До следующего полнолуния

      Полночь. Чернота и мрак. Звёзды скрылись над темнеющим пригородом, хотя и пригородом назвать это нельзя. Так… Посёлок, если не деревня. Но несмотря на небольшие размеры, люди здесь чужие, незнакомые. Никто никого не знает. И никто не придет на помощь. Как же это пугало…       И вот, Олегсей идёт по неровной тропинке, покрытой зелёным, неприятным на ощупь мхом и редкими волосинками травы. При пробивающемся сквозь густые облака лунном свете они, кажется, отдавали слегка голубоватый оттенок.       В Олегсеевых дрожащих руках удобно расположен медный кувшин, плотно прикрытый пробкой. Тоже поблескивал, отливал синим. Сам Душнов сумбурно бегал глазами по местности, с опаской озираясь по округе. Изредка теребил край белой рубахи, поправлял перчатки на руках и частенько сглатывал.       «О, мой, Бог! За что мне это всё… За какие такие грехи, Боже…» — взмолился Олежа, подняв обречённый взор к облакам. Но Боги сегодня не жаждали давать ответы, его просьбы услышаны не были.       На глазах муть, мокрая пелена перед очами мешала разглядеть перед собой стоящую на холме церковь. Олежа неуверенными шагами плёлся ближе, обходя каждую кочку и камешек, в то время, как в кувшине невесело плескалась алая жидкость.       Он ненавидел, корил себя за каждый пройденный шаг. Он допустил оплошность, совершил ошибку. Олежа даже не помнит, как подписал этот договор. Единственное, что билось в голове, так это отчаянные крики совести, которая всеми силами старается быть услышанной. Он слышит. И он слушает. А самое главное, — соглашается. Олежа понимает её, но не может ничего сделать. Он тут бессилен. У него нет другого выбора. Душнов заперт в какой-то темнице разума, кинут на растерзание собственным моральным принципам. Обречён страдать. И каждая секунда невыносимая, каждый шаг противный. Всеми фибрами души желает сбежать. И не важно куда, главное — подальше от этих белокаменных церковных стен, жуткого густого лесочка и от него…       Ветер коснулся прохладной рукой темных вьющихся волос, распластав пряди по всей поверхности головы, некоторые кудри невольно упали на глаза. Холодно. Пробирающая до мурашек могильная свежесть укутывала. Глухой совиный крик мерк на фоне шелеста листьев. Жуть.       Церковь увеличивалась в размерах, облупленные стены прорисовывались неярким контуром, а полуразрушенный купол стоял к нагроможденному тучами небу.       Поникшим взглядом пробежался вновь по заброшенной церкви. Ноги неохотно поднимаются по заросшим блеклой травой и плесенью ступеням. Сколько им лет — Олежа не знает.       Внутри всё содрогается. Олегсей дышит часто, словно воздух — единственное, за что можно ухватится в этом треклятом месте. Грудная клетка дрожит, до боли сжимаются мышцы, давя ребра, сердце неугомонно трепыхается. Его трясет. Страх медленно подступал комом к горлу. Олежа сглатывает. Сглатывает этот комок так шумно, что эхом отдается проглоченный немой крик. В глазах на мгновение потемнело от этого. А вдруг он услышит? А вдруг заметит? Конечно, заметит. Олегсей ради этого и пришел в это угнетенное временем место, но от осознания такой простой истины холодный пот продолжал бежать по без того бледным щекам, не переставали путаться мысли, а желание ретироваться и залечь на дно в недостигаемой бездне росло, как на дрожжах.       Шорох донёсся до него как-то неожиданно и резко. Олегсея передернуло, что чёртов кувшин не вылетел у него из рук. Он вглядывался в темноту усердно, но осторожно. Кажется, коленки дрожат сильнее.       «Ч-черт…» — даже мысли в голове дрожали. Разбросаны по всем чертогам. А распределять их полочкам некогда.       Во тьме мелькнула пара зелёных холодных огней. За ним следят. Искры горели ярче, насыщеннее, пламя в них жгло неприкрытую кожу. Этот взор действительно прожигал насквозь. Ноги подкашивались. Олегсей спешно прикрыл глаза рукой, отворачиваясь от манящего к себе света.       — Ла-а-адно, всё-таки просек фишку, человек, — ехидно усмехнулся пришедший.       Из тени выполз он. Не человек. Человек не обладает столь выразительными, неестественно ясными глазами, не имеет у себя мертвенно бледную кожу, у человека нет таких худощавых, но крепких рук, человек не может так блистать смелой довольной улыбкой, яро зубоскалить и сверкать клыками. А также человек не умеет одним лишь присутствием вселять ужас. Это не человек.       — Д-дмитрий, я… У меня есть имя… — прошептал последнюю часть предложения Душнов. Почти промямлил.       А достоин ли иметь имя? Он уже давно и сам перестал быть человеком. Каждое утро Олегсей просыпается от надоедливых кошмаров, со страхом смотрит на руки, с которыми его сознание затевает жестокие игры. Кровавые. На улицу он почти высовывает нос. Боится. Переживает, что люди всё поймут, они догадаются. С опаской и болью в горле проживает каждый день.       — Что? — не расслышал он. Подходит ближе.       Кровь стынет в жилах. Судорожно моргают глаза, ища выход, которого попросту нет. Мурашки волной накрывают оцепеневшее от напавшей тревоги тело, конечности похолодели, ладони крепче вцепились в медный кувшин.       — Я, я говорю принёс тебе… Это… — запнулся на последнем слове Олегсей, протягивая Дмитрию сосуд. Дима аккуратно выхватил из напряжённых рук кувшин. Вынув пробку из горлышка, по-хищному облизнулся и принялся осушать его.       Пил он жадно, быстрыми большими глотками, словно боясь не успеть насытиться. Зелёные, сверкающие изумрудом глаза прикрылись от накатившего наслаждения. Плечи постепенно опускались, а кончики волос, забранные в небрежный хвост, казалось, слегка потемнели.       Олегсей наблюдал с округленными глазами, чуть приоткрытым в изумлении ртом. К горлу подкатила нежелательная тошнота, кожа побледнела в тон самого монстра. Голова ходит кругом. Даже не ходит, а бежит. Хочется остановиться, но этот круговорот лишь сильнее затягивает. Ему плохо.       Закончив со своей трапезой, Дмитрий повернулся к нему с удовлетворенной ухмылкой. Губы такого же алого оттенка слегка блестели от лунных лучей.       — М-м-м… А в этот раз ты решил меня порадовать, — с благодарностью в голосе ответил он, — кровь непорочной девственницы… Самая вкусная. Такая сладко-кислая… Такая… — потёр кончики указательного, среднего с большим пальцем, как бы пытаясь подобрать нужное сравнение. Не придумал.       Стало хуже. Олегсей уставился в никуда. Он помнил ту девушку, от роду лет семнадцать. Больше ей не дашь. Он помнил, как она жалобно пискнула, конечно, не в последний раз, но лучше от этого не становилось. Она дрожала, билась руками, что есть силы сжимала его рубаху, сопротивлялась, а Олегсей ничего не мог сделать. Ему это было надо, иначе вышло бы не так благоприятно. Олегсей тоже начинает мелко трястись, руки окончательно онемели.       — Она молода… И… И я ч-чуть не у-убил её… Как остальных… — слова прервались.       Побрацкий подошёл на шаг ближе, серьёзно глядя на Душнова.       — Какие же вы людишки сложные… — слишком просто произнёс Дмитрий для загадочной фразы, чуть с неким раздражением. Красивые речи — явно не для него. Олегсей поднял на него слегка намокшие ресницы, но быстро сморгнул. Душнов непонятливо покосился на него, — Вы сами себе придумали моральные уставы, чтобы потом страдать? Следуете им… И ненавидите любого, кто нарушит один из них, наплевав на всё.       Олегсей, услышав шокирующие слова, резко приподнялся. Оживился.       — Они придуманы не просто так. Нельзя вот так просто убить или навредить человеку… — замолк. Дмитрий скептично выгнул бровь.       — А кто говорит, что просто так? Это закон природы. Выживает сильнейший. Естественный отбор или как у вас это там называют. Если умер, то проиграл. Значит, ты недостаточно силен, чтобы жить. И потому Боги придумали перерождение, дабы исправить свои ошибки и стать сильнее, — молвит он, — и как бы мне не хотелось щадить людей, я должен есть. Я стараюсь делать это аккуратно, но ведь не для того меня создали, — улыбнулся.       — Зачем тебе вообще щадить людей? Мы же такие грешные, такие слабые… Почему бы тебе просто не откусить мне шею и прекратить мои страдания, отстать от моей семьи.? — шептал Олегсей, он не мог кричать. Он слишком устал. Слишком себя сейчас ненавидел. Ненавидел весь мир.       Вампир обошел Душнова за спину. Олегсей мгновенно выпрямился, былая дрожь вернулась в полную силу. Он чувствовал, как Дмитрий разглядывал его шею: как он, охваченный мурашками, дёргался, как гладкая кожа становилась гусиной, как тонкие еле заметные волоски на ней вставали дыбом. Знал, что монстр рассматривает, как он нервно в который раз сглатывает и как кадык дергано поднимается и опускается, как часто пульсирует сонная артерия, словно набухая с каждой невыносимой секундой, как дыхание участилось. Шумный вдох… Громкий выдох… Вдох… Выдох… Глаза заметались в панике… Неужели сейчас всё случится?.. Вдох… Выдох… Вдох…       — Вы хоть и слабые, но такие забавные, — прошептал в шею Дмитрий, наблюдая как зажатые плечи поёжились, — а ещё глупые, слишком чувствительные.       Вампир отошёл. Выдох…       — Знаешь, как весело смотреть на то, как вы с какими-то вилками и криками выходите на улицу? — посмеялся.       Олегсей никогда такого не делал, но прекрасно знал, что для такого мощного монстра — это действительно смешно. Но ему нет. Олежа промолчал.       — Или когда чесноком бросаетесь со своими шаманскими заклинаниями… — продолжил Дмитрий, представив себе эту картину, вновь залился смехом, — Разве не смешно?       — Смешно… — повторил Олегсей, — но ты вселяешь страх и ужас… То, что тебе кажется весёлым, для нас почти что выживание… И это так… Угнетает.       — Ох, я ж не нарочно, — улыбнулся мягко, слегка игриво, — не стоит на меня обижаться. А насчёт твоих страданий…       Блеснули во тьме клыки. Олегсей напрягся. Дмитрий замер на месте. Глаза засияли, как у хищника. Он подобен льву, затаившись где-то в траве. Он готовится к атаке. Олежа здесь антилопа. Но между ним и антилопой есть явное отличие: Душнов никуда не убежит, даже не попытается. Душнов стал медленно пятится назад, стараясь обходить каждый валяющейся на полу камешек, но не сводил испуганных голубых глаз с него. Дима по-прежнему не двигался.       — Д-дима, нет… — успел лишь пискнуть Олегсей.       — Дима, да… — в ответ еле слышно прошептал Дмитрий, но Душнов, занятый успокоением неприлично громкого сердцебиения, не уловил смысл сказанных слов.       Олегсей не успел моргнуть, как темная фигура одним рывком прилетела на него. Спиной не сильно ударился о стену. Холодные кирпичи и щекатящий мох — всё это чувствовалось через тонкую рубашку, рукава которых уже попачкались. Перед глазами сияли зелёные искры. Олегсей почти ослеп. Он не видел происходящего, а впрочем, и не хотел. На шее ощутил горячее дыхание того самого голодного льва. Чувства смешанные. Он и рад, что страданиям конец, но переворачивающий душу ледяной ужас никуда не делся. Олегсей готовится к боли. Готовится к острому смертельному укусу, из которого медленно будут высасывать, поглощать в себя его кровь. Почему-то Олеже кажется, что его кровь тёмная, солёная, как океан. А он в этом океане — дно. Он — бездна. Считает себя утонувшим и надеется, что за него потом не спохватятся. А потом про себя усмехается.       «Ты такой наивный, что считаешь, что тебя будут искать?!» — образовалась моментально мысль.       Боли не последовало. Лишь что-то холодное, в перемешку с горячим, словно что-то мягкое уткнулось ему в шею. Ему захотелось рассмеяться. Но максимум, что он мог из себя бы выдавить, так это лишь нервную, горькую, по-прежнему напуганную улыбку, хотя на это сил не было. Он просто пытался начать дышать.       Вампир отпрянул назад, став спиной к нему.       — Я избавлю тебя от страданий… Как только ты будешь к этому готов, — напоследок только и протянул Дмитрий, — До следующего полнолуния.       Обернувшись летучей мышью, упорхнул на двух взмахах и скрылся в ночи, оставив Олегсея в глубоких раздумьях. Душнов простоял так ещё какое-то время, пытаясь сообразить, что это значило, хотя в голове вертелось только одно: Из него ужин пока такой себе.