Пулевое по гордости

Я не помнил, как зашел в общагу, как поднялся в комнату и лег спать. Все было, как в тумане. Серо, мутно, непроглядно. Вероятно, когда я готовился ко сну, разбудил Стаса, но ночью тот никаких претензий не высказывал. А может и высказывал, но мой мозг услужливо выкинул это из памяти.  Утром я будильник слышал, как сквозь толщу воды. Глухая мелодия где-то вдалеке оповещала о том, что надо вставать. Открыв глаза, обнаружил, что Стас уже собирает рюкзак, а на прикроватной тумбочке у меня стоит стакан с какой-то странной травяной смесью. Услышав будильник, Стас обернулся.  — Доброе утро, любитель прогуляться ночью, — хмыкнул он, застегивая рюкзак.  — Не нагоняй, мне и так херово, — простонал я, вставая с кровати. — И что это вообще за бурда стоит у меня на тумбочке?  — Не бурда, а мате чай. Классная штука, когда надо быстро проснуться, а поблизости нет кофе. Так что пей и не возмущайся.  Я осторожно взял стакан, побултыхал жидкость, понюхал и сразу же поморщился от терпкого, ярко выраженного травяного запаха. Голова болела, безумно хотелось спать, так что, доверившись Стасу, я зажмурился и залпом выпил весь стакан. Напиток был достаточно горячим, но не обжигающим — это радовало. На вкус он оказался тоже не столь ужасным, пить было можно. Стас еще копошился в вещах, когда от него поступило предложение выйти вместе на пробежку. Все его уговоры разбились вдребезги о мой твердый отказ.   Шел я на учебу в полуразбитом состоянии. Погода, как на зло была именно такой, как моей внутреннее «я» в первое утро после новой «работы», если это можно таковым назвать. Осень наступила резко, почти в одночасье. Ветер стал холоднее и резче, зеленая до этого трава стала собираться в облезлые пожухлые пучки. По кустам сновали шустрые воробушки, ссорясь на своем, на птичьем, робко и пугливо разлетаясь у меня из-под ног. На лестнице поздоровался с одноклассниками. Те не были такими, как Лиам. Воспринимали меня хоть и отстраненно, о но всегда приветствовали, могли начать разговор ни о чем или что-то спросить. Сегодня разговаривать ни с кем не хотелось, а потому, коротко пожав всем руки, я почти влетел в школу. В наушниках стоял на репите альбом «моя милая пустота». Моментами мелодично, моментами резко и почти что агрессивно — самое то для моего состояния. Размышляя о том, что ждал на утро не столь разбитое состояние, я открыл дверь в класс.  Снова все те же лица. Ничего нового. Хотя один новый момент все же был. Лиам, как обычно приходящий минут за десять до урока, проводил меня нечитаемым взглядом до самой парты, хотя обычно смотрел на он на меня по утрам не дольше секунды. Я достал телефон и открыл фронтальную камеру. Зрелище было еще то, казалось, будто на меня смотрит человек, который всю ночь пил. Теперь стало понятно, почему Лиам так на меня посмотрел. Ему не нужны проблемы в школе в виде пьяных одноклассников. Но пытаться хоть что-нибудь сделать со своей внешностью не хотелось абсолютно. Все равно вечером снова тащиться в клуб.  *** Уже вторую неделю я ходил в клуб. Кажется, выучил его и всех обитателей наизусть. Мне объяснили, как заигрывать с клиентами и делать так, чтобы тебя выбрали. Сначала было противно это делать, потом страшно, а потом обидно. Потому что другим парням и девушкам хватало пары минут, максимум получаса, чтобы уйти с клиентом в отдельные комнаты. Меня же не выбирал никто. Никогда. С одной стороны это было хорошо, а с другой сильно ударило по самолюбию. Неужели я настолько хуже всех остальных?  Кое-как отсидев первую половину уроков, на обеде я остался в школе. Несмотря на по-осеннему промозглый ветер, почти все еще предпочитали выходить на обеденной перемене в парк. Я зашел под запасную лестницу и прислонился к холодной стене, прикрывая глаза. Тут нельзя было находиться, но мне уже было все равно. Новой подлянки от Лиама и его шестерок сегодня еще не было. И хорошо, иначе не знаю, смог бы я снова это выдержать и ответить отказом на требование уйти из школы. Совсем рядом хлопнула дверь запасного выхода. Я вздрогнул, открывая глаза. В тени под лестницей меня, конечно, видно не было, но все равно стало немного страшно. Я затаил дыхание, ожидая, когда кто-то из учителей наконец уйдет, чтобы можно было выбраться отсюда, не получив выговор. Как назло у этого кого-то зазвонил телефон, эхом разнеся мелодию.  — Я уже все сказал, — раздраженно огрызнулся человек, ответив на звонок.  Этот голос я бы узнал из тысячи. Лиам. Точно он. Я нервно сглотнул, понимая, что если меня раскроют, то староста обязательно настучит и не видать мне школы. А он сам отмажется, выйдет сухим из воды. Между тем Лиам продолжил говорить по телефону, замедляя шаг.  — Ян, не истери. Не смей этого делать. Ну и что, что большие деньги предлагают. Пусть ходит в клуб, всегда подольше его там держи, чтобы времени спать не оставалось. Мне не нужно, чтобы он в мышь запуганную превратился, достаточно того, чтобы скатилась его успеваемость в школе. Тогда его либо сам директор выкинет за шкирку, либо он все-таки проглотит свои принципы и сам подаст заявление об уходе.  Лиам некоторое время молчал, слушая собеседника.  — Серьезно? Хотя нет, не надо, я сам разберусь с его матерью. Она там уже из Америки обратно в Питер срываться хочет из-за того, что мы ее звонки не пропускаем. Как только ее шавка горделивая подпишет документы об уходе, а он их подпишет, можешь восстановить телефонную связь. До этого даже рыпаться не смей. В остальное не вмешивайся. Я сам.  Лиам снова замолчал, останавливаясь где-то совсем рядом с моим укрытием. Слышно было его нервное громкое дыхание. Мне стало настолько страшно, что, казалось, еще немного, и сердце треснет от слишком быстрого стука.  — Ян, давай-ка ты не будешь лезть не в свое дело. Тот факт что он мне нравится, может быть даже не только внешне, никак не перекрывает школьные правила, введенные учениками. Иерархия неприкосновенна, принципы наполненности классов должны быть соблюдены. Да, я мог в самом начале взять его себе под крыло, и ничего бы не было, но не сделал этого. И не жалею. Такие, как он, сразу бы сели на шею и возомнили бы себя особенными. Было уже такое, проходили. Такие вот выскочки всегда одинаковые. Так что от тебя требуется лишь следовать указаниям и не вмешиваться в мои решения. Давай, пока. Вечером напиши, как обстановка.  Лиам громко выдохнул и, выругавшись, быстро ушел. О его уходе напомнило его шагов, отлетающее от стен. Я осел на пол, закрывая рот руками, чтобы случайно не вскрикнуть. Хотелось то ли убить себя, то ли его. Стас предупреждал, что тут травля не идет ни в какое сравнение с буллингом в обычных школах. Но засунуть меня в бордель просто чтобы я ушел из школы…   С таким я не был готов мириться. Мое терпение было большим, я не отвечал ни на одну пакость, игнорируя все то, что делали одноклассники во главе с Лиамом, чтобы я ушел. Но при этом оно не безграничное. Всегда есть определенная черта, до которой человек готов стерпеть все что угодно. И у меня эта черта была здесь. Под запасной лестницей возле выхода. Хотелось вскочить и, даже не забирая вещи, выбежать из школы. Собрать все в общаге и больше никогда не появляться на этой территории.  Я выдохнул, успокаиваясь, и взглянул на наручные часы. До начала урока еще пятнадцать минут, значит, вполне можно успеть зайти к директору.  ***  Из кабинета директора я вышел со стойким ощущением, что сделал все правильно. Перекинув рюкзак через плечо, быстро выбежал из школы. Наплести старой дамочке, что мне позвонили и сказали, что моя больная бабушка срочно нуждается в операции, которую делают только заграницей, было легче легкого. Отыграл десять минут сцену волнующегося мальчика, которой очень хотел бы, но никак не может остаться в России и этой школе, и вот я теперь абсолютно свободен. Ну почти. Осталось только собрать вещи и зайти вечером за документами. Да и не полностью я кстати соврал. Решение купить новую симку, дозвониться до матери и улететь в Америку пришло спонтанно, но при этом я до сих пор был уверен в правильности решения. Сестру с бабушкой я вряд ли повезу. Василиса должна закончить русскую школу, а потом уже решать сама, куда ей поступать. С бабушкой все было хорошо, так что я не видел смысла тащить ее с собой в Америку, да и за сестрой кто-то должен приглядывать.  Я уже сложил половину вещей в чемодан, когда в комнату вошел Стас.  — Что происходит? — насторожился он, видя наполовину сложенные вещи.  Я обернулся. Было безумно тяжело видеть удивление, перерастающее в понимание, в глазах друга. Все-таки с ним я общался больше всех. Стало сразу как-то тоскливо на душе. Но уже ничего нельзя было вернуть. Я решился уходить, пересек черту. Назад дороги уже не было.