Преимущества загробной жизни

В полумрак небольшой комнаты временами заползал ленивый тёплый ветер. За окном тихая осенняя улица темнела, загоралась фонарями и неоновыми подсветками маленького местного кафе, чашки с кофе из которого пустовали на маленькой тумбочке у компьютерного стола рядом с подоконником. Чашек было четыре, потому что оба человека, прямо сейчас сидевших около монитора, приехали сюда еще до обеда, и у них было достаточно времени, чтобы сделать целых два перерыва на кофе. Свет от экрана едва освещал пространство вокруг, зато азарта в глазах смотрящих хватило бы, пожалуй, на целый спальный район Токио. Временами в вечернюю тишину врывалось сдержанное ворчание, сопение, настойчивый стук клавиш, а за ним вздохи немой солидарности второго игрока, только наблюдавшего за первым. - Просто иди на мид. Иди, не обращай внимания на этого придурка, Куроо! Кенма не часто вмешивался в чужую игру, но его порой чересчур эмоциональный друг, который едва разобравшись с управлением и выучив базовые комбинации, рвался убивать любого соперника, чей внешний вид или сообщения в чате задевали его геймерское эго, то и дело оказывался в шаге от того, чтобы быть убитым, и убитым тупо. Поэтому Кенма иногда отвлекался от наблюдения и подсказывал, как лучше победить врага, напоминая, что стратегия – это лучшее оружие в этой войне. А Куроо просто матерился и бил кулаком о стол, с которого предусмотрительно были убраны все хрупкие и летучие предметы. Они уже довольно долго вот так играли: Куроо за компьютером, а Кенма рядом на табурете, поочередно переключаясь между главным полем боя и своей старенькой приставкой. И весь этот вечер был частью их новой большой игры, из-за которой в самое первое воскресенье они уехали к морю, чтобы Кенма впервые поплавал, спустя пару дней они пробовали Кенмину любимую газировку в лапшичной в центре Токио, затем поехали на целые выходные в горы, чтобы покататься на собачьих упряжках, где Куроо поворчал, что для тех самых ощущений нужна настоящая зима, и что они обязательно в следующий раз поедут на Хоккайдо. Кенма внутренне содрогался от этой идеи, но рядом с Куроо переносить бытовые трудности было легче. Поэтому, конечно, они поедут. - Я пас, это невозможно. Как ты в это играешь?! Только не говори, что это может расслаблять… Куроо отпихнул клавиатуру и откинул голову назад, а Кенма незаметно улыбнулся. Он впервые почувствовал гордость за свое хобби и за то, что для него это действительно стало отдыхом. И иногда источником дохода к тому же. И вот сейчас он сидит и что-то пустяковое рассказывает своему другу про стратегию игр. И от прозвучавшего в голове «друг» внутри все так сильно сжалось от щемящей нежности. Когда это с ним в последний раз такое случалось? Когда его перестало душить по вечерам одиночество, а в корзине покупок стала появляться какая-то ерунда, типа набора кружек, табуретки, запасной пижамы, если кто-нибудь останется у него с ночевкой. Когда это у него кто-то оставался с ночевкой? А Куроо все что-то говорил, предлагал посмотреть кино, сыграть в приставку вдвоем или прогуляться. Сложно было выбрать, на самом деле. Что бы они ни решили, все равно будет хорошо. Первую неделю после возвращения Кенма мог вспомнить с трудом. Дни состояли из больничных палат, дачи показаний, опознаний и судов, встречами с взволнованными родителями, и тогда все казалось невозможным, как будто его жизнь осталась где-то там, в высокой пшеничной траве среди бесконечного заката. Голова грозила лопнуть от того, как часто реальность вокруг рассыпалась в прах под натиском ярких плотных воспоминаний. Приходилось постоянно следить за тем, что он говорил, чтобы к списку обезболивающих и имунноповышающих не добавились нейролептики и седативы. Ночные кошмары уступили место одному и тому же сну про станцию в тумане, и как бы Кенма ни старался, в этом сне он не мог даже встать с лавочки, а просыпался он от пробивавшего все тело холода, а потом весь день с содроганием ожидал неотвратимой вечерней сонливости. Куроо часто появлялся рядом, и это, возможно, спасло их обоих от подступающего сумасшествия. Кошмарное одиночество перед неизвестным уступило место взаимной поддержке, в которой Куроо оказался неплох. Он быстро придумал ритуалы для возвращения на «этот» свет, шутливо обозвал их заклинаниями, и они стали вместе учиться рассказывать анекдоты во сне, просыпаясь – записывать на бумажку, чем туман вчерашний отличался от тумана сегодняшнего, избегать безлюдных станций и даже остановок, и он же предложил «окунуться в реальность по полной», чтобы все оставшиеся сомнения вытеснили новые яркие воспоминания. И план сработал на сто процентов. Кажется, они оба теперь понимали, что все, что с ними произошло, навсегда останется с ними и только между ними. Их сны отличались друг от друга, но у каждого они повторялись. Время сумерек вообще стало для них особенным. Теперь они легко могли увидеть духа и даже заговорить с ним, хотя Куроо в дрожь бросало от этой идеи. Он быстро принял то, как изменилась его жизнь, но честно признался, что с детства боялся историй про призраков. Но Кенме казалось, что он сможет к ним привыкнуть со временем. А вот самому Кенме стало сложно оставаться на ночь одному, так как в сны он проваливался глубоко и возвращался с трудом, поэтому появились ритуалы, и Куроо часто стал оставаться у него дома. И теперь Кенма сидел рядом и внимательно слушал негодование от проигранного матча, но не спешил останавливать этот словесно-эмоциональный поток, а выискивал новые интонации живого человека, который стал для него важным; вглядывался в мягкие складки на рубашке, размашистые жесты, на то, как свет монитора освещает его комнату, и насколько она теперь не кажется пустой и страшной. И как бы его ни пугал сложный и неизвестный «тот» мир, Кенма был отчасти благодарен за случившееся в нем. Куроо притих и посмотрел прямо в глаза, а потом развел руки в приглашающем жесте, и Кенма аккуратно положил свою голову ему на плечо. - Все наладится, - сказал Куроо полушепотом. - Все уже наладилось, - улыбнулся Кенма в плечо. - Тогда пошли заказывать завтрак.

Конец.