Мудрость, пришедшая с годами

— Это ни черта не смешно. — Малыш, я и не считаю это смешным. — Тогда прекрати улыбаться. Чтобы скрыть рвущуюся наружу усмешку, тебе приходится болезненно прикусить щёку изнутри. Под воздействием этого невольно морщишься, чем, судя по всему, чуть успокаиваешь недовольство возлюбленного. Как кажется ему самому, всяко лучше, чтобы ты кривилась, нежели посмеивалась над его состоянием. Продолжая кутаться в принесённый из спальни плед, Хайтани покачивается на диване, точно неваляшка, пока рассевшаяся рядом ты смотришь на старшего с противоречиво ненавистным для него сочувствием. С одной стороны личина грозного, великого и статного короля Роппонги хочет выглядеть сильно и независимо, а с другой нуждающийся в ласке и понимании Ран отчаянно желает, чтобы его погладили по голове и утешили. Пока что главенство занимает первая из его ипостасей, но над её покорением ты по возможности активно работаешь. В очередной раз он ойкает и от пронзительной боли стремительно тянет руку к правому углу челюсти, заметно отёкшему в сравнении с противоположным. Десна, в которой нежданно начал пробиваться зуб мудрости, не прекращает болеть уже около суток; терпение иссякает, и не в силах сдерживаться парень стискивает челюсть и мычит, пытаясь побороть далеко не приятные ощущения. — Я не смеялась, честно. Просто представила, как через пару-тройку лет будет выглядеть Риндо, когда его настигнет та же участь, – заверяешь ты, нежно укладывая ладонь на юношеское колено. Он, краем глаза наблюдая за оказанным жестом, анализирует действие и прикидывает, что ход довольно хорош: телесный контакт ненавязчив, но своим присутствием располагает к себе. Ему думается, что соперник – то есть, ты, – оказался не так уж и прост, как кажется. — Ты врёшь. — Не вру! — Тогда прекрати улыбаться! — Я не... – неожиданно для самой себя замечаешь, что уголки губ в самом деле успели подняться вверх. Всячески стараешься стереть с лица неуместную при нынешних обстоятельствах эмоцию, но мышцы лица не поддаются, и от напряжения щёки начинает тянуть. Вид на кривящийся в тщетной попытке вернуться в статичное положение рот вынуждает возлюбленного запыхтеть пуще прежнего.  — О чём я и говорил. — Я правда не нахожу ничего смешного в том, что ты вот так мучаешься, – неподвижно лежащая рука теперь скользит выше, плавно переходя на бедро. Только парень успевает разлепить губы, дабы возразить, ты тотчас жмёшь к ним указательный палец, без слов говоря слушать и внимать. – И ты тоже не кажешься мне смешным, честно. Это всего навсего процесс взросления, через который проходят все люди. У кого-то он проходит безболезненно, а у кого-то... — Не кажусь смешным? То есть, ты считаешь мои шутки скучными? — Ран! Теперь очередь пыхтеть настигает тебя. Резко отстранившись от Хайтани, ты с ногами забираешься на диван и складываешь руки на груди. Какой прок продолжать разводить тираду, если он цепляется за что-то конкретное, искажает его и совсем не обращает внимания на остальное, куда более значимое? Старший, лишённый контакта, из-за неприятного ощущения пустоты ёрзает на месте. Всё же, думается ему, твоя уловка с проявлением тактильности оказалась очень даже действенной. Иначе объяснить, почему лишившемуся внимания телу чего-то не хватает, попросту не выходит.  — Т/И, – мизинцем он тычет в боковую часть девичьего бедра, тем самым пытаясь обратить взор возлюбленной на себя. – Я ведь просто спросил. — Я не понимаю, у тебя вся накопленная с годами мудрость мигрировала в зуб, что ты теперь мыслить здраво не можешь, или что? — Вообще-то во мне столько мудрости, что от незнания, куда деться, она вылилась в такой огромный болючий зуб. — У аники от мудрости только зуб. Это лучше, чем ничего, так что прогресс явно налицо, – неожиданно раздавшийся голос младшего Хайтани вынуждает вас перестать пялиться друг на друга и одновременно повернуть головы на источник звука. Так вы и натыкаетесь на ехидно усмехающееся лицо Риндо, протиснувшееся в щель приоткрытой двери. — Вылез из своего гадюшника за очередной порцией бухла? – абсолютная незаинтересованность Рана настолько очевидна, что вопрос вполне оправданно засчитывается риторическим. – Для таких разговоров со старшим братом у тебя ещё молоко на губах не обсохло. Блондин, думая о своём, напевает под нос что-то невнятное и заглядывает обратно в спальню, отчего ненадолго выходит из зоны видимости. Несколькими секундами позже, всё также широко ухмыляясь, он вновь протискивает голову в небольшой зазор двери; к зардевшему лицу подносит руку и подушечками большого и указательного пальцев что-то стирает с уголков губ. — Это не молоко. — Вот сосунок! – под заливистый смех младшего Ран стягивает с дивана подушку и швыряет её в сторону уже успевшего скрыться внутри родственника. – Я, значит, корчусь, а он развлекается? — Да брось, – разговор, невольной свидетельницей которого ты только что стала, настолько абсурден, что ты заметно смягчаешься и даже придвигаешься чуть ближе к парню. – Ты ведь не думал, что Риндо привёл к себе девушку просто для того, чтобы показать ей коллекцию дисков? — Мог бы чуть больше уважение проявить. Когда он мучался от ветрянки, за ним ухаживал я или эта девушка? — Малыш, ему было всего пять.  — А мне было шесть с половиной. Не придумав, чем возразить, ты просто поджимаешь губы. Юноша прав, и он прекрасно знает об этом; что самое главное, ты и сама понимаешь правоту его слов, но изменить заносчивого и колкого на язык Риндо никто из вас не в состоянии – уж таким он вырос, и с этим остаётся лишь смириться.  Ран, положивший на воспитание и благополучие брата всю осознанную жизнь, в свою очередь был лишён даже минимального проявления заботы; рядом с ним банально не было человека, способного её дать. Росший королём целого квартала, он был обязан проявлять грозность, величие и стать – от этого нуждающийся в ласке и понимании мальчишка никуда не делся; он лишь спрятался глубже, засел в ожидании, что когда-нибудь это согревающее тепло окутает и его самого. Со стола берёшь пакет со льдом; под успевшими подтаять кубиками образовывается небольшая лужица, отражающая в подрагивающей глади вид на панорамное окно. Ноги, которые немногим ранее ты подогнула под себя, опускаешь обратно на пол, отчего стопами упираешься в небольшой коврик; незадолго до твоего прихода Хайтани постелил его под центральную часть дивана, которую во время своих визитов ты предпочитаешь занимать. Немного мнёшься, продолжая наблюдать за лицом юноши, задумчивым и расположенным к тебе в профиль. В попытке привлечь внимание и намекнуть на кое-что вполне однозначное хлопаешь по своим бёдрам; пусть выражения лица и остаётся беспристрастным, взгляд аметистовых глаз всё же опускается к твоим ногам. Стараясь закрепить результат, ты принимаешься действовать чуть активнее. — Давай я приложу лёд, чтобы тебе полегчало? – с мольбой в голосе предлагаешь ты, надеясь, что хотя бы такой повод покажется ему весомым. – Ну же, милый... Ран то ли ворчит, то ли фырчит, – как бы ты не прислушивалась, определить род его возмущения не удаётся, – однако предпринятая попытка увенчалась успехом. Немного погодя, будто прикидывая в голове плюсы и минусы, а также пытаясь определить каждый из возможных исходов, в конечном итоге Ран всё же закидывает ноги на диван и постепенно переходит в горизонтальное положение. Почти ликуешь, когда здоровая сторона чужого лица в поиске удобного места елозит по мягкой плоти; когда движения прекращаются, нежно прижимаешь завёрнутый в полотенце лёд. Собственные пальцы погружаешь в попеременно крашенные пряди длинных волос и ноготками скользишь по коже головы, массируя её и тем самым стараясь окончательно расслабить юношу.  Пусть старший и пытается бороться, по мере прохождения времени веки становятся всё более тяжёлыми; боль в зубе не отступает, но впервые за минувшие сутки притупляется. Ему, не спавшему из-за дискомфорта всю ночь, чтобы погрузиться в грёзы хватает пяти несчастных минут. Любовь и забота, не коснувшиеся его в детстве, как и мудрость приходят к Рану с годами.