Повелевая Смертью

Профессор Хаос с лёгкой улыбкой смотрел на фотографии Мистериона, которыми был увешан угол его убежища. Личность ночного стража города давно была ему известна, но он всё равно не хотел расставаться с галереей зацепок о герое в простой, а оттого неприличной одежде. Енот и прочие супергерои смеялись над этим алтарём, и только Мистериону не было смешно. О, нет, это вовсе не было смешным. Им уже приходилось сталкиваться в какой-то из прошлых жизней. Профессор Хаос тогда прятался под личиной верного своим убеждениям и друзьям паладина, а затронутое многими битвами тело тогда ещё не Мистериона скрывалось под девичьим платьем, в складках которого удобно прятались стрелы. Уже тогда они оказались по разную сторону баррикад. Уже тогда Принцесса Кенни не смеялась, глядя герою за спину. Хаос мечтательно вздохнул и провёл пальцами по своему шраму. Тот напоминал не только о пережитом ужасе, но и о первой встрече с тем, кого он мог наблюдать постоянно. С тех пор Смерть шагала за ним по пятам, став самым верным спутником. С тех пор Хаос использовал её в своих целях, чужими руками обнимая Мистериона за горло почти каждую встречу. В этом нежном жесте было чересчур много безумия. От влюблённой улыбки Хаоса по спине бежал холодок. В той другой жизни, когда перед ним всё ещё стояла принцесса, искажённая злыми побуждениями и непредсказуемыми мутациями, Хаос показался из своей добродушной оболочки только чтобы воззвать к своему самому важному миньону. Он кричал, что принцесса Кенни должна уже умереть. Он думал, что Кенни должен к нему вернуться. Отбирая кого-то у одних, Смерть неизменно дарила его другим. Но ведь сама Смерть — всего лишь один из миньонов Хаоса. Забирая Кенни всякий раз, та возвращала его для своего повелителя. Увы, но тот не мог его удержать, раз за разом теряя. Мистерион часто умирал и столь же часто возвращался. Иногда Хаос требовал его убить, не желая делить героя ни с кем в этом мире, но потом умолял его вернуть, понимая, что не может дотянуться в пучины ада и тем более вознестись в рай. Смерть разжимала костлявые руки, позволяя Мистериону возродиться. Хаос снова болезненно тянулся к нему, получал от ворот поворот и прибегал к убийству. Он надеялся, что Мистериону надоест умирать. Он старался верить, что тот одумается и предпочтёт его собственные объятья костлявым рукам приспешника. Герой же предпочитал хранить молчание, не говоря предсмертных слов. Иногда демонстративно убивал себя сам, заставляя ревновать к Смерти. Это было так глупо, что не на шутку тревожило Хаосу душу. Пару раз по шраму прокатывалась непрошеная слеза, яростно стираемая царапающей кожу фольгой. Он просто попробует снова. У него миллион попыток, великодушно предоставленных Смертью. Хаос искал всё новых и новых встреч. Цветы и ножи, сладости и электрический ток, воздушные шарики и разрывные патроны — он никогда не приходил к герою с пустыми руками. Дымовые шашки и петарды Мистериона задавали импровизированным свиданиям тон, своим треском имитируя всю невысказанную ими брань. Хаос в отчаянии тянул руки, Мистерион в гневе из них вырывался. Смерть успокаивала обоих, позволяя попробовать снова. Каждый раз всё шло совершенно неправильно. С каждым разом злодей всё быстрее щёлкал пальцами, гася в глазах героя свет. Не больше, чем повседневная рутина. Трагическое стечение обстоятельств, что водопадом обрушивалось на их головы. Мистерион не отставал в своей изобретательности, путая Хаосу не только планы по завоеванию мира, но и по завоеванию его самого. Больше, чем «зло и несправедливость» герой не любил только бездействие, а потому исправно лез на рожон. Как два барана на мосту они сталкивались лбами, и только Смерть могла разнять их, пока они, какая ирония, не поубивали друг друга. Мистерион умирал в прямом смысле, Хаос — в метафорическом, и у обоих за спиной была вереница собственных могил. Они не считали количество таких встреч, и даже Смерть сбилась со счёта, послушно следуя туда, куда Хаос укажет рукой. Мечтательная улыбка постепенно сходила с лица злодея, особенно когда улыбаться начинал Мистерион. Он словно ждал момента, когда его снова убьют, и широко улыбался в последний миг, обнажая зубы, сжимаемые почти до треска. Хаоса трясло от злости и обиды. Шрам на глазу болел вместо того, что должно было заменять ему сердце. Сколько бы он ни убивал Мистериона, они не становились ближе, хотя казалось, что трагедия должна их сблизить. Потом, когда Мистерион вновь откроет глаза, потому что без них Хаосу слишком тошно. Нет, выковырять их и закатать в банку — не вариант, хотя и эта мысль посещала его голову. Нельзя расфасовать героя по склянкам и увековечить в формалине, это всё совершенно не то. Хаос кричал отчаянно, требуя убить Мистериона, и столь же отчаянно плакал после, наблюдая разрываемый крысами труп. Размазывая по лицу слёзы и сопли он высказывал всё, что накипело за время их непримиримой вражды, а потом спокойно поднимался с разбитых колен и просил Смерть вернуть ему того, кто только что был убит. Они ведь так и не договорили, хотя в последнее время предпочитали друг с другом молчать. Хаос засыпал спокойно, зная, что утром проснутся они оба. В разных кроватях, но вместе, и это уже лучше, чем ничего. Бились они яростно и всерьёз. Зеваки предпочитали покинуть поле брани, чтобы не попасть под раздачу, и обоим это было на руку. Душераздирающие интимные моменты близости ударов в лицо, замахов ножом и неозвученных грубых слов. Не тех, которыми они ругались обычно, а тех, что при этом звучали в мыслях — по-настоящему болезненных и ранящих оппонента. Мистерион всегда погибал в конце, но Хаос не ощущал сладкого вкуса победы — только соль своих жалких слёз. Погружаясь всё глубже в отчаяние и начиная понимать, что одни и те же действия не принесут другого результата, Хаос с каждым днём мрачнел всё сильнее. Внутри у него сжималась тугая пружина, что грозилась вот-вот вытолкнуть из него слова. Быть может в своих давних мыслях он мечтал выкрикнуть: «я люблю тебя, Мистерион!», но в итоге с хрипами выпалил это: — Ну тогда пусть умру я, мне это всё надело! Смерть, давай, это приказ! Хаос плакал навзрыд, и это было скорее страшно, чем жалко. Он вперился полным безумия и ярости взглядом в Мистериона, нерешительного замершего перед осевшим на землю злодеем. Смерть привычно потянула руку, чтобы сжать шею, но на этот раз не герою. Наконец осознав это, Мистерион вклинился между Хаосом и его самым верным миньоном. — Прекрати, — сказал он, непонятно к кому обращаясь, но Смерть послушно замерла, словно служила и ему тоже. В конце концов они столько времени провели вместе, что могли бы считаться друзьями. Мистерион склонился над Хаосом, упирая руки в свои колени. Ранен, но не убит — так странно с учётом привычки злодея оканчивать этим каждую из их стычек посылом на тот свет. — Я буду с тобой, пока Смерть не разлучит нас. Но знаешь, это случается слишком часто, — утверждает герой с ядовитой усмешкой. Хаос сжимает зубы и ничего не говорит в ответ, только смотрит волком. Герой не знает, чего ожидать — жарких объятий или не менее жаркой попытки этим его прикончить. Не происходит ничего из этого, и Мистерион почти с теплотой признаёт, что пути хаоса неисповедимы, даже если кажутся накатанной колеей. — Может, в другой жизни тебе повезёт больше, — доверительно шепчет герой, проводя пальцем по шраму. — В той, где ты будешь сжимать мою шею своими руками, а не чужими. — Каждый раз ты вырываешься, — обессиленно вздыхает злодей, признавая очередное своё поражение. После пролитых слёз слипаются глаза и страшно клонит в сон, только лишь зачатки ярости в груди не позволяют свернуться болезненным калачиком на холодной улице в попытках забыться. Мистерион снимает с злодея шлем, стягивает порванные в пылу драки перчатки. Фольга в отличие от него не умеет возвращаться к первоначальному состоянию и оказывается безнадёжно испорченной. Хаос роняет голову на любезно подставленное плечо, болезненно прикрывая покрасневшие глаза. Вслепую тянет руку, смахивая с чужой макушки капюшон. Маска остаётся на месте — он и так знает, кто под ней. Мистерион машет Смерти рукой, призывая ту оставить их ненадолго. Хаос засыпает сидя на ледяном асфальте, успев подумать, что завтра они не проснутся вместе. Но, быть может, окажутся в одной постели, и это уже лучше, чем то, что происходило прежде.