Что о Смерти говорят?

«...Кᴀɜнь быᴧᴀ нᴀɜнᴀчᴇнᴀ нᴀ 10 дᴇᴋᴀбᴩя 1718 ᴦᴏдᴀ. Пᴇᴩᴇд ᴛᴇʍ, ᴋᴀᴋ ᴩᴀᴄᴨᴏᴩяжᴇниᴇ ᴨᴩиʙᴇᴧи ʙ иᴄᴨᴏᴧнᴇниᴇ, Бᴏннᴇᴛ уʍᴏᴧяᴧ ᴏ ᴨᴏщᴀдᴇ, и ᴇᴦᴏ ᴄᴛᴏᴩᴏнниᴋи ᴛᴀᴋжᴇ ᴨᴩᴏᴄиᴧи ᴦубᴇᴩнᴀᴛᴏᴩᴀ Джᴏнᴄᴏнᴀ ᴄʍяᴦчиᴛь ᴇʍу ᴨᴩиᴦᴏʙᴏᴩ. Нᴏ ᴦубᴇᴩнᴀᴛᴏᴩ нᴇ иɜʍᴇниᴧ ᴄʙᴏᴇᴦᴏ ᴩᴇɯᴇния. Иᴄᴨуᴦᴀнный и нᴀхᴏдящийᴄя ʙ ᴨᴏᴧубᴇᴄᴄᴏɜнᴀᴛᴇᴧьнᴏʍ ᴄᴏᴄᴛᴏянии Бᴏннᴇᴛ ᴏᴛᴨᴩᴀʙиᴧᴄя нᴀ ʙиᴄᴇᴧицу, ᴄжиʍᴀя ʙ ᴄᴋᴏʙᴀнных ᴩуᴋᴀх уʙядɯий буᴋᴇᴛ цʙᴇᴛᴏʙ...». Так слагали сплетни. Так разлетались по кабакам слухи. Так звучал официальный отчёт. Но не так всё было. Погода в тот день стояла удивительно тёплой для декабря. Ветра утихли, но скрылось и солнце. Окутанное мрачной пеленой небо будто готовилось разорвать согретый воздух и дождём вытравить людей с площади. Собралось их предостаточно. Каждому любопытна казнь выходца из аристократии. Да ведь за морские грабежи! Не как дворянин — он смотрел пиратом. Эдвард замечает сначала цветы. Полевые, такие простые, что даже названий не вспомнить. Нежные бутоны крошечной россыпью окутывали руки. Зелёные стебельки держались прямо, чуть покачивались, пока Стид шёл. Светло-голубой лепесток касается запястья. Солнечный укрывает костяшку большого пальца. Пурпурные прячут тыльную сторону ладони. И ведь запах их наверное мягок и сладок. Но Стид далеко и Эдвард не сможет их понюхать. Он бы уткнулся носом в букет, пачкая кожу в липкой, цветной пыльце. Он бы различил добрый смех. Он бы послушал о каждом цветке. Узнал бы их названия, их историю, он бы всё о них узнал. Но Стид далеко и молчит. Теперь говорят, что Боннет перед казнью умолял. Тич припоминает, как впервые Стида увидел. На испанском корабле, истекающим кровью от раны в животе. Его шею туго обтягивала верёвка и он свисал, задыхаясь и жалобно крича, пока корабль брали на абордаж. Его лицо краснело, а губы синели. Он выглядел так жалко, что не верилось, будто он — пират. В этот пасмурный тёплый день Стид молчит. Ему некому слово сказать — вокруг все чужие. Он не видит Эдварда, не знает, что тот смотрит. Губы Боннета трогает лёгкая улыбка, такая невесомая и верная, будто он знает, что идёт не на виселицу — он собирается испить вечерний чай так, как делал это всегда. В первую их встречу Стида было слышно издалека. Он так умолял пощадить его! Эдвард клянётся, что не по компасу шёл, а по звукам его голоса. След от петли долго оттенял ласковый смех. Эдвард хотел бы в то время вернуться. Снова спасти Стида, снова взглянуть на него. Еле живой, такой обрадованный их встрече. Он только очнулся и ходить может еле-еле, а уже спешит добродушно похвастаться всеми тайниками на своём судне. Он щеголял в каблуках и ярких одеждах. Он много болтал и казалось, знал всё на свете. Знал ли он, какой у пиратства конец? Дочитал ли хоть одну свою книжку он до конца? К концу подходила его история. Каждый шаг — строка, за которой близится последняя точка. Эдварду понравился этот рассказ, он его перечитывать хотел бы снова и снова. Он не знал алфавита и буквы ему чепухой казались, но эти слова он впитывал бы; поглощал, как огонь поглощает дерево. Боннет высоко стоит перед толпой. Оглядывает её рассеяно, прижимая к груди скромный букетик цветов. Такой же хрупкий, каким был он. Такой же непригодный для домашних ваз, способный только на воле прорасти в прекрасное. Взгляд у него печален, но не испуган. Это Эдвард боится за двоих сразу. Он пытается рваться, пытается добраться, выхватить Стида из объятий петли, но уже не может — Чёрная Борода уже ничего не может. У Стида лицо весёлого, доброго человека. У него смешливые морщинки скопились в уголках глаз и губ. У него самые тёплые, карие глаза. У него поднимается голова, чтобы ему надели петлю. Тич чувствует, как стягивается собственная его шея. Он как вкопанный стоит, а ему рыдать хочется. Также, как Стид в их первую встречу в петле рыдал. Даже отчаяннее. Хлопает дерево, разверзается пропасть под ногами Стида. Ноги в простых сапогах обрушиваются вниз — мимолётная дрожь и обвисает его тело, как игрушечное. Пальцы не разжимаются, только падают руки по бокам. В сжатой ладони покачивается букетик. Покачиваются на голове золотистые, вьющиеся локоны. Покачивается простенький бант на очищенной рубахе. Покачивается тело. И замирает навсегда лёгкая улыбка. Потом болтали все праздные зеваки, что Стид Боннет умолял пощадить его. Что он рыдал навзрыд, ползал на коленях и был так жалок, что люди глаза отводили. Он напуганным был и почти бессознательным. Чуть ли не под руки поднимали на деревянное возвышение. Эдвард знает, что всё не так. Что никто не расскажет о карих глазах Стида, которые так понимающе на верёвку смотрели. О его пальцах, что незаметно так тонкие лепестки в букете гладили. Никто не расскажет, что значила его улыбка и почему она такая спокойная была. Эдвард рассказал бы, Да висельник вторую петлю готовит.