Волк с Марса Кот с Венеры

Аизава дико бесит. Хитоши спокойно относится к котам, у него даже есть парочка приятелей из параллельного кошачьего класса, так что здесь явно не “волк с Марса, кот с Венеры” проблема, и никаких видовых разногласий. Хитоши бесит конкретно один самовлюбленный наглый кошак, являющийся по совместительству его учителем геометрии. Буквально, сука, выводит. Хитоши Шинсо семнадцать, он волк в том самом тонком возрасте, когда гормоны смешиваются с постоянным адреналином, когда драки за право возглавлять стаю случаются чуть ли не каждую неделю, когда контролировать своих сородичей невероятно тяжело, потому что у них тот же возраст и те же проблемы. Целый класс из пятнадцати половозрелых волчьих особей, каждый из которых считает себя самым лучшим. В семнадцать лет школа похожа на поле боя: ты против всех, все против тебя. Иногда вы объединяетесь против общего врага: учителей или соседней школы, — в зависимости от ситуации, а иногда вы вдруг становитесь стенка на стенку: класс А против класса С, — и что тут ещё объяснять? Вишенкой на торте ежедневного школьного пиздеца — Аизава Шота. Со всеми его ухмылками, ужимками, едкими замечаниями, пронзительными взглядами и бантом на длинном чёрном кошачьем хвосте. Аизава, который, будучи учителем, прекрасно осведомлён о психологии противоположного вида, и всё равно. И всё равно. Ни. Во. Что. Не ставит Хитошино положение в классе. Наглый кошак. — Альфа, мда? — низкий протяжный голос нового учителя, где-то на грани мурчания, пробегает мурашками по спине к самому основанию хвоста Хитоши. Широкая ухмылка, приглашающая поиграть, расплывается на тонких розовых губах. — И что же должно это значить, м? У котов нет альф, как стайного вожака, у котов есть вожаки, но они выбираются демократично, скорее на базе рационализма, нежели превосходства. Но Аизава —учитель, все учителя, даже коты, считаются с положением Хитоши. Уважают его силу. В конце концов, он отвечает за каждого из своих товарищей, следит за дисциплиной, и... — Если вдруг кто-то потеряет контроль над собой и решит на вас напасть, учитель, — цедит сквозь сжатые клыки альфа, скрещивая руки на груди. — Я буду тем, кто встанет между вами. Вот, что это значит конкретно для вас, учитель. — Неужели? — черноволосая голова с пушистыми треугольными ушками чуть склоняется на бок, так что длинные волнистые пряди немного скатываются на лицо. В глазах цвета обжаренного кофе загорается азартный огонёк. Мужчина наклоняется над столом, осторожно опустив тонкие пальцы в кольцах на раскрытую тетрадь, и шепчет, пристально вглядываясь в аметистовые глаза Хитоши. — А кто сказал, что твоя помощь мне понадобиться, волчонок? Шинсо передёргивает как от удара, его волчьи уши навостряются, а хвост замирает, высоко поднятый вверх, клыки тоже норовят вылезти, но он сдерживается. Это вызов? Этот кошак ставит под сомнение его силу? Приходится закусить губу, чтобы не зарычать от злости. Аизава выпрямляется. Если бы парень тоже стоял, он был бы на голову выше учителя, но даже так, сидя за партой, он выглядит внушительно: шире в плечах, мощнее в руках, с клыками гораздо острее клыков кота. Добавьте к этому агрессивно мечущийся хвост и вздыбившуюся шерсть на ушах, и вот перед вами существо, рядом с которым лучше не делать лишних движений. Но Аизава, не разрывая зрительного контакта, дёргает своим хвостом с ярким красным бантом у самого кончика и смахивает со стола пенал. — Какой я неловкий, — спокойно, без единой эмоции на лице говорит он. — Кажется, если бы передо мной сидел не альфа, у меня были бы проблемы, так? Хитоши хочется взвыть и броситься на него, но он лишь стискивает кулаки. Неловкий. Как же. Нет существа более ловкого, чем кот, на этой земле. Аизава провоцирует, проверяя нервы вожака на прочность. Это игра. Определённо, что это ещё может быть. Коты обожают игры. Вот только этот, похоже, совсем не знает, когда нужно остановиться. Аизава натягивает нервы стаи до состояния тонкой проволоки, порой даже царапает её загнутым коготком, словно бы ему интересно посмотреть, что случится, когда пятнадцать человек, потенциально сильнее и опаснее него, оскалят свои клыки разом. Или... ему хочется увидеть, что будет делать Хитоши? Уроки геометрии превращаются в настоящее испытание. Шота скалится, ухмыляется и отбрасывает обидные шутки по поводу волчьей натуры, за которые его бы уже разорвали на куски, будь это не школа. Он выворачивает любые слова так, что они становятся буквально плевком в лицо, особенно его это “а что ты думаешь, альфа?” с ядовитой насмешкой на полувыдохе, протяжно и с едва слышным мурлыканьем. И даже Тодороки, самый спокойный в их стае, приглушённо рычит, когда учитель давит на больное. У Шинсо со стола летают учебники, пеналы, тетради, ручки и случайные личные вещи, потому что “О боже, как неудобно получилось, теперь тебе придётся скатываться на колени и поднимать, альфа”. Однажды Аизава “неловко” дёрнул хвостом так, что чуть не уронил стаканчик с кофе на столе Бакуго, и Шинсо пришлось наваливаться на друга всем своим немалым весом под громкое улюлюканье стаи, которая подбадривала Бакуго. Да и у самого Хитоши желания держать его не было. Но отпустить и позволить грубым когтям впиться в мягкие волосы, длинным твёрдым клыкам разорвать нежную бледную кожу... нет... он не мог. Как минимум это привело бы к проблемам с дирекцией. Кацуки рычал ещё несколько дней и на Хитоши, и на всю стаю, и скалился на учителя, но больше не покушался. А ещё Шота виляет хвостом. Длинным, пушистым чёрным хвостом с грёбаным бантом на самом кончике. Совсем недвусмысленно. Основание хвоста скрывается где-то за обтягивающими джинсами, подчёркивающими узкие бёдра. Бант гипнотизирует и практически не позволяет отвести взгляд весь урок, что становится причиной нескольких заваленных контрольных, но не то, чтобы Шинсо жаловался. На Аизаву приятно смотреть. Он привлекательный, о нём приятно думать. Особенно долгими ночами или внезапно заскучав в ванной, или когда порно не особо вставляет. И даже его бесячая кошачья натура не напрягает, скорее наоборот, это придаёт фантазиям некую остринку. С Шотой хочется быть настойчивым, быть властным и грубым. Опустить его на колени, схватить за уши, или нагнуть над столом хвостом кверху, или даже усадить его на себя, сдавливая бёдра до синяков. Редкая фантазия, потому что Шинсо обычно предпочитает быть сверху, он любит контролировать каждое движение, но чёрт, увидеть выражение лица учителя, скачущего на его члене... Сраные эмоциональные качели каждый грёбаный раз. И все эти фантазии, все эти словесные укусы учителя на уроках, его взгляды и его низкий томный голос буквально сводили с ума. Как глубоко он увяз во всей этой игре под названием “Шота Аизава”, Шинсо понимает только когда оттаскивает за хвост альфу параллельного класса от загнанного в угол учителя геометрии. Он шёл мимо кабинета по своим делам, когда запах разозлённого волка коснулся его носа, а вслед за ним Шинсо услышал приглушённое кошачье шипение из приоткрытой двери. Хитоши не думал, он не успел даже прикинуть план действий. Ноги бросились в кабинет, руки с уже удлинившимися когтями вцепились в первое, до чего дотянулись: тёмно-серый волчий хвост, — и дёрнули с такой силой, что альфа повалился на пол. — Не лезь в это, Шинсо, — рычит парень, поднимаясь. Шерсть на его ушах и хвосте дыбится, верхняя губа приподнята, демонстрируя длинные клыки, когти на руках выпущены. Шинсо встаёт так, чтобы закрыть Аизаву, и угрожающе рычит в ответ, чуть наклоняясь телом вперёд. Он понятия не имеет какие у него шансы против этого волка — они ни разу не дрались до этого, но предполагает, что легко не будет. И надо же было ему нарваться на эту разборку. Шел бы себе мимо в кабинет... и убил бы того, кто напал на учителя, узнав об этом потом... Чёртов кошак. — Проваливай отсюда, Куро, — предупреждает Хитоши, и, кажется, какие-то мысли об убийстве отражаются в его глазах, потому что альфа внезапно тушуется. Он выглядит также внушительно, как и сам Шинсо, и тоже понятия не имеет, какие у него шансы. — Какого чёрта ты вступаешься за кошака?! — парень не решается подходить ближе, но всё равно огрызается. Хитоши не отвечает, только рыкает и делает предупреждающий выпад. Оценив, наконец, ситуацию, он решает не устраивать драку за несколько минут до конца перемены, вместо этого подхватывает свой рюкзак с ближайшей парты, оправляет водолазку и выходит, громко хлопая классной дверью. Шинсо оборачивается к учителю. Что альфа успел с ним сделать? Поцарапал? Укусил?... Аизава стоит в расслабленной позе, прислонившись к стене спиной и скрестив руки на груди, из его горла вырывается едва слышный... смех. Он хихикает, опустив голову. Плечи пробивает мелкая дрожь, а кошачьи ушки на голове забавно подёргиваются. — Весело, да?! — внутри Хитоши всё начинает закипать. Ему. Блять. Весело. Смешно ему, что два волка, два вожака, чуть головы друг другу не отгрызли из-за его какой-то мерзкой шутки (а что ещё могло заставить Куро сорваться?). Обхохочешься. — Это всё игры для тебя?! Теперь он уже сам нависает над Аизавой, упираясь одной рукой в стену рядом с головой учителя и озлобленно рыча. Ему хочется сказать: я же не буду рядом всегда, а что, если тебя обидят. Ему хочется объяснить, что следующий рискнувший зарычать на него не отделается лёгким испугом и вырванной из хвоста шерстью, хочется просить пощады. Обо мне подумай... но чёртов кошак, похоже, живёт ради того, чтобы потакать своим ежесекундным прихотям. Отсмеявшись, Шота поднимает на него горящие азартом глаза и улыбается. Эти глаза ловят его, замыкают на себе, заставляя тонуть в их глубине и яркости тоненького синего радужного кольца у самых зрачков. Словно бы внезапный луч света прорезал чёрное ночное небо над густым лесом. Пойманный в ловушку этих глаз, он пропускает вдох. — Почему ты, собственно, об этом так беспокоишься? — улыбается Шота, поднимая руку и мягко касаясь волчьего уха подушечками пальцев. Хитоши невольно дёргает им, выдыхает коротко, подавляя отчаянное мимолётное желание заскулить от нежности прикосновения. — Не помню, чтобы просил твоей помощи. Парень пытается ответить что-то в духе: “Я же не мог просто пройти мимо”, но изящные пальчики с тонкими кольцами зарываются в волосы рядом с основанием волчьего уха и осторожно принимаются почёсывать. Фраза обрывается неловким высоким то ли скулежом, то ли стоном, по ноге пробегает волна крупных мурашек и дрожь в мышцах заставляет стопу стучать по полу. Приятно-то как. Господи. Как приятно. Хочется прикрыть глаза и заскулить в голос, и... чтобы это не прекращалось. Его хвост возбуждённо мечется из стороны в сторону, а уши прижимаются к голове, стараясь получить как можно больше ласки. Как он это делает? Одно движение — и Шинсо напрочь теряет рассудок, перестаёт злиться и уже готов забыть сам себя, чувствуя, как наливается тяжестью возбуждение внизу живота. — Такой податливый волчонок, — шепчет мужчина, чуть подаваясь вперёд, так что их тела почти соприкасаются. Хитоши сглатывает. Он так близко — волчий нос улавливает аромат кофе с молоком. — Бросился защищать своего учителя, как настоящий хороший мальчик. Вкрадчивый голос растекается по венам, покалывает подушечки пальцев, заставляет щёки гореть, а сердце набирать темп. Шинсо сокращает последние сантиметры между ними, прижимаясь бёдрами к мужчине и прикрывает глаза, утопая в ощущениях. Чёртов кошак. — Тебе нравится быть хорошим мальчиком, Шинсо? — пальцы зарываются глубже в волосы, слегка массируют кожу головы, и Хитоши едва ли успевает сглотнуть заполнившую рот слюну. Он скулит приглушённо и двигает бёдрами беспомощно ёрзая по бедру Шоты своим болезненно возбуждённым членом. Чёрт. Да. Ему нравится. Ему хочется быть хорошим мальчиком. Но смутного неразборчивого сопения Аизаве явно недостаточно. — Скажи это, — шепчет настойчивый голос. Длинный пушистый хвост игриво поглаживает внутреннюю сторону бедра, и даже сквозь джинсы это прикосновение заставляет несущийся товарняк мыслей Хитоши сойти с рельс. Его сиплое: “Да”, — выходит настолько тихим, что он сам его едва слышит, но Шота начинает довольно урчать, медленно опуская ласкающие голову пальцы на лицо, и слегка царапая скулу рельефными кольцами. Урчание, зародившееся где-то в животе, моментально распространяется по всему телу учителя и передаётся Хитоши, заставляя член болезненно пульсировать, врезаясь в ширинку. — Так-то лучше. Каждое прикосновение, каждое слово, каждая новая волна вибрации — выбивают кремневые искры над разбегающимися мыслями, поджигая их. Он жмётся к Аизаве, трётся о него и поскуливает, молясь, чтобы это не закончилось. — Такой послушный, — мурлычет Шота дразняще касаясь своими губами губ волка, пока его рука спускается со скулы, чтобы очертить линию челюсти и провести подушечкой большого пальца по кадыку. Шинсо чувствует, как начинает течь по губам тонкая ниточка слюны, вместе с последней прогорающей синим пламенем мыслью. — А палочку ты для меня принесёшь по команде? — всё волшебство момента осыпается стеклянными осколками к ногам Шинсо, расколотое откровенно издевательским кошачьим голосом. Он распахивает глаза. Ублюдок. Возбуждение в секунду перерастает в злость. Волк рычит рассержено, напрочь забывая и о своём принципе “убийство учителя наказуемо”, и о том, как только что чуть не растёкся от нежности, и о том, как сам едва не разорвал покусившегося на Шоту альфу. Границы стираются. Возбуждение всё ещё пульсирует внизу живота, но грудная клетка наполняется ледяной яростью, и глаза заплывают красной пеленой. Он оскаливается, дёргается, намереваясь вонзиться в тонкую открытую шею грёбаного кошака, и закончить все свои мучения одним укусом. Но острые кошачьи когти предупреждающе царапают его шею рядом с ярёмной веной. Когда только успел подобраться? Волк так и замирает с отчаянным рыком в глотке. — Не такой-то ты и дерзкий теперь, да, альфа? Когда дело доходит до твоего горла? — всё также мурлычет мужчина, игриво хлопая хвостом по чужому бедру. — Ещё секунду назад ты был готов меня разорвать, не так ли? А что собираешься делать теперь? Хитоши сглатывает. Его сердце испуганно колотится, а уши инстинктивно снова прижимаются к голове. Сознание: сожжённое, возбуждённое, смущённое и запутанное, — призывает бежать, предчувствуя опасность. Конечно же Шота знает, куда нужно целиться, чтобы остановить волка. Всего одно движение когтем, и его кровь разукрасит стену. Уборщики потом отмывать замучаются. Сраные эмоциональные качели с этим чёртовым кошаком каждый грёбаный раз. Альфа не шевелится, выдыхает медленно через нос, стараясь успокоиться. Аизава тоже не двигается, только хвостом машет своим длинным и ухмыляется. Если бы они были на улице, то у Хитоши еще мог быть шанс, там могла бы быть его стая, но здесь, в кабинете, где их только двое... В кабинете?.. Вся простота решения, как ледяной шторм налетает на него, успокаивая сердце и выравнивая дыхание. Парень широко ухмыляется. — Чего же вы ждёте, учитель? Вонзайте в меня свои коготки, — ядовитый сарказм в его словах ощутим в воздухе. Шота удивленно вскидывает брови, чуть-чуть надавливает когтями на пульсирующую вену, но колеблется, сконфуженно прижимая ушки к голове и поджимая хвост. Наконец-то его бедро оставляют в покое. Хитоши аккуратно обнимает запястье учителя своими пальцами и убирает его от горла. Мужчина дёргается, стараясь вырваться, но волку уже нечего бояться. Он снова угрожающе нависает над Аизавой. — Отвали, — кошачье шипенье режет уши, но он не двигается. Сейчас, оставшись без своего единственного оружия, учитель кажется не дерзким кошаком, а маленьким котёнком, который любит играть со спичками, но ещё не научился пользоваться огнетушителем. — Вы не сможете мне ничего сделать, разве что лицо поцарапать, — он ловит вторую руку Аизавы, которая, стремилась к щеке. — Я же ваш ученик, а не какой-то уличный волк. Но об этом не думают, правда? Поэтому ваш фокус, подозреваю, работал раньше. Конечно, с когтями у самого незащищённого места обычно долго раздумывать не будешь. Но я подумал. И я, если бы захотел, то мог бы взять то, чем вы меня тут дразнили. В глазах учителя промелькает настоящий страх, и Хитоши чуть отстраняется, давая понять, что не собирается этого делать. — Совет на будущее, — он медленно ведёт чужую руку к своему паху и прижимает раскрытой ладонью ко всё ещё твёрдому члену. Шота снова шипит, но уже скорее обиженно, чем рассержено. — Лучше целиться сюда. Даже если волк не будет бояться смерти, он не захочет ходить с расцарапанными яйцами. Больно, стыдно и никакой сексуальной активности как минимум неделю, я полагаю, ваши когти ведь впиваются глубоко. — Ты же понимаешь, что я могу сделать это прямо сейчас, — цедит Шота, стараясь вернуть себе утраченный контроль. Слишком поздно. Хитоши усмехается и качает головой, отпуская чужое запястье. — Тогда будет не с кем играть, — отвечает он, проводя напоследок ладонью по волнистым чёрным волосам учителя. Мягкие. Какие они мягкие. Как приятно будет намотать их на кулак... потом. — До встречи на уроке, учитель. *** Очень многое меняется после этого случая. Хитоши перестаёт воспринимать выпады Аизавы как издевательство. Теперь это больше похоже именно на игру, правила которой известны двоим. И он пользуется этим, нагло огрызаясь в ответ при необходимости. — Ничего умнее, чем бегать на перемене за мячом, ты, конечно, не можешь придумать, альфа, — бросает Аизава, продолжая вилять хвостом, явно нарываясь на взбешённый рык стаи. — Ну да, вы же прям светитесь от умственного усердия, когда запрыгиваете на подоконник, чтобы поймать муху, учитель, — совершенно спокойно передразнивает Хитоши под сдавленные хихиканья стаи. Или — Учитель, нет никакой необходимости царапать моё плечо. Всё моё внимание полностью ваше, — довольная улыбка на лице Шинсо, говорит о том, что ему совсем не жалко дырок на тонкой футболке. — Это ты сейчас так мне внимание уделял, болтая с Киришимой? — безэмоционально парирует Аизава, смахивая на прощание с парты ручку. — Какой вы жадный. Но появляется и ещё кое-что. Хитоши видел совсем другую сторону Аизавы. Его беззащитность, его нежность, его настоящий интерес. И он не может перестать думать о том, что кто-то из других волков сорвётся. Шота слишком дерзкий и слишком любит играть. Волки потенциально сильнее котов, и Аизава не выглядит как особенно могучий представитель своего вида. Но это его, Шинсо, дерзкий кошак. И если кто-то дотронется... Собственнические волчьи мысли заливали сознание, вынуждая защищать и заботиться. Прислушиваться к разговорам на переменах и нещадно вгрызаться в того, кто скажет кодовое “проучить наглого кошака”. Стая с пониманием отнеслась к этому, они слишком долго вместе, боками срослись, практически. Поэтому, когда в школе внезапно становится очень холодно из-за недельной непогоды, он даже не колеблется, отдавая свою толстовку учителю. Большая тёмно-зелёная тёплая кофта мягко накрывает подрагивающие плечи Аизавы, когда парень снимает её с себя, расстегнув молнию. — Что такое Шинсо, холод для тебя условность? Нормально весь урок в футболке сидеть? — бурчит Шота, порываясь стянуть подарок, но Хитоши видит, как расслабляются его плечи и как сглаживается шерсть на распушившемся хвосте. Чёрные ушки слегка прижимаются к голове, и, парень готов поклясться, он слышит тихое урчание. Учителю определённо нравится толстовка, а может быть, даже жест, оказанный альфой. Это уже третий урок, и если Шота мёрз всё это время, то перспектива мёрзнуть ещё три или четыре (сколько у него сегодня?) его не прельщает. — Я заберу после уроков, — ухмыляется Хитоши, усаживаясь за свою парту. Аизава недовольно хмурится, но снимать толстовку не торопиться. Он, в отличие от стаи волков, не гонял по футбольному полю две минуты назад, ради внезапного желания выяснить, кто же из них всё-таки быстрее. Уже на уроке, пока Хитоши привычно залипает на красный бант, до него, наконец, доходит, что он сделал. Шота преподаёт в его толстовке. Огромной даже для Шинсо, а для него и подавно. Тонкие пальчики едва выглядывают из-под рукавов, а хвост почти наполовину закрыт. И это невероятно мило. И когда он привычно начинает зубоскалить со стаей, расхаживая по классу в этой толстовке, Хитоши ощущает какую-то теплоту и даже... гордость?.. Однако, толстовка ученика-волка на совсем не безызвестном учителе-коте вызывает волнения в других классах. На одной из перемен к Шинсо подходят несколько волков из параллельного, чтобы осведомиться, а какого, собственно, хера. Денки, стоящий рядом со своим альфой, начинает угрожающе похрустывать костяшками пальцев, а Бакуго спрашивает, нет ли у любопытствующих желания прогуляться за школу и всё выяснить. Желания драться с Бакуго нет ни у кого, поэтому волки отваливают, не удостоенные адекватного ответа. А Хитоши потом целый урок лыбится как дурак, потому что наглый кошак в его толстовке на уроках других классов. *** После занятий он отпускает стаю и отправляется в личный офис Аизавы за толстовкой. Когда Хитоши входит, не удосужившись постучаться, учитель с забранными в высокий хвост волосами сидит в своём широком кожаном кресле на корточках и, сгорбившись над высоким столом из тёмного дерева, лениво играет с крохотным брелоком в форме белой мышки. Он толкает игрушку хвостом, ловит рукой, кидает в сторону, снова толкает хвостом, внимательно следя за ней взглядом и забавно дёргая ушками... На вежливое покашливание, он ловко скидывает мышку в один из ящиков стола и поднимает голову, чтобы посмотреть на гостя. Шота очень гармонично смотрится в волчьей толстовке. Хитоши сглатывает. Он всё время сидел в ней? И на уроках, и на собрании, которое было на большой перемене? Ему настолько нравится? То есть, холодно, конечно, но эта толстовка пахнет Шинсо, и могли быть вопросы не только у учеников, но и у преподавательского состава, а он... просто сидит в ней, словно бы его это совсем не напрягает. — Я... я за толстовкой пришёл, — подаёт голос парень, и тут же быстро добавляет, — если она вам больше не нужна. Внезапно ему совсем не хочется её забирать. В голове рисуется образ голых бледных босых ног и длинной толстовки, из-под которой торчит чёрный хвост с блядским бантиком, и волосы, завязанные в хвост как сейчас. То есть, если учителю захочется забрать её домой и носить там, спать в ней, готовить... у него совсем нет с этим проблем. В горле пересыхает. Мысль о том, что Шота может ходить дома в одной толстовке Шинсо кажется опасной. Аизава молча встаёт, прячет руки в широкие тёмно-зелёные карманы и с вызовом смотрит на парня, помахивая хвостом. — Вперёд, — спокойно говорит он. Что вперёд? Хитоши хмурится, неуверенно подходя к столу. — Вы... в смысле... чтобы я снял её с вас? — идея кажется дикой, но других идей у него нет. — Тебе же надо? — невозмутимо переспрашивает Шота, поведя кошачьим ухом. — Я не собираюсь её отдавать. Хочешь — снимай. Что-то ухает в животе от неожиданной догадки. Это. Приглашение. Коты. Всё время с ним какие-то игры, какие-то недомолвки. Они никогда не скажут тебе что-то на прямую, тем более, не попросят о чём-то. Им всегда нужно, чтобы ты сам для них всё сделал. Парень неуверенно поджимает хвост, но скидывает на пол свой рюкзак и обходит стол. Аизава, стоя в одних носках на полу, чуть приподнимает голову, чтобы поймать его в ловушку своих глубоких глаз. Хитоши снова видит лес и небо, и тонкий лучик света. Чувствует аромат кофе с молоком, оттенок какого-то травяного сбора и свой собственный запах, передавшийся учителю с кофты. Внутри снова что-то ухает. Он осторожно тянет за собачку молнии. Аизава не двигается и ничего не говорит. Только смотрит пристально, выжидающе и слегка шевелит кошачьими ушками. Волк тоже молчит, расстёгивая замок и стараясь заставить хвост перестать вилять в предвкушении. Это же было приглашение, да? Тишина становится такой густой, что слышно сбитые удары волчьего сердца и колыхание воздуха от движений хвоста учителя. Парень расстёгивает молнию до середины, и замирает, вылавливая взглядом острые ключицы. Он ещё никогда не видел Шоту с открытыми ключицами. То есть, да, не было в этих ключицах чего особенного, но сам факт того, что он видит открытую шею и плечи Аизавы... немного... ломает. Хочется поцеловать эти ключицы, прикусить нежную кожу, оставить свой след... Уши на голове начинают нервно шевелиться. Учитель, заметив это, слегка улыбается, и эта его улыбка: не ухмылка, не оскал, не усмешка, а улыбка — работает как сорванный ручник. Шинсо наклоняется, чтобы коснуться губами шеи, но его останавливают. Указательный палец с тремя тонкими золотыми колечками, на одном из которых россыпь крохотных камней в царапающей оправе, предупреждающе накрывает губы. — Не так сразу, волчонок, — мурлычет Аизава, и в его глазах вспыхивает азарт. Вторая рука, всё ещё спрятанная в кармане кофты, вытаскивает кожаный ошейник с тонкой цепочкой поводка. Уши Хитоши рефлекторно прижимаются к голове, а хвост замирает. — Нет, — выдыхает он почти испуганно. Ни. За. Что. — Даже не думай. Сраные эмоциональные качели. Узкий ремешок черного ошейника с длинной цепью покачивается в окольцованных пальцах учителя. — Что такое? — его губы прорезает ехидная ухмылка. — Я думал ты хочешь быть хорошим мальчиком? Одной фразы достаточно, чтобы всё тело бросило в жар. Хороший мальчик... Шинсо с готовностью виляет хвостом, но... ошейник? Он что, домашняя шавка? Он волк. Волки не... — Будь моим хорошим мальчиком и надень ошейник, Тоши, — мурлычет Аизава ему на ухо, подаваясь ближе. Парень жмурится. Собственное имя этим протяжным голосом держит покрепче любого поводка. Травяной аромат становится ярче, и Хитоши понимает, что это шампунь учителя. Под закрытыми веками вдруг вспыхивает видение: воскресное утро, едва пробивающийся сквозь плотные шторы лучик солнечного света, тёплый сонный Шота уютно урчит на груди, и нос щекочет запах травяного шампуня. Длинные пальцы снова зарываются в его волосы и нежно поглаживают пушистое ушко, посылая сонм мурашек в самый хвост. Хитоши едва заметно кивает и делает глубокий вдох, заставляя все свои волчьи инстинкты замолчать, позволяя довольно урчащему коту застегнуть кожаный ремешок сзади на шее. — Теперь, — закончив, Шота тянет за поводок, заставляя нагнуться ближе к своему лицу. — будет намного веселее. Кому — не уточняется. Шинсо завороженно смотрит в горящие глаза учителя, на приглашающе приоткрытые губы, чувствует пушистый хвост, заискивающе поглаживающий бедро... Тыльная сторона ладони оглаживает его щёку, слегка царапая камнями на кольцах — то ли успокаивая, то ли побуждая к действию. Коты. Они никогда не начнут первыми. Парень накрывает губы учителя своими на вдохе, словно прыгая в бурлящий водопад с высокой скалы. Несколько секунд, поджав уши и хвост, он висит в воздухе, боится пошевелиться, не имея ни малейшего понятия, что сейчас вытворит этот кот. Поцарапает? Укусит? Оттолкнёт?.. Когда Аизава отвечает, слегка приоткрывая губы, ему кажется, что он погружается в бушующую воду, с плеском, с грохотом и рыком. Заходящийся пульс чувствуется даже в волчьих ушах, побуждая взять больше, заклеймить больше. Он рычит в чужие губы, углубляя поцелуй. Кот податливо льнёт, так что его урчание отдаётся практически под рёбрами, и обнимает за плечи. Хитоши оглушает рёвом собственной крови в голове. Его ладони оглаживают узкие бёдра, одна сжимает собственнически ягодицу, вторая проводит по основанию хвоста. Урчание становится громче, Аизава стонет его губы и чуть двигает бёдрами за рукой. Волчьи уши навостярются, а хвост начинает возбуждённо покачиваться. Внезапно не важен ни ошейник на собственной шее, ни острые когти, слегка царапающие плечи, ни дверь, которую никто не догадался закрыть на замок. Только мягкие губы, глубокое урчание и трущийся о его бедро Аизава, податливо подставляющийся под широкие ладони. Член Хитоши врезается в ширинку и болезненно пульсирует, но парень едва ли замечает это, растворяясь в поцелуе, который кажется вечным и необходимым как воздух, пока рука с цепью настойчиво не оттягивает его, заставляя отстраниться. Волк пьяным, плывущим взглядом смотрит на учителя: отчётливый румянец возбуждения на щеках, блестящие желанием глаза, припухшие губы. Мужчина тяжело дышит и явно порывается что-то сказать, но ему не дают, подхватывают и усаживают на край стола. Шота охает, задыхается не высказанным и больно впивается в его плечи когтями. Хитоши расценивает это как предложение продолжить и жадно льнёт к голой шее, намереваясь поцеловать, облизать, укусить... Но его снова довольно жёстко оттягивают за поводок. — Какой нетерпеливый, — сбито выдыхает мужчина, мимолётно проводя пальцами по щеке парня, и жестко толкает его в грудь, роняя на кресло. Между ног Шинсо оказывается стопа. — Место, волчонок, — ухмыляется Шота, чуть надавливая на чужой возбуждённый член. Кончик его чёрного хвоста с бантом игриво постукивает по столешнице. Хитоши когтями впивается в подлокотники и раздражённо глухо рычит. Волна ярости разбивается о его рёбра, как морской прибой о скалы. Сраные эмоциональные качели, каждый сраный раз. — Ты ещё успеешь разложить меня на моём же столе, — продолжает Шота, дразняще массируя его эрекцию стопой. Сознание плавится, а член дёргается навстречу прикосновению. Какая потрясающая идея разложить кошака хвостом вверх... — Но сначала я хочу немного поиграть. Хитоши сглатывает, инстинктивно двигая бёдрами, чтобы плотнее прижаться к стопе. Боже как приятно. — Наглый... — начинает было он, но Аизава как-то так ведёт стопой, как-то правильно, что у него аж зубы сводит от прокатившегося по всему телу удовольствия. Праведный гнев выливается в жалобный скулёж, на горячую головку выступает капелька смазки. Хитоши закусывает губу, сильнее впивается в подлокотники и зажмуривается, подаваясь бёдрами вперёд в надежде поймать ещё это волшебное ощущение. — Хорошего понемножку, волчонок, — в насмешливом голосе учителя проскальзывает что-то голодное, словно бы ему самому не терпится, но нога исчезает, и парень распахивает глаза. — Кошак, — всё-таки выдыхает он хрипло и немного обиженно. — Какой острый язык, — мурлычет Шота и дёргает за поводок, устраивая парня у себя межу широко расставленных ног. — Думается, мы сможем найти ему полезное занятие. Что, блять?! Хитоши хмурится, ещё не соображая — спазмы удовольствия от прикосновения немного сбивают с мыслей и покалывают череп. — Ты же альфа, — рассудительно продолжает Шота, и его пальцы зарываются в волосы, лаская волчье ухо, так что рот наполняется слюной, и так быстро, что он едва не давится. Сука. Кошак. Знает. Куда давить, чтобы доставить удовольствие. — Разве быть альфой, не значит, быть самым лучшим во всём? Шинсо вглядывается в поисках издёвки или вызова на чужом лице, но в глазах учителя только горячее желание и... что-то очень честное, но пока не совсем очевидно... — Так, волчонок? — вкрадчивый шепот вместе с нежными поглаживаниями чувствительного ушка пускают мурашки по позвоночнику до самого хвоста. И когда мужчина расстёгивает свободной рукой толстовку, открывая тонкую чёрную кофту и свой выпирающий в джинсах стояк, парень, наконец, понимает. Это... просьба... Внезапно идея отсосать коту совсем не кажется странной. Внезапно ему даже хочется сделать Шоте приятно, услышать, как он стонет, увидеть, как ломается в экстазе только от одного языка Хитоши... И эта идея настолько захватывает сознание, что даже смущающая неопытность (пару раз с Бакуго интереса ради не считается, так?) отступает на второй план. Коротко облизав пересохшие губы, Шинсо кивает, надеясь, что не видно, как залились румянцем его щёки, хотя взволнованно заметавшийся хвост выдаёт его. Шота оставляет в покое его ухо и проводит напоследок рукой по волосам, выдыхая снова голодное: “Хороший волчонок.” От этих слов, от этого голоса, собственный член больно врезается в замок на джинсах, заставляя стиснуть зубы. Хитоши привык удовлетворять свои желания, думать о своих потребностях в первую очередь. Довольно непросто объяснить собственному организму рациональное: “награда будет потом”. Пока он приподнимает кофту, оголяя живот с тонкой чёрной дорожкой волос, прячущейся за кромкой джинсов, его пальцы подрагивают. Немного от возбуждения, немного от нетерепения и совсем чуть-чуть от смущения, потому что тогда — с Бакуго — всё это было шутки ради, не в серьёз, да и не думалось тогда, что Бакуго должно быть пиздец как хорошо. Тогда вообще слабо думалось, больше о том, как сводит челюсть и течёт на простыни слюна, нежели о чём-то ещё. А сейчас здесь Шота, и Шинсо хочет, чтобы ему было именно пиздец как хорошо, хочет доказать, что он и правда может всё. Кот предупреждающе тянет за поводок, когда волчьи клыки слегка прикусывают бледную кожу на пробу. Шинсо коротко целует ее тут же и бросает на учителя вопросительный взгляд. Продолжать? Мужчина прикрывает глаза, всё ещё напряжённый, видимо, ему не так-то просто подпустить волка к самой нежной части своего тела. Требуется ещё один осторожный укус и успокаивающее поглаживание кончика кошачьего хвоста, лежащего на столе рядом с бедром, чтобы Аизава выдохнул и расслабился, убирая обе руки за спину. Впрочем, цепочка остаётся зажатая между пальцев. Волк тянется к пуговице на джинсах, не переставая целовать напряжённый живот. До него вдруг доходит, что живот для котов, как и шея для волков — самое уязвимое место. И возможно. Аизава никого до этого не подпускал так близко к себе... Возможно. Хитоши. Первый. Его пьянит от этой мысли, а хвост за спиной увеличивает амплитуду покачиваний. Он расправляется с застёжками, Шота ёрзает на столе, помогая стянуть бельё достаточно, чтобы высвободить свой возбуждённый член. Блестящая от смазки набухшая красная головка воспринимается опьянённым сознанием почти как комплимент. Аизава тоже хочет его. И сильно. Какой-то щенячий восторг скручивается под рёбрами от осознания взаимности всего происходящего. Хитоши нравится учителю. Хитоши — хороший мальчик. Чувствуя себя уверенней, он оставляет ещё несколько поцелуев на горячей гладкой коже, обводит языком выпирающую бедренную косточку, вытягивая шумный выдох из горла кота, обхватывает член рукой и несколько раз проводит по всему стволу, закрывая головку верхней плотью и оттягивая вниз, оголяя уздечку. По телу Аизавы пробегает крупная дрожь. Такой чувствительный? Хитоши двигает рукой ещё несколько раз, пока сверху не раздаётся шипение. — И кто тут ещё нетерпеливый, — ехидно бросает он прежде чем, наконец, взять член в рот. Аизава сдавленно охает, когда язык оглаживает уздечку, и чуть подаётся навстречу, стараясь получить больше, но Хитоши хватает его за бёдра, останавливая. Он заглатывает совсем немного, чувствуя новую волну дрожи в теле учителя, и двигает головой неторопливо, болезненно медленно даже для самого себя, тщательно проходясь языком по головке, наслаждаясь каждым вздохом, каждым шипением сквозь сжатые зубы сверху и дрожью. — Если бы я знал, что ты умеешь так... – шипит учитель, переминаясь на руках — Шинсо слышит шелест бумаги, — я бы... ох... Фраза обрывается на середине жалобным, возбуждённым мяуканьем, и Хитоши самого бросает в дрожь, а его волчьи уши, как локаторы поворачиваются в сторону звука. Учитель мяукает?.. Ладони крепче стискивают чужие бёдра, а движения становятся более ритмичными. Внезапно почти жизненно необходимо услышать это ещё раз. Он заглатывает глубже, проходится по стволу языком, получая шипящее “Бля”, перерастающее в глубокое потерянное “мяу”. — Чёрт... ммм... — новые стоны срываются с губ Аизавы, и одна рука зарывается в волосы Хитоши, оттягивая короткие пряди. Член парня болезненно дёргается. Если учитель собирается и дальше так стонать, то есть реальная опасность, что он кончит себе в штаны. К такому он не был готов. К внезапной открытости и податливости кота, который жил несколько месяцев тем, что выводил из себя волков. Пальцы учителя немилосердно вцепляются в его волчье ухо, когда он снова громко стонет, ёрзая в руках. Хитоши ловит искры в глазах, судорогу в ноге, заставляющую пятку ударить об пол, и отчаянно скулит, чувствуя горячую волну удовольствия, прокатывающуюся по всему телу прямо в член, выбивая новую порцию смазки. Его хвост мечется потеряно, а пальцы сдавливают бёдра. Сознание отказывается работать. У Шинсо нет огромного опыта в минете, но никогда ещё... да даже в порно он не видел, чтобы кому-то было настолько хорошо просто от губ на члене. Аизава буквально рассыпается под ним: стонет, шипит, глубоко дышит, а потом вдруг задыхается, хватает за волосы, гладит волчьи уши, норовит погладить лицо, но тут же снова возвращается к волосам, мяукает потеряно и жалобно, а кончик его хвоста, не прекращая, колотит по руке, что сжимает бедро. Хитоши старается держать один темп, но каждое прикосновение к его ушам, сейчас особенно чувствительным, выбивает искры из глаз, землю из-под ног, и он течёт: слюной на пол, смазкой себе в трусы и пачкает колечки лобковых волос. Господи, в штанах так горячо, что кажется, скоро начнёт плавится ткань. Так охуенно чувствовать, как ломается под тобой человек. Шинсо и не задумывался раньше, что с членом в горле получаешь такой контроль. Этот Шота далёк от того наглого задиристого кошака, который скидывал со стола предметы и бесстрашно смеялся в лицо разъярённому альфе. Этот Шота — горячий, податливый и требовательный... Аизава снова слегка оттягивает фиолетовые пряди и начинает урчать. Вибрация передаётся волку в уши, в хвост, в пальцы на ногах и в набухший член. Он старается не думать об этом. И о том, как сильно хочется к себе прикоснуться, и о том, как начинает сводить челюсть. Вместо этого, он обхватывает основание члена Шоты одной рукой и концентрируется на поддержании одного ритма с движениями головы, вслушиваясь в стоны и срывающиеся вздохи, пропуская через себя чужую дрожь. Пушистый кончик хвоста не перестает бить его по руке, и это кажется внезапно милым на общем фоне огненного пиздеца, потому что движения хвостом — инстинктивные, бессознательные, и Шота в погоне за оргазмом тянется к волку всем телом. Его кот... Хитоши думал об этом раньше. Кошака хотелось поставить на колени, сломать, оставить метку, показать, кто тут главный… но сейчас это совсем другое чувство. Сейчас хочется заботится о нем, защищать его и потакать всем его прихотям, чтобы никто больше никогда не слышал то, что слышит Шинсо, чтобы никогда не видел этих трясущихся ног, закатанных глаз и пунцовых щёк. От собственнических мыслей он начинает рычать, и вибрация, переходящая на головку члена, кажется, добивает Шоту окончательно. Он сжимает в кулак короткие пряди на голове волка и шипит что-то нечленораздельно. Хитоши скорее чувствует приближающуюся разрядку, чем понимает слова, отстраняется и широко двигает рукой вдоль мокрого члена. Шота вцепляется в его руку, увеличивая темп, двигает пару раз и кончает с протяжным низким стоном, выплёскивая сперму волку на пальцы, и совсем чуть-чуть себе на кофту. Урчание ещё какое-то время растекается по его телу, не позволяя нормально дышать и говорить, поэтому он только смотрит на Хитоши совершенно обдолбанными глазами с расширенными зрачками и коротко вдыхает через приоткрытые губы. А Шинсо восторженно пялится, сидя между его ног с перепачканной рукой, вылавливая каждую капельку пота, каждое подрагивание ресниц, каждое слабое шевеление ушками — ощущает горячую собственническую жадность, растекающуюся по груди, и мысленно жалобно тявкает от всей непередаваемости этой ситуации. Придя в себя, Шота улыбается пьяно и прикрывает глаза. — Хороший волчонок, — рука соскальзывает на его щёку, чтобы снисходительно похлопать награду — и это должно быть обидно, надо бы рассердиться, но альфа может думать только о довольном голосе и о том, как он рад, что смог доставить коту удовольствие, и о неожиданном холоде колец на горячей коже собственного лица. — А теперь вытри всё это. Всё ещё завороженный моментом, Хитоши послушно вытирает руку о кофту Аизавы, за что получает болезненный тычок коленом в плечо. — Тц, салфетками тебя пользоваться не научили? — недовольно шипит он, наблюдая как увеличивается пятно на кофте. А бля, да... Есть же салфетки. Хитоши не особо понимает, что сказать, только виновато прижимая уши к голове. Он всё ещё чувствует собственное стучащее в висках возбуждение, и ему сложно отдавать отчёт действиям. Аизава сам это прекрасно видит и ухмыляется. — Что такое, волчонок, — его ступня упирается волку в пах. — С логикой в таком состоянии мы не дружим? Он дразнит, но не даёт ответить, снова двигая стопой правильно — сильно надавливает пяткой у самых яиц и совсем чуть-чуть у головки. Хитоши прошибает электрошоком, он задыхается невысказанным ругательством, дёргается и тявкает, зажмуриваясь то ли радостно, то ли отчаянно, с какой-то мольбой в коротком увядающем подвывании, потому что охуенно. Приятно. Вот так, да, но, сука. Недостаточно. Он целую миллисекунду был так болезненно близок к разрядке, но Шота не позволил. Он мог бы заставить его кончить одной своей ступнёй прямо в штаны. Но грёбаный кошак, его грёбаные игры, и да горят в аду эти чёртовы эмоциональные качели, на которых Хитоши кидает из обожания в ненависть, из подчинения в агрессию, и сука... как же это горячо. Когда молнии перестают мелькать перед глазами, а болезненные мурашки успокаиваются где-то на кончике хвоста, он, наконец, понимает, что вырвалось из его горла. — Бля... — сипит, тяжело дыша, и ударяется затылком о спинку кресла, так что цепочка поводка натягивается между ним и котом. Лицо заливает румянцем. Как щенок какой-то... Однако, Шота не смеётся. — Хорошим мальчикам положена награда, — его тихое мурлыканье пробирает до мурашек волчьи уши. — Что ты хочешь? Хитоши видит всё тот же голод и возбуждение в расширенных зрачках, и откровенно не понимает. Как в этом коте столько энергии. Разве коты не должны быть мега ленивыми? Или... они все время сохраняют энергию для секса? Смысл вопроса регистрируется не сразу, а потом ему требуется огромная сила воли, чтобы выдохнуть: — Тебя. Аизава знал ответ прежде, чем спросил. Он медленно сползает на пол, всё ещё опираясь руками о стол, выпутывается из толстовки, оставляя её на столешнице, и стягивает испорченную кофту, скидывая её себе под ноги. Есть что-то болезненно прекрасное в том, как кот оголяет свою грудь. Сразу хочется погладить его живот, провести рукой по соскам, пересчитать рёбра. Не то, чтобы Шота маленький и хрупкий, совсем нет. Он довольно высок и у него есть мышцы на торсе, не кубики как у Хитоши, конечно... — Тебе особое приглашение нужно? — Аизава вопросительно дёргает ушками. Шинсо послушно поднимается с кресла и стаскивает за шиворот свою футболку. Тёплая ладонь учителя молниеносно накрывает на его пресс, медленно ведёт вверх и гладит грудь, покрытую прямыми фиолетовыми волосками, задевая гладкой стороной колец соски, и легонько оцарапывает ключицу напоследок. Кажется, ему нравится. Хитоши чувствует какую-то нежность скручивающуюся у сердца, как маленький котёнок. Идея, что он нравится учителю всё ещё кажется какой-то нереальной, хотя только она на самом-то деле и логична. Иначе — зачем всё это тогда? Он наконец-то, господи, наконец-то, стягивает собственные штаны с бельём, освобождая мокрый горячий член и нетерпеливо проводит по нему рукой. В глазах темнеет от удовольствия. Он слышит короткий выдох рядом с собой, затем сиплое: “Садись”. И не может сдержать улыбки. Можно было бы возразить, надавить, сделать по-своему, но у Шоты явно что-то на уме, и Хитоши любопытно, к чему это приведёт. Так что он садится, наблюдая как выпутывается из джинсов Аизава. На его теле намного меньше волос, и Хитоши, привыкший к тому, что все волки, вне зависимости от пола довольно... обросшие... слегка прифигивает. А ведь он даже не обратил внимание на это, когда заглатывал чужой член. Да и хвост у Шоты пушистый, но не такой шерстяной, как у волка. Интересно, это только он такой или особенность всех котов в целом? Раньше заглядываться на противоположный вид как-то не приходилось. Шота поворачивается спиной и ложится торсом на стол, подминая толстовку под себя, чтобы было удобнее. Член Хитоши дёргается с такой силой, что в глазах вспыхивают белые точки, а рот заливает слюной. Он резко смотрит в пол, затем медленно очерчивает бледные ноги взглядом — ему требуется немало выдержки, чтобы посмотреть на красивую задницу с круглым плоским основанием анальной пробки. — Нравится? — мурчит Шота, хвостом поглаживая себя по ягодице. Из горла вырывается тонкий жалобный скулёж. Блять. К такому он был совсем не готов. К Шоте он был совсем не готов. Совсем. Сердце прекращает стучать, а лёгкие отказываются работать. Хитоши давится слюной, стараясь вдохнуть и закашливается. Сраные эмоциональные качели. — Если ты дальше будешь на меня только слюни пускать, волчонок, я передумаю и сяду тебе на лицо, — с акцентом на слове “только" хриплый голос совсем не звучит угрожающе, скорее... нетерпеливо. Шинсо целую секунду переваривает предложение, пока за поводок не тянут настойчиво. — Вытаскивай. Внезапно Хитоши теряет всю свою храбрость разом. Аизава, который тремя короткими словами мог сломать выдержку целой стаи, лежит перед ним на животе, зарывшись в его тостовку, выпячивает для него задницу и обещает сесть на лицо, если Хитоши не соберёт свои яйца в кулак и не трахнет его. Это слишком. Просто слишком. В своих фантазиях он часто видел учителя в подобной позе, но никогда он не был требовательным. Напуганным, поверженным, покорным... но, сука, не нагло дёргающим за поводок... Собственные пальцы не слушаются, когда он, собравшись наконец, проводит подушечками по нежной коже ягодиц и обводит плоское силиконовое основание анальной пробки, слегка надавливая. Аизава приподнимает задницу и дёргает хвостом. — Ты... весь день с ней ходил? — сипит волк. Этот кот... сбрасывал вещи с его парты, шипел и ехидничал... с этим внутри? Зато становится понятно, какого чёрта он так блядски стонал во время минета. Пробка, на которой он сидел стимулировала простату. Чёртовы коты и их любовь к игрушкам. — Возможно, — мурлычет Шота, дразняще помахивая хвостом. — А возможно я подумал об этом, когда ты дал мне свою толстовку. Волчий хвост радостно виляет из стороны в сторону. Бледная кожа на тёмно-зелёной мягкой ткани его толстовки смотрится просто потрясающе. Голодный до ласки, наглый кот на его кофте. Ждущий его. Человеческие уши Шинсо начинают гореть от осознания всего масштаба катастрофы. Он наконец-то чётко и ясно понимает, что всё пиздец. И глупое счастливое рычание, зарождается в горле, потому что... пиздец-то вроде как взаимный. Сраные эмоциональные качели. Он тянет за плоское основание, медленно вытягивая чёрную, похожую на небольшую капельку, пробку. Аизава шумно втягивает носом воздух, а его ушки дёргаются. — Второй ящик, — говорит он, неопределённо махая хвостом в сторону. Хитоши какими-то остатками сознания соображает открыть ящик и бросить в небольшую открытую коробочку пробку. Коробочка, небольшой тюбик смазки и упаковка салфеток лежат вместе с другими кошачьими игрушками, в том числе и белой мышкой, с которой Шота играл ранее. Это какой-то пиздец. Аизава разворачивается, упираясь руками в стол: на его щеках пылает розовый румянец, а грудь тяжело вздымается. Он ловит взгляд Хитоши и замыкает на себе, вглядываясь в волка, словно бы пытаясь прочесть его мысли. Это какой-то отдельный вид кошачьей магии. Только они умеют смотреть в человека так, что пошевелиться невозможно. И волк, обездвиженный, заворожённый, сидит в кресле, пачкая смазкой свой живот. А потом кот оказывается у него на коленях. Не запрыгивает, не забирается — одно чётко выверенное движение, какое-то немного змеиное, — и вот уже одной рукой он упирается в волчье плечо, неожиданно сильными ногами стискивает бёдра, животом прижимается к груди, а второй рукой очень аккуратно вводит член парня в себя. Хитоши почти скулит, когда гиперчувствительная от долгого возбуждения мокрая головка касается колечка мышц и скользит внутрь. Хватается за чужую талию и инстинктивно тянет его вниз, толкаясь навстречу. Боже, да, так Аизава ахает и прогибается в спине, пуская глубже, позволяя войти до конца, сжимаясь вокруг него. Длинный чёрный хвост начинает дрожать, а кошачьи ушки прижимаются к голове. Цепь поводка, всё ещё зажатая у него между пальцев, слегка натягивается. Блять. Как это охрененно. У Шинсо загораются лёгкие. Он открывает рот, чтобы сделать вдох, но Шота не даёт, он накрывает его губы своими. Целует. Жадно, грубо, одной рукой когтями впиваясь в плечо, второй хватаясь за ошейник, так что кольца царапают кожу, вытягивает из горла рычание вперемешку со стоном и скулежом. Волка ломает. От этой грубости, от этой властности, и от того, как Шота двигается, как он сжимает его внутри... Какая-то жадность распирает грудную клетку, когда он тянется к волосам учителя и распускает хвост, тут же зарываясь в пряди ладонью. Мягкие, струящиеся... их действительно чертовски приятно намотать на кулак, но не дёрнуть, — ещё нет — слегка оттянуть и отпустить, поднимаясь пальцами к ушкам. Шота стонет от нежности прикосновения, льнёт ближе, утыкаясь носом в шею. Блять. Блять. Парень опускает руки на голое тело, касаясь учителя везде, как он давно хотел, как было в его фантазиях, только сейчас каждое движение — голод — будто Аизава не его, будто бы не Хитоши входит в него по самые яйца. Он вдыхает его запах и сцеловывает капельки пота, подушечками пальцев поглаживая живот, щипает соски и шепчет... что-то на грани боготворения... Демоны самых тёмных, самых низменных желаний выползают наружу, когда он слышит собственное имя осипшим голосом. Шота зовёт его тихо, на выдохе. И кровь вскипает в венах от этого голоса. В этом голосе — чистый экстаз. Волк тянется, чтобы схватить его за волосы, намотать их на кулак и дёрнуть, заставляя вскинуть голову. Аизава мяукает, подаваясь бёдрами назад, насаживаясь глубже. Этот звук, начинаясь высоко, падает низкой вибрацией, расходясь от горла к груди и передаваясь Шинсо. Потрясающе... В глазах Хитоши клубится темнота. Из груди, где-то из самых недр, вырывается рык. Долгий, низкий, глубокий, полный ярости и жажды. Рык, услышав который, другие волки благоразумно убегут, поджав хвосты. Собственнический рык. Он впивается в плечо Шоты и рычит, как голодный волк, раздирающий свежую добычу. Аизава шипит, дёргает за ошейник — жёстко — и Хитоши покорно отпускает. Он не прокусил плечо, хотя, судя по ощущениям, намеревался, но пунцовые кровоподтёки расплываются на коже, и он тут же зализывает и зацеловывает их, убеждая, что ему можно доверится, что он не опасен. Здесь и сейчас ты единственное, что имеет значение Он не знает, как сформулировать эту фразу в слова, а потому вкладывает всю свою нежность, всю свою заботу в эти поцелуи. Верь мне Убеждает он, опуская руку, чтобы погладить основание кошачьего хвоста. Шота выгибается, прижимается к его животу своим возбуждённым членом (Хитоши даже не заметил, когда у него снова успел встать). Сердце заходится в аритмии, волчьи уши плотно прижимаются к голове, шерсть на хвосте встаёт дыбом. Как же хорошо. Чужое сердцебиение стучит в его грудную клетку, размашистые движения, хлюпающие от огромного количества его собственной смазки — просто оглушают. Хитоши теряет себя в этих движениях, в собственных стонах, в барабанящем пульсе и сдавленном мяуканье. Теряет себя в Аизаве, в своем коте... Он чувствует, что нет в мире вещи, на которую он не способен. Он вожак, глава стаи, самый сильный, самый лучший, тот, кто может позаботится, помочь, защитить, быть нежным, быть грубым, быть рядом и отдаться, если это потребуется, раскрыться и подставиться. Впервые рядом с Аизавой он чувствует себя альфой. — Блять... — выдыхает Шота в шею, зарывается в волосы пятернёй, а потом слегка сжимает волчье ухо. Шинсо распадается на атомы и сгорает в воздухе. Волна болезненных мурашек спускается к хвосту, срывая очередной рык. Он вцепляется в бёдра Аизавы до белеющих костяшек и вдавливает его в себя. Оргазм накрывает его как холодная океанская волна, и сильное течение утягивает вниз, погружая в глухую темноту. Он воет, задыхаясь и продолжая стискивать чужие упругие бёдра. Он ловит приход. Самый настоящий блядский наркотический приход, когда слабость во всём теле, когда перед глазами то ли вспышки, то ли галлюцинации, когда бросает то в жар, то в холод, когда плохо и хорошо, и правильно, и мир, наконец, обретает смысл. Несколько томительных секунд он не понимает совершенно ничего вокруг себя: в человеческих ушах звенит, хвост ломит, нос улавливает такой букет разноплановых запахов, что кажется, будто он ничего не чувствует, в ногах сраные болезненные мурашки, перед глазами только чёрные пятна и мутные силуэты, всё тело дрожит, руки едва ли смогут что-то держать... Воздух вокруг, кажется, искрит, по крайней мере, когда в глазах проясняется, он видит крохотные искорки... или его всё ещё таращит с оргазма. — Пиздец, блять, — Шота сопит ему в шею, и до Хитоши с трудом доходит, что он пытается довести себя. — Ты всегда кончаешь так, будто вселенная рушится? И в его голосе то ли зависть, то ли надежда... У Шинсо нет совершенно никаких сил сказать хоть что-то, но он накрывает его руку своей, а второй гладит по мягким длинным волосам, убирая с лица прилипшие мокрые пряди, дышит глубоко, всё ещё покачиваясь на волнах оргазма. Кот дрожит от его прикосновений, ведёт ушами, когда их касаются пальцы, кусает губу, тянет за ошейник свободной рукой, снова зарывается в короткие волосы, тянет на себя, чтобы поцеловать. Проходит совсем короткая вечность, прежде чем Аизава стонет мягко в его губы и кончает. Тёплая липкая сперма разливается между их животами. Но Хитоши едва ли это замечает. Он всё так же поглаживает кота по волосам и держит в своей руке его руку. Глаза у Шоты снова совершенно обдолбанные, впрочем, у волка они едва ли лучше, поэтому он улыбается и зарывается носом в чужие волосы. Шота достаёт из ящика салфетки предлагает Хитоши проявить смекалку и использовать их. В награду за старания Шинсо получает довольное урчание, поудобнее устроившегося на коленях кота. И это не то голодное, возбуждённое урчание, сжигающее сознание, нет, это — успокаивающее, довольное... сытое. Он не знает, сколько они так сидят, обнявшись. Становится холодно — возбуждение растворяется, воздух между ними остывает, и холод, который весь день гулял по школе, пробирается под кости. Тогда Шинсо сгребает со стола толстовку и накрывает их, чтобы посидеть ещё. Иногда он лениво покусывает кошачье ухо, а Шота царапает его грудь. В какой-то момент в сумке, что Хитоши кинул на пол, начинает вибрировать телефон. Затем он замолкает. Время растекается, пока они сидят, прижавшись друг к другу, и Шинсо наслаждается затишьем перед бурей. Потому что это кошак. Его кошак, но всё же... — Я думаю нам стоит встать, — горло саднит, слова получаются тихими, хриплыми, жалкими, когда волк, наконец, подаёт голос. — Я думаю, что умные мысли никогда не посещают твою голову, — Шота поднимает на него сонный взгляд, и Хитоши с удивлением, понимает, что учитель реально спал у него на груди, во сне царапая когтем. Потрясающий кот. — Ты же знаешь, что это не так. я самый лучший в классе, — он, конечно, про оценки, и немного привирает, потому что Бакуго, Мидория и Тодороки стоят в списке лучших учеников с ним в одном ряду. — Ммм, — Аизава снова игриво мурлычет. — Даже интересно, на что ты ещё готов пойти, чтобы доказать, что самый лучший? Его хвост с красным бантом принимается щекотать грудь волка. — Ошейник ты уже надел. В следующий раз, встанешь на колени, как настоящий послушный щеночек? Хитоши свирепеет в один момент. Всё тепло и нежность вместе с желанием заботится уходят, оставляя ледяную ярость и едва сдерживаемую жажду впиться зубами в открытое горло. Грёбаный кошак. Сраные эмоциональные качели.