Illuminated

Следующий месяц проходит в тумане: спектакли, учеба, интервью. Снова спектакли: премьеры играют еще второй и третий, потом включается второй состав, где Кай — Стэн, Селена — Мари из ансамбля. Еще есть каверы, и Ирик планирует их выпускать, даже если с первыми составами все будет хорошо. Сам Ирик решает в ансамбле пока не прыгать, ему же нужно учиться. Ева занята у маэстро, и на себя у них времени снова нет. Экзамены сдаются каким-то чудом. Маэстро интересуется: «А Эва тебе не читает из коридора?» Ирик удивлен. Он и не знал, что так можно, иначе бы точно поддался соблазну: почему-то, на удивление не уверен в себе. Маэстро даже расстроился: «Ну вот, подсказал», и Ирик ему клянется учить и сдавать без Евы. Зимой случается ее день рождения, и они проводят его вдвоем, отключив связь. Ирик иногда ловит себя на мысли, что в прошлом году в это время делал концерт, бегал, суетился, ругался с Веллером и Агатой. Та жизнь теперь кажется далекой и ненастоящей. Но и здешняя настоящей пока не стала. Ирик как будто плывет по течению, а к этому он не привык. Тут даже волосы красить незачем. Против чего бунтовать, если все хорошо, и не позерство ли — выделываться, если стал начальством? Однажды Ирик обнаруживает себя у витрины с классическими костюмами, ужасается и звонит Еве. Наверное, нужно было позвать ее на небоскреб или сделать предложение при всей труппе, но Ирик тащит ее в кафешку в каком-то обшарпанном переулке. И там, как обычно, полчаса шарит по карманам, разыскивая кольцо. От удивления она чуть не обливается соком. Ирик немного в панике. — Нет, я понимаю, ты, наверное, пока не собираешься замуж. Надеюсь, только пока, а не совсем. Я не тороплю, не настаиваю, и… что еще не? А, не буду спорить, если ты ничего не хочешь менять. Но, может, захочешь когда-нибудь? Она молчит, и Ирик придумывает, что ему делать, если вдруг «нет». Он не собирается смирятся и расставаться друзьями. И он, правда, согласен ждать, сколько нужно. Она же совсем юная, у нее только карьера пошла, зачем ей дом, быт, обязательства? И чего его понесло с кольцом? Противный голосок внутри пытается заикнуться, что карьера-то не без его помощи. Ирик давит гаденыша. Он прекрасно помнит, кто, кому и сколько помог, и счет далеко не в его пользу. Так что, нечего тут, заткнись, дай девушке проглотить сок и придумать ответ. — Тебе плохо здесь? А он-то и позабыл, с кем связался. — Что, так фонит? — Ага. — Мне хорошо — с тобой. А здесь… наверное еще не привык. Ну, хочешь, сделаем вид, что просто зашли поесть? Сотрешь мне память, а кольцо подари официанту. Он все равно на тебя так пялится, что хочется ему морду набить. Она, наконец, смеется. — Еще чего! Официанту! Мне принес, мне и надевай. Руки, сволочи, не дрожать! Не ронять! Спокойно и медленно надеваем. — Я, правда, не тороплю. Это помолвочное кольцо. Можешь ходить в невестах, сколько хочешь, хоть до пятидесяти… Но лучше не так долго, а то я испорчу свадебные фотографии лысиной и животом. — Ирик, я… И тут проклятый официант приносит им свечку, зажигает и ставит на стол, понимающе улыбаясь. *** — Ирик, я… А слов-то и нет. Еву омывает изнутри теплом и счастьем. Им, конечно, и так хорошо, и Ева не сомневается в нем ни капли, но, как все девочки, когда-то мечтала о прекрасном принце и белом платье. — В детстве я делала себе кольцо из фольги. Это — намного красивей. Я постараюсь не тянуть до пятидесяти. — Ты не пожалеешь! Обещаю, нам будет весело! Ты даже не представляешь себе, как. С сиренами вообще весело. То командировка, то «ящик», то еще разное приключается. Вон, Себ веселый какой уже восемь лет. Ева с трудом может говорить: когда она чем-то взволнована — слишком многое ловит, а тут кругом столько чужих эмоций, что пробивает даже ее. — Ирик... — Что? Только не говори, что передумала! Уже поздно! Все-все, первое слово дороже! Это невыносимо! Слова не дает вставить. «Ирик, просто заткнись и дай мне сказать» Он закрывает рот и кивает. «Я тебя люблю, я согласна. Осторожно!» — Свечку не урони! Откуда тут свечка? Вроде не было? — Официант принес. — Да? Я не заметила. Я вообще вижу только тебя. — Но лучше, и правда, не торопиться. И, можно, я буду его снимать иногда? К примеру, при встречах с Гертом. Ужасно не хочется объясняться, а ведь он захочет «узнать жениха поближе» и устроит для проверки какой-нибудь чернушный балаган. — Да можешь вообще не носить! С вопросами приставать будут меньше. *** — С вопросами приставать будут меньше. А просто приставать — больше. У нее теперь тоже фанклуб, и даже больше цветов, чем дарят ему. А некоторые фаны ничем не хуже, к примеру, Нейтона. Но Ирик готов доверять, терпеть и ревновать молча. — У меня еще кое-что для тебя есть, но это пока секрет. Ирик прикидывает, во что одеться. Нужно что-то новенькое. Или, все-таки, перья? Ну, ладно, месяц на подготовку, есть время придумать. А вот ребят пора вызывать. Что-то стали в сети забывать Иржи Лангелла. Да, точно — в перья. И с ярко-оранжевой головой. Или нет — наоборот, с седой. Ладно, потом решит. Кольцо Ева носит на шее, на длинной цепочке. В театре, конечно, все заметили и переглядываются с пониманием, но, к удивлению Ирика, наружу новость пока не просочилась, и он горд за своих ребят, и за себя особенно: он все-таки гений. Как выбрал! Какая труппа! Вот кого Ирик не ожидает увидеть на служебке, так это Берси. В дорогом элегантном пальто, с цветами, среди девушек и редких мужчин он смотрится инородно. Букет достается Еве, а Берси — ее радостные объятия, и в глазах фанов тут же — вопрос: «Кто это? Кто? Кто?!», и все почему-то глядят на него. Ирик сперва думает отвернуться, потом подходит и здоровается. Вопросов немедленно становится еще больше. В сетях весь вечер гадают, кто это «солидный, красивый и явно не бедный», и почему «Эва на нем так висела, что Иричеку пришлось подходить и их разгонять»? Он постит очередную историю и вворачивает про «встретил давнего знакомого и коллегу». Фанов это не унимает, но дает другой вектор сплетням. Ева, пообщавшись с кем-то по комму, приходит и говорит: — Звонило начальство: Берси нужно как-то легализовать. Ты ведь не против? — То начальство, которое «йога по выходным»? Разумеется, он не враг себе и не против. Берси, как понимает Ирик, все равно будет где-то рядом, так что лучше в качестве друга Ирика, а не сталкера при артистке. И на служебках с цветами не будет торчать, он там, как небоскреб посреди деревни, со своей бородой и в дорогих очках. — А еще можно его просто на работу взять. — Кем, охранником? — Ты напрасно смеешься. У него два диплома: менеджмент и юридическое, между прочим. Ирик не удивлен: он что-то такое подозревал. — И как он попал к тебе в няньки? — Герт попросил. Он доверяет Берси, а мы с ним нормально ладим. И снова у нас Герт. — Юрист, говоришь? Мария все еще едина в трех лицах: пиар, юрист и зам директора, и она с радостью скидывает часть работы на новичка. В сети еще немного бурлят по поводу «поналетели и тащат теперь своих коллег и знакомых на все места», но быстро смолкают: юрист, как инфоповод, не интересен. Для второго спектакля Ирик выбирает комедию положений. В ней куча действующих лиц, три пары: одна влюбленная и две сперва ненавидят друг друга; переодевания, шутки, страсти, а в финале тройная свадьба. Тоже классика и очень удобная пьеса: занята почти вся труппа, герои отвечают за любовь и романтику, а две остальные парочки тянут сюжет. Список ролей Ирик составил так, что получилось не два, а три с половиной состава. Все репетируют всех. Все знают все роли, каждому удастся сыграть не только в ансамбле. Брейт репетирует разных отцов и правителя города и боится запутаться в текстах. — Так, значит, когда я в синем — я Эвкин отец. Когда лысый — правитель. Когда я… блин, в каком я отец Нейтона? Мэтр, это будет провал. Ирик уверен — провала не будет. Все радостно учат роли, скачут с ансамблем, энтузиазм у всех прет из ушей. — Когда я правитель, ты — отец Нейтона. Когда Нейтон — герой, ты — отец Эвы. Когда герой Стэн, ты — правитель. — Так, нужно записать. Когда я… Себя и Еву Ирик на этот раз вместе не ставит. Она играет с Нейтоном и Дитоном одну из характерных героинь. Он — тоже характерный, но из другой парочки. Просто на всякий случай, вдруг его опять от ее голоса закоротит. У них есть одна совместная сцена: короткий дуэт в саду. На карнавале герой Ирика одевается девушкой, а евина героиня — мужчиной, и, встретившись у фонтана, они флиртуют, пока не выходит ансамбль. Костюмеры вздыхают и шьют два варианта костюмов: те, что впору Еве, второму составу просто не натянуть. Маэстро пару раз приходит взглянуть на репетиции, советует, поправляет и благословляет в свободное плаванье. Ирик очень боится, что не выплывет, но решает барахтаться до конца. Ева возвращается поздно, усталая и печальная. Ирик сперва обнимает, потом кормит, и очень хочет спросить, но молчит. Потому что не спросишь же «где ты была?», максимум — «что случилось?». Но, может быть, когда поест и отдохнет, расскажет сама? — Были с маэстро в больнице. — Он заболел? — Нет. Он — нет. *** — Он — нет. Просто сегодня день рождения Верушки, пятый, который она проводит в больнице. — У него там внучка. Она в коме. Сегодня ей исполнилось двенадцать лет. — Бедный ребенок. Бедный маэстро. И родители. А родителей нет. — Дочь маэстро была сиреной. Немного меня учила. Пять лет назад они попали в аварию. Верушке было семь, она выжила, но не очнулась. Обычно маэстро бывает там один, но в день рождения — тяжело. — Понимаю. И что, ничего нельзя сделать? Если не вылечить, то... позвать? Звали. Они все ее звали. И Ева, и даже Герт. Маэстро, как подозревала Ева, тоже пытался. Верушка была где-то там, иногда поднималась ближе, Ева чувствовала ее, но зацепить не могла. Герт прямо сказал, что вытащил бы, не будь это ребенок, и не осуждай общество некоторые отношения между людьми. Ева подозревала, что его бы это не остановило, но маэстро Герт тоже любил, как бы не фыркал. Поэтому ему сказал аккуратно, что вытащить можно кого-то близкого или родного, а он, Герт, девочку, к сожалению, совсем не знал. — Она не сирена. И маэстро тоже. — А что, только сирена может вытащить? И сирену? Но я же тебя как-то дозвался. — И все до сих пор ломают головы — как. — Кто это «все»? — Вот Герт, к примеру, считает, что тут очень важны личные отношения. А Берси уверен, что ты на какую-то долю все-таки можешь быть потомком сирен. Все они в школе учили, что Арс заселили беженцы с 3-СР. Неудавшийся переворот, Ева даже не помнит, сколько сотен лет назад. Потому и языки одинаковые, и обычаи в чем-то тоже. И вражда, припорошенная цивилизацией, но не забытая. — А может я, и вовсе, сирена? Ей бы было гораздо спокойней, но, увы. — Нет. Когда ты мне пел, Берси провел тесты. Ты не воспринимаешь наши частоты и не слышишь нас. — Жаль. Еве не жаль. Он ей нравится в любом виде и качестве, хоть водяным змеем. — Ты уникален. Я тебя слышу, а так не бывает. — А другие сирены могут меня слышать? Ева вспоминает про Герта и «личные отношения» и хмурится. — Давай не будем этого проверять. *** Наутро Ева мнется, о чем-то хочет спросить, но никак не спросит. Это непривычно, и Ирик немедленно начинает придумывать всякое и психовать. — Нет, ну что ты, — вздыхает она. Он снова забыл, что, наверное, фонит на весь город. Интересно, кто раньше научится, он — сдерживаться, или она — не ловить чужие эмоции, как свои? И то, и это звучит не слишком правдоподобно. — Просто думаю, как сказать… В общем, маэстро раньше хотел тебя попросить сходить к Верушке. — А теперь? — Мне показалось, что он совсем пал духом, очень устал и не верит уже в хороший исход. Но, может быть все же… — Конечно, я готов. А меня туда пустят? Его пускают. Ему вообще кажется, что на Арсе с Евой пустят везде. «Все для Евочки» работает безотказно. Хотя, может быть, его просто внесли в список тех, кому разрешены посещения. Ирик входит и останавливается у двери. Он мало бывал в больницах, и не таких (уж на Третьем уровне таких точно не было). Из всего знакомого он уверенно опознает только капельницу и стул. Девочка в палате одна. На большой кровати, с проводками и всякими мониторами, очень маленькая, бледная, в цвет подушки, с заплетенными в косичку светлыми волосами. У окна цветы в вазе и связка воздушных шариков, и от их яркости в этом унылом месте Ирику не по себе. Ева берет стул, садится, трогает маленькую ладонь. — Привет. Это снова я. Не успела соскучиться, да? Сегодня со мной пришел друг. Он очень хочет с тобой познакомиться. — Привет, я Ирик. Это очень странно — разговаривать с ней. Ирику девочка упорно кажется мертвой, он вспоминает, как представлял мертвой Еву, берет себя в руки и пытается разглядеть в неживом теле хоть какую-то жизнь. У нее светлые реснички и темные брови. Сухие губы и проколы от сережек в ушах. Он ее не знает. Она — совершенно чужой ребенок. Но он знает маэстро. Он в курсе теперь, что тот все эти годы живет один, в большом пустом доме, допуская к себе только некоторых учеников и Еву. «Первое время я даже жила там, с ним. Боялась оставить одного. Он был… очень расстроен» Очень расстроен. Ирик читал в сети заметки про похороны, внучку, видел его фотографии до — энергичного, русоволосого, быстрого, и после — совершенно разбитого и седого. Но на его горе всем, по большому счету, было плевать. Интересовали сплетни. Больше всего полоскали Еву. «Тела не успели остыть», «Юная протеже дождалась, наконец, предложения», «День свадьбы будет объявлен на похоронах?» — Представляю, как тебе все тут надоело. Скучно, небось, одной? Могу тебе спеть, хочешь? Ирик поет совсем тихое и простое, ему еще бабушка пела «солнце встало, и ты вставай, не ленись» Песня смешная, детская, и только она приходит на ум рядом с этими шариками и белым мертвым лицом. В дверь заглядывают, Ева встает и выходит, потом возвращается, воодушевленная, становится рядом с ним. — Верушка, прости, нам пора. Но Ирик еще придет, очень скоро. Ирик прощается. — Ты куда меня тащишь? В соседней комнате — врачебный пост. Тоже какие-то мониторы и экран, выдающий картинку с камеры из палаты. — Так в чем дело? — Смотри. Он смотрит на какие-то цветные линии, схемы. Естественно, не понимает. Врач поясняет: — Когда он запел, участился пульс, активизировались... Вы же не специалисты, давайте, я вам попроще: он запел — ей стало лучше. Немного, но лучше. И я не понимаю: вы же тут все ей пели. Дедушка, вон, через день приходит, поет. Может быть тембр, может еще что-то. Нужно изучать, думать. Вы приходите, молодой человек. Чудес, конечно, не бывает, но вдруг. Они прощаются, но тут на мониторах что-то меняется. Ирик видит: в палату вошла сиделка и принялась убирать. Доктор изумленно смотрит на диаграммы, кидается что-то переключать. — Да что такое? Ч-черт… не понимаю. Ева выскакивает из комнаты, показывается на экране и возвращается, таща за собой сиделку. — Что я не так сделала?! Куда вы меня?! Ой. При виде Ирика она перестает вырываться и млеет. В ее кармане играет его прошлогодний концерт. — Ой. Ирик… То есть, Иржи. А вы что тут… вы как… А что вообще происходит? Ева хмурится, и комм замолкает. Доктор еще раз осматривает свои мониторы. — Кира, скажите, вы часто включаете музыку, когда убираетесь в палате? — Включаю. А что? Сиделка — девчонка совсем, наверное, лет девятнадцать — чувствует напряжение и начинает обороняться. — А почему не в наушниках? — По инструкции! Если заткнешь уши, можно не услышать сигнала системы или еще чего-то. А ей, — она смотрит на Еву и осекается, — девочке же все равно не слышно. Ей не мешает же. А мне… — Что вы слушаете обычно? — Ну, так, вот его. Она показывает на Ирика, сомневается, но все-таки просит: — А дайте автограф? А фото можно? — Можно, — соглашается доктор. — Только сперва сходите еще раз в палату и включите «его» опять. Ева уходит с ней. Когда возвращаются, Ирик расписывается на какой-то бумажке, доктор быстро печатает, а Ева сияет. По дороге домой радостно делится: — Ты явно нравишься Верушке. Знаешь, когда эта Кира включила музыку, я почувствовала, что она подплыла ближе. Почти совсем близко. Раньше так тоже случалось, только, как мы не старались, за лед она не идет. — За какой лед? *** — За какой лед? Еву передергивает: этот лед она сама хорошо помнит. И она бы тоже не стала пытаться, если бы не Ирик. А у Верушки причины нет. — Я могу объяснить, что мне там казалось. Может быть у нее все совсем не так. У меня была вода. Теплая, ласковая такая. Снаружи тогда было больно и страшно. А там — безопасно и хорошо. Я уходила вниз. Не тонула, а именно уходила. Медленно опускалась. Там не было дна. А сверху — лед. Он — как броня. Он меня спасал, прикрывал от всего плохого. И, когда ты меня позвал, я подплыла к нему и… Это так больно. И страшно. Если бы ты не звал, я бы не стала. Я бы ни за что не решилась вернуться, если бы не ты. Ее давно трясет. Она не замечает, что они остановились посреди площади, и Ирик ее обнимает. Вспоминать — тоже больно. И страшно представить, что она могла бы лежать сейчас так же, в палате под писк приборов. — Наверное, просто нет человека, ради которого она может на это решиться. Ей не к кому захотеть вернуться. Нет ни отца, ни мамы. Некого любить. И совсем маленькая еще. — Но ты ей явно нравишься. Будешь ее навещать? Он вытирает ей щеки. — Конечно буду, не плачь. Ирику нужно почитать про кому. Или про психологию подростков. Или плюнуть на все, просто войти и сказать: — Привет, это я, Ирик. Помнишь меня? Я звезда, и у меня толпы фанатов по всему миру. За билеты на мои концерты дерутся. Не веришь? Зря, я сам видел. Жаль, ты не можешь прийти и послушать. Зато тебе повезло: я пришел сам. *** — Эвочка, а что Иржи делает в больнице? В первый раз его привела она, но теперь мальчик что-то зачастил, и без Эвы. Он болтает с Верушкой, как будто та отвечает. Хвастается, поет, снова хвастается, говорит только про себя. Йован привык к другому Ирику. Он, безусловно, знает себе цену, но не настолько же, чтобы бессовестно хвалиться в пустой палате, ребенку, который даже не слышит. Доктор, показывая записи, интересуется, нет ли в его поведении других отклонений, а в родне — заболеваний психики. Может быть, не пускать? — А он там бывает? Я не знала. Ирик сейчас весь в подготовке к концерту и, одновременно, к спектаклю, пропадает там или с музыкантами. А теперь, выясняется, еще и в клинике. Эва видит его меньше, чем те же врачи. Йован переслушивает записи, что-то в них цепляет, но что? Запретить? Не пускать? Отказаться от последней надежды? Да что он может? Но ведь Эву достал? А Верушке рассказывает, какой он крутой, какой будет концерт. «Жаль, что ты не можешь прийти»… Стоп. — Маэстро, если вам неприятно… — Нет, нет, Эвочка, пусть ходит. Верушке там скучно одной. Лучше не надеяться, нет. — Пусть поет. *** «Внимание, Легион, общий сбор, построение, все такое!» Ирик обычно не пишет в сообщество, для этого есть Зои, Мария, админ. Он только общается на концертах, всех хвалит, благодарит, некоторых помнит в лицо и по именам. Но сейчас ему некогда, и он обращается сам: «Срочно! Опрос! Важно! Какие песни — мои или не мои — нравятся подросткам от одиннадцати до пятнадцати? Возраст важен! Составляем два списка, выбираем, пишем. Всех прошу поучаствовать! Опросите друзей, врагов, соседей и просто знакомых!» «Ирик, что у тебя стряслось?» «Ирик, солнышко, что такое?» «Сынок, помощь отца не нужна?» «Если тебе не четырнадцать, то, спасибо, не надо» — пишет Золтану Ирик. Остальных успокаивает рассылкой: «Все хорошо, очередной флешмоб» Легион начинает работу, всё гудит, удивляется, вопрошает, но списки уже составляются. Ирик любит их всех — за отзывчивость, способность организовываться, за то, что они есть. Списки меняются, работа кипит. Ирик переживает и ждет. А вдруг он не прав, и ничего не выйдет? Но попробовать-то он может? И он попробует. — Сходишь со мной в больницу? Нужно послушать. Ева, конечно, сходит, но когда? С утра — репетиция в театре, в обед — у него с группой, вечером — снова в театре. Ночью? Действительно, ближе к ночи. Еве приходится поработать, иначе их не пускают. В коридорах уже выключен верхний свет, остались гореть ночники. В палате все, как обычно, тут ничего не меняется, только вынесли шарики и сменились цветы. С недавних пор Ирик таскает сюда подаренные букеты. Ему все равно много, а медсестры и дамы-врачи радуются, благодарят. — Послушай, она здесь? Вообще, реагирует, или нет? И расправляет плечи, картинным движением откидывает волосы: привычно «дает звезду». — Привет! Еще не спишь? Вот, решил заглянуть после репетиции. Поболтаем? Ева чувствует, как Верушка где-то там, в глубине, замирает и начинает приближаться гораздо быстрей, чем к ней или маэстро. А Ирик уже говорит, рассказывает про концерт. — Солдаут, ты представляешь? Билеты раскуплены в первые же три дня. Будет куча новых песен, никто не слышал. И я еще такую штуку придумал… Нет, не расскажу, это нужно смотреть. Верушка все ближе. Ева ощущает ее так близко, словно между ними стекло. — Ну, ладно, кусочек спою, так и быть. Но ты — никому, договорились? Это будет бомба! Я классные песни пишу. Жаль, что ты не можешь прийти на концерт. Он тихо включает минус и так же тихо поет. Ева пытается зацепиться, но невозможно. Проклятый лед словно броня, как он тогда смог его пробить? — Ну, все. Спокойной ночи, Верушка. Ева остро чувствует ее разочарование и обиду, и еле сдерживается, чтобы не пообещать, что он завтра опять придет. — Ну, что? Она там? Или… — Она рядом, но я не могу достать. Может быть, попросить Шона? Страшно спугнуть. К Ирику она близко, а от чужого может уйти в глубину. *** Списки составлены, осталось только выбрать. Своё он все помнит, чужое — учит. Он всегда учит все наизусть, ненавидит забывать или подглядывать текст, хотя здесь мог бы, кто его видит, не на концерте же. «Спасибо всем, кто участвовал! Вы классные! Я вас люблю!» Список большой, но ему нужно не больше пяти-шести песен. Правильно расположить, правильно спеть, правильно позвать. Ирик очень надеется не ошибиться. В конце концов, что он знает про девочек ее лет? — А вечером у меня концерт. Я буду в классном прикиде — в перьях. И волосы выкрасил. Угадай, в какой цвет? Не скажу, сама угадай. Блин, я хотел сделать такой классный номер: дуэт отца с дочерью. Но сорвалось. Представляешь, дочери нет: все девчонки мне в невесты годятся. Я слушал записи — ты классно поешь. Ну, это понятно: при таком дедушке. Вот если бы ты спела за дочь… Жаль, ты не можешь. Да, я понимаю. Но все равно жаль. Представляешь: мы на концерте. На сцене. Кругом свет, дым, музыка. Зрители орут. И мы с тобой поем. Эх. Это была бы бомба! Все бы рыдали! Ну, нет, так нет. Тебе, конечно, решать. Ты же не против, если я тут распоюсь? Он начинает с конца списка и движется вверх. Ева у изголовья сжимает руки и не открывает глаз. Верушка лежит, неподвижная, мертвая, не меняясь в лице, не дыша. Ирик надеется, Ева надеется, оба не верят. Но не отступать же? Ирик поет. Первая, вторая, пятая песня. Он изо всех сил держит насмешливый, легкий тон. Повторяет свое «как жаль, что ты не можешь» и «это твой выбор». Ева кивает, не открывая глаз, не вытирая слез. Ребенок, девочка, должна сама сделать шаг. Разбиться о лед, пробить его, почувствовать боль. Тут даже Ирик ей не поможет. Хватит ли для этого просто захотеть на концерт? Захотеть к нему? Или он недостаточно соблазнял? — Какого я буду цвета? Нет, не скажу. Сама угадай. *** Ева чувствует Верушку, совсем близко, рядом, но ледяной панцирь не пропускает. Она помнит, как это больно, чувствует, как мечется девочка, как ей страшно. Ирик поет, зовет, завлекает — настоящая сирена. Ева уже бы выбросилась на берег на этот зов. Девочка все не решается. Ей так страшно и больно, что Ева плачет вместо нее. *** — А тут уже будут все танцевать — отвечаю! Я этот трек всегда берегу под конец, девчонки прыгают и визжат. Кто бы знал, как странно и неудобно петь в больничной палате, но осталось последнее: Я чувствую музыку, я слышу ее в ночи, я иду за ней. Она, как огонь, пожирает меня, зовет за собой. И, оглянись я, увижу круг из болотных огней. Я слушаю музыку, что станет и стала моей судьбой. Я чувствую музыку, как чувствуют руки любимых тела. Я слушаю музыку, как слушают дети сказки отцов. И, оглянись я, она идет за мной, все вокруг сожгла. И пламя ее опаляет весь мир и мое лицо. Я чувствую музыку. Я слушаю музыку. Я умираю с ней. Я живу! Ну же, девочка! Ну? Я живу! *** Ева чувствует этот удар всем телом, и ей больно, словно это она прорывается сквозь лед, словно ее режут острые осколки, не пускает плотный панцирь, ломается под руками стена. И она подхватывает, обнимает, не дает соскользнуть обратно, держит, изо всех сил держит девочку, и умоляет: не отпускай, не уходи, живи! Верушка дрожит ресницами, открывает глаза, шевелит губами. Ева слышит и повторяет беззвучное: «В зеленый?» Ирик падает на стул и смеется: — Не угадала! В красный. Смотри. Смотри на меня! Вбегают врачи. Ева не видит, что происходит дальше. Она вообще начинает соображать только за дверью палаты. — У тебя получилось. Ирик жадно глотает воду. — Блин. Мне еще концерт петь, а я уже никакой. Она молча тянет его к себе и целует. — Пой. Я помогу. Но ты сможешь и сам. Ты вообще все можешь! Она готова молиться ему, как богу, но он не требует. Достаточно целовать. Маэстро врывается к ним прямо с утра. Истошно звенит звонок. Ирик еще спит, Ева встает, чтобы открыть дверь. Вчерашний концерт он спел сам, но уснул на диване в гримерке после биса, даже не вышел на поклоны. Зрители были огорчены, а Ева сидела над ним и гадала: будить? Не будить? Спасибо ребятам из группы, помогли сонного довести до такси. — Где он?! — Маэстро… — Погоди, Эвочка. Где он? Ирик с трудом разлепляет глаза и пытается прикрыться. — Маэстро? Как она? Маэстро падает на пол рядом с кроватью. Его плечи дрожат. Ева выходит из комнаты. Пусть поговорят, а она пока нальет воды, накапает валерьянки. Ее саму до сих пор трясет. Это же просто чудо. Бедный маэстро, как бы от радости не хватил удар. *** — Маэстро, как она? Ирик пугается, что девочка снова уснула. Или вообще умерла, и маэстро пришел его убивать. Ирику ужасно неловко. Он голый, только успел натянуть на ноги одеяло, и большой, пожилой мужчина уткнулся ему в колени и плачет. Ирик не знает, что делать, и Ева ушла. — Маэстро, все хорошо? — Ирик… Мальчик… Ты… — Я, правда, хотел, как лучше. Она жива? Маэстро поднимает голову, и Ирик машинально вытирает с его лица слезы, как вытирал Еве. Но спохватывается и вцепляется в одеяло. — Ирик, ты… Ну, сколько можно! Пусть бы уже бил или сказал что-нибудь. Спросонок Ирик плохо соображает, и уже сомневается, не приснилось ему? Была ли Верушка, был ли концерт? — Спасибо, мальчик. Спасибо. Все, что смогу… Всегда… Любую помощь... К счастью, появляется Ева. Маэстро пьет воду, поднимается с пола, и, не прощаясь, вылетает в дверь. — Ужас какой. — Держись, спаситель. Скоро еще Верушка встанет. Придется все обещания исполнять. — Я с ней с удовольствием спою, если ты об этом. — А если она влюбилась? — Будем дружить. У меня богатый опыт, вспомни хоть Лолу. Маэстро же не станет настаивать, чтобы я женился? Ева нервно смеется: — Принцессу ты спас. Хочешь ее и полцарства? — У меня уже есть принцесса. Так что будешь меня прикрывать. *** Верушку он навещают вместе. Ева аккуратно читает. Нет, их опасения не подтвердились. Девочка без ума от Ирика, мечтает с ним спеть, для этого старается заниматься, слушается врачей. Ждет, когда он придет. Но в этом столько детского обожания и восторга, что Ева спокойно отпускает Ирика в больницу. Больше ее тревожит маэстро с его поклонением. Они поменялись ролями и теперь у него в глазах отчетливо читается «Ирик — бог». *** Вторая премьера близится, и Ирик психует еще больше, чем перед первой, потому что первая смогла выехать на интересе зрителей к новому жанру и новым людям, а теперь их уже знают, и, если не удалось зацепить в первый раз, больше не придут. А нужно, чтобы пришли. «Если мы вам понравились, приходите с цветами, если не понравились — с фруктами» — цитируют его в сетях. Ирик говорит это на интервью модному радиоведущему. «Понравится — получите удовольствие от спектакля, не понравится — от забрасывания актеров гнилыми яблоками». Ведущий сдерживает смех и подводит итог: — Ну, что ж, господа, не знаю, как вы, а я не устою перед таким предложением. Кажется мне, в Цветном театре знают толк в удовольствиях на любой вкус. А начиналось все так прилично. Ирик получает множество приглашений на интервью, Ева помогает Марии отсортировать совсем уж желтые источники и скандальных ведущих. Хотя Ирик не понимает, чего там бояться, и за словом обычно в карман не лезет. Этого ведущего Ева одобряет. — Он из наших: бывший певец, актер. На съемках простудился, сорвал голос. Больше не может петь, зато разбирается в музыке и театре, с ним можно разговаривать, он не топит специально. — А не специально, значит, топит? — Только если дашь повод или совсем плохо поешь, но хочешь за его счет попиариться. Тогда пощады не будет. — Ну, мне пиариться ни к чему, я сам, кого хочешь, прорекламирую, — фыркает Ирик. Идут они вместе с Евой. Ведущий встречает их лично: — Здравствуйте! Иржи, я Вилланд Аспер. Эвочка, вы все прекраснее с каждым днем! Все это от импозантного, с седыми висками, красавца под сорок, с таким голосом, что у Ирика мурашки бегут по рукам. И это великолепие явно клеится к Еве. Бесит! Почему всему Арсу нужна именно его девушка?! — Когда же вы примете мое предложение? — Вилле, боюсь, я уже приняла другое. — Жаль, Эвочка, жаль. Его отвлекают. — Обалдеть, — не может сдержаться Ирик. — Как же он пел, если вот это — сорванный голос? И красавец. Не понимаю, чего ты ждала? Я бы точно за него вышел. Слушал бы всю жизнь «вы прекраснее с каждым днем» и млел. Она старается смеяться тихо, чтобы не привлекать внимания. Зря: вокруг уже бегает местный фотограф, и Ирику приходится делать приветливое лицо. — Он мне предлагал пойти к нему в соведущие. Но, вообще-то Вилле открыт любым предложениям, так что у тебя есть шанс. Ты купишь ему другое кольцо или отдать мое? — Извини. Возвращается Вилланд, приглашает в студию. Дает отбивку и: — Добрый вечер! С вами программа «Искусство в себе» и ее ведущий — Вилланд Аспер. И сегодня у нас интересные гости: художественный руководитель музыкального «Цветного» театра и популярный певец Иржи Лангелл, а также ведущая актриса того же театра, Эва Мира. Здравствуйте! Звучит он интимно и почти неприлично. Ирик бы поставил ему 18+ и перевел в ночной эфир. Вот что значит тембр и актерское мастерство. — Здравствуйте, Вилланд. — Здравствуйте. — С чего начнем? — Выбирайте вы. — Тогда объясните, почему вы сегодня нормального цвета? Иржи, зачем вы вообще краситесь? Хотите что-то доказать этому миру? Донести послание? Произвести впечатление на поклонников? Ирик сто раз уже слышал этот вопрос, даже от Веллера и Агаты. И каждый раз нужно было улыбаться и отвечать. А хотелось просто послать, если честно. — Мне говорили, вы прекрасно разбираетесь в музыке, Вилланд. Но, я вижу, в психологии вы вообще эксперт. — Уходите от ответа? — щурится «эксперт» и улыбается Еве. — Я крашусь под настроение. Никаких посланий. Ну, и моей девушке нравится. — То есть, сейчас ей нравится ваш натуральный цвет? — Она выбирает. — Как это мило. Ваша девушка художник? — Все мы в душе художники. — Великолепно. Мы разобрались с цветовой гаммой, а теперь давайте послушаем, как наш гость поет. Звучит сигнал, в эфир идет музыка. Ирик снимает наушники и поворачивается к Еве. «Серьезно? Вот этот треп про волосы — «разбирается в музыке и театре?» — Не напрягайтесь, Иржи. Прежде, чем перейти к главному, необходима прелюдия. Кому-то интересны волосы, кому-то — музыка. Мы удовлетворяем всех. Снова отбивка. — Идем дальше, — предупреждает Вилланд и снова переключается с делового тона на «рабочий»: — Перейдем от прекрасного к еще более прекрасному: Эва, вы долгое время служили в Центральном. Почему решили сменить известный театр и знаменитого режиссера на… — Кота в мешке? — подсказывает Ирик. — А я как раз искал синоним повежливее. Спасибо, Иржи. Ева безмятежно улыбается им обоим: — Центральный — прекрасный драматический театр, но там почти не востребованы поющие артисты. А я очень люблю петь. Ну и всегда хочется попробовать что-то новое, не так ли? — А также играть главные роли? Иржи, Эву можно назвать примой вашего театра? — Интересный вопрос. Эва, безусловно, одна из ведущих актрис, но и остальные тоже играют главные роли. Вся наша труппа — прекрасна, талантлива и великолепна. — Но привели вы Эву. — Я бы с радостью привел всех, но тогда бы мы тут точно не поместились. Хотя, если у вас есть студия попросторней… — Пока мы ищем студию попросторней, послушаем дуэт наших гостей из будущего спектакля. Ирик снова стягивает наушники, отпивает воды. Ева выглядит безмятежной, и это успокаивает: значит, никто не создает неприятный или тревожный фон. Кроме него самого. Ладно. Подумаешь, очередной интеллектуал с претензией на искрометный юмор. Ирик таких перевидал — не сосчитать. Зато реклама. И, если подумать, большинство, действительно сперва интересуется волосами, сплетнями, а музыкой — только потом. Пусть приходят просто поглазеть, втянутся. — Мы говорили о труппе. Неужели у вас действительно нет разделения на премьеров и массовку? — Я стараюсь сделать так, чтобы все играли разные роли. Кстати, и я, и Эва в разных составах участвуем в ансамбле. — Худрук в ансамбле? Х-м-м… Какое странное новшество в репертуарном театре. У вас там демократия? — Нет. Я — тиран и деспот. — Эва, это так? — Конечно. Слово мэтра — закон, приказ, голос с небес. — То есть, он — бог? — Безусловно, бог, — смеется Ева. — А что вы думали от меня услышать, пока он сидит рядом? — Действительно, что это я? Давайте переговорим в перерыве. — Я все слышу! — сварливо отзывается Ирик. — Что ж, через несколько минут мы уходим на перерыв, а пока, может быть, споете нам? — С удовольствием. Следующий блок открывает реклама. Ирик озвучивает начало продажи билетов, дату премьеры, рекламирует сайт, театр, спонсоров, (тут и вставляет про яблоки, очень всех смешит). Вилланд долго расспрашивает Еву про любимые и нелюбимые роли, партнеров, подарки поклонников, атмосферу в театре. Напоследок возвращается к Ирику: — Иржи, скажите, почему именно музыкальный театр? — Музыка — это же универсальный язык общения — между планетами, людьми, между душами, наконец! Музыка, она, как воздух — нужна, чтобы жить! Без нее — никак! Пустота! Ирик спохватывается, видя мелькнувшую во взгляде Вилланда горькую зависть. Он забыл, что тот больше не может петь, и немного увидел его, настоящего. Хотя, может быть, настоящий Вилланд — просто хороший актер и делец, и вовсе не горюет о прошлом, а уютно чувствует себя в этом кресле, с удовольствием препарируя тех, кому пока больше везет. — А чем бы вы занимались, если бы не смогли больше петь? — Ставил бы спектакли. Играл в драматическом… если бы взяли. Да мало ли занятий в театре? Занавес бы открывал! — Что ж, господа, мы беседовали с энтузиастом и фанатиком своего дела, Иржи Лангеллом. Он и очаровательная Эва Мира приглашают вас на премьеру спектакля «Полуденный сон у реки». Увидимся на спектакле. Спасибо, что слушали нас! Прощаются они уже без подколок. Вилланд хмур, Ева устала, Ирик голоден и хочет домой. Но они едут в театр на вечернюю репетицию, по дороге опять забежав в первое попавшееся кафе. На премьере зал снова заполнен. Ирик вслух надеется, что зрители принесли не слишком много гнилых яблок, и в этом только доля шутки. Потому что он режиссер, он отвечает за все, что получится. И, если спектакль не понравится, конечно, реально кидаться никто не будет, а виртуально, в сети, придется «прогонять всех со сцены» и стоять самому. Первый поставленный спектакль, как первый рожденный ребенок. Ирику хочется верить, что он сделал что-то хорошее. Очень подбадривает маэстро, на предпоказе журналисты хвалили и восхищались, но сколько в этом правды, а сколько профессиональной этики, угадать нельзя. Вилланд Аспер чувствует себя в театре, как дома. Что-то шепчет Гере, улыбается Еве, крутит в руке яблоко. — Гнилое? — уточняет Ирик. — Вижу, вы подготовились. — Свежее, — возражает Вилланд. — Чтобы наверняка: понравится — съем, не понравится — будет больнее. — В девушек не вздумайте кинуть. Цельтесь в меня. — О, как по-рыцарски! Не беспокойтесь, Иржи, с первого ряда точно не промахнусь. — Почему посторонние в служебной зоне? — рявкает Ирик. Вилланд насмешливо скалится и уходит сам, попутно раскланявшись с входящим маэстро. — Вижу, ты заинтересовал Вилле. Он всегда такой был. Еще в институте всех пытался взбесить и «посмотреть на нутро». — У него хорошо получается. Ирика прекрасный Вилле уж точно бесит. Особенно его манера томно глядеть на девушек вдвое моложе себя и пролезать везде. — Ну, с богом! Ирик готов молиться любому богу. Он все проверил сто раз, но в любой момент что-то может пойти не так. Зал реагирует, вроде, как надо: в смешных местах все смеются, в романтических — затихают. Ирик чувствует зрителей, воспринимает их вместе с театром, зданием, сценой и галереями, как одно большое, непостоянное, но сейчас — благосклонное существо. И себя вместе с ним — единым целым. И это прибавляет ему сил. Потому что играть и следить за спектаклем ужасно трудно. Ирик всегда удивлялся, почему режиссеры не берут себе главные роли, а предпочитают сидеть в зале и наблюдать. Теперь он, кажется, начинает понимать, в чем проблема. Ева хихикает: «Так приходит мудрость», — и убегает в другую кулису: сейчас им петь дуэт, тот самый, в саду. Ирик не чувствует себя мудрым. Усталым и раздерганным — да, потому что — косяки со звуком, с аппаратурой. Тина из ансамбля подвернула лодыжку, а кому-то порвали юбку прямо перед выходом. Со всеми проблемами нужно успеть разобраться. И еще нужно петь. Помреж, замотанная и запыхавшаяся, шепотом орет: «Не лезьте к Иржи! Все вопросы — ко мне!», но бегут все равно к нему. Зато к финалу ему уже не важно, чем будут кидаться. Главное — все закончилось, остались поклоны, и можно будет никуда не бежать, никем не командовать, а просто присесть и закрыть глаза. На этот раз считать не приходится. Аплодировать начинают прямо на затемнении, и каждого, выходящего на поклоны, приветствуют радостным гулом. Очень много цветов. Лично Ирику выносят на сцену корзинку глянцевых, темно-красных яблок, а в первом ряду Вилланд демонстративно подкидывает в воздух такое же, и, кривясь, начинает есть. — Он терпеть не может яблоки, — говорит Ева. — А он что-то вообще любит? Кроме как пялиться на девушек и издеваться? — Но ты его сделал. И по части девушек тоже. И правда. Ирик раздает яблоки прямо на сцене, оставляя последнее для маэстро. Ансамблю не хватает, но тут выносят еще, из-за кулис. — Теперь нас будут звать не «Цветной», а «Яблочный»? — Не надейтесь, мэтр, — смеется Гера. Ирик сдается неизбежному. — И какой же на этот раз? — Розовый. Благослови, господи, изобретателей спреев на один день, иначе Ирик давно бы ходил лысый, а завтрашний спектакль играли бы в париках. Что ж, два успешных спектакля в год — вполне приемлемая цифра. Ирик выходит из кабинета министра обласканный и довольный. Его контракт на три года, но он не был уверен, что столько продержится. Теперь все подтвердилось. Можно покупать дом, устраиваться надолго, начинать жить. Ева встречает его у министерства. Он попросил пойти с ним, поддержать, так, на всякий случай. На самом деле ему просто приятно видеть ее рядом, идти под руку, болтать ни о чем. После премьеры она надела кольцо, и теперь фаны млеют и постят их фотки рядом. Ее фанклуб считает, что девушка могла бы еще поискать получше, а его — что девушке удивительно повезло. Они стараются не читать, что о них пишут, а, если читают, то вместе. Здесь, на Арсе, Ирик котируется не так высоко, как дома: «Эвочка, конечно, могла бы не торопиться… но любовь, очевидно, зла». На 3-СР считают ровно наоборот, и поминают поговорку «обещать — не значит жениться». Все переживают. Оказывается, Ирик «бросил Золтана, и бедняжка, чтобы унять тоску, женился на ком попало». Ирик надеется, что Зои не наймет киллера, чтобы его убить. Скоро — конец сезона. Работа наладилась. Спектакли идут, составы меняются, Ирик сдает экзамены и присматривает пьесу на следующий год. Гера выходит замуж за Брейта. В сети то радость, то траур по этому поводу. Ирик прикидывает, как бы спросить у Евы, не надумала ли она. «Ученик чародея» идет лучше «Сна», и это понятно: героизм, самопожертвование, смерть. Ирик влюблен в персонажа и с удовольствием его играет — но только с Евой. К счастью, может себе позволить выбирать партнерш. В этот раз все не так: Брейт забывает слова, Ева снова едва не падает с декорации, кто-то из балетных опять тянет ногу (что за напасть, вообще?), в антракте кому-то из зрителей становится плохо. Все не идет. Ирик готов поверить, что их кто-то сглазил. И, когда в зале появляются вооруженные люди, он даже не удивляется. Они, как призраки, возникают из-за кулис, рассыпаются по залу. Глохнет музыка, включается свет, и изумленные зрители и актеры обнаруживают себя в окружении. Ирик как раз на сцене, и наблюдает, как поднимается паника. Люди сперва непонимающе оглядываются, в надежде, что это часть спектакля, потом пугаются, пытаются вскочить и выбежать в проходы. Кто-то из напавших стреляет длинной очередью прямо над головами, и все, кто бежал, валятся между кресел, а вставшие было с мест, падают обратно. На сцену поднимаются двое, похоже, главных. — Просим всех сохранять спокойствие, — объявляет один громко. — Это не шутка и не учебный захват. Попытки сопротивления будут подавлены. Второй приподнимает оружие. Впрочем, и без пояснения можно догадаться, как именно. — Мы намерены выдвинуть правительству Арса ряд требований. Как только они будут выполнены — вас отпустят. — А если не будут? Второй усмехается и стреляет в сторону голоса, пока — в воздух. Но снова начинается паника, и окружившие зрителей начинают орать «Всем сидеть! Сидеть!». Ирик слишком близко к этим двоим: их с Брэйтом «уронили» метким тычком под колено и стоят теперь за спиной. На сцене еще Ева, ее не тронули, где остальные, Ирик не знает, надеется, что все живы: стреляли пока только здесь. Тот, что говорил, кривится. Его явно раздражают крики и суета. Второй, наоборот, доволен. Оба почему-то смотрят на Еву, и Ирик холодеет. Она слишком привлекает внимание: в белом платье, на авансцене — просто мечта охотника или мишень. И он не знает, что хуже. Она, конечно, сирена, но, пригрози ей, к примеру, убить кого-то, будет ли защищаться? Один раз уже сдалась, прикрывая его. — И чего ждем? — интересуется тот, что кривился. — Ткнули шприцем, на руки и на выход. — А ты попробуй, сейчас к ней подойди. Ева натянута, как струна, не шевелится, кажется, даже не дышит. Смотрит прямо перед собой, молчит. Ирик молится, чтобы так и стояла. Не кричала, не пыталась разговаривать, не геройствовала. Он не знает, чему ее учили на этой ее «йоге», но она — маленькая, хрупкая девушка, и это не то, что нужно против отряда вооруженных мужчин. В зале гораздо тише. Зрители рассаживаются по местам, многие закрывают глаза, кто-то даже улыбается. Ирик не понимает. — А что? — Получишь так, что мозги вскипят. Подожди. Видишь, что она делает? Он кому-то кивает. В зале снова стреляют, теперь — в стену. Летит штукатурка, люди шарахаются, падают, кто-то визжит. Паника разгорается с новой силой. — Что? — Успокаивает. Держит зал. Но она соплячка еще, надолго ее не хватит. Пусть выдохнется, пригрозим кого-нибудь пристрелить, а уж потом и шприц. Ирик старательно давит панику и пытается соображать, понимает, что именно услышал, и леденеет от страха: так они за ней? Опять этот кошмар? *** Ева не замечает, когда они появляются: слишком занята ролью, а еще — музыка, свет. И они не фонят агрессией или злобой, скорее деловитой поспешностью (не опасно на первый взгляд, поэтому не выделяется в общем хоре) Это не оправдание, разумеется, но оправдываться и некогда. Нужно уменьшить ущерб, не дать панике привести к жертвам, дождаться помощи. Она пытается охватить зал, и почти справляется, но страх сочится отовсюду. В театре слишком много людей, и не только на сцене. Ева чувствует, как боится ансамбль, как плачут девочки из буфета и у кого-то заходится сердце в билетных кассах. Всего слишком много. Ева понимает, что не удержит долго. Саму ее от паники спасает только сознание, что, разреши она себе испугаться, все, кого убьют, будут на ее совести. И она поет, стараясь захватить всех — и зрителей, и тех, кто по ним стреляет, и тех, кто стоит у дверей или боится внизу. *** — Давай-ка ускорим процесс, — говорит первый. Он медленно приближается к Еве и неожиданно бьет ее в живот. Тут же отлетает на пол, но вскакивает и, матерясь, снова идет на нее, а она, согнувшись, пытается отдышаться. В зале опять начинают кричать. Ирик кидается молча, хватает его за ноги, валит. К ним бегут, его отдирают от схваченного, вздергивают за волосы, бьют об сцену лицом, добавляют ногами. Ирик вслепую пытается отбиваться, вырывается, не видит, куда бежать, снова падает, и все это почему-то в полной тишине. Или он оглох? Он пытается испугаться, но вдруг отчетливо слышит в голове евино: «Ирик, держи меня». И все прекращается. Те, кто его бил, валятся рядом. Ирик вытирает кровь с лица, убирает волосы и видит, как с колосников падает автомат, а следом за ним — человек. Медленно оседает на сцену Ева. И ужасно тихо вокруг (или в его голове). Ему больно разгибаться, поэтому — проще ползком. Перелезая через тела (Тела? Трупы!), он добирается до Евы, трясет ее, затягивает к себе на колени, обнимает и начинает петь. Тихо, а потом, услышав, как дрожит голос, и вовсе молча, просто в своей голове. Он помнит, как это было, зовет, затыкает страх, загоняет внутрь истерику и «что, если?». Тут нет ни Берси, ни техника, и некому сказать, слышит ли Ева, жива она еще или уже в коме. Поэтому он сидит и поет, слепо таращась в зал. Ему кажется, что он в страшном сне, и не может проснуться. Мертвые на сцене, мертвые в зале. Ева в измазанном его кровью, белом платье. Ирику чудится, что и за дверями театра нет никого живого. А он остался один в этом мертвом мире, и так и будет ходить среди трупов. И никогда не умрет. И, когда открывается дверь, он готов увидеть чудовище, ходячего мертвеца, но видит очередных вооруженных людей, живых, нацеливших на него оружие и оцепляющих зал. Второй акт кошмара? — И без антракта? — спрашивает Ирик неизвестно кого. Смех разрывает его изнутри, но на истерику времени нет: он поет. *** Он держит ее в руках, раскачивается, словно баюкает ребенка, и поет. Он в панике, почти в истерике, но его хватает, чтобы девочка не ушла. Он поет, как будто держит ее за руку над пропастью. Он почти теряет сознание, но скорее свалится сам, чем выпустит ее. И приходится поспешить, чтобы не искать потом обоих. Тем более, Еву он вытащит, не напрягаясь, а этого — пойди еще найди, а потом зацепи. Слишком уж… своеобразен. И да, интересный мальчик. Очень интересный. С этой его готовностью к жертве, избитый и весь в крови. Не сейчас, Эберт, а лучше бы никогда. — И без антракта? *** Ирик смотрит на подходящего мужика, и думает, что это точно сон. Среди военных — один в штатском, высокий, худой, красивый, как мечта старшеклассницы, с черными кудрявыми, забранными в хвост волосами. Он — руки в карманах пальто — проходит между спецами легкой походкой, кидает взгляд в зал, дергает плечом: — Девочка справилась. Эти, — кивает на зрителей, — проснутся, помнить не будут. И, толкая ногой одного на сцене: — Эти — всё. Можно выносить. Ирик так и пялится, забыв закрыть рот, а мужик садится рядом, смотрит пару секунд на Еву, потом на него. — Хватит голосить, отпускай, я держу. Ирик отодвигается, прижимая Еву к себе. — Я говорю, отпускай, а то свалишься следом за ней, а мне придется доставать. Ирик не реагирует. Как он может доверять этому хлыщу? Кто он, откуда он? За кого он? — Ну, как знаешь, — хмыкает хлыщ, — мне, вообще-то без разницы, могу и так. Он кладет руку на шею Ирику, дергает на себя и целует. Ирик пытается отпрянуть, но что-то, как молния бьет сквозь него в Еву и уходит в сцену. В ушах снова мертвая тишина, но, к счастью, звук возвращается быстро, Ирик не успевает испугаться и решить, что оглох. Хлыщ отпускает его и довольно лыбится. — Ты, как я понимаю, Герт. А кто еще это может быть? Ирик вспоминает все, что о нем слышал: страшный, сирена, маньяк… Вот оно — перед ним, сидит на сцене, облизывается, на губах — кровь Ирика, рука — у Евы на лбу. — Угадал. А ты, значит, Ирик. Будем знакомы. — Иржи. — Как пожелаешь. И перестань уже голосить. Ты занижаешь и врешь — ушам больно. Я же сказал, что держу. Выдохни. — А почему она без сознания? — Пусть отдохнет. А мы пока познакомимся ближе. Давно вы с ней?.. Ирик старается не хамить, все-таки это Евин начальник. Может быть, не просто начальник, а бывший. Или не совсем бывший. Постоянный, вечный, будущий — кто их, сирен, разберет? — Какое тебе дело? — А я с ней спал еще в школе. Это смешно. Подначки, провокации, может еще померяемся, у кого длинней? Ирик оглядывает сидящую рядом мечту всех женщин и незаметно вздыхает. — И что? Мне полагается заплакать от зависти или вообще убежать? — А хочется? — азартно интересуется Герт. — Ни капли. — А ты кремень. — Долго ей еще спать? Нестерпимо хочется убедиться, что все в порядке. Что она очнется, улыбнется ему. Или Герту. Да все равно, лишь бы была жива. — Сколько я захочу. — Герт берет руку Евы и рассматривает кольцо. — И зачем ты ей? — Очнется — спросишь, — бурчит Ирик. Его задолбали эти словесные игры. Он недавно чуть с ума не сошел, а тут еще этот король сирен. В зале появляются медики и начинают выносить зрителей, а он сидит рядом с опасным придурком. Ирик боится оставить с ним Еву и переживает, как там остальные ребята. — А сам не расскажешь? — мурлыкает Герт, и Ирика продирает ознобом: звучит как-то не так. Как-то опасно звучит. Потом Герт хмурится и приказывает: — Умойся иди. И оденься нормально. Только теперь Ирик замечает, что рубашка на нем порвана в клочья и вымазана в крови. — Да, ладно, — отмахивается он. — Нет, не ладно. Уматывай, я сказал. Ирик знает за собой: если на него давят, упрется, и будет стоять, даже во вред себе. — Зачем? Герт прикрывает глаза. — Ты хоть сознаешь, как выглядишь? Мечта маньяка. Избитый, в крови, испуганный. — Я тебя не боюсь! — А стоило бы. И снова он говорит как-то не так. Словно поет дуэт, но один за двоих. Что за нафиг, блин? — Ты понимаешь, что мне даже говорить не надо, только подумать, и ты пойдешь со мной в любую гримерку. Да, хоть прямо здесь начнешь раздеваться. — Это что, инстинкты сирен? Потому что за Евой Ирик не замечал кровожадности или каких-то особенных вкусов. Но, мало ли? Может быть она просто моложе или сдержаннее. На будущее лучше узнать. — Инстинкты людей. Вот Евка, глядя, как тебя бьют, просто вскипела и всех убила. А я, к примеру, избавился бы от них и… продолжил сам. — Хватит прикалываться! — не выдерживает Ирик. — Я как будто в кино про маньяков попал… Ты же шутишь, да? Один из них — тех, кто у этого Герта внутри, похоже, не шутит. Другой пытается объяснить, и Ирик почти различает их по голосам. — А что, похоже? Как бы его отвлечь? И вообще, пообщаться с разумной половиной маньяка? — Слушай, ты ведь сирена? Сирены же все хорошо поют? Я как раз собирался ставить «Вампирские хроники». Давай, ты нам Князя споешь? Опасный, загадочный, мрачный — точно твой типаж! Герт смотрит, как на невиданное, но очень тупое чудо. — Иди и умойся, сколько можно просить? — Да ладно тебе! — отмахивается Ирик, но рубашку на груди собирает. — Можно подумать, я такой уж соблазнительный! Ну, что насчет Князя? Соглашайся, а? Герт начинает ржать и выдергивает из его рук Еву. — Евка, вставай. Твой дятел задолбал даже меня. Ева открывает глаза и говорит странное: — Эберт, не смей. Герт отзывается голосом, который пугает Ирика: — Я видел, что это твое. — И, тут же вторым: — Ты как, Евка? Она запинается, и из глаз неожиданно текут слезы: — Я их убила, да? *** Убила. Не только тех четверых, которых уже вынесли. (Герт специально ее не будил. Сентиментально, но не хотел, чтобы видела своими глазами, особенно того, который свалился сверху). Но и тех, кто был в зале, внутри театра, а также всех, кто стоял в оцеплении, на стреме, сидел в машинах через дорогу и за углом. — Или ты их, или они — его. Разве трудный выбор? *** Ирик чувствует, что этим двоим (троим?) нужно поговорить. — Если ты в порядке, я пойду, посмотрю, как там все? Ева кивает и улыбается. — И умойся! — приказывает Герт. — Или не умывайся, — предлагает его двойник. Ева хмурится. — Эберт. Ирик сбегает. Он не знает, кто такой Эберт, но ему он не нравится еще больше, чем Герт. *** Подняться она пока не может, а все медики заняты зрителями, поэтому Герт снимает пальто, затаскивает ее себе на колени и укутывает. Ей сейчас холодно, да. И, наверное, хочется есть. Ева вздыхает и кладет ему голову на плечо. Герт на секунду жалеет, что мальчишка смылся: интересно, что бы сказал — как все, или выдал бы что-то свое? Герт отсюда слышит, что с артистами и прочими все в порядке, спят. Но пусть уж лучше умоется. Герта достало тратить внимание на глупости Эберта. Да и Евка, если что, обоим им подогреет мозги. Убить — не убьет, но все равно приятного мало. С девочкой теперь точно лучше дружить. — Все нормально. — Я вижу. Так сколько человек я убила? — требует она. Жестко. Бывает в ней это — стальное. Особенно, когда в панике, и нужно взять себя в руки. — Я пока не считал. — После всегда так плохо? — Если физически — просто схватила большой кусок. Потренируешься, сможешь контролировать больше. Если морально — зависит от убеждений. Я совершенно спокойно воспринимаю. Ты — будешь рыдать на плече своего красавца минимум пару недель. — Я не справилась? — уточняет она напряженно. — Ты молодец, и все сделала правильно. Хорошо, что сперва послала сигнал, плохо — что не услышала их на подходе. Но тут нужен опыт или постоянный прием. А у вас тут шум, свет. Я бы тоже поздно заметил. Не хочешь перейти в министерство? Там тише, никто не подкрадется со спины. — Ну конечно, — смеется она. — А та, дикая? — Я слушал ее пару часов. То-то! Молчи и восхищайся, соплячка. И думай. Спрашивай, пока никто не дергает, и твой красавчик смывает кровь. — Каков «мой кусок» теперь? — Теперь? Почему теперь? — Ты говорил, чем больше убиваешь… — Это не так работает. Да, он говорил, но не все: маленькая была. — Ты ограничена, пока сама ставишь ограничения. Как только разрешаешь себе все — сможешь все. — То есть, ты можешь контролировать полпланеты, потому что можешь убить полпланеты? — Я могу убить полпланеты, потому что знаю, что я могу. Ты тоже сможешь, когда поверишь. А пока — смотри: театр, пара кварталов вокруг, подсчитаешь потом. — Я не хочу. — Ну, не считай. — Я не хочу стать, как Дарси. — Ты и не станешь, — вздыхает Герт. Дарси ему лично как-то понятней, а Эберту даже симпатична, — сколько бы ты не убила: тебе это не нравится так, как нам. — Герт, я боюсь. *** — Герт, я боюсь. Ева понимает: Дарси с ее жаждой убивать всех, Эберт, с тем же самым, но лучше скрываемым желанием — они ведь не родились такими. Ей это тоже может грозить. Если ей понравится убивать, если она хоть раз почувствует радость от власти над чужой жизнью, она станет такой же страшной и сумасшедшей. И что тогда они смогут сотворить на пару с Эбертом, да даже и с Гертом? И кто ее будет любить, такую? Бешеную, с окровавленными руками, страшную. Ирик этого точно не заслужил. *** — Герт, я боюсь. — Я здесь! Ирик выскакивает на сцену. Почти весь зал уже пуст, суетятся врачи. Ева сидит на коленях у своего Герта и плачет. Нет, слез еще нет, но Ирик их слышит. И злится на себя, за то, что ушел, и оставил с этим гадом, позволил ее доводить. — Все хорошо. Все ребята живы, все спят, как и зрители. Мертвы только напавшие, но этого Ирик не станет говорить. Пусть думает, что всех усыпила. Зачем ей лишние нервы? Вон, этот придурок двойной и так напугал. — Все хорошо, — повторяет Ирик, садится рядом. Ева тянется к нему от своего... этого. Ирик безумно рад и прижимает ее к себе. Ева дрожит даже в пальто, и, укутывая ее в мантию Нейтона, Ирик бурчит: — Чего сидите? Нет бы, успокоительного, или хоть чаю какого-нибудь принесли. Сидят, треплются. — Не треплются, а разбирают ошибки. — А до завтра, значит, не подождет? У нас, вообще-то спектакль был, тоже не отдых. А потом — вот это всё. И даже доктора не позовем? В больницу Еву, конечно, отвозят. Ирик остается в театре, осматривает его, проверяет все места, где могли спрятаться люди, пересчитывает труппу, техников, гримеров — вообще всех, чтобы никого не забыть. Рядом с ним бегает Берси. Блоки Герта не прикрыли его от Евы, но позволили разбудить раньше, чем остальных. Потом они оба едут в больницу. Ирика осматривают, что-то колят, и он остается в палате. Смотрит, как спит Ева, и сам засыпает. Завтра надо будет подумать, что делать. Что ему говорить? Что объявят власти? Что скажут зрители? Будут бояться к ним приходить? Будут вообще бояться ходить в театры? Ирик так ненавидит этих гадов с оружием. Они словно сломали его самого, испачкали его дом, его любимый театр. Ему никогда раньше не хотелось кого-то убить, теперь хочется. Хорошо, что Ева спит, и не чувствует его фон. Он сейчас — сплошные злоба и ненависть, она не знает его таким, и, если повезет, не узнает. Ирик противен сам себе, но это сильнее его. Утром все так болит, что даже глаза открываются с трудом. Лицо распухло и радует синяками. Зато нос ему не сломали, и славно: Ирику нравится его нос. Его теперь все устраивает, главное, чтобы целое и работало. Вот как меняет приоритеты один небольшой теракт. Ирик вообще пострадал минимально. При таких вводных могли и ребра сломать, да и просто убить. А когда били об сцену, удачно успел подставить руки. Теперь костяшки распухли и болят, зато нос… — «Скажи мне, зеркало на стене…» — Ох! Напугала. Ирик действительно испугался. И это очень паршиво, потому что он не собирается из-за каких-то уродов вздрагивать от каждого шороха и кричать по ночам. Вот уж нет. — Как ты? Она выглядит обычно. Ну, может быть, слишком бледной, как будто без замены сыграла два блока подряд. — Со мной все хорошо. А вот ты… — Могу хоть сейчас сыграть мертвеца, сэкономим на гриме. — Жаль, что у нас ни в одном спектакле нет мертвецов. — Жаль. Он ругает себя: зачем завел разговор о мертвецах? Вот идиот! Она всегда делает вид, что все хорошо, но Ирик уже настолько ее знает, что различает, где правда хорошо, а где «улыбаюсь, не хочу тебя волновать». — Я могу их стереть, — предлагает она спокойно. — Помнить будешь, а эмоции уберу. — А себе так можешь? Ева возвращается на кровать, закутывается в одеяло. Она все еще мерзнет. Когда тут завтрак, в этой больнице? Сходить, хотя бы чаю ей поискать? — Себе — нет. — Тогда и мне не надо. Он смотрит на часы: полпятого. Завтрак явно будет не скоро. Значит, можно еще поспать. — Ирик… — Двигайся. Что-то я замерз. Он, и правда, замерз на кушетке под тонким пледом, но ей холодно больше, и она радостно отодвигается, позволяя ему лечь. Когда Ирик ее обнимает, ему кажется — он может все. И плевать на этих гадов. И почти неважно, что будет со спектаклем. Главное — Ева согрелась и засыпает. На ум приходит колыбельная, и Ирик тихо поет. Что-то слишком часто он делает это в больницах, пора прекращать. — Вот нам и весело, — тихо вздыхает Ева. — Все, как ты хотел. — Люблю веселиться. Женщина-праздник — это просто прекрасно. — Главное, не устань. Она засыпает, а Ирик лежит и думает: от одного ее голоса успокаивается ненависть и уходят дурные мысли. Куда он от нее? Главное, чтобы сама не устала. Он понимает, что не слишком выгодное приобретение, и кругом этих Гертов-Эбертов и прочих Вилландов тьма. Но, пока она спит на его руках, под его колыбельную. А завтра они проснутся в их общем доме и поедут в театр — тоже — один на двоих. И это очень близко к его пониманию счастья. А прочее — досадные мелочи. Даже если в следующий раз ему все-таки сломают нос, оно того стоит. А деньги на пластику у него теперь есть. Герт заявляется в семь утра. Бесцеремонно садится на край кровати. На нем все то же пальто, хвост растрепался и под глазами круги. И наглый такой же: «не замечает» Ирика, тянется через него к Еве. — Евка, вставай! — Доброе утро, — хмуро приветствует Ирик. И получает высокомерное: — Спасибо, Иржи. Евка, мне некогда! Подъем! Она рывком садится в кровати и, только спустя пару секунд, открывает глаза. — Доброе утро. — Иди сюда. Ева перелезает через Ирика, и, несмотря на синяки и ссадины, он жалеет, что она это делает слишком быстро. Герт усаживает ее на колени, утыкается губами куда-то в висок, а сам не сводит пакостных глаз с Ирика. «Ну давай, еще язык мне покажи», — предлагает Ирик. «А ты нахал» — возникает в его голове. Как он и думал: Герт шарится по его мозгам, одновременно что-то делая с Евой. Ирику это не нравится, но, раз она разрешает… Он берет одеяло и оборачивает Еву коконом прямо поверх рук Герта. Тот перехватывает поудобнее и говорит вслух: — Значит так, детишки. Генеральная линия партии такова: неизвестные террористы ворвались в знаменитый театр, но наши доблестные спецы пустили усыпляющий газ и быстренько всех спасли. Никто ничего не помнит, молодец, Евка. Вы — тоже спали. Поэтому в интервью только общие слова. Думаю, Иржи сможет, он мастер проникновенных речей. «Куда мне до тебя» Ирик, действительно, думает очень проникновенно. О террористах, будущих интервью, и о Герте, да. Он пока не привык следить за мыслями: Ева его не читает (ну, он надеется, что не читает), так что скрывать что-то нет нужды. «Как хорошо, что ты это понимаешь» Сегодня с ним проще: второй, страшноватый, не вылезает. Ирик думает, не показалось ли ему с перепугу, но Герт поднимает глаза, и это смотрит не Герт. — Евка, ты легко отделалась, даже странно. Есть, пить, спать. Просто спать. Ты понял, герой? — Опять сосуды? — спрашивает Ирик. И, кажется, зря: Герт спихивает Еву с коленей и вкрадчиво интересуется: — Что значит «опять»? На этом Ирика выставляют из палаты, и он мается под дверью, пока Ева не выходит, насупленная и сердитая. — Извини. — А Энису передай, что его предсказание сбудется! — мимо них пролетает рассерженный Герт и скрывается в лифте. Какой вампир пропадает. Даже полами пальто взмахнуть не забыл. Ева звонит Берси и что-то виновато ему объясняет. Ирик улавливает: «прямо сейчас приезжай ко мне» и вызывает такси. Нужно уже завести машину, наверное. И квартиру побольше, чтобы ей было где прятать всех несчастных от Герта. Похоже, он себя прилично ведет только при ней, да и то не всегда. — Мне нужно в театр. Берси накормлен, Ева уже засыпает. Сам Ирик мечется: не может сидеть, разговаривать внятно, все время сбивается с мысли. Кроме одной: ему нужно в театр. Конечно, он не потащит с собой Еву. Пусть спит, а Берси побудет нянькой. Ирик должен сам убедиться, что сгоревший, разрушенный, с пустыми, разбитыми окнами театр — это только сон. Он, разумеется, был там, видел все своими глазами, и потом составлял с Берси какие-то списки повреждений, но руины из сна так навязчиво стоят перед глазами, что Ирику кажется, он сойдет с ума, если не убедится. — Иди, конечно. Ева, похоже, его понимает. У нее наверняка свои страхи и свои сны. Нужно было попросить Герта, чтобы помог. Есть же у сирен способы стирать память. А этот паразит даже не стал бы спрашивать, просто влез в мозги и убрал все. Нечестно, конечно, зато ей было бы легче. Ирику становится стыдно: его-то спросили, а он тут планирует диверсию. Нужно ее убедить. — Я туда — и назад, только гляну, как там что, и позвоню ребятам. — Там ремонт, — сообщает Берси. Его как раз оттуда сорвали. — Можешь тогда проследить… Ирик с трудом вырывается и сбегает: Берси такой обстоятельный и занудный, как будто не юрист, а прораб, а Ирик работает на него. Вот чего Ирик не ожидает, так это толпы журналистов и зевак у входа в театр, и влетает в них с разбега. Прятаться поздно. Повисшая при его появлении тишина спустя пару секунд взрывается градом вопросов: — Иржи Ладислович! — Господин Лангелл, вы сбежали из больницы? — Что с вами, Иржи? — Вы хорошо себя чувствуете? Ирик чувствует себя дураком: это же надо — не подумать о журналистах, забыть о побитой морде и сунуться прямо под камеры. Легенда Герта трещит по швам. — Спасибо, все хорошо. — Господин Лангелл! Ваш пиар-менеджер утверждала, что никто не пострадал. Как это понимать? — Есть еще пострадавшие? Власти скрывают? — Каково настоящее число жертв? — Что у вас с лицом? Что с лицом? Любому, хоть раз схлопотавшему по морде, все вполне очевидно. И улыбаться этим лицом, между прочим, больно. А еще больно долго стоять, но кого тут это волнует? — Мария сказала вам чистую правду. Спецы сработали четко и быстро, никто, действительно, не пострадал. Все просто уснули. — А вы так беспокойно спите? — А я, как самый удачливый, в этот момент оказался на декорации, — вдохновенно врет Ирик. — Вдохнул и скатился вниз по ступенькам. Результат везения вы видите на лице. — Брейт стоял на пару ступеней ниже? У спящего Брейта была ссадина на виске. Ирик еще спросил у врача, не опасна ли рана. Его заверили, что не опасна, Ирик выдохнул и забыл. И когда это Брейт успел покрасоваться на публике? Да еще раньше босса? — Нет, но он же высокий, а с высоты обычно падать больней. Так что, сам виноват, нечего расти выше начальства. Под общий смех Ирику удается улизнуть. За дверью уже Мария, администратор. Директор наверняка тоже где-то здесь. Вчера на спектакле его не было, так что ремонт в надежных руках. Мария обнимает его и ругает за неосторожность. — Да ладно, это всего лишь синяки, — пытается вырваться Ирик. Не тут-то было. — Ах, всего лишь? Тогда я тоже оставлю парочку, от себя. Не возражаешь? — За что? — Зачем ты полез под камеры? Ты таким идиотом и дома не был. — Прости, не подумал. Да что тут страшного? Мария примеряется дать ему подзатыльник, спохватывается и вместо этого гладит по голове. — А то, что через час твоя побитая рожа будет во всех сетях. Девочки устроят всемирный траур, будут рыдать, страдать и рисовать тебя в гробу, цепях и кровище. А через два часа кто-нибудь выдвинет версию, что на тебя положил глаз глава террористов, и избил, потому что ты ему отказал. А мне эту ересь опровергать. Мария — профи в оценке аудитории. Правда, версия с главарем появляется на полчаса быстрей, а с ней — версия, что «бедный Иричек» приглянулся всем террористам скопом. А вместо гроба ему рисуют ступени, где он эффектно разлегся, и да — в кровище. Директора Ирик находит в зале. Там деловито снуют рабочие, и ремонт в разгаре. Ирик вчера еще видел, как им повезло: двери не выбиты, даже не сломаны камеры. Их просто отключили на пульте. Только в зале повреждены кулисы, стены и потолок. Интересно, во сколько это все обойдется. Директор выдает любимое «денег нет», потом со вздохом обещает: — Но на ремонт найдутся. — Если не хватит, могу дать концерт, через пару недель, как синяки сойдут. — Не нужно путать свой собственный кошелек с деньгами театра, Иржи Ладислович, это порочная практика. Как я проведу по счетам ваши деньги? Как пожертвование мецената? И кто тогда вам их вернет? — Не вернете, и ладно, — смущенно отбивается Ирик. Он, вопреки слухам, умеет считать деньги, но ведь это его театр. Его дом. — Нет уж, позвольте! — кипятится директор. — Что значит «ладно»? Давайте еще с артистов брать на ремонт. Проценты введём. — Как хотите, — сдается Ирик. — Просто имейте в виду: если не хватит, я могу снять со счета наличные и принести вам в сумке. А потом так же вернете. — А если не верну? Улечу на Марс? «Герт найдет», внезапно думает Ирик. И это настолько не его мысль, что он огрызается, хорошо, что не вслух: «Пошел вон, рыба!» И тут же хватается за директора, чтобы не упасть: голова закружилась. Хотя, это может быть просто от сотрясения. Его же били об сцену лбом. «Ну ладно, не рыба. Но отвали уже, а?» Ирику самому смешно от собственных мыслей. Словно он малолетка-школьник, наслушавшийся баек про страшных сирен. Этак недолго и до паранойи дойти. А директор уже жалеет, что с ним связался: худрук — краше в гроб кладут, и совсем на ногах не стоит. — Предпочитаю доверять близким людям. Вы прекрасный директор, будет жаль вас потерять. — Тогда не давайте мне сумки денег. Иржи Ладислович, ехали бы вы домой. Мы здесь справляемся, а вам нужно отдохнуть. Ирик еще пару часов толчется в театре, всем мешает, попадается под ноги, не успевает уйти с дороги, и, после того, как едва не падает с лестницы, Мария отправляет его домой под угрозой связаться с Зои. Пресс конференцию устраивают спустя два дня. В зале все еще идут работы, так что все располагаются в фойе. За столами — Ирик, директор, администратор, Мария; в импровизированном зале из стульев — куча народу. Вроде бы за аккредитацией следили, так что Ирик надеется, что просто зевак здесь нет. И, конечно, куда же без прекрасного Вилланда Аспера. Он — в первом ряду, слава богу, без яблок, но скалится предвкушающе и смотрит в упор. — Итак, начнем. Господа, пожалуйста, по порядку. Первый вопрос — «Искусство в себе». — Здравствуйте, Иржи. — Здравствуйте, Вилланд. — Скажите, синяки прошли, или это удачный грим? Все хихикают. Другого бы осудили, но Вилле можно. Он тут слывет остроумцем и непререкаемым авторитетом в вопросах театра и музыки. Мария косится на Ирика и взглядом умоляет не нарываться. — Конечно грим. Неужели вас никогда не били? Синяки так быстро не сходят. — А вас сейчас разве били? — сразу цепляется гад. — Нет, — Ирик опускает «как бы вам ни хотелось», — но синякам это безразлично. Сходят они одинаково. — Следующий вопрос! Ирик привычен. Правда, давненько не практиковался, но дома, на 3-СР умельцы его иногда доводили до нервного тика. Тут все стараются быть вежливыми и тактичными: он все-таки пережил стресс, творческая натура, гения нужно беречь. — Иржи Ладислович, ваши дальнейшие планы? — Конечно, играть! — А сможете? — снова вмешивается Вилланд. — Должен, — честно говорит Ирик, — значит смогу. — Не страшно? Ирик бы согласился: «Страшно», но не хочется откровенничать перед всеми. — А вы, Вилланд, ничего не боитесь? Давай, посмотрим, кто кого разведет на честность. — Я же человек. Конечно, боюсь. А вы? — Я боюсь бояться. Я не должен бояться. На мне труппа, театр, зрители. — Чувствуете себя стеной? Богом? В ответе за всё? Не слишком ли большое самомнение? Ведущий пытается вмешаться, но Ирик с Вилландом уже сцепились, и не слышат никого вокруг. — Не самомнение! — возражает Ирик. — Я же тут, вроде как, главный. Значит, за все отвечаю. И вообще — это мой дом! — Здесь ваши близкие? Это понятно. Но с «лестницы падали» вы один. Не обидно? — Я не один! И никогда не был один. Всегда был кто-то, кто помогал, поддерживал, вытягивал из ям и депрессий. И он, помня о них, старался тоже быть для кого-то поддержкой. — То есть, вас не остановить? — Как показала практика — меня остановить очень легко, достаточно столкнуть с декорации. Но искусство, простите за пафос, не остановишь. Спихнёте меня — будет второй или третий состав. А ведь есть еще каверы и несколько человек, которые знают вообще все роли. Так что — да, нас не остановить. Мы в любом случает сыграем спектакль. — Спасибо, Вилланд! — успевает ведущий. — Еще вопросы? — Ваши ближайшие планы? — Ремонт. И, кстати! Пользуясь случаем, хочу объявить, что мы делаем повтор спектакля «Ученик чародея» для зрителей, которые не смогли его досмотреть. — Это бесплатно? — Вход по ранее приобретенным билетам. Если вдруг у кого-то не сохранились, в электронной почте театра все сведения есть. Приходите, попробуем еще раз. — А состав? — Состав планируется тот же. Если будут какие-то изменения, мы сообщим как можно скорее. Просто некоторые актеры еще в больнице. Но к концу ремонта, думаю, все уже будут в строю. — А вы? — Я — точно буду играть. Ирик усилием сдерживает кривящийся рот, заставляет улыбку оставаться ровной, приветливой и симметричной. Он будет играть. Плевать на кошмары, на страх сцены, на постоянное ожидание незнакомцев из-за кулис. Он будет играть. Потому что иначе — зачем он тут? Зачем вообще? Если все время бояться, нужно зарыться в землю и сложить руки на груди, как на том, разошедшемся по всем сетям перепостами, арте. Да, его таки нарисовали в гробу — красивого и в кровище. Мария сказала: — Ну, тут на тебе хотя бы штаны. Я знаю этого артера, она минималист по части одежды на любимых героях. Ирик тоже помнит этого артера: он в ее любимцах давно, и про минимализм знает не по наслышке. — Я буду играть. Остальной список смотрите на сайте театра. Прошу меня простить, господа: дела. Мария находит его за кулисой — той самой, простреленной, ее еще не успели сменить. Ирик смотрит сквозь дыры в зал. — Ну, и зачем? — Нужно. — К психологу тебе нужно. — Непременно. Вот, сыграю, и сразу пойду. Она вздыхает и задает вопрос, на который Ирик пока не может ответить: — Эва будет играть? — Не знаю. Я не спросил. — Ирик… — К психологу, помню. А пока — не лезь в мою семейную жизнь. Пожалуйста, — спохватившись, смягчает он. — «В семейную», и то хорошо, — ворчит, уходя, Мария. Ирик достает комм. Ева сегодня в больнице, навещает Верушку. И он, действительно, пытался решить за нее, в который уже раз. — Привет. — Ты закончил? Заедешь за мной? — Конечно заеду. Ее голос успокаивает даже на расстоянии. Ирик начинает серьезно беспокоиться за свои мозги и психическое здоровье. Он «подсел» на Еву, жизнь без нее не мила, и ему везде мерещится Герт. В его жизни определенно слишком много больниц. От Верушки они поднимаются этажом выше, к маэстро, которого уложил в палату сердечный приступ от новостей о захвате. К счастью, прогноз благоприятный. Ирик все еще в гриме, чтобы никого не пугать, поэтому убедить маэстро, что все в порядке, им удается. После кардиологии следует неврология, где отдыхает с сотрясением мозга Брейт. — О, мэтр! Неожиданно, но приятно. На тумбочке Брейта — цветы и конфеты, которые он тут же предлагает Еве, и просит ее отнести коробку медсестрам. Когда она выходит, Брейт еще немного мнется, трогает пострадавший висок. — Ты, это… Короче, прости, что я не помог. Только дернулся, в голову прилетело, и все — темнота. — Так ты что, помнишь? Брейт усмехается: — Лучше б не помнил. Как тебя, блядь, ногами по сцене возили, а я торчал пнем? Запомнилось, да. Мне тут объяснил один, в пиджаке с галстуком, что, когда меня тюкнули, я потерял сознание, поэтому не попал под действие газа. Но нужно молчать в тряпочку, а то вдруг еще попаду. А ты, я смотрю, тоже помнишь, как тебя метелили, а? — Такое забудешь. — Я думал, ты где-нибудь тоже лежишь… Если еще лежишь. Ирик тронут, даже шмыгает носом, но не может придумать, что сказать, и просто кивает. — Да, все путём. А как ты в сеть попал? — По дурости. Очнулся, решил узнать, чем дело кончилось, а, как выяснилось, что никто не погиб, дай, думаю, порадую фанов, покажу, что тоже в порядке. Ну и выложил историю из больницы. Хорошо, что сказать ничего толком не успел, кроме «Ребята, все хорошо, не волнуйтесь». Через десять минут уже набежали «официальные лица». Телефон отобрали, про газ объяснили. Лежу, скучаю теперь, один. Ирик уверен, что медсестры не дают ему заскучать. И Гера, наверняка, постоянно бывает. Но из солидарности вздыхает тоже, и начинает прощаться. Поздно уже, все равно вот-вот придут выгонять. Ева встречает его за дверью. — Поговорили? — Ага. Поедем домой? Голова болит. Дома она молчит, наливает чай, ждет, пока он выпьет, и сообщает: — Ирик, я буду играть в спектакле. Я видела пресс конференцию. Я буду. С ней Ирику намного проще, чем с Брейтом, и они обнимаются до тех пор, пока она не устает держать его больную голову у себя на плече. Играют в том же составе, кроме Брейта, которому врачи пока запрещают нагрузки. Спектакль идет хорошо, совсем без накладок, но Ирик суеверно боится радоваться удаче. И оказывается прав: на затемнении его накрывает. Он не может вдохнуть, разогнуться, отвести взгляд от кулисы, не помнит слова — просто белый лист. И слышит в голове сквозь звенящую панику евино ласковое: «дыши» и ехидное хихиканье Герта: «говорил же, что он слабак». «Ах, слабак?!» Вдохнуть удается как раз вовремя, перед первой фразой, а дальше становится почти не страшно: спектакль он не сорвет. Связки — работают, уши — слышат, слова он помнит, а мизансцены потерпят, подумаешь, пойдет не туда, лишь бы в оркестр не упал. Что, рыба? Съел? Кто это тут слабак? А потом Ева его «цепляет»: Ирик видит сияние, слышит голос, и все мысли вообще выдувает из головы. Кай уговаривает Селену бежать. Ирик помнит — это их любимый дуэт, и они поют: — Не сломать, не удержать, Не запретить за себя решать. — Всю жизнь провести за стеной и только мечтать, Или решиться, все бросить, бежать? Жить и дышать. Что тут выбирать? Руку твою держать и дышать. Мечтать. Летать. Следующего затемнения он даже не замечает. Уходит со сцены — Кай за своей Селеной, Ирик — за своей Евой, и не отпускает ее руку. После антракта они выходят из новой, без всяких следов случившегося, кулисы. Ирик чувствует себя тоже новым и теперь он ведет ее за собой. *** — Мне мерещится Герт, — говорит Ирик, кланяясь и улыбаясь. Ева держит его за руку, тоже улыбается и старается не смеяться. — Не мерещится. Он здесь. Контролирует, как обычно. — Меня? — возмущается Ирик. — Меня. А вообще, мне кажется, он просто пользуется случаем вывести в свет Себа и не показаться сентиментальным или, не дай бог, чувствующим. — Себа? Ирик принимает очередной букет, благодарит, отходит назад с солистами. Теперь кланяется ансамбль. — Себа. Своего партнера. — У этого упыря есть партнер? Терпеливый, наверное, парень. А у вас это вообще, нормально? У нас — сразу в лагерь, и потом — на разные уровни. — У нас тоже не слишком афишируется, но Герт — это Герт. Ему можно все. Занавес, наконец, опускается. Ева убирает улыбку, давая лицу отдохнуть. Это был тяжелый спектакль. Она все время следила за Ириком, и подхватила вовремя, хотя, нужно признаться, в основном он справился сам. — А он вообще кто? Ну, если простыми словами? — Он — член Совета, один из девяти. Курирует работу с сиренами. Это официально. — А неофициально — делает все, что хочет? — Пожалуй, да. — То есть, сирены распоряжаются Арсом. А почему ты не в министерстве или не в Совете? — Герт окончил юридический, а я — театральный. Разницу чувствуешь? Ирика отзывает помреж. Ева идет на разгрим, и нужно еще успеть к костюмерам. — Ева, посмотри меня. Я или тронулся, или у меня в мозгах твой Герт. Даже не Герт, а второй — маньячный. Все время шипит, и голова болит. Ева этого ожидала. Надеялась, правда, что ошибется, но это же Герт. Хуже Дарси, ей богу. — Давно? — С больницы. — Давай посмотрю. — Ах ты, гад! — Больше не будет шипеть. Ни тот, ни другой. Пусть попробует пошипеть теперь. Посмотрим, как у него получится. Ева хватает ключи от машины. Водит она еле-еле, но Ирик не возражает и терпит парковки по полчаса и внезапные остановки посреди трассы. Воздушную они решили пока не брать, потому что падать больнее, чем ломаться на твердой почве. И водят вместе. А ей сегодня очень нужно добраться до Герта, пока не перегорело. — Я скоро вернусь! — Я же тебя просила! Как человека! — А я не человек. Кстати, ты тоже. Ладно, убрала, так убрала, зачем истерить? Теперь он — полностью твоя ответственность, и, если начнет есть людей по ночам — тебе разбираться. — Ирик? Глупостей не говори! — Уверена? У него вообще-то с психикой ой как все не в порядке. Ты хоть смотрела? И татуировка. Значит, в форточки лазил, и пару старушек точно ограбил, если не прибил. Ева замирает и смотрит на Герта другими глазами. Ей сейчас его жалко, но как-то, немножко как крысу: вроде милая, но с помойки. — Да, непростое детство. Но он никого резать не стал. Эберт смотрит на нее с интересом. Герт — грустно улыбается, и ей становится стыдно. — Да, он умнее меня. Вовремя почувствовать и сбежать — тоже талант. Я был дурачком и слушался взрослых, он — нет. — Ох, прости! У Евы брызгают слезы. Герт их ей вытирает и опять улыбается: — Мы все еще друзья, дурочка. И все равно — верить нельзя никому. Если любит — потерпит. Знаешь, как мне сняли браслет? Надели на Себа. — И ты позволил?! — Я сам это предложил. Потом подстроил покушение и обвинил в нем Совет. Притворился, что слетаю с катушек. Получил место в Совете и снятие всех браслетов. Ну, и от Себа потом получил, когда тот из больницы вышел. Но и он признал мою правоту. Потом, когда осознал. Ева не знает, как ему объяснить, что нормальные люди — и сирены, а чем они, в общем, не люди? — чувствуют и размышляют иначе. Ей, конечно, не привыкать, к тому, что зовется Гертом-Эбертом, и его ощущению мира, но к Ирику она отказывается применять эти конструкции. А мычать с придыханием: «он не такой!» не позволяет вкус. — Я поставила блоки. Лучше не лазай больше. Может быть неприятно и даже больно. — Ты думаешь, от меня твои блоки помогут? Ева улыбается: — Я знаю — помогут. Ты — хороший учитель, так что лучше — не лезь, я не стану тебя лечить. Он смеется. Хотя Ева ожидала ехидного выговора и насмешек. — Ну, хоть так будешь верить в себя. Умница, Евка. Но я, все же, проверю, вдруг да найдется брешь. А водишь ты, как взбесившийся ИИ. Ева трясет у него перед лицом ключами и выходит, громко хлопая дверью. Она водит намного хуже, это Герт ей польстил. И позволил выпустить пар. *** — … покажется, что тебя хотят убить — не бойся, тебе не кажется. — К каким прекрасным людям мы едем в гости. — Не к людям. Шон и Дарси — сирены, Дарси своеобразна, Шон — классный и очень спокойный, так что все будет хорошо. Дарси своеобразна — не то слово. Пожилая хиппи со злым лицом. Амплуа ведьмы. А муж на первый взгляд типичный тюфяк, а на второй не так прост. И крепко держит женушку за локоток, вежливо приглашая их в дом. — Гляди-ка, какой глазастый! — фыркает Дарси. — Дарси читает мысли всех, кто не может закрыться, — говорит Ева. Стоило предупредить пораньше. Ирик косится на Шона: он тоже читает? По безмятежному взгляду нельзя ничего понять. Ему или скучно, или он прекрасный актер. — Но твои больше не сможет прочесть. — А ты подросла, девочка. Так значит все-таки решила натянуть нос Герти? Всецело одобряю и помогу. Только не вижу, чем. Ты все уже сделала: даже мне не пробиться. — Закрой его от меня. — Мне не хватит сил. — Шон поможет. Правда ведь, Шон? Дарси игнорирует Ирика и собственного мужа. Хмурится, неодобрительно качает головой: — Не перемудри, детка. Всегда может понадобиться рычаг управления. — Я не хочу управлять. — Молодость, романтика, понимаю. Пожалеешь потом. — Нет. Ирик устал изображать манекен вместе с Шоном. Наверняка тот понимает больше, но не торопится встревать в женский спор. — Что происходит? — Девочка хочет отпустить тебя на свободу. Цени, мальчишка. — Я не куда не уйду! Шон тихо смеется, Дарси смеется громко и издевательски: — Видишь, он не уйдет. И, подумай сама: вот, захочешь ты шубку, дом на побережье или планету. Придется же уговаривать. А так — подумала, и он пошел добывать. Хотя… Найдется, кому подарить. Герт принесет тебе все, что попросишь, так что, собственно, проблемы и нет. Можно поиграть в благородство. — Ева, мы можем поговорить? — Дорогой, помоги мне в кухне. Шон обнимает жену за плечи и прикрывает дверь. *** — Ева, мы можем поговорить? Что происходит? — Я закрыла тебя от воздействия наших, но не могу закрыть от себя. А Дарси может. — Зачем? А как тогда разговаривать? А когда ты поешь? Я не согласен! Он не согласен. Он еще не понял, с кем связался, и Герта ему не хватило. А если она обидится, взбесится, приревнует — да, мало ли что бывает — с ума сойдет? И прикажет ему что-нибудь ужасное? Он же сделает. — У тебя были девушки, которые на тебя давили? — Была. — Представь, как могу надавить я. Судя по лицу, он представил, но, к сожалению, не испугался. — И что? Захочешь шубу — продадим машину и купим. Захочешь планету... тут уже сложней, да. — А если я захочу, чтобы ты умер? Ирик моргает, дергает подбородком и прикрывает рукой половину рта. Еве немедленно становится стыдно, и хочется его поцеловать, утешить, но он должен понять, что им обоим это необходимо. — Знаешь, если я доведу тебя до такого, то нечего там и беречь, так что, не стесняйся. Как думаешь, если мы сбежим, хозяева не обидятся? *** — Я говорила, что он упрямее даже Эвки! — Милая, ты, как всегда, права. И что, Эвочка действительно так хорошо его закрыла? — Я не пробилась. Герти тоже пробьется не сразу, у девочки будет время на ответный удар. Ох, я бы посмотрела на эту битву Ирода с любовью всей жизни. Вот ведь как бывает: вырастил, выучил, пылинки сдувал, а она тащит в дом такое вот… — Дорогая, ты цитируешь своего папу. — Разве? Мой алкаш-папаша нес всякую чепуху. А вот я… — А ты, как всегда, права. *** Ирик объявляет кастинг на роль Князя. Герт больше не проявляется, и, на предложение позвонить и спросить, Ева смотрит так выразительно, что с идеей приходится распрощаться. А жаль, был бы всем вампирам вампир. Впрочем, желающих много. Даже Брейт грустно вздыхает. Ирик его с удовольствием бы взял, но ему высоко. Теперь к ним не стесняются идти и, как выражался когда-то Брейт, «старперы». Некоторые звонят и просят, даже требуют, посмотреть их отдельно: «Я, так и быть, к вам приеду, но обеспечьте мне условия — без толпы». Таких Ирик не берет. У него свои звезды, зачем ему чужие? Премьерить все равно будет Нейтон, да и второй состав есть из кого выбирать. И уж точно, Ирик не ожидает увидеть на сцене прекрасного Вилле с номерком на груди. — Здравствуйте, меня зовут Вилланд Аспер, мой номер… — Спасибо, мы видим. Вилланд, можно на два слова? Вилланд послушно подходит к рампе и становится на колени. — Да, мэтр? — Вы издеваться пришли? — Нет, мэтр, я пришел на кастинг. Как же он Ирика бесит. И новой своей ролью «я скромник и скромно пришел на кастинг» и этим покорным «мэтр», и голосом блядским своим. Пел бы — Ирик его без разговоров взял. Но не факт, что не удавил бы потом за кулисами. — Я слышал, вам нельзя петь. Вилланд выпрямляется и вытаскивает из кармана какие-то бумаги. — Вот — заключение врачей, вот выписка из больницы, послеоперационный период прошел, я могу петь. Бумаги вздрагивают, выдавая волнение абсолютно спокойного с виду Вилланда. Ирик дает ему еще лист. — Что ж, хорошо. Сейчас пишите мне, что сознаете все риски, пришли добровольно, а свои выписки отнесете нашему юристу. — Ирик манит его поближе, Вилланд тянется за рампу, складываясь пополам. — Потому что, если это внезапное журналистское расследование или попытка с фантазией самоубиться, я не желаю иметь с этой дуростью ничего общего. — Хорошо, мэтр. Можно, я, все же, спою? — Прошу. Ирик садится, сжимает подлокотники, чтобы не тряслись руки. Он вдруг представил себя в такой ситуации, и злость превратилась в сочувствие и страх: а вдруг не споет? А если соврал, и ему нельзя? Ну, не идиот? Вилланд справляется идеально и с той же гадкой улыбочкой, которую Ирик так ненавидит. Он даже арию выбрал издевательскую: насмешки шута. И Ирку кажется, что все колкие, едкие фразы бросают ему в лицо. — Спасибо, мы вам позвоним. Идите к юристу. Мария проверит его бумажки. И, если все, правда, в порядке, Ирик его возьмет, пусть даже придется за Евой хвостом ходить. Потому что в этот голос нельзя не влюбиться. И все влюбятся, Ирик уверен. А еще этот тролль прекрасный актер, и на коленях стоит, как бог. Вилланд дожидается его у служебного выхода. Подходит, даже не скалится. — Пойдем, посидим? В кафешке напротив они берут кофе и что-то сладкое. Ирик не знает, чего ему ждать, поэтому не спешит начинать разговор. — Я, правда, сделал операцию. — Мария проверит. — Не возьмешь меня? Слишком достал? — Жди звонка. — Ясно. А в ансамбль? — Ансамбль укомплектован. — А занавес открывать? Ирик все-таки теряет терпение. — Что б тебе не пойти в Центральный? Мастер с радостью примет блудного Вилле. Почему ко мне? Вилланд отодвигает чашку. — Ты знаешь, сколько я не пел? Меня в драму и раньше звали. Нужна она мне. Жил себе, вел модную передачу. А потом ты приперся — с огнем в глазах, весь на крыльях. Занавес бы он открывал! Сдох бы ты от тоски и спился! А я тебя круче!.. Был. Он трет лоб, допивает кофе, не смотрит в глаза. — Ладно, я пошел. Ирик еще колеблется: зачем ему эта заноза в собственной заднице? Одного психа в театре за глаза хватает, тем более, если псих — худрук. — В третий состав пойдешь? Когда Мария скажет, что все в порядке. — Спрашиваешь. Мой номер пятьдесят девять, мэтр. — Мы вам позвоним. Все, как он обещал: музыка, дым, зрители. Свет бьет по глазам, но переключается по его знаку. Ирик довел врачей до истерики и желания убивать, но выяснил все, что может (или не может, но вдруг) повредить Верушке. Яркий свет в глаза — убирают прожекторы, дают подсветку софитами в спину. Громкая музыка и ритм — на всякий случай все первое отделение целиком в акустике. Ирик даже хотел вынести ее на руках, но Верушка сама выходит на сцену. Ирик сажает ее на колени, наклоняется, шепчет: «Ты как?» и кивает ребятам: «Можно». Обычно этот дуэт в его исполнении вызывает снисходительные улыбки: смотрите, как мило, будто понимает, о чем поет. Но сегодня он и сам чувствует: все по-другому. Словно рядом его ребенок, которого он растил и оберегал, о котором болит душа. Верушка так искренна и чудесна, что наворачиваются слезы. Когда замолкает последняя нота, а зрители аплодируют, Ирик обнимает ее, целует в щеку, гладит по светлым волосам, а ту — мертвую, спящую, прогоняет из памяти прочь. — Все как я обещал. Понравилось? Споешь у меня в вампирах? Она обнимает его в ответ и прерывисто дышит. Еще тяжело, еще больно, но в ней столько воли к жизни — всем им поучиться. — Спасибо! Да! — Наша прекрасная гостья — Верушка Раич! Запомните это имя! Мы еще услышим его, я вам обещаю! Ирик все-таки относит ее за кулисы, к маэстро, а сам возвращается: его ждут. Зрители, для которых он поет. Ева, для которой — все остальное. Концерт, которых будет еще много. (Ну, Ирик оптимист и надеется, что завтра не свалится на репетиции в люк и не словит кирпич). Все кажется таким устоявшимся и обычным, но каждый день — что-то новое. Не всегда хорошее, но так даже лучше: помогает не размякать. Ирик застрял на середине нового спектакля (опять мизансцены), подрался с Вилле (никто не видел, но все уже знают), убедил директора поменять весь свет и играть с оркестром. У него куча работы и совсем нет времени. И прямо сейчас у него триста зрителей, смотрят из темноты, ждут. — Я хочу пригласить на сцену Эву Миру. Ева идет из конца зала, на середине прожектор выхватывает ее из темноты. На ней серебристое платье, оно сияет, но Ирик знает, что платье тут не при чем — сияет она сама. — Мы не готовились, но, пожалуйста, спой со мной. Ирик протягивает ей микрофон. Она улыбается, становясь почти нестерпимо яркой. Ирик закрывает глаза, и начинается волшебство. Время бежит слишком быстро, Но сегодня мы можем потратить немного На нас двоих. Возьми меня за руку. Просто закрой глаза. Доверься мне. Досчитай до пяти, и открывай. Видишь, как все сияет? Твои глаза, твоя улыбка, твоя душа. Все вокруг сияет твоим светом. И я с тобой рядом — весь на ладони. Больше нет теней. Больше не спрятать свои темные стороны, свои мысли. Я весь открыт. Ты видишь, и все же ты улыбаешься мне. Пока ты рядом — не будет теней. Пока ты рядом, я тоже буду светом. Твоим отраженным светом. А ты сияй. И больше не будет теней. Сияй.