Срываться

      Когда Раон на грани взрыва маны, беснуется, сходит с ума и невольно сковывает всё пространство на десятки, сотни и тысячи километров вокруг себя аурой драконьего гнева и отчаянья, Кэйл, как всегда, находится в первом ряду.       Как может быть иначе? Раон – его конец и начало, смысл и причина, он всегда был рядом, и Кэйл не покинет его сейчас.       Глубокие и многогранные аквамариновые глаза пусты и бездумны, выросшее до трёх метров, но в глазах Кэйла всегда маленькое, тельце пробираемо мелкой дрожью, а раскидистые крылья трепещут. Находиться рядом с Раоном всё равно что прыгать в водоворот, эпицентр бури, жерло вулкана, подставляться под дуло пистолета и дышать из баллона с угарным газом. Кэйл без малейших колебаний подлетает ближе, окружив себя звуком ветра – знает, что никто другой этого не сделает. Все в замешательстве, недоумении и страхе, боятся попасть под горячую руку или ненароком навредить дражайшему члену семьи.       Один лишь Кэйл не боится. Он давно перестал.       Рука нежно гладит раскалённую от переизбытка маны чешую, кожа медленно, шипуче расплавляется к местах касания, и Кэйл едва обращает на это внимание, любовно и так, так нежно оглаживая щёку Раона. Он всегда скуп на привязанность, никогда не принимает её даже в собственных мыслях, но сейчас, зная, что любое мгновение может стать последним, от отчаянья любые ограничители слетают, и ничто больше не имеет значения.       Кэйлу в любом случае будет больно: хоть будет он скрывать свою привязанность и отрицать перед самим собой, хоть нет; если Раон умрёт, больно будет в любом случае. Нет смысла в этом осознанном игнорировании, нет силы в этой обыкновенно безотказной броне.       Нутро Кэйла рычит, вопит и безудержно скрипит, апатично гудит привычным холодом и статикой по всему телу с головы до пят – предчувствие несчастья, выработавшееся в годы апокалипсиса, пробуждается. Кэйлу нет дела до него, умом он и так понимает все риски. Когда дело касается Раона, логика и факты не имеют смысла, становятся несущественными.       Запись работает на всю, и Кэйл пытается вернуть искру сознания в обычно пытливые и любопытные глаза. Он не хочет, чтобы последнее воспоминание о нём – важном, незаменимом, полезном и таком похожем – было таким. Кэйл хочет запомнить Раона процветающим, счастливым, озорным и улыбающимся ребёнком, каким он всегда был.       Кожа обугливается, тлеет, плавится, кипит и капает с кончиков пальцев, рук, ушей, возможно и лица. В воздухе разливается знакомый запах горелой плоти. Пальцы нежно вытирают начинающие скапливаться слёзы в обретающих осознание глазах. Мана кипит и бурлит, живая, разгорячённая и разбушевавшаяся вместе с хозяином материя, крушит всё вокруг, поднимает ветер, рвёт одежду, оставляет на теле порезы едва ли не хуже мгновения.       Кэйл слышит крики снизу, вопли отчаяния, боли и страха, но ему нет дела до них; как бы он ни любил остальную свою семью, Раон всегда и во всех смыслах был первым – приоритетом, постоянным присутствием, самым близким, важнейшим и драгоценнейшим. В обычное время Кэйл никого никому не предпочтёт, но в такую минуту всё его внимание обращено лишь на Раона, ужас в его глазах, потоки быстро испаряющихся от температуры слёз, его панику и страдание.       Раон на грани взрыва маны, у Кэйла перед глазами плывёт, его внутренности скручивает от ужаса возможного исхода, возможности потерять Раона, бесповоротности такого исхода, и он не отступает ни на шаг. Никогда бы не смог и даже не захотел.       Кэйл уже терял самых близких, был крещён битвой в их крови и данных обещаниях, он знает, всё это проходил, и снова переживать не собирается. Уж лучше потерять себя, чем последний шанс на нормальность, последнюю надежду, желание и счастье. Кэйл отказывается осознавать то, как распадается на части, плавится, обугливается до костей, истекает кровью, истерзан и уничтожен прямо сейчас, и переключает внимание на Раона, чтобы не смотреть на то, как вместо руки чешуйчатую щёку гладят неясной формы обрубки.       Тело слабеет.       – Человек, – в голосе Раона слышны рыдания, – я не хотел, я не хотел, я не...       Кэйл прерывает его тихим «тшш», и прижимает обессиленными руками к себе. Раон в истерике, паникует, мана волнуется вокруг него, и Кэйла начинает подташнивать от этого ощущения. Что-то рушится с громким скрежетом, и, как цепной реакцией, оказывается сметён целый участок леса. Кэйл мгновенно истерзан ещё больше, плакса вопит о том, что не успевает регенерировать, что нужно уходить как можно дальше, и оказывается проигнорирован.       Кэйл плавится из-за контакта с Раоном, оказывается объят этой безбожной температурой беснующейся маны, изранен её физическим ветровым проявлением, и всё же не находит в себе сил заботиться. Он приподнимает голову Раона и заглядывает ему в глаза:       – В этом нет твоей вины. Все мы время от времени срываемся. Просто постарайся успокоиться. Дыши глубоко и ровно, я знаю, у тебя получится. Не торопись.       Раон захлёбывается слезами, кто-то спешит к ним, земля покрывается кратерами, и тут Раон видит состояние Кэйла. Кэйл растягивает губы в гротескной пародии на улыбку, но захлёбывается кровью.       И Раон вскрикивает, обескураженный и испуганный, и мана реагирует на его эмоции сильнейшим всплеском, и это оказывается смертным приговором всем присутствующим.       Кэйл уничтожен, мгновенно мёртв, падает на землю обезволенной кучей из-за этого несчастного случая, ужасного стечения обстоятельств.       Раон в истерике. Мгновенно местность разрывается в клочья. Золотой барьер из маны едва ли спасает горстку людей и нелюдей, оставшихся на земле.       Чёрный трёхметровый росчерк бросается к кровавой куче на земле, мана беснуется, распространяется опухолью миров, и разрушения необратимы. Один очень добрый, привязавшийся и преданный дракон безутешно воет, разрывая себя и всё вокруг на части.       Почему драконы эгоистичные, асоциальные существа?       Потому что любовь всегда им дорого обходится.