When it’s meant to be...

Геллерту тепло и уютно. Он зевает, еще не до конца проснувшись, даже не разлепив глаз, и лениво предполагает, что сейчас раннее утро. Альбус еще спит: его голова покоится на плече Геллерта, а размеренное дыхание приятно щекочет шею. Стоп, что? Альбус рядом?! Сон проходит моментально. Вчерашний день вспоминается резко, одним махом, глаза распахиваются сами собой. Первое, что он замечает — это рыжие пряди волос, разметавшиеся по его груди. Альбус рядом. Вчера Ал был… так восхитительно добр к нему. Геллерт заявился без приглашения, вместо извинений городил какую-то околесицу. Мерлин, что он успел ему наговорить? Сам не помнит. Ведь планировал, конечно, все вовсе не так. Но потом увидел Альбуса, безупречно-красивого, совсем взрослого в элегантном зимнем плаще. Такого идеального. И голова закружилась от боли осознания: он может быть с кем угодно, зачем ему Геллерт «От меня сплошные беды» Гриндевальд? Тем более, после… Впрочем, как оказалось, очень даже нужен. Настолько, что Альбус парой слов обеспечил ему место в Хогвартсе, рядом с собой («Никуда больше не отпущу» без труда было прочтено между строк). Геллерт знал, что испытывает удачу, что одной фразой ставит на кон все, но не мог не спросить о главном. «Пустишь к себе в комнаты? Примешь обратно в свою жизнь во всех смыслах? Ты меня еще любишь?». И о Мерлин, как же прекрасно было услышать в ответ «да»! Как будто сама Вселенная ему улыбнулась. А потом Альбус отвел его в свои (их?) покои, помог принять ванну, обработал каждую царапинку и синячок на его теле. Геллерта обжигает стыд. Как ни совестно было просить о такой заботе? Его приняли без объяснений и упреков, он должен был благодарить на коленях, а не умолять о большем! Все-таки его Альхен — невероятный человек. Сердце сжимается от нежности и благодарности, на глаза наворачиваются слезы. Альбус сонно вздыхает и приподнимает голову с его плеча. Геллерт поддается порыву, мягко переворачивает их обоих, вжимая Альбуса в подушки, и целует восхитительно-желанные губы. Осторожно, бережно, вкладывая в поцелуй все то, что нельзя выразить словами. Альбус охотно размыкает губы, отвечает на ласку. Секунду его рука путается в волосах Геллерта, поглаживает по шее. Затем его мягко отстраняют, улыбаясь: — М-м-м, Геллерт. И тебя с Рождеством. — С-сегодня Рождество? — пораженно ахает Геллерт, рывком садясь на кровати. — То есть… Прошло четыре месяца?! Он готов поклясться, что не было и двух. Альбус садится рядом, просыпаясь окончательно. Сочувственно смотрит, тянется погладить по щеке. Успокоить. — Ну что ты, mein alles. Не переживай так, все хорошо… — Хорошо? — из глаз непроизвольно выплескиваются горячие слезы. — Ал, перестань быть таким… таким добрым. Я не заслуживаю, я… Я так виноват перед тобой. Аберфорт, Ариана… Лицо Альбуса становится серьезным, но руку он не забирает, осторожно стирая с щеки влагу. — Да уж, Геллерт. Кинуть Круциатусом в моего брата… — Я не знаю, что на меня нашло, не знаю! Вот он достает палочку, готовится ударить кого-то из нас… И у меня в голове словно что-то щелкает: защититься и защитить тебя. Я напрочь забыл, что это твой брат, что он ничего ужасного с нами не сделает, что… Что я больше не в Дурмстранге и Непростительные — не единственный выход! Я знаю, знаю, что это не оправдание, что я чудовище, что… Альбус мягко накрывает его рот ладонью. — Ш-ш-ш. Ты не чудовище, Геллерт. Ты остановился сразу же, как только осознал, что творишь. Я ведь не смог бы ничего сделать, от Непростительных щитов не предусмотрено, а атаковать тебя напрямую я не могу из-за клятвы. Геллерт уже дрожит всем телом, кивает. — Да, но Ал, я… Эта безобразная дуэль, и Ариана… — Ты… ты знаешь, кто…? — у Альбуса перехватывает дыхание. Он явно боится услышать ответ. — Нет, — хрипло. — Либо Аберфорт, либо я… Ты же только щиты ставил, пытался нас разнять. — И мог отбить в нее одно из заклятий! Что ничем не лучше, — сколько же в голосе Альбуса боли. Геллерту хочется обнять его, стиснуть, взять хотя бы часть его страданий на себя. — Да и вообще, знаешь… Это ведь в любом случае моя вина. Не защитил, не уберег… Ни ее, ни Эйба*, ни тебя. — Меня? — удивленно переспрашивает Геллерт. — Но Альхен, я здесь… Со мной все… — В порядке? Правда, Геллерт? Потому что когда я вчера доставал тебя из ванны — исхудавшего, замученного — мне так не показалось. Что с тобой случилось? Где ты был все это время? Почему вообще… ушел? — последние слова явно даются Альбусу с трудом. Он отводит взгляд, нервно сминая пальцами угол одеяла. А Геллерту от стыда хочется провалиться сквозь землю. Неужели он сделал Алу больно еще и своим уходом? Ведь думал же, что разбивает только собственное сердце! — Потому что я трус, — голос звучит сипло, с усилием. — Не смог… увидеть ненависть в твоих глазах. В глазах единственного человека, который знал обо всем самом худшем, что во мне есть, и все равно твердил о любви, раз за разом. Кто посчитал меня достойным того, чтобы связать с собой клятвой на крови — обещанием, которое ни обойти, ни разорвать. И я разрушил все это собственными руками! У меня бы сердце разорвалось от одного твоего взгляда, полного ненависти и отвращения. Не говоря уже о словах… Поэтому я ушел сам, не дожидаясь, пока прикажешь убираться. Не то, чтобы это очень облегчило мою участь, — практически шепотом, сквозь подступающие слезы. Что если… если Альбус не сочтет это объяснение достаточно весомым? Оттолкнет его сейчас, после всей проявленной доброты и заботы. Геллерт не выдержит, просто не выдержит! Воспоминания о днях, ночах острой — словно нож поворачивают в сердце! — боли захлестывают с головой. О потоках слез, рано или поздно высыхающих, но никогда не дарящих облегчения. Губы сами собой начинают дрожать, а всхлипы рвутся из груди. Какой же он, должно быть, жалкий сейчас! — О Мерлин, Геллерт, — Альбус тянет его к себе, позволяет уткнуться в плечо, баюкает, разрыдавшегося, отпустившего контроль окончательно. — Я так люблю тебя… Никогда не смог бы ненавидеть. Никогда, слышишь? Даже если бы очень захотел. Теперь уже непонятно, где чьи слезы: Альбуса колотит под его руками, он тоже плачет, уткнувшись Геллерту куда-то в висок, в завитки волос. Несколько секунд, минут, часов они не в силах говорить, цепляясь друг за друга, словно от этого зависят их жизни. А потом Геллерт слегка отстраняется и заставляет себя продолжить: — Я быстро понял, что без тебя жить не смогу. А значит, должен был попытаться… заслужить твое прощение. Преподнести тебе Воскрешающий Камень казалось лучшим вариантом — ты всегда хотел именно его. А теперь прибавилась и еще одна причина — Ариана. Вернуть жизнь, забранную моими вспыльчивостью и глупостью, я не мог, но хотя бы дать тебе попрощаться… — Геллерт сглатывает и признается: — Я не справился. Это оказалось слишком сложно — от Камня практически не осталось следов в истории. Палочка регулярно всплывала то здесь, то там, даже Мантию можно было примерно отследить по потомкам Игнотуса. Но Камень… Альбус кивает. Летом они обсуждали это сто тысяч раз: Камень действительно был самым загадочным из Даров, настоящей энигмой. — Я не смог найти для тебя Камень, зато совершенно случайно наткнулся на другой Дар. Вернее, меня посетило неожиданное озарение. Помнишь, я рассказывал про Грегоровича? Мастера палочек, который нежданно-негаданно стал слыть лучшим, хотя до этого не имел никаких выдающихся способностей. Так вот, я предположил — и оказался прав! — что дело тут не во внезапно проснувшемся таланте, а в уникальном инструменте. — Бузинной Палочке, — ошеломленно шепчет Альбус. В ярких, невозможно-синих глазах вспыхивает восхищение. — Ты гений, Геллерт! Геллерт не может не улыбнуться сквозь едва высохшие слезы. Похвалу от Альбуса он обожал всегда, не понаслышке зная о том, как сложно его удивить. Он кивает: — Но оставалась еще одна проблема: как завладеть Палочкой, не опускаясь при этом до убийства. В итоге я остановился на варианте «украсть». Залез среди ночи в окно — никаких особо сложных охранных чар там не было, аж странно — и стащил несколько палочек, включая Ее. Понятно, Грегоровича это с толку не собьет, зато авроров — вполне. Если он вообще решится им рассказать, конечно, в чем я очень сомневаюсь. Но когда я уже думал, что все получилось просто идеально — Палочка послушно признала меня своим новым Хозяином, воровство вместо убийства ее не смутило — Грегорович проснулся и вломился в мастерскую. Пришлось оглушить его. Ничего серьезного, но это выбило меня из колеи, и с подоконника я свалился. Это был второй этаж, оттуда и ссадины… Он прерывается на секунду, призывая Палочку из ванной, где оставил ее вечером, под кучей поспешно стянутой одежды. Сжимает в пальцах, затем протягивает Альбусу: — Вот, что я собирался сказать тебе вчера в лесу вместо той чуши. Она твоя, — взгляд прямиком в глаза, в душу — как жаль, что это Альбус врожденный легиллимент, а не он! — Как и я. Я тоже весь твой, если… Если, конечно, я все еще тебе нужен. Он ждет ответа, затаив дыхание, но Альбус не спешит. Несколько секунд его лицо выражает задумчивое ничего, а потом глаза внезапно вспыхивают какой-то идеей. Он тянет руку к Палочке, и Геллерт уже готов вложить Ее ему в ладонь, как… — Стой, не отпускай, — Альбус накрывает его руку своей, мягко сжимает. — А теперь скажи еще раз. — Бузинная Палочка твоя, с моего полного желания и одобрения, — покорно повторяет Геллерт. Палочка под его рукой отдает теплом и начинает слегка вибрировать. — И я тоже весь твой… То, что происходит дальше, прекрасно настолько же, насколько и невероятно. Его магия поднимается внутри горячей волной, выплескивается, сплетается с магией Альбуса. Грудь обдает жаром от кулона с клятвой, а их стиснутые руки — от испускающей искры Палочки. Геллерт откуда-то знает наверняка: теперь она будет подчиняться им обоим. Они признаны единым целым, неделимым — благодаря его словам и магии крови. И, судя по вспыхнувшим торжеством прекрасным глазам напротив — именно это и было целью Альбуса. Сверкнув улыбкой, он подается вперед, накрывает губы Геллерта своими. И вот они уже летят назад, на подушки. — Геллерт! люблю!.. мое все… — Альбус! моя драгоценность… Они сплетаются языками, телами, душами — жар кожи на коже, откровенные, бесстыдные касания — между ними давно не осталось секретов. Это идеально, всегда было идеальным, но сегодня особенно: к любви и страсти примешивается счастье обретения, эйфория снова принадлежать и обладать. Геллерт цепляется за Альбуса, как утопающий: он бы и рад быть приторно-нежным, извиняться каждым поцелуем и прикосновением, но не может, не может сдержаться. Пальцы сами собой сжимаются, царапают до крови бледную спину, губы и зубы оставляют метки на чужой шее, ключицах, животе… Его Альбус! Его лучший друг, партнер, любовник… Только его, ничей больше, никогда! Альбус отвечает ему с не меньшей страстью, но нежнее, мягче. Геллерт всегда поражался его самоконтролю: даже когда между ними полыхают искры, Альбус умудряется быть осторожным и бережным. А сегодня так и вовсе обращается с ним, как с хрустальным: боится навредить, причинить хоть малейшую боль. И это именно то, что так нужно Геллерту: о, как он жаждет снова ощутить себя защищенным и любимым! Часом позже они, обнаженные, разгоряченные и счастливые, лежат лицами друг к другу и держатся за руки. Альбус улыбается Геллерту, невесомо касается пальцами щеки. Потом переводит взгляд поверх его плеча на Бузинную Палочку, забытую в порыве страсти и сейчас невинно лежащую рядом с ними. — Знаешь, mein alles, я все еще размышляю над твоими словами, — задумчиво произносит он, заправляя выбившийся локон Геллерту за ухо. — И веришь или нет… Я тоже весь твой, и только твой. Мне никто другой не нужен. — Альхен… — у Геллерта перехватывает дыхание. — Я так люблю тебя. Скажи, ты… Говорил вчера серьезно? Что готов принять обратно в свою жизнь, позволить остаться в Хогвартсе и даже разделить комнаты? Он знает, что это глупый вопрос. Альбус уже успел доказать искренность своего порыва миллионом разных способов: от нежной заботы вчера до всепоглощающей страсти только что. И все-таки… Наверное, ему просто нужно это услышать. Но вместо ласковых уверений или хотя бы шутливой насмешки над его глупостью, Ал неожиданно вспыхивает, как маков цвет. — Да, насчет этого… Геллерта накрывает волной страха. Что? Неужели?.. — Нет, нет, Геллерт. Конечно, ты нужен мне в моей жизни. Никогда не переставал быть нужным, — поспешно уверяет Альбус: видимо, увидев чистейший ужас на его лице. — Тише, тише, — снова бережное касание к щеке. — Просто… Неужели ты, правда, согласен работать моим ассистентом? Геллерт недоуменно моргает. — Конечно. Ал, прости, я не совсем понимаю… Если ты передумал или… — Я не передумал. Вернее… — Альбус нервно запускает руку себе в волосы. — Геллерт, я не хочу вынуждать тебя делать то, что ты считаешь унизительным. Это предложение задумывалось, как… как нечто вроде мести. Оскорбления. За то, что ты явился спустя почти полгода и вел себя, как будто тебе все равно, и… В общем, ты не обязан этого делать, чтобы что-то мне доказать, правда. Геллерт чувствует, как у него округляются глаза. — Ал, честное слово… Только ты мог посчитать это оскорблением! Ты же принес меня на руках. Устроил на работу — не просто на работу, на работу рядом с тобой. А потом еще и согласился жить со мной. Что из этого, извини, должно было меня обидеть? То, что, видите ли, должность ассистента профессора ниже моего достоинства? — он качает головой. — Плевать на это. Вчера я услышал только одно — позволение остаться. И если оно все еще в силе… Альбус таращится на него, как на восьмое чудо света. Потом кивает. — Да, я буду счастлив, если ты останешься со мной в Хогвартсе. Моим ассистентом, если ты действительно этого хочешь. То есть… Я мог бы попробовать уговорить Диппета взять тебя профессором Прорицаний… — Альбус, сокровище мое. Никто в здравом уме не согласится нанять меня профессором. Во-первых, мне все еще шестнадцать. Во-вторых, как ты знаешь, из школы меня выставили, так что у меня даже образования оконченного нет, не говоря уже о рекомендациях. На упоминании Дурмстранга Альбус закатывает глаза. О да, у него всегда много чего находилось сказать о бывшей школе Геллерта и ее политике по отношению к оному. — К тому же, — тем временем продолжает Геллерт уже совсем с другим настроением, — если честно, позиция ассистента профессора трансфигурации мне кажется куда более заманчивой. По множеству причин, — он закусывает губу, хитро сверкая глазами. — По множеству? Правда? — хрипло интересуется Альбус. — Хм-м, может, всего по одной… Ал звонко смеется и чмокает его в нос. — Ну хорошо. Если ты уверен. Все равно до конца учебного года я никуда уехать не могу. И потом… — он внезапно серьезнеет. — Знаешь, наши планы… — ... требуют серьезной доработки, — соглашается Геллерт. — Поверь мне, я очень хорошо усвоил урок о ценности человеческой жизни, — он мягко касается руки Альбуса. Тот отводит взгляд. — Да, я тоже. Жаль только, что такой страшной ценой. Геллерт не находится, что ответить. Только крепко обнимает в утешение. Ал выдыхает ему куда-то волосы и расслабляется в его руках. А потом шепчет в самое ухо: — И еще кое-что, Геллерт. — Да? — Перед Аберфортом придется извиниться. — О Мерлин! — Знаю. Он вряд ли станет слушать. Меня, во всяком случае, до сих пор игнорирует напрочь. Но попытаться все равно надо. Как по сигналу, грохот со стороны двери заставляет их буквально отпрыгнуть друг от друга. — АЛЬБУС ДАМБЛДОР! ОТКРЫВАЙ НЕМЕДЛЕННО! Я ВСЕ ЗНАЮ! Что ж, кажется, Альбуса больше не игнорируют… А Геллерту придется извиняться перед его сумасшедшим братцем. Прямо сейчас. Он закрывает лицо руками и стонет. Помоги ему Мерлин. … Какой же он, все-таки, счастливый.