру обнял его особенно крепко. Он запомнил это, потому что весь вечер они провели так, опять же, как в старые добрые. — Я рад, что мне довелось с тобой познакомиться, Сатору. Спасибо тебе за всё. Сатору засмеялся. По телевизору уже крутили рождественские эпизоды сериалов, и они шумели на заднем фоне. Он был счастлив впервые за долгое время, Сугуру пришёл в себя так же быстро, как и упал в печальную трясину. Он улыбался и был особенно нежен, постоянно подлезая с объятиями и шутками. — Сентиментальность нашла? — Нет. Просто я редко об этом говорю. — В субботу будет возможность, отдаю тебе привилегию всех тостов. Он рассмеялся, и не услышал за своим звонким смехом, что Сугуру не посмеялся. На следующий день он пришёл с работы пораньше — заданий было мало, дети уже начали отдыхать, он быстро заполнил все отчёты и пошёл домой. У Сугуру был выходной, и Сатору предвкушал, как они проведут день в подготовке к празднику — ёлка уже стояла наряженная, осталось только разобраться с доставкой еды, хотя, наверное, двадцать четвёртого декабря они вряд ли найдут что-то свободное и при этом качественное… — Я дома, — крикнул он, зайдя домой. Сугуру не было, видимо, он уже носился по магазинам, покупая рождественскую ерунду. Сатору не заметил в этом ничего странного и пошёл мыть руки. Когда он открыл дверь, он замер и выронил рюкзак, руки задрожали. Он не знал, что от чувства дежавю могла заболеть голова, и он едва сдержал тошноту, которая подкатила ко рту. Он уже видел эту картину во снах и наяву. Сугуру лежал в ванной на полу, истекая кровью. Его кожа выглядела странно. Будто резиновая. И Сатору стоял, будто ноги приросли к полу.

***

«Сатору, пожалуйста, прежде чем ты прочитаешь это, прости меня. Я знаю, что просил у тебя прощения уже очень много раз, и можно даже сказать, что за одно и то же. Это бессмысленно. Всё это время, пока я был с тобой, я был настолько счастлив, что мне было аж страшно — я не врал, когда говорил, что не заслуживаю этого. Единственное, чего я хотел — это чувствовать, что я достоин тебя, но я не знаю ни одного способа, который бы смог это устроить. Я всегда был таким. Я был человеком, который не заслуживал доброты других людей. Но когда ты помог мне и стал навещать меня в больнице, а потом и познакомил с Сёко, это ощущение усугублялось. Что должен сделать человек, не вылезающий из психбольницы, чтобы заслужить любовь такого человека, как ты? Я старался всё исправить. Я хотел быть другим. Я работал, лечился, я хотел жить нормальной жизнью, но мне кажется, что я никогда не смогу этого сделать. Мне всегда плохо. Мне невыносимо плохо. Я не смогу быть счастлив в этой жизни, потому что что бы я ни делал, счастье не наступает. У меня есть всё, но я не могу это почувствовать, я ненасытный и жадный, мне стыдно от того, насколько я неблагодарный, и я боюсь, что если остальные узнают, насколько я не могу оценить их старания, то это будет ужасом наяву. Я благодарен тебе за каждую минуту, которую мы провели вместе. За помощь и поддержку, за то, что ты дал мне почувствовать, каково это — любить и быть любимым, но даже это не смогло облегчить мне жизнь. Мне очень стыдно, и я знаю, что ты меня не простишь. Но, пожалуйста, не проклинай меня. Я знаю, что не попаду в рай, и в следующей жизни я буду так же страдать за то, что сейчас решился на этот поступок, но я так мечтаю, чтобы хотя бы в следующей жизни я был счастлив с тобой. Если есть хоть одна вселенная, где я ничего не испортил, я был бы счастлив. Просто от осознания, что где-то я справился и вырос другим. Пожалуйста, не вини себя. Если я могу унести из этой жизни что-то, я хочу унести воспоминания о тебе. Я буду искать тебя везде, и если будет возможность, я подам тебе знак, что у меня всё хорошо. О, боже, как это глупо звучит? Прости меня. Последний раз прошу, прости меня, Сатору.» Сатору не знал, зачем он хранил предсмертную записку Сугуру. Но с другой стороны — что с ними делают? Не выкидывают же. И поэтому он даже забрал её, когда переезжал. Он хранил её в дальнем углу прикроватной тумбочки и ни разу не перечитывал. Но когда ему приснилось, что он встретил Сугуру Гето на лестничной клетке своего нового дома в Аракаве, он зачем-то её достал. И сразу же убрал обратно, не разворачивая.