Как все

Он был совершенно обычный, ничего особенного. Встреть поутру на базаре у лотка со свежей рыбой или на мосту — не приметишь даже, пройдёшь мимо, погружённый в свои мысли. Память не сохранит ни черт лица — пресных, простецких даже, — ни деталей облика — совершенно невзрачного, если не сказать убогого. Юноша, каких миллионы. За такими не бегают, краснея, девы, на них не равняются украдкой старшие товарищи: «Пусть зелен, но до чего ярок!» Всё это было не про него. Даже листва на кустах, по весеннему времени блестящая, будто намасленная, привлекала больше внимания, чем этот человек. Вот только волею судьбы Ши Уду был нужен именно он и никто иной. Сын семьи Хэ был высок — и лишь это выделяло его из толпы, над которой он возвышался на добрые полголовы. Волосы, плохо ухоженные, как бывает у людей с низким достатком, спутались на концах, и молодой господин лишь усугублял их плачевное состояние, в задумчивости мусоля конец пряди. Из-под локтя его торчали несколько свитков, истрепавшихся по краю. Наверняка эти трактаты повидали уже столько рук, что строчки засаленно блестели и плыли, а некоторые места и вовсе приходилось достраивать в уме, опираясь на уже прочитанное. Ши Уду всё это было слишком знакомо: последние годы в мире смертных ему самому приходилось использовать именно такие манускрипты — денег едва хватало на еду и дрова, о новых книгах не приходилось и мечтать. Однако, судя по виду молодого учёного, как раз с едой в его доме всё было в порядке: он был крепок и широк в плечах, округлое лицо его казалось позолоченным от загара, свойственного лишь простым людям, часто трудящимся под солнцем. Невзрачные чёрные одежды, вытертые от времени, казались безукоризненно чистыми, и пояс был завязан не как попало — аккуратным узлом, словно сошедшим с картинки. Металлическая шпилька, державшая волосы в пучке на затылке, сияла в лучах полуденного солнца. Весь облик этого человека говорил не только о скудости средств, но и об аккуратности. На мгновение стало тошно. Ши Уду боролся с этим чувством уже несколько недель — с того самого момента, как нити путей на карте судеб вывели его к этому имени — единственному из миллионов, спасительному, осиянному. Ни один человек прежде не вызывал у Ши Уду подобного восторга одним лишь фактом своего существования. Годы терзаний, бесплодных поисков решения проблемы и неусыпного страха за брата — всему этому мог положить конец один-единственный человек, и Ши Уду было совершенно безразлично, как он выглядит и во что одет. И всё же он ожидал другого. Наверное, разумнее было остаться в неведении. Не спускаться в этот городишко, не спрашивать у местных о семействе Хэ. Не искать, не смотреть. Но что-то зудело внутри, тянуло и дёргало, словно неведомый человек был связан нитями судеб не только с Цинсюанем, но и с ним самим. И Ши Уду пошёл. Теперь, стоя у края улицы в одеждах простого смертного и глядя на удаляющегося юношу, он даже не мог понять, что ему дала эта встреча. Дала ли хоть что-то? Холщовая рубаха колола шею, ноги ныли в неудобных башмаках: Ши Уду, не долго думая, просто влез в свою старую одежду. Не хотелось привлекать внимание. Вот только он не ожидал, что тело успело привыкнуть к мягкости шелков и податливости сафьяна. Бедняцкие одежды казались теперь мучением. Тюрьмой, из которой он с таким трудом бежал, а теперь отчего-то решил навестить снова. Он нахмурился, прикрываясь рукавом от дорожной пыли: мимо прогрохотала повозка. Казалось бы, он увидел, что хотел. Можно уходить. Подняться на небеса, подготовить всё для ритуала. Завершить задуманное и выдохнуть уже наконец. Он увидел спасительного человека — ничего особенного, с его потерей мир не обеднеет. Пора возвращаться. Ши Уду вздохнул. Покусал губу и, тряхнув головой, двинулся следом за учёным мужем. Благо, потерять этот маяк в толпе было сложно, даже учитывая невзрачность отделки. Ши Уду и сам был не мелкого сорта, но совершенно иначе сложен: всё же их род брал начало от придворных счетоводов, сказывалась порода. Рядом с молодым господином Хэ он выглядел бы по-юношески хрупким. Однако сколь бы могучим ни было смертное тело, божественной сути ему противопоставить нечего. До чего жестока судьба... Справа заорали мужики, разгружавшие телегу с брёвнами, и человек в чёрном остановился. Взглянул на работяг, нахмурившись, тряхнул головой, будто сбрасывая завесу дум. Выпустил многострадальную прядь из рук, потёр висок, словно мыслями всё ещё пребывал далеко. Ши Уду не было никакого дела до личности молодого господина Хэ, достаточно было просто убедиться, что он существовал и в расчёты не закралась ошибка. Однако теперь он стоял как вкопанный и не мог отвести глаз от неожиданно тонкой ладони и смуглого лба. Вот он — его ключ к решению нерешаемой задачи, его чудо и панацея. Уложить в голове этот простой факт оказалось не так-то просто. По хребту пробежали мурашки, и Уду поёжился, плотнее запахивая ворот. Молодой господин Хэ оглянулся, словно не узнавал место и не мог понять, как здесь оказался. А затем, кивнув своим мыслям, развернулся на пятках и пошёл в обратную сторону. Теперь были видны и залегшие под глазами круги, и мутный отрешённый взгляд. Он выглядел одновременно поразительно живым и страшно уставшим, но впрочем, две эти вещи у простых людей всегда шли под руку. Всё это пугающе напоминало Ши Уду его самого во времена ученичества: как не смыкал глаз ночами, осмысляя прочитанное, как не хватало сна и отдыха, а последние силы уходили на то, чтобы держать в порядке одежду и жилище. Однажды он отправился на рынок за рисом, а очнулся в пролеске на горе: слишком усердно повторял трактат о балансе, и ноги сами принесли на знакомую дорожку. Домой пришлось возвращаться бегом, Цинсюань неминуемо потерял бы его, ещё, чего доброго, отправился бы искать, а сердце Ши Уду в те дни было не на месте. Он старался не давать брату лишнего повода покидать дом и возвращался с учёбы минута в минуту. Его же усердие в итоге и сыграло с ним злую шутку — потерял счёт времени за чтением, не спустился с горы вовремя и подставил Цинсюаня под удар. Запустил обратный отсчёт. Ши Уду стоял, не шевелясь, глядя, как судьбоносный человек подходит всё ближе. Тонкий прямой нос, неожиданно изящный для простолюдина, высокие скулы, глупые округлые щёки. Самый драгоценный человек. Лишь он один может помочь душе Уду наконец-то обрести мир, а душе Цинсюаня — безопасность. Каких богов благодарить за то, что он есть?! Точно не Верхние Небеса: узнай Владыка Шэньу о планах Повелителя Вод, изгонит в тот же миг, и хорошо, если не наградит кангой. Нет, единственный бог, которого следовало благодарить, — он сам. Он нашёл решение задачи, пусть на это и ушло много лет. Они поравнялись, широкое плечо под вытертым сукном мазнуло по плечу оцепеневшего Уду. — Прошу прощения, — сказал человек, едва скользнув по нему взглядом, и двинулся дальше ровным широким шагом, не зная, что в этот момент Ши Уду готов был простить ему что угодно. Но вот на ответную любезность рассчитывать не приходилось. Широкая спина почти скрылась за поворотом, когда он отмер и поспешил следом. У старшего сына семьи Хэ была твёрдая походка. Деревянные башмаки отбивали по натоптанной дороге сухой ритм, будто ленивое сердце. Этот звук едва не погружал Ши Уду в транс. Длинные волосы, похожие на тусклый чёрный ручей, разделяли широкую спину пополам. Человек выглядел сильным. Мощным даже. На мгновение закралась мысль: что, если этот — устоит? Если выживет под натиском Пустослова? Молодой господин Хэ, крепкий, возмутительно здоровый на вид, казался отлитым из чугуна. Такие не падают жертвой пустых страхов и беспочвенных наговоров. Такие пробивают стены, словно таран. Не окажется ли его жертва на поверку плотоядным гулем? С другой стороны, пусть так. Если учёному Хэ удастся одолеть Пустослова, тем лучше для него. Он проживёт удачную, счастливую жизнь, как и написано в судьбе Цинсюаня. Что до вознесения… Он ещё раз окинул взглядом фигуру перед собой, блёклые одежды, широкие плечи, уверенные шаги. Свитки под мышкой, педантично завязанный пояс. Наверняка скрупулёзности этого юноши можно только позавидовать. Он умён, внимателен к деталям. В городе говорят, он готовится сдавать кэцзюй. Этот юный муж грезит о службе в ямыне, и ему прочат блестящую карьеру. Более того, в его судьбе прописано вознесение. А талантливые чиновники не становятся ни богами стихий, ни богами войны, это всем известно. Ши Уду поморщился. На Небесах уже есть один бог-крючкотвор, можно обойтись и без второго. Прости, Совершенная Владычица, ещё какое-то время тебе придётся справляться в одиночку. Даже вознесись Цинсюань, с его характером ему прямая дорога в повелители стихии. Неважно, какой — это будет кстати, их нынче нехватка. Квартал мастеров сменился на торговый квартал, по бокам от дороги выросли лавки с тканями и безделушками. Ши Уду непонимающе нахмурился, но тут его человек свернул в неприметный переулок, а оттуда — на задний двор. Здесь были свалены доски и бочки, какие-то корзины и другой хлам. В нескольких чжанах впереди о чём-то горячо спорили пара молодых мужчин и девушка, совсем юная: в волосах её, собранных в небрежную косу, не было видно ни шпильки, ни гребня. Молодой учёный прибавил шагу. — Да будет тебе упрямиться, Тянь-Тянь, идём. Будет славно, вот увидишь, — со смехом сказал круглолицый коренастый парень в богато расшитых алых одеждах и ухватил девицу за запястье. — А я сказала, не пойду! — топнула ножкой та и попыталась высвободить руку, но докучливый ухажёр лишь усмехнулся шире, обнажая прореху между передними зубами, и дёрнул девицу на себя, прижимая второй рукой. — Пусти, а то закричу. — Да и кричи себе, — хохотнул второй парень, высокий и худой, точно бамбук. Он опустил ладонь на выпуклый девичий зад под вылинявшей зелёной юбкой и с наслаждением помял. — Хозяйке твоей дела никакого нет, а больше сюда не ходит никто. — Пусти! — звонко вскрикнула девушка, дёргаясь между двух тел, и попыталась врезать коренастому кулаком, но тот перехватил тонкое запястье. — Ишь, гордая какая! А ты какое право имеешь мне отказывать, птенчик? Счастье твоё, что я сердцем слаб на такие пухлые губки, как твои. Ну же, не упрямься, идём со мной, а уж я тебя отблагодарю, — он загоготал, наклоняясь к девице ближе. Ши Уду успел отрешённо подумать, насколько отвратительно всё же находиться в мире смертных на низших ступенях, тем более если ты — женщина. А вот его человек думать был явно не настроен. Зато делать — очень даже. Свитки с глухим стуком посыпались на землю, а следом за ними разлетелись в стороны деревянные башмаки. Один отскочил к стене, звонко об неё ударившись, но молодой господин Хэ не заметил потери. Он уже бежал вперёд, туда, где два мужлана в дорогих одеждах вовсю тискали девушку, которая, очевидно, имела для него значение. Одним движением отодрав от девицы тощего и отбросив в сторону, он перехватил руку господина в красном, яростно сжав запястье — тот возмущённо вскрикнул и выпустил свою добычу. Ши Уду подошёл ближе, стараясь держаться стены, и на всякий случай наложил заклятие отвода глаз: так можно было подобраться вплотную и не бояться быть замеченным. Вмешиваться он не собирался, однако следовало убедиться, что хамоватые богатеи ничего не сделают его бедняку. Потерять драгоценного человека в уличной драке стало бы неописуемой глупостью. — Оставьте мою сестру в покое, Гао-гунцзы, — угрожающе сказал молодой господин Хэ, явно желая употребить более крепкое словцо в качестве обращения. — Гэ! — воскликнула девица звонко и радостно и бросилась было обнять, но брат не дал. — Зайди в дом, Мэйтянь. — Но, гэ… — В дом, я сказал! — рявкнул он, и юная дева потупилась, кивая. Однако уйти ей не дали: тощий подпирал собою дверь, сложив руки на груди и глядя издевательски. — Не так быстро, малютка, — расплылся в глумливой улыбке господин в красном и сжал в кулак руку, которую молодой учёный до сих пор удерживал. — Хэ Сюань, вот так встреча. Не ждал тебя здесь в такое время. — Да я уж вижу, — мрачно отметил тот. — Гао-гунцзы, прекрати докучать моей сестре. Моё терпение не безгранично. — И что же случится, когда оно иссякнет? — издевательски усмехнулся круглолицый. — Уж не напугать ли ты меня удумал, братец? Полно! Твоей сестре должно льстить, что на неё обратил внимание такой видный господин. Только вот брат у неё на ум туговат. Я столько раз предлагал договориться! Тебе что, Хэ Сюань, деньги лишние? Могу с этим помочь, цени моё великодушие, — он рывком высвободил руку и потёр запястье, на котором остался сочный красный след. Похоже, хватка у Хэ Сюаня была добротная. — Честная сделка. Ты мне, я тебе. Назови цену. — Моя сестра не продаётся, — выплюнул Хэ Сюань, явно находясь на пределе. Ши Уду не было видно его лица, но голос звучал столь яростно, что в этом не было нужды. — Хочешь купить себе женщину, ступай в весенний квартал. — Братец Хэ совсем меня не уважает, — оскалился господин Гао; он был едва ли старше своего собеседника, но, очевидно, принадлежал к более влиятельной и обеспеченной семье. — Этот уважаемый господин достоин всего самого свежего, а я почти уверен, что тофу твоей сестрички ещё никто не пробовал. Соглашайся, — он подмигнул замершей у стены девушке и снова перевёл взгляд на её брата. — Плачу хорошие деньги. — Гао-гунцзы, столь любимое тобою вино, должно быть, вытравило тебе разум, — ответил Хэ Сюань, с каждым мгновением теряя оставшиеся крупицы вежливости; в голосе его зазвенела сталь. Улыбка господина Гао поблёкла. — Даже пожелай ты взять мою сестру в жёны, я не дам на то своего согласия. Поди прочь, иначе мне придётся тебя заставить. — Да как ты смеешь, голытьба, говорить со мной столь дерзко?! Угрожаешь мне? Что ж, посмотрим, что за вес у твоих угроз! — гневно воскликнул круглолицый. — Эй, Линь, Фа! — на зов из-за угла вышли два крепких детины в неброской одежде с нашивками: похожую в доме Ши носили когда-то слуги. — Братцы, поговорите-ка с нашим упрямым другом по-мужски, будет ему урок. Ты забылся, Хэ Сюань, пренебрёг моей добротой и милостью. Никому здесь не нужно твоё согласие. То, что мне угодно, я могу взять и без него, — он издевательски усмехнулся и по-хозяйски махнул рукой. Девушка закричала, Хэ Сюань обернулся — длинный господин, которого он оттолкнул первым, удерживал его сестру: худое бронзовое предплечье прижимало тонкую девичью шею к плечу, другая рука удерживала под грудью, не давая возможности освободить руки. — Да отпусти меня, шелудивый пёс! — завопила девица, но крик перешёл в хрип и кашель: очевидно, ей пережали горло. — Потом попищишь, сладенькая, ещё будет время, — глумливо отозвался тощий и потёрся пахом о её зад. — Но вот ротик твой придётся чем-то заткнуть, уж больно грязно бранишься. Я даже знаю, чем. Хэ Сюань рванулся к сестре, но далеко не ушёл: подбежавшие амбалы оттащили его под локти, в два счёта повалили на землю и принялись избивать. Он уворачивался, закрывал голову руками, кое-как раздавал ответные удары, но всё не мог подняться. — Гэ! — закричала девушка, срываясь на плач, и у Ши Уду помутилось перед глазами. Слишком часто его звали так же, слишком много он в своё время дрался за своего брата, обряженного в женское платье. Однажды маленького Цинсюаня зажал в подворотне какой-то пожилой любитель детских тел. Ши Уду не сразу нашёл их, бегал по рынку в панике, как обезглавленный петух, рассыпал половину риса, костеря себя на все лады. Не следовало им разлучаться, но Цинсюань кормил остатками булочки голубей у мостовой, и те почти позволили ребёнку себя погладить. Ши Уду редко видел брата таким восторженным и решил: большой беды не будет, если оставить его с птицами, пока сам на пару минут зайдёт в лавку за крупой. Внутри даже не было очереди, и он решился. Кретин, безмозглый идиот! Он метался вдоль дороги, не помня себя от ужаса, и уже успел подумать о худшем, когда торговка овощами сказала, мол, видела какого-то дядюшку с маленькой девочкой уходящими в просвет между домами. Когда Ши Уду их увидел, выродок уже засунул руки Цинсюаню под юбку, губы брата были совершенно белыми и дрожали, но он молчал, хотя обычно вопил как кукушка*, стоило кому-то его обидеть. Щуплый мужик, ещё не очень старый, с неприметным вытянутым лицом и жиденькой бородёнкой, что-то говорил вполголоса, но Ши Уду не слышал — в ушах стоял гул. Он не выдернул ублюдку янский корень голыми руками только потому, что это испачкало бы одежду: в паху много артерий, крови было бы море. Он к тому времени уже знал, как тяжело её отстирывать без хорошего мыла и доски. Поэтому он просто отбил мужику яйца, а затем подхватил Цинсюаня на руки и ушёл, пока тварь, посмевшая тронуть его брата, хрипела и корчилась в пыли. Цинсюань не плакал всю дорогу до дома, и только забравшись в постель, уткнулся Уду в грудь и горько разрыдался, хотя ужас давно был позади. Он так и не рассказал старшему брату, что такого наплёл ему незнакомый мужик, чтобы увести. Прошло уже много лет, но каждый раз, стоило Уду поднять этот вопрос, взгляд Цинсюаня становился стеклянным. Он молчал. Со временем Уду перестал спрашивать. Девичий крик вырвал его из задумчивости. Молодой учёный рванулся в сторону, перекатываясь в пыли, и вскочил, уворачиваясь от кулаков и каблуков, юркий, как ласка. Пригнулся, уходя от очередного удара, заблокировал другой и, нырнув под руку одного из амбалов, ринулся к щёголю в красном, наконец, поворачиваясь лицом. Ши Уду оторопел. Лицо молодого господина Хэ, прежде казавшееся ему невзрачным и пресным, совершенно переменилось — будто проступил рисунок, сделанный невидимыми чернилами. Мгновенно стало видно, какие острые у него на самом деле черты, какой цепкий взгляд. Гневом, плескавшимся в доселе невыразительных глазах, можно было топить города — настолько тот был полон, почти осязаем. Этот человек мог витать в облаках и не видеть, куда идёт, но он определённо умел сосредоточивать всё своё бытие на конкретной цели. Сейчас он был зол, и целью была победа. Это завораживало как внезапно выросшая посреди океана цунами. Господин в красном усмехнулся, издевательски поманил Хэ Сюаня рукой и, когда расстояние между ними сократилось до жалкой пары шагов, выдернул из складок одежды тонкий нож. Девица заверещала, амбалы замерли в стороне, не смея мешать. Ши Уду бросился вперёд, едва не стирая об сухую землю подошвы сапог. Даже подумать не успел, всё произошло слишком быстро: Хэ Сюань уже не сможет остановиться. Он попытается увернуться, конечно, но не факт, что преуспеет. Нож — это опасно. Молодой учёный дрался кое-как и явно был в этом деле несведущ, каждый его удар буквально кричал о неопытности. Отвести лезвие голыми руками — плёвое дело для заклинателя или воина, но не для библиотечного жучка, коим его человек, бесспорно, являлся. Стихия далеко, призвать её — значит снять маскировку. А что-то внутри Ши Уду настойчиво твердило: делать этого не следует. Значит, придётся по старинке. Время будто загустело: так всегда бывало, когда Ши Уду желал действовать быстро. Его скорость давно не была сравнима со скоростью простых смертных. Встать между разъярённым учёным и его обидчиком не составило труда. Господин в красном вскрикнул от удара по запястью, нож со стуком упал на землю. Раскрытой ладонью другой руки Ши Уду встретил грудь Хэ Сюаня, и запястье заныло, когда на него со всей силы налетело крепкое тело. Время дрогнуло — и утратило плотность, Ши Уду снова двигался с ним в такт. — Ты ещё кто такой? — воскликнул тощий, и тут же заорал от боли: извернувшись, девица цапнула его за руку и выкрутилась из захвата. — Ах ты, маленькая дрянь! Воспользовавшись его замешательством, девушка юркнула за дверь. Отлично. По крайней мере на неё больше можно было не отвлекаться, одной заботой меньше. Двое крепких парней, как видно, служившие при господине — как его там? Гао? — охраной, двинулись на Ши Уду. Должно быть, следовало их предупредить, но досада внутри была уже слишком сильной для подобной милости. Кретины испортили ему день, заставили показаться. Это не входило в планы, а Уду терпеть не мог, когда какие-то тупицы мешали ему в точности воплотить задуманное. Не для того он кропотливо выверял каждый шаг и взвешивал все за и против, чтобы самодовольные зарвавшиеся богатеи чинили ему препятствия. Они почему-то всегда переоценивали свои силы, полагая, будто могут прогнуть волю бога под себя. Оттого выдаивать из них дары было особенно приятно. Будет только справедливо, если и эти выскочки получат по заслугам. Не следует гневить богов. На лице Хэ Сюаня отразилось непонимание, он дёрнулся было прикрыть незнакомца, но Уду оттолкнул его за себя к стене, понадеявшись, что юному учёному хватит ума не мешать. Тощий рванул на себя дверь, но та не поддалась: предусмотрительная сестрица наверняка закрылась на щеколду. Умная девочка, Ши Уду одобрял. Рыкнув от досады, мосластый господин обернулся: — Да откуда ты здесь взялся, жабий сын? — Мгновение назад никого не было! — возмущённо сказал его господин, потирая запястье, и взглянул на нож. Ши Уду наступил на лезвие. — Ты ещё пожалеешь, что вмешался. «Уже пожалел, ну да что ж теперь», — подумал Уду, легко уворачиваясь от удара подбежавшего амбала. Это была, должно быть, самая быстрая и скучная драка в его жизни. Да и настроения, признаться, не было. Хотелось проучить невольно зарвавшихся смертных, а не сделать из них кровавое месиво. От нажатия на акупунктурные точки детины рухнули как подкошенные один за другим, даже с места сходить не пришлось. — Да он даос, чтоб мамку его приблудные псы дрючили! — ахнул тощий, отступая обратно к стене. Мгновение назад он шагнул к Уду, похоже намереваясь отбить ему пару органов, но, узрев судьбу товарищей, передумал. Муж в красном попятился, открывая и закрывая рот, будто рыба. Он всё ещё придерживал запястье ладонью другой руки, и Уду подумал, не раздробил ли он кость ненароком этому бестолковому господину. Смертного жалко не было, но Уду не планировал членовредительства: скверно было бы обнаружить, что он вдруг разучился грамотно рассчитывать силу. Подобная небрежность непозволительна для бога Верхних Небес. Он провёл ладонью перед господином Гао, считывая потоки ци, но ничего похожего на перелом не обнаружил. Вероятно, у господина просто низкий болевой порог. Этот безобидный жест, однако, привёл круглолицего в ужас: он шарахнулся назад, едва не заваливаясь плашмя, но тощий приятель успел его подхватить. — Нет, нет, смилуйся, даочжан, не проклинай меня! Уду непонимающе выгнул бровь. Что за чушь? Неужто здесь и впрямь полагали, что заклинатели способны навести порчу? Позади издевательски хмыкнул учёный Хэ. Вероятно, подобные верования если и были свойственны местным, то не всем поголовно. — Просто проваливай, Гао-гунцзы, — внезапно подал голос его человек. — Не докучай даочжану. Он стоял за плечом Ши Уду на почтительном расстоянии, но тот всё равно ощущал — шеей, кожей спины — идущую от этого человека мощь. Обжигающее тепло ауры будущего небожителя. Волоски на затылке встали дыбом. Это чувство было похоже на знакомство со смертельно опасным зверем, которому нравишься. Он способен убить одним ударом могучей лапы, но не делает этого, даже подкравшись со спины. Странное, непривычные ощущение. Ши Уду сглотнул и прищурился, не сводя глаз с фигуры в красном. Благородный господин был бледен как рисовая вода и, кажется, боялся пошевелиться. — Ступайте, да поживее, — уронил Уду, махнув ладонью. Господин Гао не пошевелился. — Идём, братец Гао, идём, — потянул его за рукав приятель, не потерявший самообладания. Круглолицый, наконец, отмер и двинулся прочь, опираясь на чужой локоть. Однако, пройдя пару шагов, вдруг обернулся. Приятное лицо его исказилось злобой, словно он готовился выдать гневную тираду. Наверняка о том, как он «ещё вернётся» и «заставит пожалеть». Подумалось: скорее всего, так и будет. Даже со своей удачей молодой господин Хэ сегодня едва не напоролся на нож. С Пустословом на хвосте у него не будет шансов. При мысли, что придётся отдать гнусной твари человека, который так восхитительно злился и держал удар, стало отчего-то мерзко. Не лежи на другой чаше весов жизнь Цинсюаня, Ши Уду десять раз подумал бы. Впрочем, если бы не борьба за брата, он никогда бы не встретил учёного Хэ. Господин Гао распахнул рот, и Уду заинтересованно склонил голову, выгибая бровь. Благородный муж подавился воздухом и спешно посеменил прочь, прижимая пострадавшую руку к груди. Изнеженные толстосумы, как правило, ничего не знали о физической боли, оттого склонны были преувеличивать любой мало-мальски заметный синяк. Уду фыркнул, оглядел переулок. Амбалы так и лежали без сознания в пыли. — Благодарю господина за помощь, — вышел из-за его плеча учёный Хэ и тут же согнулся в церемонном поклоне. Ситуация выходила совершенно абсурдная. Принимать благодарность от человека, которого неминуемо обречёт на смерть, оказалось слишком даже для Уду, славившегося среди прочих богов жесткосердием. — Нет нужды, — отмахнулся он, поднимая кинжал за лезвие и подавая своему человеку рукоятью вперёд. — Молодому господину следует быть осторожнее и лучше держать себя в руках. На смугловатых щеках Хэ Сюаня пятнами выступил румянец, он опустил взгляд, и Ши Уду усилием воли удержал на лице нейтральное выражение. Юнец реагировал так, словно незнакомый человек по незнанию надавил на больную мозоль. Должно быть, молодому господину не раз пеняли на несдержанность, он знал за собою эту слабость и стыдился её. Вероятно, чаще всего ему удавалось её скрыть, обуздав собственный горячий нрав. Показаться великодушному приезжему не с лучшей стороны было, конечно же, досадно. Вблизи стало совершенно очевидно, насколько Хэ Сюань ещё молод: ему, должно быть, едва исполнилось двадцать лет. «Почему тебя это удивляет? — сам себя пожурил Уду. — Конечно, ему двадцать, он же ровесник Цинсюаня. Значит, на шесть лет младше тебя». Молодой учёный прокашлялся в кулак, и Ши Уду понял, что уже добрую минуту просто пялится на него в упор. Надо отдать должное этому смертному, он выдержал взгляд Уду вполне достойно, что вообще мало кому удавалось. Сбоку скрипнула дверь. — Гэ! — девушка выскочила в переулок и немедленно повисла на брате, нимало не смущаясь присутствием постороннего. — Как ты вовремя подоспел! Они так внезапно появились, я не успела сбежать. — Что ты мне плетёшь, — заворчал её брат, снимая со своей шеи тонкие девичьи руки. — Я сколько раз говорил тебе ждать внутри? Зачем ты вышла? — Гэ не любит госпожу Вэй, я решила выйти его встретить. — Ничего, гэ как-нибудь потерпит. Госпожу Вэй он любит больше, чем тумаки. — Сильно они тебя? — она трогательно выгнула бровки, и брат погладил её по голове. — Ерунда, — явно соврал он: наливающиеся на лице синяки и то, как он то и дело морщился, выдавало его с головой. — Но в следующий раз жди внутри, Мэйтянь. Что, если бы я опоздал? А если бы не подоспела помощь? — он пытался строжиться на сестру, но получалось из рук вон плохо: та смотрела на него без крупицы раскаяния в блестящих смешливых глазах. Действительно, стоит ли переживать? Ведь брат спас её, и всё закончилось хорошо. А значит, можно ничего не менять в своём поведении. Ши Уду подавил желание закатить глаза. Своенравную девицу следовало отчитать со всей строгостью, слишком знакомой была её шаловливая улыбка. Такими увещеваниями, как эти, её непокорность не одолеть. Ши Уду точно знал, у него был свой экземпляр бедокура. — Но ведь подоспела, — беспечно улыбнулась девушка, поворачиваясь. — Спасибо, господин, что подсобили моему брату, — она поклонилась безупречно вежливо, из косы выпал упругий локон. Разогнувшись, дева сдула волосы с глаз совершенно ребяческим жестом, и брат, страдальчески вздохнув, заправил прядь ей за ухо. Девица была неожиданно хорошенькой, с живым взглядом любопытной птички и маленьким пухлогубым ртом. Неудивительно, что господин Гао, привыкший получать всё лучшее, так на ней помешался. Если не научится вести себя, попадёт в беду. Впрочем, подумал Ши Уду, она и так в неё попадёт. Но это не повод не пытаться... — Не стоит благодарности, молодая госпожа, — кивнул он. — И всё же ваш брат прав, вам следует быть осторожнее. Уверяю вас, насильственное единение на ложе несёт в себе много боли — как телесной, так и душевной. Да и крови вряд ли удастся избежать. Десять раз подумайте в следующий раз, действительно ли вы желаете пережить подобное. Дева побледнела, нежный румянец выцвел с округлых щёк, она испуганно оглянулась на брата, но тот этого не заметил: он сверлил Ши Уду взглядом, чуть прищурившись, словно был возмущён его словами. Насколько же беспечным нужно быть, чтобы не ознакомить сестру с возможными плодами её своеволия?! Детально и красочно, иначе какой смысл. — У меня тоже сестра, — по привычке соврал Уду, и острота во взгляде Хэ Сюаня сменилась чем-то иным. Ши Уду не смог бы описать, чем именно, хотя никогда не жаловался на скудость речи и слабость воображения. От этого нового взгляда в груди потеплело, как случалось, когда давным-давно, ещё в бытность простым смертным, его хвалил старый учитель. Что за чушь?! С чего вдруг это чувство… Мнение этого человека не имеет для него, в конце концов, никакого значения. Ши Уду кивнул, не находя в себе ни сил, ни желания на подобающий поклон, и уже развернулся уходить, когда его окликнули. — Господин, вы ведь не местный? — спросил Хэ Сюань, не убирая руки с плеча сестры. В другой он всё ещё сжимал нож, и отчего-то эта композиция показалась Ши Уду пророческой: молодой крепкий мужчина в потёртых одеждах, с кинжалом в руке, испуганная девчушка под его защитой. «Может, и справится», — пронеслось внутри отчаянное. Но клятые гули, что ему за дело?.. — Не местный, — кивнул он. — Проездом у вас. — Не окажете ли честь отужинать с нами? Наш отец держит на окраине харчевню. Боюсь, там лишь простая еда, но приготовленная на совесть. Прошу, дайте возможность вас отблагодарить, — он смотрел прямо и бесхитростно, и в словах его не было и крупицы злого умысла, который заставил Ши Уду встать между юным учёным и лезвием ножа. Эта благодарность горчила. Кажется, в оценке этого человека он ошибся как минимум раз: местные точно любили его. Вряд ли простой люд оставался глух к столь искреннему взгляду и столь открытой душе. Учёный Хэ упоительно гневался, но сердце его было добрым. Ши Уду собирался отправить в горнило диюя хорошего человека. Но Цинсюань… — Пожалуйста, — без тени мольбы добавил Хэ Сюань — не прося, но уговаривая, — и Ши Уду, неожиданно для себя самого, кивнул. Девушка робко улыбнулась. — Ах, как замечательно! Матушка будет рада гостям, — захлопала в ладоши она. — Идёмте! Тут не очень далеко. *** И всё же идти оказалось прилично. Дом семьи Хэ стоял на самом краю городишки, меж кромкой леса и берегом реки. Ходить отсюда до торговых и учёных кварталов ежедневно точно было утомительно: Ши Уду знал, его школа когда-то находилась на вершине горы, куда приходилось взбираться каждое утро. Даже теперь, на Небесах, он всё ещё ловил себя на мысли, что каждый день взбирается на гору. Только теперь она была составлена из молитв и прошений, а тропинки было не видать — каждый раз приходилось протаптывать новую. В харчевне, располагавшейся в пристройке, почти никого не было. Слишком малолюдное место, поток людей — всего ничего. Не разумнее ли сменить дело? — Раньше здесь проходил тракт, — объяснил Хэ Сюань, когда Ши Уду не сдержался и спросил. — Видите, вон следы, — чуть поодаль за крайним в ряду домом и правда виднелась поросшая разнотравьем дорога, бывшая однажды широкой. — Проезжих тьма, все останавливались здесь, дело процветало. Но когда мой отец был совсем мал, случилось наводнение, дорогу размыло. Если пройти чуть дальше, будет обвал, там река здорово поела берег. На городском совете решили проложить новый тракт, западнее. А этот забросили. Но таверна — семейное дело, отец не желает его бросать. Это наследие его предков. — Мгм, — кивнул Уду, обводя взглядом покосившийся забор и явно не единожды латаную крышу. Обрекать семью на жалкое существование вопреки здравому смыслу было выше его понимания. Впрочем, еда и впрямь оказалась на высоте. Молва твердила: для того, чтобы научиться тянуть лапшу, надобно практиковаться одиннадцать лет. Очевидно, глава семейства Хэ, согбенный, как полевой колокольчик, погрузил руки свои в муку, едва шагнув из колыбели. Никогда прежде Ши Уду не ел такой вкусной лапши. Старик в ответ на его похвалу зарделся, поглаживая усы, покивал и поспешно удалился, не проронив и слова. Хэ Сюань тихо засмеялся, глядя ему вслед. Улыбка у него оказалась широкой и по-простецки искренней — как и положено человеку, у которого никогда не было нужды скрывать свои чувства. Ши Уду не мог припомнить, когда в последний раз ему так улыбался кто-то чужой, не Цинсюань. Обычно его пресное лицо и показательное высокомерие держало людей на расстоянии. Ши Уду того и добивался, в общем-то, но сегодня его защита дала сбой. Этому человеку, упорному и открытому, крепкому, будто круглый лесной орех, вскорости предстоит если не умереть, то как минимум пережить многие беды по воле Повелителя Вод. Он был достоин искренности, пусть даже малой. — Спасибо, господин, — заговорил сидевший напротив Хэ Сюань, перекатывая между ладоней стакан с ягодным напитком. — Отца редко хвалят, и он совершенно не умеет принимать похвалу. Да и в целом общение даётся ему нелегко. — Суровый характер? — спросил Уду, укладывая палочки на край пиалы. — Суровый опыт, — взгляд Хэ Сюаня потяжелел. — По молодости он служил в доме папаши Гао. Матушка говорит, после этой службы едва узнала его. Зато заработал денег, подлатал дом, женился. Улыбаться, правда, почти перестал. Матушка говорит, небесный купец облапошил её в этой сделке: мол, влюбилась в задорного парня-балагура, а жить пришлось с угрюмым молчаливым барсуком, — он фыркнул в стакан и снова улыбнулся до гусиных лапок в уголках глаз. — Сложно судить, сколько в том правды. Я не знал отца иным. Ши Уду уловил краем глаза движение у очага, где невысокая, хрупкая женщина наматывала на пояс мужу шаль, нежно ему выговаривая. Должно быть, у отца семейства болела поясница: Ши Уду видел такое раньше у одного из собственных дядюшек. Тот к семидесяти годам почти сложился пополам, будто бабочка. Лишь добротная бамбуковая трость не позволяла ему поцеловать свои колени. Мелькнула мысль, что скоро мучения этих людей усилятся стократно. А затем прекратятся. «Но, может, всё же справится», — мухой липла к сознанию докучливая мысль. — А вы, стало быть, не планируете перенять отцовское дело? — спросил он, кинув на свитки, сваленные рядом на столе. — Нет, я поступлю на службу, — без тени сомнения ответил Хэ Сюань, решительно глядя перед собой. — Хочу, чтобы они ни в чём не нуждались. Хочу замостить дорогу к дому, быть может, тогда больше людей станет ходить к отцу. Его это порадовало бы. Да и Мэйтянь, — он грустно усмехнулся, покачал головой. — Она трудится сейчас подмастерьем у городской швеи. Не дело это, каждый день ходить одной так далеко. Всякий норовит её обидеть, — пожаловался вдруг Хэ Сюань. — Твержу ей, твержу, толку ни капли. — Думают, что всё знают лучше нас, — кивнул Уду. — Но вы не вложите ей в голову свой разум, молодой господин, можете лишь попытаться выпестовать в ней благоразумие. — Да, но… Я так хочу защитить её. Я должен защитить её, — вдруг мертвецки серьёзно припечатал он. — Это мой долг как старшего брата. Я надеюсь только, что она не вляпается в совсем уж дурную историю. Нечто туго натянутое зазвенело у Ши Уду в груди. Хэ Сюань смотрел на него без улыбки, и в умных глазах читалась готовность к худшему. Захотелось вдруг уткнуться лицом в ладони и всё ему вывалить: про Цинсюаня и их беду, про то, что сам уже много лет не думает ни о чём, кроме брата, самосовершенствования и бегства от Пустослова. Иногда кажется, что он и не способен больше думать ни о чём другом. Поведать, как он добрую дюжину лет бился в литые стены безысходности и рыл носом землю в надежде отыскать хоть что-то, способное спасти его маленького брата. И вот, нашёл… Но как такое скажешь?.. — Молодой господин Хэ, не сочтите за грубость, но кто учил вас драться? — спросил Ши Уду вместо этого. — Руки бы оторвать этому человеку. Вы же подставляетесь, как дитя. — Никто, — мгновенно уставился в стол Хэ Сюань, хмуря широкие брови. — В этой семье не было воинов, как выучила улица, так и дерусь. А правда ли, что вы даос? — не остался в долгу он, вцепившись в Ши Уду пытливым взглядом жадного до знаний юнца. Это подкупало. — Правда, — кивнул тот. — Научите меня драться, даочжан, — выпалил Хэ Сюань, и напоровшись на изумлённо выгнутую бровь, поспешно добавил: — Хоть немного, покажите лишь пару движений. Я быстро учусь и не отниму у вас много времени. Признательности моей не будет границ. «Ах ты, наглец», — с изрядной долей умиления подумал Ши Уду. — Молодой господин полагает, что тонкой наукой управления своим телом в бою можно овладеть за пару минут? — язвительно спросил он, сложив руки на груди. — Ни в коем разе, — мотнул головой Хэ Сюань. — Но если вы дадите мне удочку, возможно, однажды я научусь ею пользоваться, и мне не придётся ждать, пока рыба сама выбросится на берег. Ши Уду сглотнул, отвёл глаза. Что ж… Врать себе было последним делом. Если внутри теплится надежда, пусть слабая и безумная, что этот человек может одолеть Пустослова и выжить, дать ему хоть какое-то оружие — разумный шаг. — Что ж… Первое, — строго начал Ши Уду, — телесными практиками не занимаются на полный желудок. Но раз уж мы с вами сегодня всё делаем как попало… Поднимайтесь. Хэ Сюань не улыбался, но глаза его загорелись предвкушением. Этот парень определённо обожал учиться, и Ши Уду очень хорошо его в этом понимал. Знания — это не только сила, но ещё и власть — над людьми и обстоятельствами, а иногда и над самой судьбой. Хэ Сюань понимал это интуитивно, Ши Уду — знал наверняка. Идя разными дорогами, они всё равно сходились в одной точке. Солнце уже клонилось за горизонт, заливая окрестности мёдом. Они встали друг напротив друга, свет бил Хэ Сюаню в затылок, отчего лицо его казалось темнее. Глаза — два провала в череп. От этой картины сделалось жутко. — Встаньте на моё место, — дёрнулся Уду, — чем меньше у вас будет преимуществ, тем лучше. Теперь солнце бросало пригоршни золотых перьев прямо в смуглое лицо, и молодой господин Хэ щурился, чуть склонив голову набок. Он твёрдо стоял на земле в своих чудовищных деревянных башмаках, высокий и ладно сложенный, будто воин, за чьей спиной братьев Ши ждала долгожданная безопасность. Он сиял, точно отлитая в бронзе статуя себе самому. Свет солнца впитывался в золотое плетение ауры будущего небожителя, и смотреть на это было почти больно. Молодой господин Хэ был создан для потока света. Ши Уду надеялся лишь на то, что этой живительной мощи в его личности не меньше, чем в его судьбе. Думать о том, что этот человек будет уничтожен окончательно и бесповоротно, оказалось неожиданно горько. — Первое правило, — заговорил он, чудом сохранив твёрдость голоса. — Никогда не расслабляйтесь, даже в промежутке между атаками. Удар может прийти неожиданно. Даже если вам кажется, что вы угадали следующий шаг противника, всегда сомневайтесь. Это может спасти вам жизнь. И самое главное — в бою все средства хороши. Используйте все знания, что у вас есть. Он говорил, медленно показывая удары и движения, перетекая из позы в позу. Молодой господин действительно быстро схватывал: Ши Уду почти не поправлял его. Палочка благовоний не прогорела бы и до середины, когда их движения стали быстрее и резче и уже много более напоминали бой. Блокировать удары новичка было детской игрой, однако Ши Уду всё больше охватывал восторг. Он смотрелся в Хэ Сюаня будто в зеркало: никогда прежде ему не доводилось видеть простолюдина, который так быстро усваивал бы суть даосской практики. Последним на его памяти, кого за это хвалили, был он сам. Молодой господин Хэ не только удивительно точно понимал, что ему говорили, но и делал из сказанного верные выводы. Острота его ума и скорость реакции завораживали. Пошли ему предки такого соученика на его горе, и Ши Уду вознёсся бы много раньше. Дружеское соперничество всегда его раззадоривало. Он до того увлёкся своими мыслями, что пропустил довольно болезненный удар по уху, и приготовился было унимать бурные извинения, но их не последовало — его старательный ученик лишь усмехнулся, торжествующе и дерзко, и снова бросился в атаку. «Вот паршивец!» — не без гордости подумал Уду, обманным движением отвлекая Хэ Сюаня и подсечкой укладывая на лопатки. — Я же сказал, не расслабляйтесь, — строго заметил он, с удовольствием отмечая, как молодой господин обиженно поджал губы. Гордый, не любит проигрывать. Тем лучше для него. Они махали руками до темноты. За всё это время в трактир не зашло ни одного человека, что с лихвой объясняло поношенные одежды сына семейства. Чертовски несправедливо. Лапша господина Хэ определённо стоила прогулки, пусть даже продолжительной. Досадно, что горожане были на этот счёт иного мнения. Последние лучи солнца выхватывали из темноты влажный лоб Хэ Сюаня, на который налипли короткие пряди волос. Мокрые пятна на рубашке и гвоздичный румянец лучше любых слов говорили о том, как он вымотался. Юнец тяжело дышал, широкая грудь ходила что кузнечные меха. Ши Уду, который даже не запыхался, вновь поймал себя на неуместном восхищении. В этом человеке было столько жизни, столько первозданной сочной силы, что представить его умирающим было попросту невозможно. «Справится», — подумал Уду и усилием воли задушил тонкий писк сомнения. — Пожалуй, достаточно, — кивнул он. — Нет! — воскликнул вдруг его противник. — Даочжан, давайте ещё раз. — Вам всё равно больше не удастся меня задеть. — Последний раз. Пожалуйста! Я кое-что попробую, можно? — взмолился он, как дитя. — Молодой господин устал и нуждается в отдыхе. — Я не устал! — А то я не вижу. — Неужто даочжан убоялся? — усмехнулся наглый юнец, и Ши Уду, не сдержавшись, закатил глаза. — Я просто в ужасе. От тихого смеха Хэ Сюаня в груди стало горячо. — Заключительный заход, даочжан, пожалуйста, — он встал в позицию, ровно и изящно, точно как учили, захочешь — не придерёшься. Ши Уду вздохнул. — Хорошо. Но этот раз — последний! — Как скажет учитель, — кивнул Хэ Сюань, не особо успешно пытаясь придать лицу вид серьёзный и почтительный, и Ши Уду почувствовал, как губы против воли растягивает улыбка. Юнец был хорош и знал об этом, как пить дать знал. Учителя, должно быть, хвалили его за остроту ума и ясность мысли, и заслужить похвалу ещё и от пришлого учителя было для него делом принципа. «Нет уж, дорогой, мою похвалу ты так просто не получишь», — подумал Уду, заводя руку для удара. В этот раз Хэ Сюань двигался ещё быстрее и чётче. То, с какой лёгкостью он подчинял себе своё тело и реакции, поражало настолько, что почти вызывало зависть. Те движения, которые Ши Уду осваивал годами, талантливому мальчишке давались за минуты. Впрочем, сложности тоже возникали. Но то, что он и самые искусные движения освоит идеально, дайте срок, не вызывало ни малейшего сомнения. Не стоило приходить сюда. Не стоило знакомиться с ним. Ши Уду сомневался, принимать ли приглашение, именно потому, что боялся ощутить симпатию по отношению к этому смертному. Жаль, что он понял это лишь теперь — когда самое страшное уже произошло. Уду видел Хэ Сюаня насквозь, видел его амбиции и мечты о лучшей жизни для себя и своих родных, видел его рвение и любовь к учению не только потому, что науки давали шанс на лучшую жизнь. Этому человеку нравилось учиться. Его разум требовал новых знаний, как суточный птенец — корма: ещё, снова, больше и разного. Не обязательно жить в бедности, чтобы обрести подобную страсть к наукам. Детство Ши Уду прошло в достатке, но он был столь же жаден до знаний, как и взмокший бедняк с горящими глазами напротив, каждым движением норовящий снова засандалить ему в голову. — Неужели ты считаешь, я так глуп, что попадусь на ту же уловку дважды? — ухмыльнувшись, спросил он, метя юнцу в подреберье, но тот ловко увернулся, и Ши Уду мысленно ему похлопал: отличная реакция. — Вы же сами говорили, даочжан, — запыхавшись, ответил тот. — Не давай противнику прочитать свои мысли. Уду едва не рассмеялся на полудвижении: нахал усыплял его бдительность. Что ж, удачи. Воспользовавшись крохотной паузой, Хэ Сюань прянул вперёд, намереваясь, похоже, пробить в живот и печень, и это было почти мило. Уду отбил одновременно оба удара, и лишь в последнюю минуту с ослепляющим восторгом понял, что его провели: от удара головой в кадык перед глазами на мгновение потемнело. Чужой вес сбил с ног, и Уду знатно приложился бы затылком об землю, если бы чужая рука не смягчила падение. — Вы правы, даочжан, — сбивчиво заговорил запыхавшийся подлец, приподнимаясь над ним на руках, — для победы все средства хороши. Улица учит не многому. Но чему-то всё-таки учит. Уязвлённая гордость вспыхнула, точно сухой мох от удара молнии, заменяя Уду зрение. Да как это паршивец посмел валять в пыли самого Повелителя Вод?! Вслепую выбросив вперёд руку, он ухватил чужое горло прежде, чем удалось проморгаться. Сверху раздался сип, и Ши Уду оттолкнулся от земли, подминая Хэ Сюаня под себя, и блокируя суставы ног нажатием на акупунктурную точку. Лишь когда чужие руки вцепились в его запястье, он вспомнил, что недурно бы разжать пальцы. В его планы не входит убивать зарвавшегося мальчишку прямо сейчас. Хэ Сюань всё ещё смертен, даже если в поединке с ним Ши Уду умудрился про это позабыть. Перед глазами прояснилось. Из темноты выступили лихорадочно блестящие покрасневшие глаза с капельками слёз, разметавшиеся по рыхлой земле волосы и пятна румянца на щеках. Хэ Сюань хватал ртом воздух и надсадно кашлял. Повинуясь внезапному чувству вины, Ши Уду погладил его по плечу, заодно разблокировав ему ноги: вот уж что точно было лишней мерой, проклятая привычка. Хэ Сюань последний раз сипло втянул воздух, и дыхание его стало выравниваться. — Молодец, — уронил Уду вместо извинения, и юнец, пусть выглядел крайне потрёпанным, просиял ярчайшей из улыбок. Он лежал, раскинув руки, тяжело дышал, и его, похоже, не волновало, что на его бёдрах сидит незнакомый, очевидно опасный человек. Он верил, что Уду не причинит ему вреда, и от осознания этого хотелось орать во всю глотку. Повинуясь неясному чувству, клокотавшему внутри, Ши Уду сгрёб в кулаки ворот бедняцких одежд, приподнимая Хэ Сюаня от земли. Тот изумлённо выгнул брови, враз подобравшись. От него пахло потом и сухой землёй, наверняка комьями застрявшей в волосах: они славно взрыхлили подошвами лысый затылок двора. От влажной кожи юнца шёл такой плотный жар, что казалось, его можно потрогать и даже вкусить. В рот набежала слюна. Ши Уду придвинулся ближе, лица коснулось чужое влажное дыхание. Всю сознательную жизнь его раздражало физическое соприкосновение с чужими людьми: их следы на своей коже, даже такие незначительные, как выдохи, не говоря уж про кожное сало и пот. Он отчаянно брезговал и, не всегда имея возможность оттолкнуть, — страдал. Но конкретно это дыхание, бьющее сейчас в лицо, хотелось обмотать вокруг своей шеи, как петлю. По тёмному времени глаза Хэ Сюаня казались совершенно чёрными, без просвета белков, обсидианово-мёртвыми, словно безысходность, давным-давно поселившаяся у Ши Уду внутри. Отравляющая, раздирающая в клочья всё то нежное, человеческое, что в нём ещё оставалось. Непонятно было, что сказать, как всё закончить. Следовало отцепиться, встать и уйти, но пальцы свело. Он продолжал сминать в кулаках грубое сукно рубахи, чувствуя, как оседает на лице и проникает в рот чужое дыхание — горячее, живое. Ши Уду поймал его губами и проглотил, воруя для себя частичку драгоценного человека, которого своими руками положит на алтарь благополучия брата. Руки Хэ Сюаня легли ему на запястья и остались там тёплыми живыми кандалами. Он явно не желал сделать больно, просто держал, будто чувствовал, какая буря разыгралась у Ши Уду внутри, и пытался помочь. Нежную кожу царапали песчинки, налипшие на большие ладони. Это мелкое, колющее чувство лишало Ши Уду последней выдержки. Резко выдохнув, он взглянул на Хэ Сюаня в упор. Тот был пугающе близко, казалось, ещё чуть-чуть — и они коснутся лбами, но движение на этом не закончится. Словно по столкновении они проникнут друг в друга и сложатся в единого человека, как сливаются две капли на стекле — в одну. Одно тело, один организм. Одна душа на двоих — полная. Возможно ли? От осознания, что ему никогда этого не проверить, что-то густо кровило внутри. — Не умирай, — сипло выдохнул Уду, касаясь кончиками больших пальцев горячей, мокрой груди в вырезе рубахи. — Слышишь. Не умирай, борись. В глазах напротив отразилось непонимание и что-то ещё, было не разобрать: солнце ушло. Ещё немного — и наступит кромешная тьма. Но пока чернота не поглотила лицо Хэ Сюаня до конца, Ши Уду успел увидеть улыбку — светлую, как огоньки планктона в ночной воде. — Я постараюсь, — беспечно сказал Хэ Сюань и коротко рассмеялся. — Спасибо за науку, даочжан. Ши Уду выпустил его одежду, быть может, излишне грубо, и рывком поднялся на ноги. Не сделай он этого, завыл бы. Обрекать на смерть этого человека — именно этого среди всех возможных — оказалось невыносимо. Он не помнил, как прощался с семейством Хэ. Кажется, его пытались удержать, уговаривали переждать ночь. Он не слушал. Смотрел перед собой остекленевшим взглядом, все силы бросив на то, чтобы успокоить ураган внутри. Должно быть, он оказался в итоге недостаточно почтителен: настороженный Хэ Сюань проводил его за ворота. — Даочжан, — окликнул он уходящего гостя и для верности придержал за локоть, — я причинил вам какую-то обиду? Ши Уду замер, глядя в ночь и пытаясь понять, хватит ли душевных сил, чтобы повернуть голову. — Молодой господин не в состоянии обидеть меня, — мотнул головой он. — Тогда отчего вы сердиты? Оттого, что ударил вас? Простите этого недостойного за дерзость, даочжан. Давайте расстанемся друзьями. — Чушь, — выплюнул Ши Уду, высвободил локоть из цепких пальцев и отступил на пару шагов. Хэ Сюаню хватило ума не удерживать; он стоял у калитки, и слабый свет фонаря выхватывал из мрака грубо сработанную рубаху, в которую он успел переодеться после их поединка, небрежно собранные волосы и суровую складку меж бровей. Ши Уду с усилием сглотнул ком, отчего-то перекрывший горло. — Давать сдачи не зазорно. Но я тебе не друг. — Почему? — молодой господин непонимающе склонил голову к плечу, будто большой умный пёс. Ши Уду вздохнул, бережно сохраняя в памяти контур покосившейся калитки, высокую фигуру с фонарём, тени на рукавах — будто тёмные волны. — Не умирай, Хэ-гунцзы, — неожиданно для себя холодно ответил он. — И, может быть, мы ещё поговорим. — Ты думаешь, у меня есть шанс жить вечно, даочжан? — без улыбки спросил Хэ Сюань, пристально глядя Ши Уду в лицо. Такой — озадаченный и серьёзный — он был особенно хорош. Словно стратег, размышляющий над ходом войск. Ши Уду понял вдруг, что хочет смотреть на него ещё, и от этой мысли стало страшно. — Вот и проверим, — он развернулся и быстро пошёл прочь. Как только дом скроется из виду, можно будет подняться на небеса. Больше ему нечего было здесь делать. — Даочжан, — крикнул Хэ Сюань ему в спину. — Как твоё имя? Ши Уду ускорил шаг. *** Он соврал бы, сказав, что со временем болеть стало меньше. Скорее, он свыкся с этой странной болью, принял её как родную, пусть и не раз успел проклясть тот день, когда решил посмотреть на свою жертву вблизи. С момента ритуала прошло уже много лет, Пустослов оставил Цинсюаня в покое, но вознесения так и не последовало. Ши Уду молился бы за здравие молодого господина Хэ каждый день, вот только не знал божества, способного даровать подобную милость. Он видел на карте судеб, как лодка жизни Хэ Сюаня терпит одно крушение за другим, и всё же упрямый юнец оставался жив. Испытания падали на него градом, но ни одно из них не в силах было пустить его на дно. Ши Уду начал подозревать худшее, хотя никогда в жизни не желал ошибиться так сильно. В конце концов, не так много богов возносились предсмертно. И всё же он оказался прав. В последний день осени нить жизни Хэ Сюаня на карте судеб истончилась до такой степени, что почти перестала быть видна. Ши Уду спускался в Фугу словно в полусне, а оказавшись на месте, несколько раз сверился с компасом, чтобы понять, туда ли попал: маленький тихий городок было не узнать. Люди кричали, метались по улицам и прятались в домах, закрывая окна. — Уносите ноги, благородный господин! Хэ Сюань сошёл с ума! — крикнул ему пробегающий мимо мужик с метлой и юркнул в ближайшую дверь, с треском захлопнув её за собой. Поздно спохватившись, Ши Уду сменил облик на менее заметный и пошёл на крики. Если бы не не слепая тяга внутри, он не узнал бы его. В этом человеке, мрачном и тощем до болезненности, с обрезанными спутанными волосами и безумной яростью во взоре, не было ничего от статного воина прошлых лет. Лишь в злости своей он по-прежнему был неотразим. Он стоял, покачиваясь на неверных ногах, за шею удерживая на весу дородного господина в богатом алом халате. Господин хрипел, задыхаясь, его ноги конвульсивно дёргались. Даже такой — истощённый и доведённый до грани — Хэ Сюань был феноменально силён. Вокруг не осталось почти никого живого. Маленькая площадь с фонтаном в виде рыбы была усеяна трупами, словно здесь состоялся бой. Казалось невозможным, что вёл его лишь один человек, но Ши Уду с лёгкостью в это поверил. Ярость Хэ Сюаня, не скованная воспитанием, могла топить города — и теперь делала это. Покорёженные тела валялись как попало, кто с проломленным черепом и выдавленными глазами, кто со скрученной шеей и вспоротым животом. Каменная кладка стала бурой от крови и нечистот. У стены сжались в комок, тихо всхлипывая от ужаса, два крупных мужика: штанины их были бурыми, однако ноги по виду были на месте. Должно быть, перерезаны сухожилия. Почему он их помиловал?.. Ши Уду замер у стены, когда Хэ Сюань широким жестом полоснул толстяка по горлу и отбросил прочь. На рыхлом, отёкшем лице застыло выражение бескрайнего ужаса. Грузное тело повалилось на мостовую, булькая и дёргаясь, пытаясь заткнуть ладонями прореху в горле. Драгоценные нефритовые шпильки скребли по каменной кладке. Один из мужчин у стены тихо завыл и спрятал голову в колени, прикрыв ладонями затылок. Хэ Сюань стоял рядом с затихающим телом, шатаясь с каждым мгновением всё сильнее. Он был бледен в синеву, словно кожи его никогда не касалось солнце; с тонких пальцев, похожих на прутья решётки, капала кровь. Он потянулся вытереть руку о халат грузного господина, налетевший ветер растрепал его волосы, и Хэ Сюань повалился на колени, словно не выдержал натиска воздуха. Конец кинжала, который он держал в руке, с лязгом упёрся в площадной камень. Хэ Сюань зашёлся в грудном кашле, губы его окрасились алым, и грудь Уду скрутило, словно он принял стальной камень лю син чуя прямо в средний дяньтянь. «Я же просил тебя, не умирать. Я просил тебя!» Внутри всё орало и рвалось, но он молчал. Хэ Сюань вскинулся вдруг, будто собирался вот-вот вскочить на ноги, поднял голову — горделиво и непокорно, не сдаваясь даже теперь, — обвёл взглядом площадь: сжавшихся у стены мужиков, людей, сгрудившихся в проулке, чей интерес был сильнее страха. Он закашлялся снова, едва не уткнувшись в землю лбом. Это была агония. Уду ясно видел, как с каждым мгновением всё больше синеет некогда полное жизни лицо. Как горят на скулах «огни лихорадки» — яркими алыми пятнами, жестокая пародия на смущение многолетней давности. Болезненно-тощие руки дрожали, но пальцы сжимали рукоять кинжала так крепко, что раны на сбитых костяшках расходились вновь. Даже стоя поодаль, Уду ощущал идущий от Хэ Сюаня холод. Он был уже не жилец, больной, истерзанный и ничтожный, и всё же в одном Повелитель Вод оказался прав: этого человека можно было сломать, но не сломить. В груди остро болело, словно Хэ Сюань и туда вогнал свой нож. Губы пересохли, глаза жгло. Ши Уду смотрел и не мог оторваться, позволяя себе хотя бы это. Раз уж это всё, на что он мог рассчитывать с этим человеком, с тем, кто был по-настоящему его. С одним из миллионов. Уникальным, неповторимым. Золотым. Растерявшим весь свой свет, но не растерявшим огня. Он мог лишь смотреть, и потому смотрел. Как разжимаются пальцы и клинок падает на камни. Как в следующем приступе кашля изо рта Хэ Сюаня вылетает клок кровавой плоти и по спине прокатывается дрожь. То, что он больше не встанет, стало ясно как день, но надежда оказалась такой же живучей, как и его невероятный человек. Который вдруг ударил в площадь кулаком, содрогаясь в конвульсиях, которые безуспешно пытался подавить. Он раз за разом призывал своё тело подчиниться, — Уду видел, он знал, он помнил, как это! — но тело учёного Хэ больше не слышало его светлый разум. Да и оставался ли там ещё свет?.. Хэ Сюань опёрся на кулак, не давая себе упасть, вскинул горделиво свою бедовую голову — и замер, напоровшись взглядом на знакомое лицо. Широкие, в пол-глаза, зрачки впились в Уду, будто клещи, взгляд проник в кровь, потёк по венам. Сердце сбилось с ритма, выдав лишний удар. Ярость невероятно ему шла. И всё же последней на лице его человека отметилась не она. Ши Уду падал, словно в глубокий колодец, в тот давно ушедший день, глотал мёртвую воду воспоминаний — о бурном потоке жизни под золотой кожей, о чужом дыхании на своих губах, о дерзкой улыбке, тень которой вдруг упала на мертвенно-бледное лицо. Измождённое тело повалилось на мостовую, гулко ударив черепом в каменную кладку. Учёный Хэ в последний раз крупно вздрогнул — и затих. Последним, что увидел в глазах своего человека Ши Уду, была не ярость. Это было узнавание. И торжество.