Во мне

Тише спи, мой милый странник, Твой покой в моей груди. Я на свете всех румяней, Девы спят, цветут сады. Polnalyubvi

      Таинственная трёхэтажная рухлядь, отделённая от деревни сосновым лесом, больше не волновала наши умы, поскольку Антон сравнил её фасад с мордой одной бабки и тем самым разрушил всю атмосферу. Холодрыга страшная, промозглость под шумок забралась в ботинки из чавкающей лужи, в какую я имел неосторожность ступить, когда выходил из машины.       Имел неосторожность?       Когда экстренные приколы для поддержания боевого духа закончились, у Антохи резко переменилось настроение — я счёл это странным даже для такого флюгера, как он. Впрочем, любая мелочь сегодня представлялась странной: будь то упавший на ногу листок или слишком горячий чай. Тоха вознамерился говорить тихо, из-за чего мне приходилось привставать на цыпочки, а ему — сгибаться в три раза, как оригами. Я начал подозревать, что являюсь главным катализатором прогресса его хронического сколиоза.       — Может всё-таки вернёмся и махнём в КФСишку? — произнёс он отчаянно.       Здравая мысль. Я её проигнорировал. Тогда Антон опустил голову ещё ниже и вонзил в меня две внимательные иголки. Мне не нужно было видеть его мосю, чтобы знать, как хмурятся брови, для того не предназначенные, и с обидой пятилетки выпячивается нижняя губа. Он оставался против этого дела, даже когда включал навигатор и ехал со мной загород. Обычно я прислушивался к его предсказаниям — Антон с точностью синоптика чувствовал приближение антициклонов, — но не в этот раз. Впервые подала голос моя собственная интуиция: она призывала идти и ошибаться, спотыкаться и падать, топтаться на идеальной репутации и никого не слушать. Нельзя было не поддаться такому искушению. Я взглянул на Картоху ответным, неподобающим взором.       Неподобающим взором?       Стоило моей тачке сунуть бампер на территорию деревни, мысли обрели несвойственную им витиеватость, словно кто-то или что-то втиснулось в мой разум, перерыло завалы английской классики и нашло самые дешманские формулировки. Что бы это ни было, выражение «дешманские формулировки» его обидело, и оно тут же отстало — я начал думать в привычном для себя стиле. Короче, да, про наши мутки с Тохой в последнее время либо хорошо, либо ничего. Представьте себе спичку, которую вы пытаетесь разжечь об лицевуху коробка — примерно такая же безнадёга. Антон не привык к тому, что я могу поступать неразумно. А я не находил нужных слов, чтобы успокоить его или приободрить.       — Уёбывай, — наконец мягко произнёс я. — Мешаться будешь. Не вернусь через месяц — звякнешь, куда надо.       Если вы знакомы неприлично много лет, вам позволительно говорить одно, а подразумевать другое.       — Ну и пошёл ты, Поз. Будь осторожен.       По давней традиции мы стукнулись локтями, и он упёхал мой мерин в известном направлении. Угрюмо вздохнув, чтобы вороны поняли моё отношение к погоде, я взял свой чемодан и потопал до особняка.       Про очередной «дом с привидениями» известно немного. Обычно словоохотливые деревенские здесь приняли обет молчания и выдавали легенду мизерными порциями: жил-был граф Сергей Попов, потом помер, по наследству дом передал сыну, который впоследствии скончался «неестественной» смертью: неупокоенная душа терзала жильцов испокон веков. Чем именно терзала никто не объяснял, все лишь переглядывались и опускали головы. Я долго не понимал природу столь дружной недомолвки, перебрал всевозможные варианты и наконец вспомнил состояние Тохи, когда тот пролил воду на стопку важных бумаг — это стыдоба. Никогда я прежде не сталкивался со случаями, когда привидение заставляло людей унижаться. Тем интереснее.       (Я передозировал страхи за жизнь и был туговат на человеческие чувства. Единственным изометром людских чаяний для меня стал Антон — справочник разнообразных эмоций, где только основных за сто, а оттенков не счесть. Я с удовольствием брал его на выезды — мой компас, он же якорь, — но никогда бы не позволил шагнуть внутрь дома-клиента, даже если бы он попросил. А он не просил. Поэтому я брал его. Всё просто.)       Проплыв по лужам до дверей, я вежливо постучался по прогнившему дереву, прекрасно зная, что никто не ответит. Хотелось бы, чтобы местные страшилки набросились на меня сразу, без расшаркиваний. Однако они никогда так не делали. Вечно тянули резину до последнего. Им ведь некуда торопиться.       Чахлое здание обернулось изящным дворцом. Я так прикинул, размеры внутреннего убранства превышали размеры наружного раза в три — быстро же меня скрутило. Обошёл по периметру элегантные пыльные комнаты, заметил огромную, некогда сверкающую люстру на потолке столовой, проверил входы-выходы и выстроил маршруты побега. Ничего экстраординарного за время обхода не происходило: я разглядывал дом, а дом разглядывал меня. Взял на анализ кусок штукатурки, обоев и пола — исследование я проведу сам, а завтра клининг разберётся с остальным. Надо сказать, я сотрудничал с наикрутейшей компанией. Шесть ребят — отбитые, без инстинкта самосохранения, помешанные на чистоте. Сколько мы пережили, сколько раз сухая уборка оборачивалась боем на пипидастрах и М-24! Ни один договор не подразумевал таких приколов, какими я обеспечивал свой найм.       Длинный стол в столовой отлично подходил для развёртывания передвижной лаборатории: я переоделся, разжёг камин, повесил шмотки сушиться рядом с огнём и занялся учёными делами. Анализ не выявил следы токсинов. Когда моя одежда высохнет, необходимо будет проверить растительность в саду на наличие галлюциногенных. А пока я решил прибраться и обжить одну из спален.       Входная дверь закрылась с хлопком, а за ней раздался топот и смех. Я глянул на наручные часы. Десять утра. Привидение-жаворонок? Мразотство.       Весь рабочий день стены особняка недовольно бурчали и щурились, глядя мне в спину. Я разобрал его состав на атомы, перерыл всю его химическую подоплёку, но подозреваемый оставался девственно чист и в издёвке показывал мне язык. Тогда я перешёл к истории и начал рыться в дневниках и записях, которые по какой-то причине всегда остаются в жутких привиденческих домах, а не переходят из рук в руки провинциальных специалистов. Нарочно написаны непонятным почерком, к тому же постоянно исчезали из моих рук и оказывались в другом месте. Играется, значит. О’кей.       Вечером после скромного ужина, собранного мне Антохой (лучший), я пришёл в спальню и устроился в постели, чтобы сделать читающий вид. Когда я поднял взгляд, то увидел, что сижу в столовой возле камина. Я настороженно следил за горящими свечками на длинном столе, атласными шторами и роялем. Напрягали они тем, что изначально в доме их не было. Без моего ведома в особняке произошла крупномасштабная перестановка, и я впервые почувствовал себя гостем «Школы ремонта» — всё происходящее удручало, но деньги отданы, деваться некуда.       Огоньки на свечках склонили головки. Нечто жгуче-холодное легло мне на плечи, заставляя мышцы сокращаться. Лёгкие покрылись наждачкой, всё тело заныло. Я хотел открыть рот, но не сумел. Чёрная вязкая жидкость стекла с моих плеч на грудь, проехалась до паха, проскользила по коленям и ливанула вниз, чтобы усесться на диванчике напротив.       Почувствовав относительную свободу, я прокашлялся и просипел:       — Граф Арсений Сергеевич Попов, полагаю. Ваше имя переводится как «мокрое гадство»?       Субстанция приняла конфигурацию мужчины в чёрном старомодном костюме. Тёмная челка почти скрыла отсутствие одного глазного яблока, изящные конечности сложились на подлокотнике. Арсений молча зыркал, чтобы навести побольше ужаса, но я не хотел радовать его податливостью и опустил взгляд на страницы. Сам же позвал, так веди диалог, индюк.       — Неужели я у вас не первый? — насмешливо спросил он, глядя на мой тотальный игнор.       — Прикиньте, — бесцветно отозвался я и перевернул страницу. — Боюсь, даже не сотый.       — Так вы охотник на привидений?       — Нет, я экзорцист-рационалист.       — Что это предполагает?       — Что я в вас не верю. Но постараюсь от вас избавиться.       Такова моя позиция: не существует ничего сверхъестественного, существует изученное и неизученное. Если привидения существуют, значит, это естественно, просто мы об этом не в курсах. К сожалению, за всю свою карьеру я ни разу не встречал ничего паранормального. Люди обращались ко мне за помощью как к экзорцисту, а я подыгрывал — им приятно, мне несложно. На деле же я устранял опасности вполне материальные: чаще всего бред являлся продуктом скуки, фантазии и вредных веществ, выделяющихся со временем в любом хламье. Порой проблема оказывалась творением лапищ человеческих: либо кто-то прикалывался над местными, либо загадочный дух умершей бабушки оказывался бомжом за пятьдесят и «по пятьдесят». Несмотря на отсутствие мистики, мне вполне хватало экстрима: не раз и не два я попадал в перестрелку, говорил с суицидником, разрушал чужую секту и становился нечаянным свидетелем сомнительных оргий. Так что моё желание встретить просто-напросто смертоносного призрака вполне обоснованно.       Арсений развеселился, услышав про изгнание.       — И как же вы это сделаете?       — Пока выбираю, — я слегка приподнял свою записную книжку, которую читал до его прихода. Страница была открыта на списке продуктов. — М-м-м… предлагаю спиритическое удушение.       — Пикантно. Что ж, — он беспечно хлопнул в ладоши, — я в вашем распоряжении. Душите.       Я усмехнулся, да так и замер. Против моей воли из сознания начали вылетать картины, которые я клялся навсегда забыть: сцены ссор, драк, брезгливости, фантазий, позора, негатива. Арсения я видел сквозь туман, но точно знал, что он улыбается.       — О, Дмитрий, — цокал языком он. — В вас ничего святого. Столько грязи… не надейтесь искупить грехи, вам не хватит жизни. Уж поверьте мне. А что за симпатичный мальчик? Он меня не пускает…       Сердце закачало холодную кровь быстрее, но я быстро одёрнул себя. Сглотнув, через силу разлепил пересохшие губы:       — Спасибо, что показали свои слабости сразу, — я щёлкнул маленькой ручкой на цепочке и дрожащей рукой черкнул пару строк. Граф недовольно хмурился, пытаясь заглянуть в книжку с места. Я взглянул на него исподлобья: — Что-нибудь ещё?       Он склонил голову, и кресло моё двинулось назад синхронно с длинным столом и свечками. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что комната начинает вращаться, а единственным неподвижным предметом остаётся софа Арсения. Когда я долетел до дальней стены и спрыгнул на ноги, несколько свечек угрожающе полетели мне в морду. Только благодаря большой удаче я увернулся от огоньков, вмиг переставших быть таинственно-романтичными.       — Как насчёт святой воды и крестика? — крикнул я, словив очередную панику при летящем брусочке воска. — Боитесь образованных мужчин с распятием?       Смех Арсения раздался совсем рядом, хотя сам он находился в другом конце зала — на фоне происходящего я воспринял это как данность.       — Замечали ли вы, что религий много, а зло — объективный монополист? — поинтересовался он.       — Я бы поспорил.       — Не сомневаюсь.       Зал опять начал двигаться, и я спешно двинулся вместе с ним, стараясь следить за движением тяжёлых объектов: по моим быстрым расчётам, в этом обороте стол встанет вверх тормашками и плавно заскользит по диагонали. Арсений откровенно наслаждался отчаянными танцами среди вспыхнувшего пожара. Когда я затормозил рядом с перевернутой люстрой, он, игнорируя законы физики, приземлился на потолок и уселся на перевёрнутый комод.       — Вы всех постояльцев так развлекаете? — спросил я, ощущая, как конечности зудят будущими синяками и гематомами.       — Нет, только самых настырных. По правде говоря, в первый раз такое вытворяю, — прошептал он заговорщицким шёпотом. — Мне нравится! Ещё кружок?       — Нет, спаси…       Поехали вбок. Я поскользнулся и стремительно двинулся прямо на Арсения, за секунду до столкновения успев выставить руки перед собой. Теперь я стоял между ног мёртвого мужика — как же я докатился до жизни такой? Про себя я отметил, что второй графский глаз всё-таки имеется, только совсем чёрный. Не очи, а шахматная доска. Мне играть расхотелось.       — А если я попробую извиниться?       — Попробуйте, — благосклонно ответил он, разглядывая меня с интересом.       — Прошу прощения.       — Не получилось.       Я полетел обратно к люстре, и гранёные стеклышки приветственно звякнули при моём падении. Закономерная боль в затылке запаздывала, время вытянулось в спагетти. Меня перестала волновать движущаяся горящая комната, как перестало волновать и состояние моего вестибулярного аппарата. Мысли плавали в дурмане, каждой изнывающей клеточкой тела я чувствовал прикосновение тёмной материи. Нечто устанавливало свой порядок внутри меня. Словно разрешили сдаться после долгой изнурительной борьбы — паралич силы воли или смерть, я не знал, что испытываю, но было хорошо как никогда. Из-под полуопущенных ресниц я увидел Арсения, который присел на корточки подле меня.       — Видите, что вы натворили? В доме с призраками нет ничего страшного вплоть до тех пор, пока в нём не появляется человек, — заметив мои попытки ответить, он покачал головой. — Спите, экзорцист. Завтра поговорим.       Он щёлкнул пальцами, и пол (потолок?) подо мной провалился. Я падал, падал, падал… пока падал, размышлял. Отчасти он прав. Страшное, ненормальное — это человеческая оценка. Вещи сами по себе не страшные, это люди уссываются. Ни один злой особняк не сделал ничего плохо человеку, который в этот особняк не захаживал. Но Арсений за свои века так и не смог уяснить главного: человеческая натура стремится совать нос в неприятности. Как устоять перед пленительной красотой испуга? На чём строить историю, если не на проблемах, которые мы сами и организовали? Это наш особый путь развития. Способ сделать жизнь хоть чуточку стоящей.       Я, кстати, падал. Падал, падал, падал, пока не соизволил-таки упасть прямиком на нечто мягкое и в себе топящее. Открыв глаза, обнаружился в постели.       Неубедительная инсталляция кошмара. Уверенность не пошатнули ни солнечный свет, ни статика столовой, которую я бросился проверять в первую очередь. Мои избитые бока и исцарапанные руки как бы тонко намекали: «Братан, без вариантов». Я рассматривал вероятность умелого розыгрыша с таким же вниманием, с каким предполагал наличие неизвестных науке трансфигураций. Если это иллюзия — очень круто. Если это правда — тоже зашибись. Только бы без насилия и американских горок в следующий раз, а так ничё, концептуальненько.       С этого началось наше сожительство. Когда мой ненаблядный растворялся, вокруг создавался праздник жизни: громыхали, скрипели, топали, смеялись. Правда, чё бы не поржать, если такая развлекуха приехала? Я ведь нечистым силам ненадолго клининг подогнал: пока ребят гоняла по цоколю убогая подражательница куклы Аннабель, успевал находить и уничтожать тайники, алтари и пентаграммы в подвалах. Иногда, больше для эффектности, пшикал раствором ладана из пульверизатора — да, детка, я свято опасен. Умандившись за рабочий день, группа вежливо прощалась со мной и отправлялась отсыпаться в деревню. Я же оставался на ночную аудиенцию в аду.       Около полуночи ласковая химера вытекала из щелей чёрной вязкостью, где бы я ни находился. Она тщательно обследовала меня, обвиваясь вокруг змеёй, и только удостоверившись в неизвестных мне аспектах, стекала и превращалась в Арсения. С каждой встречей он становился всё красивее — я уж было струхнул, что он из меня энергию высасывает, как Дракула. Потом парочка исследований доказали, что я просто привык к нему и начал приглядываться. Странно, учитывая, какой страх он в меня вселял. Или не очень странно — речь ведь о чувствах. Больше него я боялся только резкой тишины в особняке. Она случалась нечасто, но пронимала до костей — хуже ситуации, когда перед тобой враг, ситуация, когда потерял его из виду. Арсений тоже пугал неоднозначностью. Работалось бы легче, если бы он являлся абсолютным злом во плоти, но там, внутри, скрывалось куда большее.       Он комфортно чувствовал себя, когда рылся в моих мыслях, кутался в мои светлые воспоминания и набирался сил из отрицательных эмоций. Без его паразитирования в башке становилось одиноко и пусто. Это не комплимент, это физическое ощущение: если я кричал внутри себя: «Ау!», то получал пятикратное эхо. Нездоровое желание, чтобы он заполнил меня изнутри, как в первую ночь знакомства, заставляло меня общаться с ним всё теснее, несмотря на явную угрозу жизни. Звучит эротично. По факту стрёмно.       Но и Арс нередко от меня страдал. Мне уже встречались типы, которые читали мысли и угадывали загаданные цифры. Их главный недостаток — они читали только то, что подумано читабельно. Я же практиковался в умении отвечать быстро и не задумываясь, если вопрос слишком личный, а остальное выставлял в открытый доступ, обесценивая старания Арсения напугать меня излишними биографическими познаниями. Ещё Арсения раздражала регистрация его характеристики. Для плодотворной работы и чтобы поизмываться, я по пунктам разбирал графские достоинства и недостатки. Для минусов выделил пять перспективных листов, для плюсов оставил место на полях:

Арсений Геевич

      — Не имеет возможности выйти за пределы отстойника;       — Не интегрирован в общество;       — Шило в заднице;       — Ради своего комфорта вынужден ублажать любителей экстрима разного рода звукопредставлениями вроде громыхающих цепей;       — Путает актёрство с бравадой.       + Красив, чёрт;       + Я. Х. Е.       Арсений не понимал, что за «Я. Х. Е.», и злился. Но, поскольку я записал аббревиатуру в плюс, ругаться не мог — иначе бы добавились два минуса (тупорылость и вспыльчивость), а это катастрофа. Так я узнал, что могу безнаказанно бесючить гражданина потустороннего мира, прибегая к простым ребусам.       Клининг привёл дом в порядок, многие невидимые фокусы пропали: двери не скрипели, ведь их хорошо смазали или вовсе убрали. Кое-где положили звукопоглощающую плитку, и топать стало бесполезно. Громыхающая лёгкая посуда сменилась чугунной. Остался Арсений. Арсений орал, что всё не по фен-шую — прекрасная музыка для моих ушей.       — Это мой дом! — кричал он, заставляя предметы декора угрожающе левитировать вокруг него.       — По документам это дом государства, — невозмутимо отвечал я, выжимая тряпку. Я закатал рукава, но вода всё равно брызгала на рубашку, когда я вымывал демоническое граффити в коридоре. — Что тебе не нравится? Тебя самого достали эти побрякушки.       — Они единственная защита!       — От чего? — резко обернулся я.       Арсений поджал дрожащие губы:       — От людей.       Я отложил моющие средства и сцепил руки в замок.       — Арсений, почему тебе обязательно нужно оставаться в этом особняке? Ты его ненавидишь, я знаю. Возможно, я могу помочь, только скажи, в чём проблема.       Началась дуэль взглядов: я серьёзно глядел на него, он обидчиво глядел на меня. Искра, буря, а затем он растворился, и вингардиум левиоса перестало действовать на вазочки с цветами — они попадали, разбиваясь вдребезги. Я смахнул воду с лица. Прикольно он уходил от серьёзных разговоров. Мне бы так.       Одним томным вечером как снег на голову свалился Антон — стук футбольной кричалки по парадке, который мы давно приняли за условный, показался ожившим ночным кошмаром. Улица рыдала в три ручья, он промок до последней нитки и стучал зубами. Когда двери открылись, остолбенел на секунду, а затем истерически заржал, хватаясь за колени руками.       — П-прости. Прости п-пожалуйста. М-мне п-позвонил к-какой-то манерный тип и с-сказал, что ты т-типа п-подох, — выдавил он и снова рассмеялся.       Арсений, тебе пизда. Я завёл Антона внутрь и крепко-крепко обнял. После некоторых заминок отвёл в спальню — зону неприкосновенности для графинь и остальных противных нечистот. Пока заваривал чай и искал полотенце, сердце предательски скакало от радости. Я так давно не видел свою Картошку, до того соскучился, что мигом забыл про конченных графов, перемещающиеся пространства, убийства и прочие повседневные хлопоты жизни. На работе я блокировал любые тревоги о домашних, чтобы обезопасить их, и сейчас чувствовал неимоверное облегчение. Антоха с любопытством рассматривал старинную комнату, накрывшись стыренным с постели одеялом.       — Ничё так в обители зла, уютно!       Я усмехнулся.       — До поры до времени, — я помешал ложкой чай, хотя сахара не клал. — Тут правда небезопасно. Тип, который тебе звонил, умер столетие назад. В его понимании моя смерть — вершина приколов.       Антон присвистнул.       — Ну, сделаем скидку на возраст.       Мы посмеялись. Вскоре носогубный треугольник Антона перестал синеть, сам он подуспокоился. На допросы про дела домашние отвечал односложно. Я не давил. А надо было.       Он отставил пустую кружку и неожиданно взял мою ладонь в свои лапы.       — Давно я так не обсирался, — тихо произнёс он. — Поз, давай уедем, а? Фиг с ними, с деньгами.       Несмотря на то, что Антон сознательно держал дистанцию от любого дела, он успел нахвататься материала для анекдотов на годы вперёд. Как мой помощник и ближайший человек он всегда оказывался под прицелом: его похищали, держали в заложниках, пытали, вычёркивали из моего завещания. И это только зрелый возраст — когда мне только-только стукнуло двенадцать, я нашёл его, маленького, в старой заброшке, где часто тусил с одноклассниками после уроков. Мы не знали ни его настоящего имени, ни даты рождения, ничего. Иногда вспыхивали фрагменты прошлого, но, честно говоря, лучше бы не вспыхивали: мало того, что воспоминания оказывались больными, так и сам процесс принятия особого удовольствия не доставлял. Стойкий оловянный солдатик. Как, выкупая такой расклад, он не разучился улыбаться — ума не приложу.       — Я проведу профилактику. Больше такого не повторится, — обнадёжил я, накрывая его ладонь своей.       Он вдруг ухмыльнулся. Эта графская ухмылка. Ни с чем не сравнимая, особенно с антоновской мимикой, чужеродная на светлом лице ухмылка дьявола. Конечно. Мог бы и догадаться. Чё теперь, разрабатывать систему, по которой можно отличать неповторимый человеческий оригинал от жалкой привиденческой пародии? Ок. Займусь этим, если выдастся свободная минутка.       Толика облегчения от того, что Антона здесь нет, омрачалась толикой огорчения от того, что Антона здесь нет. А ведь он почти меня убедил. Теперь я склонялся к мысли, что Арсений либо плод моего воображения, либо действительно полтергейст. Дело не в том, что человек не может провернуть такую иллюзию; дело в том, что если человек способен на такую иллюзию, то он не будет разбазаривать свои способности на отшибе сраной деревни, чтобы поразить одного туриста. Так или иначе, я произнёс:       — Знаешь, малыш, нам пора поговорить…       — Только не здесь. Давай уедем. Хотя бы разочек послушайся меня, — взмолился Антон-Арсений, не заметив ласкательно-уменьшительного, которого я никогда раньше не использовал. А ему шло.       Кому? Не знаю. Обоим.       — Я всегда его слушался, — сглотнул я. — Только в этот раз сплоховал.       Антон-Арсений замер, прищурился и блеснул глазами:       — Догадался.       — Разумеется, — я не обижался лишь по той причине, что мне открылась уникальная возможность посмотреть на Арсения снисходительно. Сегодня мой вечер. — Но попытка хорошая. Прямо актёрская. Ты не играл в театре?       — Родителям стоило отдать меня туда. Хобби ребёнку надо подбирать по его недостаткам, а не способностям. Агрессивного в спорт, врущего — в театр. Чего ты хихикаешь?       — Ты говоришь умные вещи, но всё ещё выглядишь как Тоха. И вообще, откуда ты столько про него знаешь?       Антон-Арсений невинно пожал плечами:       — Мы общались.       — Общались?       — Я приходил к нему во снах. О, у него удивительные сны, я столько всего узнал! — с непритворным восторгом произнёс Антон-Арсений, широко раскрывая глаза. — Ты там тоже был. Гораздо красивее, чем в жизни. А ещё молчишь и не гундосишь — мечта!       — И… как он к тебе относится?       — Хорошо, ведь я говорю ему, что опекаю тебя от злых духов.       — Да? Что-то не видно.       — Я слышу ревность.       — Нет.       — Теперь точно слышу. Острый звук, я могу пощупать его пальцами, — Антон-Арсений сделал вид, что поймал что-то в воздухе, а потом порезался. Я закатил глаза. — У вас странные отношения.       — Вот удивил.       — Ты хоть сам знаешь, чего от него хочешь?       «О чём он?» — удивлённо подумал я, но сохранил бесстрастное молчание. Наверное, именно это меня и выдало. Антон-Арсений подвинулся вплотную и прошептал на ухо:       — Могу показать.       Вопреки всему я не ослаблял Арсения своей праведной деятельностью, а, наоборот, усилял и развивал его способности. Когда бы ещё он смог выгулять свою сучность в дрёмы и примерить чужую личность? Мне явно за это не заплатят. Но я уже вошёл во вкус. В перерывах между боями на ножах и колах мы часто разговаривали по душам. Темы разные, животрепещущие — те темы, на которые могут разговаривать два человека из разных эпох: об изобретении наггетсов, к примеру. Арсений был осведомлён о всём происходящем в мире, активно интересовался живыми людьми, поэтому я редко слышал от него архаизмы или непопулярные мнения. Ему нравилось слушать о моих похождениях, а мне нравилось рассказывать истории в стиле «Скуби-Ду» — с интригой и обязательным разоблачением в конце. Но, несмотря на нашу семейную идиллию, он старался выгнать меня, измывался и бесновался, когда я шарился в доме. Оставалось задать главный вопрос.       — Арс, почему ты здесь?       На перекошенное лицо Антон-Арсений мигом вернул маску беспечности и одарил меня холодной улыбкой, которой я прежде не мог даже вообразить на лице Картошки:       — У призраков обязательно должна быть печальная незаконченная история?       Я покачал головой:       — У мужчины, умершего так рано, нет печальной истории? — он отвёл глаза. — Пугать деревенщину явно не прихоть, а обязанность.       Тень от огня прыгала по родному лицу — нет, надо хотя бы созвониться, это невозможно. Он почесал нос, затем поморщил его. Пару раз вздохнул и начал свой рассказ:       — Мы с моим близким другом были слишком близки для того, чтобы это воспринимали нормально, — начал он, и я подбадривающие кивнул. — И однажды… однажды наш хороший знакомый вынес предположение, что через столетие эта проблема будет менее проблемной. Тогда мы задумались о том, как продлить нашу жизнь. Я всегда чувствовал себя немного вне контекста, но остальные говорили, что я просто зазнаюсь. Спустя время я нашёл способ перепрыгнуть свою эпоху. Небольшой трюк физики и химии помог бы нам обоим переместиться чуть дальше по временной ветке. Это было достаточно романтично, чтобы он согласился, и достаточно безумно, чтобы посчитать идею шуткой.       Антон-Арсений сделал паузу, чтобы прокашляться. Но зачем потусторонним силам кашлять? Я спокойно переждал приступ искусственной астмы.       — Результат ты видишь. Его нет. Не знаю, что пошло не так, но я здесь. А его нет. Первое время я искал его по всему миру, как демон Татьяну, а потом смирился.       Он не стал договаривать, и тогда мне пришлось догадываться самому.       — Информация о трюке запрятана в этом особняке? — спросил я, и получил кивок. — По понятным причинам ты стараешься оберегать её от людей, и уничтожил бы, если бы мог, — снова кивок. — Почему не попросил кого-то другого?       — Тайна на двоих не тайна. Если однажды ты найдёшь эту информацию, мне придётся тебя убить, — он выразительно глянул на меня. — А я не убийца. Кто угодно, но не убийца. Замкнутый круг.       — Как насчёт того, чтобы уничтожить особняк?       — Мудрая мысль. Как только меня посетит миллиардер, способный без объяснения причин оплатить снос исторического памятника или хотя бы поверить на слово, я тебе напишу.       — Такая… приземлённая проблема.       — Все мы несём свой крест, — улыбнулся Антон-Арсений, а потом взял мой подбородок и цокнул языком. — Даже не думай.       Я неохотно приподнял веки. Когда он меня касался, я начинал слабеть и терять рассудок — опять же, звучит романтичнее, чем есть на самом деле.       — Почему? Я, пожив вдоволь, приеду сюда, уничтожу информацию и убью себя. Ты будешь свободен и не при делах.       — Димка.       — А у нас теперь такие отношения? — я не сдержал улыбки. — Я уверен, что моя смерть будет зависеть исключительно от моего решения. Я могу умереть с пользой. Разумеется, ради тебя я не буду душиться в расцвете сил. Но наступит момент, когда Антон будет называть меня «невменяемым дедом» по объективным причинам, а не потому что я запретил выходить без шапки в минус тридцать. И тогда я приеду. Неужели я первый человек за столетие, который это предлагает вам, Арсений Сергеевич?       — Первый, кому я это позволяю, Дмитрий Темурович.       Он резко приблизился к моим губам. Я слегка отстранился.       — Мне стрёмно сосаться, когда ты в его образе.       Арсений оголил свою личность лишь наполовину, с правой стороны оставшись Антоном, и поймал меня прежде, чем я успел сказать что-либо ещё. Мёртвый поцелуй ничем не отличался от живого, но я медленно ускользал с иглы здравого разума, утекал в лазурный штиль и растворялся на дне. К моему стыду, мне нравилось закрывать то один глаз, то второй, чтобы видеть двух разных людей. Я не хотел размышлять о причинах своих желаний, потому что знал: ответ будет тяжёлым. Когда он с причмокиванием отстранился и повернул мою голову за подбородок, чтобы удостовериться в блаженной невменяемости, лицо Антона полностью растворилось.       Арсений улыбнулся и сверкнул здоровым глазом:       — Враньё.       Он плавно вошёл в меня густым тёмным дымом, приподнял над креслом и парализовал, перекрывая краники дыхания. Я ненавидел высоту и отсутствие опоры под ногами, но в тот момент меня мало волновали собственные заморочки. Хотелось простого человеческого, чтобы тьма заполнила все пробелы, где когда-то при моём рождении предполагался свет. Так хорошо, так хорошо, ощущать, как инородное зло обволакивает нутро и облегает снаружи, трётся о все чувствительные точки разом, заставляет задыхаться. Я никогда не был счастливым, но иногда мне доводилось сильно злиться или сильно возбуждаться, и вот тогда я наконец понимал, что действительно живу. Сейчас я и злился, и возбуждался — представить невозможно, что со мной творилось. «Любовь любовью, Арсений, но я сверху» — отчаянно подумал я, и Арс залился звонким смехом в районе грудной клетки. Аккуратно поставил обратно, вернулся в человеческое обличье и присел на постель, с усмешкой наблюдая за техно-дэнсом моих дрожащих ног.       — Я тебе не мотель, чтобы в меня заезжать, когда хочется, — прохрипел я, падая перед ним на колени.       — Это вендетта, — спокойно произнёс он. — Ты мой дом рушишь.       — Он не твой, — языком я провёл по бледной ладони Арса, заставляя его вздрогнуть. Этот великовозрастной девственник сколько угодно мог понтоваться тёмной мощью приобретённых им способностей, но всё же он бывший человек, а у человека всегда есть слабости.       — Вот поэтому я стараюсь тебя заткнуть, — прошептал он.       Я усмехнулся и обхватил пальцы губами.       …Прошло несколько дней, прежде чем ложь ударила меня промеж лопаток — историю про друга он выдумал. На то указывало множество несоответствий и сюжетных дыр. Осознав истину, я по мановению волшебной палочки перестал радостно тявкать и истекать слюной перед графским появлением. Это не радовало. Мне по душе приходилась эта наркозависимость. Я не часто позволял себе терять контроль и становиться ведомым, потому что постоянно казалось, что остальные делают всё неправильно, а тут Арсений, его неправильно — закон жанра, можно расслабиться. Словом, не желал я вновь встречаться со свободой. Не знал, что с ней делать. Однако обида прокралась и въелась в сердце голодной собакой. А он всем так трындел? Поэтому деревенские стремались говорить подробности? Обернул легенду в фантик исключительности и радуется? Я забыл проанализировать его поведение, подождать и спросить напрямую. Нет, мне просто хотелось орать, копать землю и ломать кости. Необязательно в этой последовательности, но априори с перерывом на обед.       Когда Его Бесючество вновь появилось на ночном горизонте, я сел за расстроенный ситуацией рояль и ударил по клавишам так, что они громко простонали от боли. Теряя ноту в грубой мелодии, я с лёгкостью заменял её на оглушительный музыкальный вопль. Арсений, не будь дураком, молчал. Лёг на рояль носом ко мне, пытаясь заглянуть в глаза и душу, но я не поднимал глаз, а внутри себя гонял лишь порядок нот.       — Иногда я забываю, что ты умнее, чем надо, — наконец изрёк он. Я молча ускорил темп. — Теперь ты, наверное, захочешь уехать?       Арсений подпрыгнул, потому что старый рояль крикнул: «Пощадите». Оглянувшись, он подозрительно прищурился. Особняк шатался, как японский квартал в цунами, люстра звенела кристалликами. Я нашёл ритм, который меня устраивал, и гнал вперёд, охваченный чувством бесконтрольного гнева.       — Димка…       Из щелей на деревянном полу хлынула вода. Арсений подвинулся к краю, чтобы заметить, как ножки музыкального инструмента начинают исчезать в жидкости, а где-то в центре зала зарождается шторм. Метровая волна ударила по ноге Арсения, и тот шикнул.       — А если я попробую извиниться? — тревожно улыбнулся он.       Музыка слилась с шумом волн, поднимающихся всё выше и выше, до потолка, пока те не начали опускаться вперёд под собственной тяжестью. Арсений растворился. Я продолжал играть.

***

      Прохладное утро чирикало за пустым пыльным особняком. Антон тихонечко открыл двери, и солнечный свет невоспитанно прыгнул вперёд него. Колотящееся сердце перебивало всякую мысль. Он прислушивался к молчанию, делая шаг за шагом, и молчание поглощало трение грубых подошв, размеренное дыхание, сглатывание слюны. Арсений давно предупреждал об опасности. Но между тем, чтобы доверять словам навязчивого Морфея, и тем, чтобы слушаться наказа человека, с которым вы прошли Афган, Антон раз за разом выбирал второе. Однако недавно Арсений пропал с радаров, а Дима не ответил на кодовое, и вообще, может Антон хоть раз побунтовать против стариков?       Спустя пять пустых комнат он дошёл до столовой, которая ему часто снилась в кошмарах: из неё в коридор вытекала большая лужа, а в ней сходились и расходились омерзительные алые реки. Увидев их, Антон широко раскрыл глаза и побежал внутрь, громко хлюпая по воде. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы признать в лежащем на полу шмотье Диму, подскочить и перевернуть его. Небольшой осмотр — дышит. Тогда Антон попробовал влепить ему пощечину: и разбудить, и выразить отношение к ситуации. Дима кашлянул, резко перевернулся и самостоятельно избавился от накопившейся воды в лёгких, с удивлением озираясь по сторонам.

***

      Почему в пустых особняках происходит вся ересь? Злость очень любит пустоты.       Я жив?       — Ты сука, — ругнулся Антон, доставая медицинский набор. Я переложил голову ему на ноги. — Что у тебя с глазом?       — Мне…нехорошо.       По звуку я определил, что Антон всплескивает руками.       — Да ты что, блять!       Я слабо улыбнулся и прикоснулся губами к его коленке. Антон явно смутился.       Диме бы это понравилось.