Тяжела и неказиста жизнь простого героиста

Студенты выдвигаются на задание ровно в восемь, сразу после инструктажа Шеминова, их ректора. Кто-то запихивается в автобус, некоторых, кому повезло получить задание в другом городе или даже стране, сажают на самолет — Антону с Арсением достается машина. И не какая-то крутая и геройская, с магнитной подушкой и воздушным амортизатором, а обычный УАЗ, причем без водителя. Хорошо, что у Арсения есть права — Антон их так и не получил, потому что три раза завалил теорию. До кромки леса они едут два с половиной часа, и всё это время Арсений ворчит по поводу машины, дороги и, естественно, Антона — без этого никак. Прилетает даже слишком голубому небу и слишком зеленой траве, от которых болят глаза, а слишком жаркая погода вообще получает двадцатиминутную тираду. Антон от жары тоже не в восторге, потому что его костюм не рассчитан на высокие температуры, хотя это и максимально тупо с точки зрения логики. Бросив машину у леса, они берут рюкзаки (Антон — сразу два рюкзака: волшебный и обычный) и выдвигаются в чащу. Арсений каждые пять минут сверяется с картой в планшете, хотя наручные навигаторы начнут пищать, если они сильно сдвинутся с траектории. Но Антон не протестует, тем более что в лесу прохладнее, чем в машине, и вообще свежо и хорошо. Птички щебечут, листва шуршит от легкого ветра, и если бы не тяжелый рюкзак и рюкзак на рюкзаке, а также ворчание Арсения по каждому поводу и без, то была бы совсем благодать. Правда, красотами леса и свежим воздухом он наслаждается первые часа два, а после перекуса и короткого отдыха ему больше гулять не хочется. А спустя еще несколько часов он начинает мечтать о родной кроватке и пачке чипсов, что любовно заныкана под ней — вообще им запрещено жрать всякое дерьмо, но Антон считает это психологической помощью. Если он будет есть только здоровую еду, что дают в столовой, то завоет вместе с оборотнем Серёгой. По пути они почти не разговаривают: Антон не знает, как вести себя после ночного происшествия, а Арсению и не нужны собеседники. Он прекрасно сам с собой обсуждает, какой некрасивый ему встретился пень или какой кривой вон тот куст — но хотя бы к Антону он придираться перестал, и на том спасибо. Разумеется, такое блаженство продолжается недолго. — Ты можешь идти быстрее? — брюзжит Арсений, останавливаясь и оборачиваясь к нему — Антон как бы должен идти рядом, но отстал. — Не могу, — жалуется он. — Мы идем долго, у меня ноги отваливаются. Как бы в подтверждение этого Антон задирает ногу, и здоровенный рюкзак на спине тянет его назад — в итоге он чуть не валится на землю, но всё-таки удерживает равновесие. Арсений наблюдает за этим с красноречивым скепсисом. — Ты шутишь? — спрашивает он, поворачиваясь уже всем телом. У него с равновесием никаких проблем нет, хотя его рюкзак тяжелее раза в два — именно он несет еду и палатку, всё по своей инициативе. — Мы идем всего три часа. — Так мы до этого шли два! Я устал и хочу есть. И я вспотел в этом костюме, хочу его снять и надеть нормальную одежду. — По порядку, — мрачно говорит Арсений. — Во-первых, ты устал — это твои проблемы, мы на задании. До этих чертовых грибов идти сутки, включая сон и отдых, мы не можем лечь и лежать. Во-вторых, хочешь есть… — Он заводит руку за рюкзак, шарится в каком-то из карманов, а после протягивает Антону шоколадный батончик. — Держи. — Я хочу нормальной еды, — бубнит Антон, но батончик всё-таки берет, потому что от шоколадок отказываться глупо. — Спасибо. — В-третьих, — продолжает Арсений, — твой костюм защищает тебя от укусов насекомых. К тому же на нас могут напасть в любой момент, ты уверен, что хочешь встретить медведя — даже не мутировавшего — в обычных штанах? Так-то вероятность встретить крупного хищника в этом лесу, тем более днем, минимальна — Антону даже оружие не выдали. Арсению оружие и не требуется, он сам человек-шокер. — Какие медведи днем? — Антон взмахивает рукой, как бы указывая на ярко освещенный солнцем лес. — Они ночные животные. К тому же не агрессивные и боятся нас больше, чем мы их. И встречаются редко. — Я запрещаю тебе переодеваться. Как-то негласно они решили, что Арсений — капитан команды. Вернее, сам Арсений и решил, а Антон в целом согласен, потому что ненавидит быть лидером. Из него такой же лидер, как из мяча клизма — то есть он может, если сильно надо, но безупречный результат не гарантирует. — Никто не говорил, что мы должны быть все два дня в костюмах, это же нереально, — канючит Антон, снимая рюкзак и ставя его на землю — тяжелый, зараза, хотя вещей там мало. И не покидает ощущение, что он что-то забыл, только вот что? — Как можно быть таким беспечным? — вздыхает Арсений. — Просто невозможно, какой ты раздолбай. Я бы гораздо лучше справился один. — Не сомневаюсь! — смеется Антон, представляя, как Арсений идет по лесу в полном одиночестве и ругается с попадающимися на пути кустами. Игнорируя осуждающий взгляд партнера по команде, Антон пихает батончик в карман рюкзака и стягивает с себя сначала тесную форменную куртку, а после и лосины — из-за плотных резиновых вставок одежда никак не хочет сниматься, и приходится прилагать все усилия своего щуплого тельца. Снять ботинки — вообще отдельная история, потому что там не молния или шнуровка, а миллиард тугих заклепок, чтобы в разгар битвы ничего не слетело. Хотя Антон искренне считает, что угодить ботинком противнику в лоб — это вполне себе тактический ход. С него сходит семь потов, когда он наконец избавляется от костюма и остается в трусах и носках. Слабый ветер приятно обдувает тело, так что Антон наслаждается ощущением — ровно до того момента, пока не слышит: — Трусы с бананами, серьезно? Тебе что, пять? Я стерпел вчерашнее убожество, но это уже верх инфантильности. Антон закатывает глаза. Вчера, пока он одевался в комнате Арсения, тот пыхтел и сверлил его злобным взглядом, так что «стерпел» — очень мягкое описание. Ему не хватало только поднять табличку «Я идеологически презираю эти трусы» — но, видимо, у Арсения просто не было карточки и маркера под рукой, в противном случае он бы непременно так и сделал. Как будто семейники в звездочку лично испортили ему жизнь, ей-богу. — И что не так в трусах с бананами? — подняв бровь, уточняет Антон. — Тебе не нравится конкретно расцветка или сами боксеры попадают в немилость? Должен ли я сжечь все свои трусы и ходить с голой жопкой, чтоб дышало? — Если все твои трусы выглядят так, то да, их нужно сжечь, — бескомпромиссно заявляет Арсений, всё-таки снимая рюкзак и тоже ставя его на землю — ура, у них привал! — Против боксеров я ничего не имею, я сам такие ношу, но бананы? Такой рисунок подходит ребенку, но никак не взрослому человеку. — Никто не видит мои трусы, Арсений. — Я вижу. Антон несколько мгновений смотрит на его лицо, выражающее весь праведный гнев этого мира, а потом тупо стягивает трусы и кидает их в Арсения — тот на автомате ловит. Он не морщится и не держит их двумя пальцами за самый краешек, а спокойно сжимает в руке. — И что это за бунт на корабле? — мрачно интересуется он. — Ты хотел, чтобы я поменял трусы? Так я поменяю трусы! — задорно говорит Антон, после чего делает реверанс, присаживается у своего рюкзака, открывает один из отсеков и начинает там рыться. Из-за того, что он покидал вещи как попало и комками, теперь там полный бедлам — но удивительно, как всё так легко влезло. — Можешь пока перечислить, что еще тебя раздражает в моей одежде или внешности. Он прямо слышит, как Арсений набирает полную грудь воздуха для своей критиканской тирады — тот реально принял сказанную в шутку фразу как руководство к действию. — Во-первых, меня ужасно раздражает твой шрам на брови, — выпаливает он, но это явно лишь начало, — во-вторых, твоя родинка на носу. Мне не нравится твой каре-зеленый оттенок глаз, он выглядит грязным, похоже на испражнения после брокколи, это в-третьих. В-четвертых, у тебя сами глаза немного выпучены, как у рыбы — этого не видно, если ты сам их не пучишь, но ты постоянно это делаешь. В-пятых, у тебя ужасная асимметрия лица, ты в курсе? Терпеть не могу ассиметричные вещи. Антон перестает копаться в рюкзаке примерно после второго пункта и просто сидит на корточках, глядя на Арсения снизу вверх. Его даже не волнует тот факт, что его голые яйца щекочет трава, а на член могут наползти какие-нибудь лесные букашки — в таком он шоке. Сказанное Арсением не обижает и не задевает, но пугает: у этого парня еще большие беды, чем кажется с первого взгляда. — Арсений, — как можно мягче произносит Антон, — ты не думаешь, что тебе надо походить к врачу и попить какие-нибудь таблеточки? — Я хожу к терапевту, но мне нельзя таблетки — они плохо влияют на мои способности. Ты не понимаешь: я как Халк, всегда злюсь и именно поэтому сохраняю концентрацию. Антон понимает, что из-за слов про грязные рыбьи глаза должен разозлиться или хотя бы расстроиться, но всё, чего ему хочется, это подойти и обнять Арсения. Просто прижать его покрепче, погладить по спине и через жесты выразить свое сочувствие — но за такое Арсений скрутит ему яйца. — Никакие способности не стоят того, чтобы каждый день находиться в состоянии бешенства от всего, что видишь, слышишь и чувствуешь. — Это всё, что у меня есть. — Арсений пожимает плечами и, опомнившись, возвращает ему трусы с бананами, которые Антон пихает в другой карман — он его специально оставил пустым для грязных вещей. — Я с самого детства рос с мыслью, что стану героем — мечтал об этом еще до смерти родителей. И это то, что действительно хорошо у меня получается. Нет, разумеется, у меня получится хорошо что угодно, но что угодно мне не нужно. Действительно замкнутый круг. Арсений живет мечтой, и он на пути к цели — естественно, он пожертвует всем ради нее. У Антона подобного никогда не было, ему и работа героя не всралась, он не планирует им становиться после выпуска. В его планах амебно существовать где-нибудь в офисе, на мягком государственном стуле, подальше от опасностей. Ему за это стыдно, но он не готов рисковать собственной жопой — но искренне восхищается теми, кто готов. — Хочешь обняться? — всё-таки предлагает он. Арсений удивленно поднимает брови, а затем заливисто смеется — до ямочек на щеках, красиво так. Примерно такой реакции Антон и ожидал, но это гораздо лучше, чем скрученные яйца. — Знаешь, преступники никогда не становятся преступниками просто так, — рассуждает Арсений — он всё еще улыбается, и Антон по-дурацки заражается его улыбкой. — У них всегда есть какая-то трагическая и печальная история, из-за чего они пали на самое дно. И вот если они будут тебе ее рассказывать, ты сразу расклеишься, потеряешь бдительность и получишь пулю между глаз. — Ага, — без споров соглашается Антон и, вспомнив, что на нем из одежды одни носки, возвращается к рюкзаку. — Это правда, я всех жалею. Помнишь тест на хладнокровие на первом курсе? Где нам надо расписать, какой преступник какое наказание заслуживает? — Дай угадаю, ты всем написал: «Он ни в чем не виноват, налейте ему молока и дайте печенек»? — Почти, — смеется Антон. — Всем, в чьем файле была приложена их оправдательная речь на суде, я выдал минимальное наказание. Сдавал этот тест четыре раза, и каждый раз не дотягивал до реального решения судей. Варнава в итоге сжалилась и влепила тридцать баллов. — Это же минимум. Столько можно получить, если просто на полях письку нарисовать. — В том и дело, — Антон ныряет в рюкзак с головой, поэтому продолжение выходит глухо: — я всех слишком жалею, это моя ахиллесова пята. — Ахиллес, а как насчет трусы надеть? Я устал смотреть на этот клип Макаревича вживую. Антону требуется несколько секунд тормозного копания в вещах, чтобы понять: речь про «Тонкий шрам на любимой попе». Он успевает вылезти из рюкзака вместе с трусами как раз в тот момент, когда Арсений поясняет: — Слово «любимой» оттуда убери. — Да я уж догадался, — фыркает Антон. — Вряд ли бы ты проникся чувствами к человеку с глазами цвета говна. Такие трусы подходят? Не скрывая иронии, он растягивает указательными пальцами обыкновенные черные боксеры, а Арсений поджимает губы и одобряет этот выбор. Но когда Антон встает и натягивает трусы на свою тощую жопу, театрально прыгая, его ногу прорезает такой болью, что слезы брызжут из глаз. Он скулит и скачет на одной ноге, другую ступней поворачивая к себе — на белой, хотя и пыльной, ткани носка расплывается темно-красное пятно. Арсений уверенно и без паники, без лишних слов подходит к нему, насильно усаживает на траву и сам берет его ногу, в одно резкое движение стягивает носок. Задницу через трусы колят какие-то веточки, по руке что-то ползет, но ничто из этого не отвлекает от боли в ступне — хоть она и с каждой секундой стихает, становясь из острой просто пульсирующей. — Это обычный порез, — выносит вердикт Арсений, рассматривая поврежденную ступню. — И к тому же небольшой, а ноешь так, будто тебя черная крыса укусила. Укус черной крысы не смертелен, но из-за токсина в слюне такой болезненный, что можно потерять сознание. Однако у Антона низкий болевой порог, поэтому ему даже шлепок по заднице кажется средневековой пыткой, не говоря уже о порезе. К тому же тот в нежном месте, а не на грубой пятке! — Ничего я не ною, — ноет он. — Просто реально больно, я не ожидал. Арсений поворачивается к тому месту, где случилась эта трагическая случайность, щурится, высматривая что-то в траве, а затем свободной рукой дотягивается и берет кусочек острого окровавленного стекла. Прозрачного цвета, довольно крупный и вогнутый, как от бутылки, но повезло, что вошел только самым кончиком. — Откуда здесь бутылка? — недоуменно спрашивает Антон. — Это же от бутылки? — Скорее всего, — задумчиво произносит Арсений, поворачивая кусочек стекла на свету. — Здесь часто шарятся наркоманы, слизней ищут. Кто-то решил совместить приятное с еще более приятным, бухал, разбил бутылку, а осколки сложил, чтобы вынести. А этот осколок пропустил, или он выпал из пакета во время переноски. В лесу полно мусора. — Этого достаточно, чтобы нажать тревожную кнопку? — шутит Антон, на что Арсений отпускает его ногу и выразительно кривится, а затем встает и идет к своему рюкзаку. Тревожная кнопка означает экстренный конец операции. Она есть на их планшетах и навигаторах — стоит нажать, как к тебе моментально телепортируется кто-то из преподавателей. Но так как телепортация стоит космических денег, да и вообще технология сложная и опасная, делать так можно лишь в самых критических ситуациях. Порез ноги такой явно не считается. — Держи ногу повыше, — командует Арсений, открывая один из множества карманов на своем рюкзаке, — сейчас найду аптечку, а то обработать твой порез нужно позарез. Только этот человек может каламбурить с таким серьезным лицом, что сначала даже не врубаешься в шутку — и лишь спустя пару секунд, после осознания, начинаешь смеяться. Иногда он ляпает какую-то полнейшую дурость, которая до остальных так и не доходит, а Антон сидит где-нибудь на паре и один сдерживает смех, чтобы не показаться идиотом. Арсений достает аптечку и подходит к нему. У Антона в аптечке тупо сосалки от рвоты, таблетки от поноса и пластырь — короче, чтобы из всех щелей не лило. У Арсения же аптечка размером с его голову, в ней куча отделений с какими-то таблетками, пузырьками, мазями, щипцами и бинтами — мечта походного хирурга. Кажется, будто этот герой готов не только спасти от преступника, но еще и аппендикс вырезать в качестве бонуса. — Я счастлив, что ты мой напарник, — восхищенно выдыхает Антон. — Теперь ясно, почему. Без меня ты через пять минут сломаешь себе задницу, а потом напорешься на сук и умрешь от потери крови, — ворчит Арсений, смачивая чем-то ватный тампон и протирая порез. Антон ожидал, что будет щипать, но ничего неприятного, кроме уже привычной боли — зато из приятного то, как заботливо Арсений придерживает его ногу за щиколотку. — Яйца барсук повесил на сук, вот и не спит барсук. — Знают дрозды, что получат пизды, вот и не спят дрозды, — цитирует Арсений, смотря ему не на ногу, а в лицо. — Тебе тоже хочется навалять, ты же совсем не в ладах с мозгом. Как только додумался прыгать по лесу в носках, уму непостижимо. — Так и я не думал, — весело отвечает Антон — и Арсений по-садистски надавливает на кожу у пореза, заставляя ойкнуть. — Больно, вообще-то. — Боль — это наказание за тупость. — Поцелуешь, где болит? — всё еще веселится Антон, хотя и понимает, что ведет себя по-дурацки. Но это его способ бороться со стрессом: он не копит в себе напряжение, как Арсений, чтобы поседеть к тридцати годам. У того вон и так куча седых волосков, в ярком солнечном свете особенно заметно. — Не собираюсь я целовать твою грязную потную ногу, — морщится Арсений и шлепком наклеивает пластырь — Антон снова ойкает. — А если я ее помою, будешь? Всё веселье как-то пропадает, когда Антон вспоминает, что вчера — то есть, получается, сегодня — действительно хотел целоваться с Арсением. То есть не то чтобы это было осознанным желанием, и не факт, что он бы не оттолкнул Арсения, поцелуй тот его, но целоваться-то хотелось. Антон не эксперт по самокопанию, но если что-то всплыло на поверхность само, как говно в реке, отрицать не будет. — Прекрати со мной флиртовать, это меня раздражает, — цокает Арсений и, отпустив ногу, сам лезет в рюкзак Антона, брезгливо перебирает скомканные вещи. — Так тебя всё раздражает. — Справедливо. — Арсений достает черные спортивные штаны и футболку темно-зеленого цвета, кидает всё это добро в Антона. — Одевайся, хватит сидеть полуголым. — Мне еще носки нужны, один пал жертвой леса. — Он пал жертвой твоего идиотизма, — вздыхает Арсений, а затем снова запускает руку в рюкзак. — Кто тебя учил собирать вещи? Хотя не отвечай, я знаю ответ: никто. — На самом деле меня учили! Мама говорила, что носки надо скатывать в мячики, а всю остальную одежду — рулетами, тогда меньше места займет. — Антон ловит сначала один носок, затем второй, а потом получает кроссовком по лбу — какой же он молодец, что взял их. — Обычно я так и делаю, но ночью не успел. — И чем ты был занят оставшуюся часть ночи, своим бурным либидо? — Арсений достает из кармана костюма мешочек, куда складывает окровавленный носок. После он обхватывает Антона за щиколотку и, удерживая на месте, стаскивает и второй носок, объясняет: — Это мусор. — Эй, второй-то носок целый! — протестует Антон, по-прежнему сидя на земле, но теперь в окружении своих вещей. — И куда ты его денешь без пары? — Мало ли, запасной! Вдруг у меня носок из другой пары куда-нибудь пропадет. Или я могу потерять ногу, тогда он тоже будет к месту, — косится он на ту ногу, которая была изувечена страшным порезом — пластырь даже кровью не окрасился. Если он и потеряет ногу, то явно не из-за этой ситуации. Выразительно глядя на него, Арсений бросает чистый — относительно чистый — носок в пакет, а пакет еще и завязывает, тем самым ставя точку: это мусор. Антону лень защищать честь невинного носка, так что он молча показывает средний палец и начинает одеваться. *** До намеченного Арсением места ночевки они идут медленно — и дело не в ноге, а в том, что Антон чертовски устал. У него неплохие способности к спринтам, он может круто выложиться в футбольной игре или показать класс в бассейне на коротких заплывах, но целый день идти — выше его сил. К тому же нога тоже мешает: порез хоть и не глубокий, но саднит на каждом шаге. Когда они приходят к ручью, лес накрыт плотным одеялом сумерек — и с каждой секундой всё темнеет. Однако это не мешает Арсению ходить от одного места к другому, выбирая конкретный квадратик земли под их привал: тут дерево кривое, тут кочки, тут ямки, тут дерево еще кривее. В итоге он останавливается у «самого ровного, но с раздражающе низкими ветками, которые портят баланс», Антон утешающе хлопает его по плечу, достает из рюкзака небольшую электропилу из стандартного набора и спиливает эти ветки к чертовой матери — заодно и хворост для костра. Он так устал, что еще немного — и отпилит Арсению голову, так что из двух зол выбирает меньшее, и дерево почти не жалко. Пока Арсений разводит костер и готовит есть, что исключительно его инициатива, Антон подмывается в ручье. Вода в нем ожидаемо холодная, заставляет промерзнуть до костей, и даже теплое махровое полотенце не спасает — тут нужен плед, а лучше одеяло. Антон всей душой ненавидит походы, он бы лучше сидел где-нибудь в засаде или наблюдал за целью через прицел снайперской винтовки. В лучшем варианте он бы, конечно, остался дома с чипсами, ему уже осточертели все эти задания. Укутавшись в толстовку после бодрящего мытья и посидев так недолго, он всё же отогревается достаточно, чтобы вернуться к Арсению. Уже практически темно, свет луны не пробивается сквозь плотные кроны деревьев, и поэтому он то и дело запинается о какие-то камешки и веточки. Палатка уже стоит, а Арсений обнаруживается сидящим на земле у костра, в черных латексных перчатках и с выражением скорби на лице. Огонь они решили развести на пустом и сухом участке, почти без травы, но теперь земля тут выглядит странно: словно костер сначала был в одном месте, а затем его переместили чуть вправо. Судя по тому, что рядом валяется толстая обгоревшая палка, именно это и случилось. — Арсений? — аккуратно зовет Антон, подходя к нему и присаживаясь на корточки — тот упрямо смотрит на выжженную землю. Судя по всему, это место пытались затереть — причем руками, а перчатки Арсения как раз испачканы. — Я передвинул костер, но здесь, — Арсений обводит пальцем выгоревший участок, — некрасиво. — Ты передвинул костер? — охуевше переспрашивает Антон, хотя всё и так очевидно. — Да, я развел его неправильно, видишь, — он тыкает сначала в ближайшее дерево, а затем в трухлявый пень позади них, — они в одной линии, а раньше было некрасиво. Но теперь некрасиво вот тут, и я не знаю, как это исправить. У Антона щиплет в носу от жалости: бедный чокнутый Арсений, который настолько поехал на идеальности всего, что передвинул костер. Антон вспоминает свою одноклассницу, которая по сто раз в день мыла руки и раскладывала ручки на столе в безупречной симметрии: видимо, у Арсения нечто похожее. — Арсений, это просто земля. Давай ты пойдешь помоешься, мы поедим и ляжем спать, хорошо? — осторожно предлагает он, касаясь его запястья над перчаткой. — Я не смогу, — качает тот головой, — буду думать об этом всю ночь. Меня редко так кроет, обычно я в порядке, но сегодня… Неважно. Ты иди есть, еда вот там, — он указывает на клеенчатый плед, на котором стоят банки с разогретым ужином, — я пока попробую это исправить. И не надо про то, что я совсем ебнулся, — добавляет раздраженно, — только время зря потратим. Антон вспоминает, что в ручье видел мелкие камешки. Конечно, это не уберет эту золу, но хотя бы скроет — и, может быть, будет не так некрасиво. Так что он просит Арсения подождать, успокаивающе погладив его по руке, и идет обратно к ручью, набирает там полную горсть камешков. На всякий случай примечает, что на дне ручья есть что-то вроде песка, это тоже может сработать. Когда он возвращается, Арсений сидит на прежнем месте и всё так же смотрит на всё тот же участок, и в свете костра видно, что его перчатки испачканы еще сильнее, а в паре мест и вовсе порваны. — Давай камней разложим, а? — предлагает Антон, и Арсений вздрагивает и переводит на него растерянный взгляд, будто не понимает, что происходит. — Получится норм, плюс они нагреются, можно о них будет руки греть. Или носки там положить, чтобы теплые были. После неуверенного чужого кивка Антон высыпает камешки и раскладывает их вокруг костра в относительно ровное полотно, насколько вообще можно определить ровность в отсветах дребезжащих языков пламени. Арсений внимательно наблюдает за ним, иногда давая указания, в какое место какой камешек класть. — Вот так нормально? — уточняет Антон, когда заканчивает. Определенно, он специалист по раскладыванию камней: на современное искусство не потянет, но для первого раза великолепно. — Не идеально, но приемлемо, — кивает Арсений, а затем тихо добавляет: — спасибо. Он не кажется смущенным или сконфуженным, скорее уставшим — что неудивительно, потому что он находит себе двадцать проблем там, где другой человек не увидел бы ни одной. — Ты поставил палатку — здорово, — нарочито бодро говорит Антон, чтобы хоть как-то приободрить этого чудика, но Арсений лишь фыркает: — Она же автоматическая, это занимает две минуты. Рекомендую сразу положить туда свой спальный мешок, пока еще хоть что-то видно, чтобы потом не возиться в темноте. Антон так и замирает, вытирая мокрые после камней руки о штаны. Сегодня днем он удивлялся, как это в рюкзак влезла вся его одежда вместе с кроссовками, да еще и так легко, даже утрамбовывать не пришлось — а вот как. Он забыл спальный, сука, мешок. — Ты меня убьешь, — вздыхает он, и Арсений переводит на него заранее убийственный, мечущий молнии взгляд. — Я забыл спальный мешок. — С такими шутками тебе в «Камеди Клаб», — хмуро произносит Арсений, стягивая перчатки. — Обычно ты шутишь смешнее. — Нет, я серьезно, я забыл спальный мешок. Клянусь, я помнил об этом до какого-то момента, даже положил рядом с кроватью, но потом как-то забыл. Не понимаю, как умудрился, я раньше ни разу его не забывал. Просто… ну, он же компактный, такой незаметный… Арсений издает звук, похожий одновременно на рычание и на обреченную попытку трактора завестись. Он раздувает ноздри, набирает воздуха в грудь, как сегодня днем, и выпаливает: — Ты хоть что-нибудь можешь сделать правильно? Я сказал взять тебе две, — это слово он выделяет, — вещи! Я несу еду, палатку, аптечку, экстренное снаряжение на случай эксцессов, а от тебя требовалось сложить чертову одежду и спальный мешок — свои! Исключительно для того, чтобы ты не спал на земле, как бомж! И что мы имеем? — Что я буду спать на земле, как бомж, — весело соглашается Антон — а чего грустить, он же в палатке будет спать, а не прям на голой земле, чтобы травка пупочек щекотала. Хотя без мешка будет холодно даже в палатке: пусть осень ранняя и теплая, но ночью температура градусов пятнадцать, не больше. — Ты не будешь спать на земле, как бомж. — Арсений поджимает губы и складывает грязные перчатки в мешочек, с явным отвращением рассматривает собственные запачканные землей руки. — Придется спать в одном мешке. Антон вспоминает размеры казенных спальных мешков, и ему становится смешно: они такие тесные, что туда и одному с трудом можно засунуться. Однако стремление Арсения поделиться своим мешком умиляет, так что Антон улыбается еще шире: — Мы влезем в один мешок, только если срастемся, как сиамские близнецы. — У меня большой и широкий мешок. Ты худой, я тоже — мы оба легко там поместимся, хотя максимальный комфорт не обещаю. — У тебя какой-то особенный мешок? — Естественно, я его сам покупал. Не буду же я спать в мешке, в котором до меня кто-то спал, — морщится Арсений. — К тому же мой гораздо удобнее. Надеюсь, во сне ты не пинаешься, иначе выгоню. Он весь такой серьезный и нахохлившийся, как голубь, что Антон умиляется сильнее — и еще ему хочется обниматься, хотя ему всегда хочется обниматься. В периоды без отношений он больше всего страдает не по отсутствию секса, а по тому, что некого тискать. — Не пинаюсь, но могу обниматься, — по-прежнему лыбится он, хотя прямо видит, как Арсений сейчас закатит глаза и скажет что-то вроде «Только попробуй». Но тот на это заявление лишь пожимает плечами и бросает: — Так даже теплее будет. — Что? — Антон от удивления хлопает глазами — и тут же представляет, как тупо выглядит. — Ты не против обнимашек? — Я трогал твою ногу и засовывал тебе пальцы в задницу, неужели ты думаешь, что меня испугают какие-то объятия? — Арсений выгибает бровь, и в желто-оранжевом свете пламени невозможно понять, покраснел он или нет. А вот Антон определенно краснеет — чувствует, как щеки заливает жаром, а уши и вовсе вспыхивают. Он весь день старается не вспоминать о произошедшем ночью, потому что когда он думает о командующем и властном Арсении, который трахает его пальцами и горячо дышит в лицо, мозг отказывается работать вообще. И тогда всё, что Арсений делает, включая безобидное нарезание яблок или мытье рук водой из бутылки, начинает казаться чересчур эротичным. — Я думал, мы делаем вид, что ничего не было, — наконец выдавливает из себя Антон. — Ночью, я имею в виду. — Глупо игнорировать произошедшее или пытаться забыть. Тебе ведь понравилось, поэтому рекомендую подумать и проанализировать всё это. Чувствуешь из-за этого неловкость рядом со мной? — В обычное время — нет. — Антон и сам удивляется тому, как ему на самом деле комфортно с таким чудиком. — Сейчас, когда мы об этом разговариваем — да. — Прости меня, — выдыхает Арсений, опять рассматривая свои руки — пальцами трет следы золы и земли на них. — Изначально в моей голове всё выглядело совсем не так, но потом… Я не должен был доводить тебя до оргазма, ты меня об этом не просил. Чувствуешь себя использованным? Антон отвечает не сразу: долго переваривает услышанное и не может поверить. Его поражает как откровенность Арсения сама по себе, так и его загоны по поводу вчерашнего — ночью тот казался таким уверенным в своих действиях. — Эй, ты чего? — Антон прямо жопой по земле подползает к нему ближе и касается его плеча. — Я же сам на всё согласился и мог тормознуть тебя в любой момент, просто не хотел. Ты прав, мне понравилось. И я… блин, у меня мозг немного сломался. — Потому что я зануда, всезнайка, который всех критикует, и в целом чокнутый? — кисло улыбается Арсений, по-прежнему глядя на дрожащие руки — так тер их, что теперь они все серые. — И при всем этом ты со мной кончил? — Типа того, — соглашается Антон и треплет его за плечо — Арсений трясется, как тряпичная кукла, но всё равно на него не смотрит. — Посмотри на меня. Знаешь, я же привык, что ты всегда маячишь пятном где-то на фоне, орешь, злишься на всех, придираешься. Я думал про тебя: «Сука, как же он бесит», а сейчас мы целый день вместе, а ты не бесишь. И мне легко подстроиться под твои, ну, — он крутит пальцем у виска, — приколы. — Ты раздражаешь меня не так сильно, как все остальные. — Арсений смешно морщит нос и наконец переводит на него взгляд. — Хотя я в шоке, что ты можешь вытерпеть меня дольше десяти минут — ты один из немногих, кому это удается. — То ли еще будет, — смеется Антон, и ему всё-таки удается вызвать у Арсения ответную улыбку — ту самую, до ямочек на щеках. — А теперь иди мыться, потом поедим — и ложимся? — Спим недолго, встаем до рассвета, — отрезает Арсений, включая вдруг свою привычную серьезность, — мы из-за твоей черепашьей скорости потеряли кучу времени. Плюс так безопаснее. — Мы не будем дежурить, типа, сначала ты спишь, потом я? — Нет, это не имеет смысла, к тому же я сплю чутко и просыпаюсь от любого шороха или странного ощущения. Если пустишь на меня слюни — тоже проснусь. — То есть мне на тебя слюни пускать нельзя? — Антон не скрывает в голосе двусмысленных ноток. — Я этого не говорил, — загадочно отвечает Арсений, а потом цокает и закатывает глаза: — Боже, теперь я с тобой флиртую. Пойду руки помою. Он так легко признает этот факт флирта, что Антон выпадает в осадок — а когда до него доходит, что можно игриво ответить «Меня, в отличие от тебя, это не раздражает», Арсений уже с полотенцем уходит к ручью. Хочется крикнуть ему вдогонку «Возможно, я буду за тобой подсматривать!», но для этого Антон по-прежнему чересчур смущен, хотя само желание подглядывать у него и правда имеется. Проблема лишь в том, что в такой темноте он всё равно ничего не увидит, если только не будет светить на Арсения фонариком. Какой абсурд: он флиртует с Арсением Поповым, Арсений Попов флиртует с ним, они флиртуют другом с другом — и, что страннее всего, никто этого не отрицает. *** Антон вертится в мешке, как гусеница в коконе, и никак не может улечься. Дело не в том, что мешок тесный — нет, Арсений был прав, он довольно широкий и удобный, а греет так, что жарко в штанах и футболке. Успокоиться не дают мысли об Арсении. Тот снаружи, чистит зубы так долго, словно у него их не меньше двухсот, как у акулы. А Антон тупо провел щеткой по зубам несколько раз, повозил по рту круговыми движениями, прополоскал водой из бутылки — и всё, сразу пошел спать. А теперь лежит, смотрит на пустое место, куда должен лечь Арсений, и сердце отчего-то громыхает в груди. За три года обучения ему не раз приходилось спать бок о бок с кем-то, но ни разу ладони перед этим не потели. Жаль, что еще нет полуночи, и нельзя заглянуть в рюкзак и найти там что-нибудь полезное — снотворное, например. Антон переворачивается на спину, но так ему в голову лезут воспоминания о вчерашней ночи, ложится на живот — и опять те же мысли. В итоге он укладывается на боку, но легче почему-то не становится, и он думает об Арсении в принципе. Вжикает молния палатки, и внутрь залезает Арсений — Антон зачем-то зажмуривается и притворяется спящим, но потом понимает, как это глупо, и открывает глаза. — Закончил чистить зубы? — спрашивает он так тихо, будто в палатке они не одни, и где-то тут есть спящие. — Да, — выдыхает Арсений, перелезая через него — он по-прежнему в костюме, обтягивающем его тело плотно, как большая латексная колготка. — Думал, ты уже уснул. — Вряд ли я скоро усну — я так рано обычно не ложусь. Свет выключать не будем? — Антон выпрастывает из мешка руку и указывает пальцем на крошечный светильник под потолком. — Нет, я всегда сплю со светом. — Арсений возится, залезая в мешок и застегивая его со своей стороны. Он оказывается слишком близко, и Антона в момент бросает в жар, будто бы ему и до этого не было жарко, блин. — Почему? — Потому что в детдоме было обязательным выключать свет. Я не боюсь темноты, но меня раздражала сама необходимость это делать, поэтому теперь я из принципа его не выключаю. Он тоже укладывается на бок, спиной к Антону, и становится очевидно, что спальник не такой уж большой, потому что лежат они почти вплотную. Когда Антон выдыхает, волосы на затылке Арсения слегка раздувает — ближе просто некуда. Непонятно, куда девать руки, а ладони уже такие мокрые, что помыть их можно с мылом без воды. Еще и член начинает твердеть, и приходится немного отодвинуться — только вот отодвигаться некуда. — В детдоме очень плохо? — шепчет Антон, пытаясь уложить руку между их телами или как-нибудь ее подогнуть, но ничего не выходит. — Не сахар, — фыркает Арсений и заводит руку за спину, безошибочно находит ладонь Антона и укладывает ее себе на бок. — Все злые и жестокие, неуверенные в себе, несчастные, всем не хватает любви. Сначала борешься за внимание взрослых, потом — за внимание сверстников. Антон поглаживает пальцами жесткую резиновую вставку на костюме, неуверенный в том, что Арсений хоть что-то под ней чувствует. — Тебе там было одиноко? — Там всем одиноко, Антон. Ты живешь в одной комнате с двадцатью людьми, каждую минуту находишься с кем-то, никогда не остаешься в одиночестве, а всё равно одиноко. Мне, возможно, чуть больше, чем другим. — У тебя не было друзей? — Антон аккуратно скользит ладонью ему на живот, притягивая к себе, и Арсений двигается к нему — между ними остается не больше пары сантиметров. — Я ведь всегда был таким, — вздыхает он — Антон не столько слышит, сколько ощущает это ладонью. — И даже в детстве понимал, что никто не хочет со мной общаться, хотя и не сразу осознал, почему именно. Но мне и одному было неплохо — с моим мозгом не соскучишься, знаешь ли. — И никого не хотелось рядом? — Крайне уместный вопрос, — насмешливо произносит Арсений, а затем, накрыв его руку своей, плавно перемещает ее себе на грудь. Под тонким латексом костюма Антон ощущает биение сердца и почти плоские грудные мышцы, которые так приятно чуть сжать в ладони. Он нащупывает сосок, мягко гладит подушечками пальцев — и Арсений рвано выдыхает, вжимаясь задницей в его пах. Член, и так привставший, напрягается сильнее — и он так удачно ложится в ложбинку между ягодицами, что Антон на автомате толкается бедрами и еле сдерживает стон. Он приподнимается на локте, заглядывая Арсению в лицо, рассматривает закрытые веки с пушистыми ресницами, отбрасывающими длинные контрастные тени, и уточняет: — Ты хочешь? Арсений открывает глаза, слегка поворачивает голову, чтобы посмотреть на него, и выразительно поднимает бровь — а потом молча расстегивает молнию на куртке, позволяя Антону скользнуть рукой к голой коже. Она горячая, как будто плавится под пальцами, и температура всё поднимается с каждым гулким ударом сердца. — Я люблю всё контролировать, — говорит Арсений, откровенно и беззастенчиво потираясь задницей о его член и с намеком вытягивая шею — Антон тут же прижимается к ней ртом, мягко целует от линии волос до низкого ворота куртки, чувствует бьющуюся венку под губами. Кожа Арсения на вкус чуть отдает мылом, а пахнет от него сладкой зубной пастой и травяной мазью от насекомых, но эта смесь запахов до дрожи возбуждающая — производителям всяких смазок и презервативов с ароматами надо пересмотреть приоритеты. Антон вылизывает и покусывает шею, слушая, как дыхание Арсения учащается, а тот сам подставляется и управляет его рукой: заставляет пальцами найти сосок, ласково погладить, сжать грубее. Член стоит крепко, и кажется, что можно кончить прямо так: просто мягко потираясь об Арсения через все слои ткани. В штанах тесно и жарко, Антон вообще весь горит — вот как нужно было согреваться в холодные ночи заданий, да только вряд ли бы это сработало с кем-то другим. Придерживая его руку за запястье, Арсений ведет ладонь ниже, по животу и до паха, кладет себе на ширинку. На его костюме ракушка, которая не дает ничего почувствовать, и Антон дрожащими от волнения и возбуждения пальцами расстегивает кнопки на ширинке — кнопки, сука, целых четыре штуки — и лишь тогда сжимает член через белье. Он твердый и горячий, так приятно ощущается в руке — Антон держит его в кулаке и большим пальцем гладит головку, ощущая, как ткань на щелке становится влажной. Он хочет запустить ладонь под резинку трусов, но Арсений цокает: — Рано. — Прости, — бормочет Антон и прикусывает кожу за его ухом — Арсений тихо стонет и толкается ему в кулак. В слабом свете ночника видно, как его ухо пылает, выдавая то ли разгоряченность, то ли смущение, но Антон не отказывает себе в нежности — провести по контуру сначала носом, а затем губами. Он целует хрящик и возвращается к мочке, прикусывает ее, вырывая у Арсения очередной полустон. — Назови меня по имени, — просит Арсений возбужденно, но в его тоне слышатся отчаянные нотки — словно для него это по-настоящему важно, и у Антона колет где-то в груди. Он послушно шепчет ему в ухо: — Арсений, — и снова покрывает мочку мелкими поцелуями, — Арсений. Тот вдруг убирает от себя руку, и это сначала кидает в холодную пугливую дрожь, но в следующий момент он медленно поворачивается на другой бок — приподнимается на локте ровно так же, как Антон, зеркалит позу. Его глаза открыты, он смотрит в лицо и тяжело дышит через рот — горячее дыхание вырывается меж сухих искусанных губ. Он красивее, чем на экзамене или в спортзале, в бассейне, в переполненной студентами аудитории, в столовой на ужине, в библиотеке — красивее, чем когда-либо. А потом он неуверенно улыбается, слегка приподнимает уголки губ, но ямочки всё равно появляются — и Антон перестает дышать, а в груди разрастается распирающее чувство, словно надувают огромный шар, который всё не лопается и не лопается, а заполняет собой каждую частичку доступного пространства. У Антона не раз выбивали оружие из рук: и на тренировках, и даже в реальных боях, но это никогда не пугало — всегда можно было закончить тренировку, или сработать врукопашку, или достать запаску из ботинка, или рядом был напарник с шокером, который подстрахует. Но лишь сейчас, именно в этот момент Антон ощущает себя по-настоящему обезоруженным. — Арсений, — ошеломленно выдыхает он, потому что сказать больше нечего, потому что шар внутри него лопается, как подушка безопасности — и никто не спасет и не подстрахует. Но страха нет, и Антон принимает это поражение без возражений, сдается без торгов и переговоров. Арсений стреляет без предупреждения: подается вперед и касается его губ своими, как будто на пробу лижет нижнюю кончиком языка. Хочется повалить его на землю, стиснуть в объятиях и целовать так, чтобы саднило распухшие губы, но в то же время это тягучее ожидание приятно. Антон мягко отвечает на поцелуй, поглаживая Арсения по выступающей тазовой косточке и с трудом удерживаясь, чтобы не опустить руку на задницу. Арсений скользит языком ему в рот и притискивается ближе, закидывает ногу на бедро, выгибаясь и прижимаясь членом к его члену — и даже через одежду это прошибает удовольствием. Он сам ведет пальцами по его торсу, заползает под футболку и проводит ногтями по коже, царапая ребра и живот. Антон всё-таки кладет ладонь на его ягодицу и крепко сжимает, от чего Арсений толкается еще резче и сладко стонет в рот. На вкус он тоже сладкий, как детский «Орбит» — наверно, пользуется детской зубной пастой. Арсений неспешно вылизывает его рот, а затем вдруг кусает за нижнюю губу — и одновременно с этим забирается рукой в штаны и трусы сразу, безошибочно обхватывает пальцами у самой головки и делает пару гладких движений. Его пальцы прохладные, и от этого контраста температур будто молния проходит по всему телу, а потом рассыпается на искры, согревая внутри. Антон перестает мять его ягодицу, хотя очень хочется продолжить, но свободная рука одна — и он опять накрывает ладонью член Арсения. Однако Арсений на это недовольно мычит и отстраняется. — Нет, — говорит он, вытаскивая руку из его штанов — Антон успевает разочарованно выдохнуть — и облизывая большой палец, — со своим членом я сам, ты же всё сделаешь неправильно. Он настойчиво перемещает руку Антона обратно себе на задницу, а затем опускает свою на его член, оттягивает крайнюю плоть и обнажает головку. Мокрым пальцем он начинает натирать уздечку — и от этого пропадает всё желание убеждать «Я умею дрочить, я дрочу просто великолепно!». У Антона получается только как-то глухо крякнуть, закусить губу и толкнуться Арсению в руку. У того на щеках яркий румянец, а глаза блестят ярче звезд на ночном небе, и они такие же темные, что при взгляде в них улетаешь. А Антон-то думал, что все эти метафоры про «улететь» или «утонуть» — это тупо фигура речи. Фигура у Арсения, кстати, охуенная, и задница такая упругая и округлая, так идеально ощущается в руке. У Антона никакой фигуры, он сам как фигура — которая морская и которой нужно замереть на раз, два, три. Мысли в голове мечутся хаотично, сердце переходит на нечеловечески быстрый темп, а когда Арсений цепляет резинки его штанов и трусов пальцами и тянет вниз, вынуждая приподняться, то оно совсем заходится. — Арсений, — снова беспомощно произносит Антон одними губами, а тот только вопросительно изгибает бровь и приспускает и свои штаны тоже. Его член мокрой головкой скользит по члену Антона, такой же раскаленно горячий и такой же твердый. — Пальцы в меня не пихать, — строго предупреждает Арсений, когда Антон касается уже обнаженной кожи ягодиц — из-за тонких, еле ощутимых, волосков она кажется бархатистой. — Мне такое нравится, но не в лесу, это негигиенично. — А погладить можно? — Антон на пробу гладит ближе к ложбинке — там кожа более гладкая, хотя кто бы сомневался: у этого помешанного уж точно никакого Запретного леса нет. Запретный — может быть, но не лес точно. — Я пальцами и не умею, если честно, у меня с парнями дальше дрочки не заходило. — И сейчас не зайдет, — хмыкает Арсений и, глядя ему в глаза, с нажимом проводит пальцами по головке и обхватывает в кулак оба их члена сразу — Антон механически мелко толкается ему навстречу так резко, что в бедрах покалывает. — Будешь кончать — скажи, у меня тут есть салфетки. — Ты специально… положил… салфетки? — насмешливо, хотя и с паузами от недостатка воздуха, спрашивает Антон, продолжая мять его ягодицу. В палатке ужасно жарко, а в спальнике вообще пекло — даже спина вспотела. — Я положил салфетки, потому что предусмотрительный человек. Мало ли, вдруг мне нужно будет высморкаться. Но, — Арсений наклоняет голову и длинно лижет шею Антона, слабо прикусывает кадык, — я предполагал, что и такое между нами возможно. Антон до сих пор не верит, что Арсений — тот самый Арсений, который на первом курсе взял ножницы и сделал несимметричный край скатерти в столовой абсолютно ровным — может быть таким: откровенным, горячим, заставляющим кровь в жилах кипеть от возбуждения. Тот покусывает его шею, продолжая надрачивать им четкими размеренными движениями — как надо, потому что если он за что-то берется, то делает это идеально. Осмелев достаточно, Антон всё-таки осторожно гладит его пальцем между ягодиц, и Арсений сильнее прикусывает кожу на шее, тут же зализывает — и его язык по температуре не уступает языкам пламени костра, у которого они сидели полчаса назад. — Если кончишь мне в спальный мешок, я молнией превращу твой член в кусок угля, — бормочет Арсений ему в шею и рукой ускоряет темп: по члену действительно будто бы проходят совсем слабые разряды тока. — О-ох, бля-я-адь, — стонет Антон, уже не столько толкаясь, столько откровенно трахая кулак Арсения — дополнительно трется о его скользкий от естественной смазки член, — я скоро. Локоть вообще не держит, и Антон расслабляет его, полностью ложась и просто обнимая Арсения освободившийся рукой, прижимает его к себе крепче. Но тот всё равно отстраняется, поворачивается и шуршит пачкой салфеток, давая передышку — в эту мучительную паузу Антон глубоко дышит и старается успокоить бешеное сердцебиение. — Арсений, — зовет он пересохшими губами: пить хочется пиздец, а вся вода осталась снаружи. — М? — оборачивается тот, глядя на него своими по-ночному синими глазами. — Ничего, просто понравилось звать тебя по имени. — Я люблю, когда меня называют по имени. — Арсений снова ложится вплотную, тоже на бок, обе руки опускает в спальник — в одной зажат большой ком салфеток. — Даже когда это, — он кривится и пародирует раздраженно и пренебрежительно: — «опять этот Арсений». Но ты говоришь иначе, по-особенному. — Как? — уточняет Антон, еле соображая от возбуждения и прилагая все силы, чтобы не додрочить самостоятельно — но хочется кончить от рук Арсения, от своих он может кончить в любое другое время. — Так, что я чувствую: ты со мной, здесь и сейчас, — признается Арсений будто бы в чем-то очень интимном, а потом сразу целует, не давая больше задавать вопросы. А спросить хочется — Антон ничего не понял, он ведь и правда с ним здесь и сейчас, а где еще. Это под его губами и руками он плавится, они же в одной палатке, которая от их общего дыхания едва не воспламеняется. Арсений уже не сжимает их члены в кулаке — он придерживает только член Антона, а сам мелко трется о него головкой, прямо по уздечке, и это даже лучше. В носу и во рту сухо, дышать тяжело, все нервы в теле напряжены, а Антон из последних сил гладит Арсения по спине рваными движениями и открывает рот шире, позволяя трахать себя языком. Время горит, как мелкие петарды, которые шипят и дымят — то ли слишком быстро, то ли слишком долго, Антон совсем теряет связь с бесполезными сейчас минутами и секундами. А когда он кончает, время и вовсе замирает, рассеивается дымом в моменте, и Антон чувствует дымом и себя — таким же невесомым, неосязаемым, неподвластным гравитации. Он полностью выпадает из реальности и просто думает о том, что Арсений ассоциируется у него с чем-то огненным: он бывает неприятно обжигающим, трескучим и удушливым — а бывает теплым и согревающим, как был только что. Придя в себя, Антон наконец открывает глаза и тут же натыкается на недовольный взгляд. — Добрый вечер, — ворчит Арсений — хотя выглядит всё равно мило, потому что щеки по-прежнему покрасневшие, — я думал, ты уснул. Издал такой звук, будто косатка рожает, и отрубился. — Прости, меня размазало, — виновато отзывается Антон и сразу напрягается: — Так, а ты кончил или еще нет? — Да, разумеется, я кончил. — Он расстегивает мешок и выбирается из него; штаны на нем уже застегнуты, а теперь он застегивает и молнию на куртке — в свободной руке у него ком грязных салфеток. — Пойду выброшу это и помою руки. — Нет, стой, — Антон хватает его за запястье и тянет назад, — давай лучше пообнимаемся. — Я не смогу расслабиться, когда рядом что-то грязное, — кидает брезгливый взгляд на салфетки, — и руки у меня липкие. У Антона руки не липкие, хотя он весь потный и с удовольствием бы помылся — но скорее всего, даже имей он такую возможность, не стал бы: лень. После оргазма тело до сих пор расслабленное и вялое, хотя он и разочарован немного: проебал, как Арсений кончает, и даже не увидел его идеального члена. Но ладно, не велика беда, для этого будет время. Арсений вылезает из палатки, и, несмотря на то, что глаза слипаются, Антон бодрится и ждет, когда тот вернется. Если он заснет сейчас, ничего не обсудив и даже не пожелав спокойной ночи, это будет совсем грубо. Фантастика: ему только что подрочил Арсений Попов, и это было охуительно. Хорошо бы включить голову и проанализировать это всё, как недавно советовал сам Арсений, но думать так влом — хочется лишь обниматься и, может быть, еще целоваться. Когда Арсений залезает обратно в палатку, то морщит нос и с ходу, без всяких пауз, раздражается: — Тут отвратительно пахнет спермой и потом, мог бы проветрить, вообще-то. И у тебя волосы опять растрепаны — ты когда-нибудь расчесываешься или идеологически этого не делаешь? Я просто в шоке, какой же ты безнадежный неряха. От такого внезапного наезда разнеженный Антон так охуевает, что не сразу осознает услышанное: вот тебе и привет, называется, успел расслабиться с ласковым сексуальным Арсением. — Я не чувствую, что тут воняет, — он втягивает носом воздух, но ощущает только запах мыла и антисептика от Арсения, — но давай откроем ненадолго палатку, чтобы проветрилось. А если тебя бесят мои волосы, то поправь их сам, я же их не вижу, тут зеркала нет. Арсений поджимает губы и распахивает края проема палатки, впуская внутрь прохладный ночной воздух. Он выглядит еще более недовольным, чем несколько секунд назад, хотя проблема вроде как решается — и какая моча ему опять в голову ударила? — Арсений, — окликает его Антон, садясь и дотягиваясь до его плеча, ласково треплет, — что на тебя нашло? — Ничего на меня не нашло, — огрызается тот, дергая плечом, и его слова перемежаются с какими-то непонятными щелчками, — я всегда такой, и тебе об этом прекрасно известно. То, что я тебе подрочил, этого не меняет, я не излечусь волшебным образом. — Я этого и не жду, но сейчас ты срываешься на меня. — Антон хмурится. — Это из-за того, что я кончил и вырубился? Ну прости, пожалуйста, со мной такое иногда случается. В следующий раз сделаем так, чтобы ты первый кончил, а потом уже я. — Нет, я не… Прости, — Арсений нервно трет лоб ладонью, — дело не в этом. Мой невроз обостряется от стресса, и я начинаю злиться по каждому поводу — бесит буквально всё, и всё кажется неправильным. — Почему у тебя стресс? — Антон окончательно выползает из мешка и садится рядом с Арсением — после жаркого спальника около открытого входа холодно, но сквозняк можно и потерпеть. — Это неважно, долго объяснять. — Мне важно. Я настолько ужасен в сексе? — пытается пошутить он, а потом ему в голову приходит догадка: — Или у тебя вообще от секса стресс, и поэтому ты им не занимаешься? Арсений слабо улыбается ему в ответ и качает головой — у него в руке пузырек санитайзера, у которого он открывает и закрывает крышку без остановки. — Давай завтра утром поговорим, — просит он, в очередной раз защелкивая крышку. — Уже поздно, мы и так не выспимся. Так что сходи в туалет — и спать. — Но я не хочу в туалет, — недоуменно отвечает Антон. — А ты всё равно сходи. — Арсений кивает на выход из палатки, в холодную темную ночь. — Если ты захочешь ночью и разбудишь меня, когда будешь вставать, я буду злиться. Не хочу на тебя злиться. — Ты и так всегда злишься, — вздыхает Антон, но под гневным взглядом всё-таки наполовину высовывается из палатки и шарит по траве в поисках кроссовок. Самое вот то после оргазма брести по холоду в мрачные кусты, чтобы поссать, когда даже не хочется ссать. Но либо так, либо Арсений будет похож на весёлку — похожий на член гриб, который смердит на километр. Антон читал в материалах к заданию, что в этом лесу такие водятся, так что его капитан-вонючка отлично вписывается в эту среду.