Полёт

Бакуго Кацуки уже больше месяца ел, курил, спал, кололся и снова спал в этом блёклом, грязном городе, в который его занесло непонятно каким ветром. Он снимал тесную комнату в коммуналке возле вокзала и платил за это пару сотен иен в месяц. Уже в первую ночь, докуривая третий косяк, Бакуго понял, чем обуславливалась низкая цена квартиры: бесчисленное количество раз за день монотонный голос громкоговорителя объявлял о прибытии и отправлении поездов, все они, как черные тараканы, застанные врасплох внезапно включившимся светом, расползались от перрона в разные стороны, спеша найти укрытие от смога и копоти, пропитывающих местный воздух. Люди в вагонах, такие же мрачные и одинаково серые, слегка покачивались в такт хода состава, они покорно ждали будущего, пока, понурив головы, со свистом уносились прочь из этого города. Шум вокзала, крики прохожих и бесконечная, зыбкая тряска, в которую погружались соседние здания всякий раз, когда ветхие локомотивы отбивали рельсы, прибывая на перрон — мириться с этим Бакуго было относительно просто. Куда тяжелее было выносить одиночество, которое в обшарпанных стенах носило чертовски мрачный характер. В один субботний вечер, когда жажда человеческого тепла и тела переросла в невыносимое, навязчивое желание, нисколько не заглушаемое опьянением от уколов, Кацуки дрожащими руками пролистывал профили мальчиков по вызову. Его красные, впалые глаза запецились за смазливую разноцветную мордашку на экране. Возраст: 19, пол: мужской, предпочитаемый пол клиента: не важно, рост: 176 сантиметров. Для Бакуго может и высоковато, но анкета парня так сильно выделялась на фоне остальных, что Кацуки тут же открыл встроенный на сайте чат. Он написал только адрес, сразу отбросив конфетно-букетный период, и получил ответ уже через пару минут. «5000 час, 7000 сутки. Неделя — 10000, месяц — 20000». «Это шутка? — подумал Бакуго и растянул обветренные, сухие губы в ехидной улыбке. — Высокомерием так и прёт». Он уже предвкушал, как укрощает смазливого и заносчивого проститута прямо здесь, в центре этой самой скупо обставленной комнаты, пока за окном оглущающе грохочут прибывающие и убывающие поезда. Мозолистые пальцы резво застучали по экрану, пока рот продолжал кривиться в ухмылке. «Если захочу неделю, будет бесплатный тест-драйв?». «Решим на месте. Буду через час». Бакуго закрыл диалог и, откинув телефон в сторону, оглядел комнату. Она была небольшой, и при желании за очень малую сумму в ней можно было сделать неплохой ремонт, однако Кацуки никогда не чувствовал в этом необходимости. Вся обстановка комнаты: темно-голубые стены с редкими кусками обоев, хлипкий деревянный стол у окна, покрытый слоем пыли, бесхозно лежащий на полу ноутбук, старый диван и тонкий, флисовый плед на нём, — точно соответствовала душевному состоянию владельца и идеально подходила для того, чем он здесь привык заниматься. Сначала таблетки, потом, спустя неделю, кокаин, неприятно обплепляющий слизистую носа, сейчас же от обезумевшего, летящего в пропасть внешнего мира спасал только героин — по итогу, больше месяца Бакуго бесцельно уничтожал все, что осталось от него прежнего. Парень по вызову опоздал на тридцать минут. Зашел в двери без стука, тихо и нетвердо ступая на потертый, выцветший ковер. В пыльном сумраке, окутавшем комнату, не было видно его лица, и только когда он присел на разложенный диван возле Кацуки, тот наконец смог окинуть его оценивающим взглядом. Коротко стриженные двухцветные волосы с прямым пробором посередине, огромный шрам почти во все бледное лицо, острый подбородок, решительный взгляд, требующий подчинения, будто это он здесь чертов клиент, а Бакуго — обслуживающий персонал. Неебически, приторно красив и так же приторно заносчив в своем уверенном спокойствии. Он не подходил неопрятной комнате и ещё более неопрятному Бакуго; его накрахмаленная белая футболка с черным воротом, плотно облегающим шею, и темные брюки инородно разбавляли пресную обстановку коммуналки. Кацуки до скрипа зубов хотелось вмазать ему по морде. Раскрошить и уничтожить любое проявление красоты, стереть образ паиньки с самодовольного, равнодушного лица, которое сейчас в ожидании уставилось на замершего Бакуго. — Тут грязно, — решился сделать замечание гость, и его ровный безучастный голос потонул в скрежущем шуме за окном. — А ты и не принцесса, чтобы было как-то иначе. Холодный воздух неприятно прошелся по ногам, когда за окном надрывно засвистел протяжный осенний ветер. Бакуго встал и подошёл к небольшой спортивной сумке, стоящей у некогда голубой стены. — Я хочу тест-драйв прямо сейчас, а потом либо неделю, либо месяц. Каковы твои условия? Парень на диване сверлил его спину невозмутимым, серьезным взглядом; даже отвернувшись и копаясь в переполненных карманах сумки, Кацуки чувствовал на себе эти яркие, бирюзово-серые глаза. — Я прихожу в течение оплаченного срока в любое указанное тобой время не более, чем на трое суток. Ты платишь мне после каждого раза. Ты моешься перед каждым моим приходом. Презервативы и прочее за твой счёт. Накопления Кацуки насчитывали около пятидесяти тысяч иен — все, что осталось от предыдущей жизни с обычной работой и мирскими заботами. Сейчас он был в другой реальности, где деньги не имеют никакого иного смысла, кроме как доставлять их владельцу грязное удовольствие. Он был готов тратиться на все, что хотя бы ненадолго сможет продлить его головокружительное ощущение полёта. — Сколько стоит тебя попробовать? — поворачиваясь, спросил Бакуго и вульгарно облизнул губы. — Если собираешься брать неделю, то три тысячи иен, — парень почему-то напряжённо сглотнул, и Бакуго понял, что ещё ни разу перед ним не маячила перспектива быть купленным на такие долгие сроки. — А если на месяц? — Тысяча. В Кацуки неожиданно сильно взыграл азарт. Насколько этой неженки хватит? Сколько он сможет делить с Бакуго безумие клокочущего, взрывного и дикого мира за окном и как долго он сможет цепляться за своё жалкое подобие нормальной жизни, прежде чем шагнет в пропасть, куда уже несколько недель подряд летел сам Кацуки? Он вверил купюру с единицей и тремя нулями в худые, будто фарфоровые руки разноглазого парня и с удовольствием словил смущение на его идеальном, отутюженном лице. — Вмазываться будешь, двумордый? У меня есть уже разведённый. — Он снова отошел к мешковатой сумке, но, заметив удивление на смазливом личике, повернулся, неловко уточняя: — Ну, типа колоться. — Я знаю, что это такое. — Замешательство спало с его лица, возможно, его унес с собой очередной железнодорожный состав, который только что с визгом отчалил с пути. — Это значит «да»? В окно нагло влетел новый порыв ветра, он тихо зашелестел отклеивающимися обоями и пропал где-то во вздыбившихся светлых волосах Кацуки. — Я бросил, — равнодушно ответил парень, наблюдая, как колючие пряди собеседника качаются под холодными потоками воздуха. — Тогда снова начнёшь, — раздраженно ответил ему Бакуго и резко рванул к дивану. Под весом второго тела тот жалобно заскрипел, Кацуки потянул левую руку к лицу парня, бесцеремонно схватил его за подбородок и, отбрасывая дикое желание прямо сейчас избить того до полусмерти, нагнулся к его уху и зловеще прошептал: — Скоро ты сам попросишь меня об этом. После этого Кацуки требовательно толкнул двумордого в грудь и начал стягивать с себя черную майку. Раскаты шумящих поездов и рёв голосов с вокзала глушили и дезориентировали парня, он распластался на мятом покрывале болотного оттенка, не смея отвести завороженного взгляда с хищной сосредоточенности, закравшейся в глаза Бакуго. Сейчас он был подобен свирепому, исхудавшему от голода зверю, нацелившемуся на ничего не подозревающего ягнёнка. В голове парня промелькнула мысль, что если бы весь свой запал и нечеловеческую энергию Кацуки тратил на что-то, отличное от запрещённых веществ, он бы непременно добился успехов в любом начинании. Ведь даже в таком тонком деле, как самоуничтожение, Бакуго явно преуспел: всклоченные, бесформенно торчащие в разные стороны волосы, лиловые мешки под глазами, рубцы на синюшных сгибах локтей и сухие, бесцветные губы выдавали в нем обезумевшего и потерявшего надежду на спасение заядлого наркомана со стажем. Отброшенная на пол майка открыла взору поджарое, некогда определенно спортивное тело с синяками у бедер, и юноша нервно сглотнул, начиная неловко раздеваться. — Косяк-то хоть будешь? У меня отборная, у хорошего знакомого беру. Низкий, вкрадчивый бас затуманивал рассудок. Парень, пытаясь отдышаться, смотрел на Бакуго с недоверием, и все же сил сопротивляться больному энтузиазму клиента не нашлось. Тот уже сходил до стола, что-то взял из нижнего ящика, вернулся к дивану и теперь смотрел на него сверху вниз, выжидающе протягивая руку с небольшим газетным свертком. — Затянись поглубже, двумордый. В другой его руке чиркнула зажигалка, и юноша тянулся к её неясному, пляшущему свету, как к единственной надежде на спасение от хаоса вокруг. — Глубже. Дым саднил гортань, и парень закашлялся. Бакуго с силой похлопал его по спине и разочарованно протянул куда-то в пустоту: — Гребанная неженка. Затем он сам сделал пару глубоких, долгих затяжек и снова протянул косяк парню, у которого уже немного начинало плыть в глазах. — А теперь нормально, иначе я разозлюсь. Полёт начался через десять минут. Все время до этого Бакуго ожесточенно надрачивал через трусы растерянному парню, в нетерпении заглядывая тому в глаза, желая увидеть знакомую окрыляющую легкость, которую он мог замечать у себя каждый день, если бы в тесной коммуналке висело хоть одно зеркало. Когда, наконец, Кацуки заметил, что усталые веки юноши стали слабо подрагивать, а сам он слегка приоткрыл свой идеальный рот в немом наслаждении, то тут же начал плавно спускаться ниже, внимательно изучая чужую реакцию. Парень тихо застонал, и Бакуго снова едва сдержался, чтобы не выбить из него прямо здесь и сейчас все томные вздохи, что еще удерживал внутри себя двумордый. — Хочешь же? Я ведь вижу. Бакуго прильнул губами к ослепляюще белым трусам парня и придавил ртом его вставший член. Парень зашевелился: он запрокинул голову, его волосы смешались на лице в бело-красную массу, а руки с надрывом сжимали постель. — Тогда вмажься. Вмажься вместе со мной. Кацуки нестерпимо сильно хотел видеть, как кто-то в этой ебанной комнате, помимо него самого, будет уродовать и разрушать свою жизнь. — Я… — Бросил, знаю, — ухмыляясь, перебил его Бакуго. — Бывших в этом деле не бывает, ты же знаешь, да? Он прошелся влажным, шершавым языком снизу вверх по всему шву на белье парня и остановился, замерев у его живота. — Шприцы стерильны. У тебя с твоей профессией больше вероятности подцепить гонорею или сифилис, чем, блять, заражение крови, идиот! Бакуго уловил в чужих затуманенных глазах стыдливое согласие и напоследок жадно прикусил парня в области шеи, после отстраняясь и шатко отходя куда-то в сторону. — Спускайся на пол. В его руках в свете уличных фонарей украдкой блеснула игла и тут же пропала вместе с последней невесомой нитью, что связывала эту комнату с внешним миром. Сначала Бакуго ввел прозрачную инъекцию гостью, как и полагается вежливому, учтивому хозяину, потом себе уже другим шприцом, выполнив перед этим пару махинаций, которые так и не смог разглядеть разомлевший, потерянный юноша, сидя на полу и опираясь сгорбленной спиной о холодную, грязную стену. Двигатель уже давно разогрелся и теперь протяжно гудел, топлива в нём точно хватило бы на несколько часов полёта. Неизвестно, сколько времени они так просидели на грязном ковре, наверное, чуть больше вечности, раз Бакуго совсем не мог вспомнить чужое лицо. Он жестко схватил парня за путанные, небрежно липшие к вискам серо-красные волосы и властно приподнял его голову. Правая половина все еще оставалась скрытой за выбившимися из рук Бакуго светлыми волосами, и на возвышающегося блондина мучительно устало смотрел потухающий бирюзовый глаз, яркость цвета которого бесследно терялась на фоне уродливого, багряного шрама на пол-лица. — Недовольный клиент оставил? Ты так плох в этом? — Недовольных не было, — на выходе ответил он и начал своё погружение во тьму. Бакуго ослабил хватку и присел рядом с обмякшим телом, все еще удерживая руку на чужом лбу. — Как тебя зовут? — Тодороки Шото… — сквозь стелющуюся пелену в глазах прошептал он, окончательно теряясь в реальности. Так и проходили их встречи: Бакуго звонил на его номер, никак не записанный в контактах, он помнил только последние четыре цифры — 1101 — и этого было достаточно, чтобы безошибочно находить Тодороки в истории звонков. Шото приходил спустя час или два, в зависимости от того, на сколько баллов оценивалась пробка за окном, и зажато стоял у дверей, пока Бакуго выбирал на ноутбуке фильм. — Затянись. — После он всегда протягивал ему терпко пахнущую, скрученную в обрывок газеты смесь и грубым, уверенным голосом добавлял: — Глубже. И как бы глубоко ни затягивался Тодороки, до удушающего хлопка в легких, до полного иссушения гортани, Бакуго всегда было этого мало. Он почти нежно обвивал ладонью худое, бледное лицо, и собственнически поворачивал голову Тодороки в свою сторону, заглядывая в непокорный омут чужих и таких знакомых глаз. — Смотри в ноутбук. И Шото повиновался, он старался следить за мелькающими на экране картинками, пока Бакуго перевязывал плотным, заляпанным жгутом его напрягшиеся предплечья, но кадры никогда не складывались в его голове в целостный образ, он даже не понимал, смотрели ли они с ним разные фильмы или это был один черно-белый скучный сериал длиною в жизнь. — Расслабь руку. Шото сглотнул и жалобно уставился на тяжело дышащего Бакуго. Он перевёл взгляд на пах парня — так и есть, пока Кацуки сидел, поджав под себя ноги, тонкую ткань ношенных штанов уже оттягивал его вставший член. — Ты, блять, весь дрожишь. Я так не попаду, идиот. Тодороки лихорадочно колотило: то ли от предвкушения полёта, то ли от вида возбужденного Бакуго, терпеливо ожидающего, когда мышцы парня обмякнут в его руках. — Давай же… — Кацуки перешел на умоляющий шепот, пока его руки начинали трястись от окатившего нетерпения. — Если ты прямо сейчас не расслабишься, то я заставлю тебя это сделать. Тодороки не успел переварить услышанное, он с запозданием повернул голову в сторону испускавшего жар Кацуки и почувствовал, как тепло окутывает губы. Чувственно, вопрошающе, совсем не похоже на предыдущие поцелуи. Бакуго не кусался, не тянул изнутри его щеки своим языком, он мягко проходился влажной внутренней стороной своих губ по губам Тодороки, холодно касаясь подушечками пальцев вздувшихся под кожей вен на руках. Другой ладонью он обхватывал его бурые, растрепанные волосы с левой стороны лица, приложив к дрожащему глазу большой палец и бережно закрывая его. — Вот так, хорошо… Тодороки млел под непривычно ласковыми движениями Кацуки, в местах, где тот его касался, сладко зудели нервные окончания. За все те дни, что он проводил в этом аду, его чувства успели притупиться — боль и удовольствие потеряли свою остроту, и сейчас они, давно забытые, в странном двояком тандеме проступали через кожу вместе с капельками пота. — Мне жарко… — Я знаю. Сейчас тебе будет похуй на это. Бакуго похлопал по тонкой коже Тодороки, чтобы нить вены стала более напряженной, затем вывернул иглу скошенным срезом наружу и плавно ввел её, продолжая шептать: — Закрой глаза и считай до трех. «Три», — пронеслось у него в голове прежде, чем Кацуки нетерпеливо стянул с него запятнанную футболку. Бакуго нравилось трахать Тодороки, пока тот крючился на диване под кайфом. Нравилось впиваться пальцами в тазобедренные кости, еще не изуродованные инъекциями, как у него самого. Нравилось гладить его кожу, покусывая напряженную шею, и тут же слышать ответную реакцию на каждое своё действие — тихие, приглушенные, но такие долгие стоны срывались с зажатых губ Тодороки очень редко, и оттого желание слышать их снова и снова заставляло Бакуго ускоряться, с силой вдавливая трясущееся тело Шото в диван. Эти стоны казались Бакуго самой сладкой и тонко выверенной мелодией, которую только могли уловить его уши, привыкшие к хаотичному, гулкому рокоту за окном. Ему нравилось рушить красоту, стирать её с чистого, ангельски изящного лица. Нравилось пачкать светлые волосы серыми следами своих рук, а потом проводить ладонями по разгоряченному, покрасневшему от удовольствия лицу, и оставлять легкие, бледные синяки на ключицах. Ему нравился Тодороки Шото, с силой затянутый им в бездну и эгоистично удерживаемый там из-за собственного страха Кацуки остаться один на один с ослепляющей пустотой и холодом. За пару недель безудержного, пьяного трипа Бакуго наконец-то смог утолить своё безграничное любопытство, которое в нём породил Тодороки ещё тогда, в первый день их встречи. Глядя на чистые, гладкие руки, на кукольное лицо, будто с обложки журнала для девочек-подростков, на огненно непокорные, разноцветные глаза, Кацуки безостановочно задавался вопросом: «Сколько он протянет?». Сколько времени сможет выносить весь этот пугающе мрачный образ жизни, в котором безвозвратно угасал сам Бакуго? Ответ был сопоставим с тем удовольствием, которое вспышками порождала каждая фрикция в дрожащее, пульсирующее тело Тодороки. Прежде, чем потухнуть и обессиленно забыться, прежде, чем всё внутри него рушилось под садистическим натиском Кацуки, и прежде, чем Шото наглухо отрубался на полу, теряя всё человеческое и прекрасное, его хватало максимум на двое суток.