После всего, что было

      Серый промозглый февраль. Я стою на вокзале, и в лицо мне летит мокрый снег. Небо затянуто тучами так, что похоже солнце не выйдет ещё как минимум неделю. Первый раз я в Туле, и такой погодой она меня встречает. Грущу, конечно, я не сильно. Приехал-то к друзьям, с которыми не виделся 2 года. Как расстались там, в Афгане: я в Казань родную, а Витя с Аликом в Тулу, так и не виделись больше. Списывались, конечно, иногда, звонили, но это другое.       Уже предвкушая сегодняшний вечер, я иду про грязным от мокрого снега улицам и чувствую, как снова увижу ставшие родными лица, как будем пить и снова петь под гитару и как уляжемся почти под утро в одну кровать: нам не привыкать. Адрес дал мне Алик, когда звал как-то в гости. Тогда приехать я не мог, были проблемы в Казани. Но как только у меня появилось свободное время, я тут же позвонил Волкову, быстро собрал вещи, сел на ближайший поезд и приехал. "Скорее бы в тепло" – думаю я, вышагивая по слякоти.       Добираюсь до нужного дома быстро, звоню в домофон и, когда мне открывают, бегу по лестнице на второй этаж. Передо мной тут же распахивается дверь, на пороге стоит Алик. Он пропускает меня в квартиру, как раз в это время из кухни выходит Витя.       – Здорова, Адидас, – весело говорит Волков, протягивая мне раскрытую ладонь.       – Здорова, – отвечаю я, и мы пожимаем руки.       – Как добрался? – спрашивает Витя, и так же мы сцепляемся крепким рукопожатием.       – Да, нормально. Погода, конечно, мерзотная. Околел, пока до вас дошёл, – говорю я, для пущей убедительности потирая холодный нос.       – Ты проходи. Сейчас согреем тебя, – посмеивается Алик, жестом приглашая на кухню.       Я скидываю свою куртку и ботинки, следуя за друзьями. Сажусь на выделенную мне табуретку, разглаживая усы большим пальцем левой руки. На столе уже стоят три стакана, бутылка водки и тарелка с селёдкой – лучшая закуска для беленькой.       – Ну, ты рассказывай, как в Казани дела, как там твой брат, – просит Витя, разливая алкоголь по стаканам.       – Да, всё нормально. Пришёл, порядок на улице навёл, отдохнул наконец-то, и вот у вас сейчас сижу. Марат хорошо, школу заканчивает в этом году. Он весь в меня будет, подражает мне, – рассказываю я, вспоминая, что произошло интересного за два года, но на ум ничего не приходит. – А вы тут как?        – Да вот, с нашими сослуживцами дела ведём некоторые. Скоро заживём красиво: деньги, власть, уважение. Командир тут у нас главный, – отвечает Вольский, похлопывая Алика по плечу.       – Да, что всё обо мне? Надо бы и выпить уже за приезд нашего дорогого Владимира, – предлагает Волков, поднимая свой стакан.       За ним повторяем и я с Витей. Чокаемся ими, залпом выпивая водку, и сразу же закусываем селëдочкой. Внутри разливается обжигающее тепло, которое сразу заставляет меня забыть о погоде на улице и о том, как я замёрз. Атмосфера царит в этой типовой двушке уютная и такая домашняя, что кажется, будто я тут живу уже очень давно. Как будто бы афганцы и есть моя семья. Хотя так оно и было.       Бутылка уходит быстро, под разговоры, воспоминания о службе и громкий смех мы расслабляемся, уже раздеваясь до афганских тельняшек. На улице уже совсем тихо, горят жёлтые фонари и неспеша падает снег, напоминающий, что на дворе всё ещё зима. Спать не хочется совершенно, хочется говорить до утра, курить и пить водку, пока ноги держать не перестанут. Хочется жить.        – Командир, доставай гитару, петь пора, – просит Витя, хлопая по своим коленям.       – Ну, давай-ка. Что сегодня исполняешь? – спрашивает Алик, протягивая инструмент другу.       Вместо ответа Вольский перебирает пальцами по струнам, выстраивая звуки в знакомую мелодию. Когда он начитает петь первый куплет, мы с Волковым улыбаемся. Песня весёлая, но мы в ней видим скрытый смысл, просто радуясь, что мы находимся в на кухне в Туле, а не в бараках в Афганистане. Задорная песня всегда нам помогала забыть о кошмарах, поэтому и хорошо, что сегодня она первая.        – Ведь я сажаю алюминиевые огурцы, а-а на брезентовом поле. Я сажаю алюминиевые огурцы, а-а на брезентовом поле, – поём мы вместе, постукивая пальцами по столу в такт мелодии.        После такой песни сразу понимается настроение хочется больше петь и больше слушать любимые песни, что пели ещё там, в Афгане. Здесь они ощущаются по-другому. Мы выпиваем ещё по 50 грамм, и Алик берёт в руки гитару, начиная играть. Волков тихо поёт начало песни, кажущейся очень важной в наше непростое время, очень жизненной.       – Красное солнце сгорает до тла, день догорает с ним, на пылающий город падает тень. Перемен – требуют наши сердца! – продолжаем мы уже громче, понимая, как же подходят эти строки к нашей атмосфере.       Песня довольно серьёзная и имеет огромный вес такое время. Очень хорошо отражает происходящее в стране нашей, поэтому сейчас это чуть ли не гимн. Да, Виктор Робертович умел писать со смыслом и чувствовал людей и время.        Алик, закончив играть, отключает свет и возвращается на прежнее место. На кухне становится темно, но тусклый свет фонарей проникает в квартиру сквозь окна, очерчивая силуэты. Кажется, настаёт время для более глубоких песен.        – Ну, а ты, Вов, сыграй что-нибудь, – предлагает Волков, протягивая мне гитару.       Я принимаю инструмент в свои руки и, чуть склонившись, перебираю струны. Сам начинаю петь, прикрывая глаза. Дальше подхватывают Алик с Витей, на припеве. Вместе мы звучим хорошо, но не стараемся перебить мелодию. Куплет я снова пою один, а Вольский наливает в стакан ещё немного водки. И снова припев, и снова вместе. Как в Афгане, ничего не меняется.        – Где же ты теперь, воля вольная? С кем же ты сейчас ласковый рассвет встречаешь? Ответь, – пою я, глядя в окно на пролетающий снег.       Грустная песня, но почему-то мне захотелось спеть именно её. Так подходит, дополняя весь этот поздний вечер. Лучше момента в этой жизни не придумать. Всё такое уютное и немного ностальгическое. Хорошо сейчас, легко на душе.       Когда я доигрываю, мы выпиваем, Алик достаёт сигареты, кладя их на стол и забирает гитару обратно. Тут же звучит знакомая песня:       – Я сижу и смотрю в чужое небо из чужого окна и не вижу ни одной знакомой звезды.        Я встаю с табуретки, подходя к окну, на котором еле-еле прорисовываются морозные узоры. Спокойно так, пусто. Красиво. Другой город – другая атмосфера, необычная и неизведанная.       – Но если есть в кармане пачка сигарет, значит всё не так уж плохо на сегодняшний день, – поём мы вместе.        Хлопаю себя по карманам, оставил сигареты в куртке. "Ну, и ладно. И так хорошо", – думаю я, когда звучат последние аккорды. Алик открывает окно нараспашку, пропуская на кухню холодный ветер, пробирающий до костей. Все разом вздрагивают. Витя натягивает олимпийку, Волков – кожанку. Я хочу было пойти за курткой, но Алик подходит ко мне, кладя руку на плечо и чуть надавливая.        – Возьми мою афганку, нечего лишний раз туда-сюда ходить, – говорит он, указывая в сторону стула.       Я быстренько киваю и хватаю предложенную вещь, натягивая её на плечи. В голове всплывают фрагменты из прошлого, когда я последний раз видел Алика в этой афганке на перроне: мы, счастливые донельзя, домой собирались, прощались, чуть ли не плача и обещая поддерживать связь. Как хорошо, что всё же эта дружба сохранилась, чему я безмерно рад. Витëк берёт гитару, начиная играть. Все грустно улыбаются, когда произносит первые слова.       – А над городом ночь, а над ночью луна, и сегодня луна каплей крови красна, – тихо звучит самый звонкий из наших голосов.        Звук, конечно, получается мягким и глубоким – Витя умеет петь. Пока Вольский поёт, Алик молча протягивает мне пачку сигарет, предлагая закурить. Я так же безмолвно соглашаюсь, вытягивая одну. Мы подходим к окну, за нами и Витя. Чирикает спичка, на ней начинает полыхать огонёк, делая черты лица Алика более резкими. Волков даёт закурить и своему лучшему другу. Но Вольский не перестаёт играть, затягиваясь глубоко. Мы по очереди выдыхаем сизый дым в открытое окно, наблюдая за домом напротив.       – Дом стоит, свет горит, из окна видна даль. Так откуда взялась печаль? – поём мы вдвоём с Аликом, пока Витя играет, не выпуская сигареты из губ.       Песня заканчивается, на душе остаётся светлая печаль, прям как в песне. Свет в окнах начинает погасать. Уже поздно, люди спать ложатся. Но мы ещё посидим чуть-чуть. Ещё песню хочется спеть, наверное, последнюю. Беру гитару в руки я.        – Крыши домов дрожат под тяжестью дней, небесный пастух пасёт облака, город стреляет в ночь дробью огней, но ночь сильней, её власть велика, – начинаю я тихо, самозабвенно проводя кончиками пальцев по струнам.       Алик и Витя, глядя друг на друга, одновременно кивают, понимая мой выбор. Совсем тихо поём вместе припев, и уже чуть громче куплет. Снег всё идёт, фонари отключают, в доме напротив становится всё меньше окон, где горит свет. Темно совсем, ночь вступает в свои законные права.       – А тем, кто ложится спать, спокойного сна. Спокойная ночь, – заканчиваю я, доигрывая мелодию.       Расставаться с кухней не хочется совершенно, но все встают, уходя в спальню. Тут немного теплее, чем на кухне. Оглядываю комнату, подмечая только шкаф и столик. Кровати нет.        – Володь, ты прости, что вот так, но как есть, – говорит Алик, опускаясь на матрас под окном.       – Да, ладно, нам не привыкать, – отвечаю я, падая справа от Вити.       Удобнее устраиваюсь, наблюдая за друзьями. Волков достаёт с подоконника бинты и наручники, обматывая левую руку. Затем Витя пристëгивает один металлический браслет к батарее, а другой у руке Командира, тяжело вздыхая.        – Мучает посттравматический? – спрашиваю я, когда они заканчивают.        – Да, боюсь без наручников засыпать. Кошмары снятся почти каждую ночь, – отвечает Алик, удобнее укладываясь.        Я окидываю его сочувствующим взглядом и поворачиваюсь на бок к ним лицом.       Засыпаю я, наблюдая, как Витя поглаживает уже уснувшего Волкова по волосам, тоже засыпая. "Как хорошо, когда есть такие друзья" – думаю я, закрывая глаза, и тут же проваливаюсь в сон.       Даже самый ненастный день может скрасить долгожданная встреча с друзьями. Если друзья настоящие, конечно. С такими и хмурый день станет ярче, и кошмары не снятся, и ужасы легче пережить. И, находясь рядом с ними, хочется жить.