No one like you

      Лиам осторожно забирает письмо и кладет его в стопку к остальным, которые они прочитали. Остается только одно, лежащее само по себе и выглядящее немного одиноким, с отсутствующей частью красной восковой печати. — Это последнее, — говорит Пейн, не делая ни малейшего движения, чтобы прикоснуться к нему. — Нет, не последнее, — уныло говорит Найл, хотя и видит, что других нет. — Да, последнее.       Мужчина тяжело вздыхает: — Знаешь, мог бы и предупредить, что это будут любовные письма. Тогда я смог бы… подготовиться. — Ты бы поверил мне?       Хоран пожимает плечами: — Нет, скорее всего нет. Но все равно. Мое сердце не выдерживает этого. И еще одно письмо все это завершит?       Лиам ничего не говорит. Он поднимает его в своих перчатках и протягивает Найлу, который набирает побольше воздуха, прежде чем начинает его разворачивать. Они обмениваются взглядами, когда коллега кивает ему.       Блондин нервно читает, запинаясь, его глаза следят за строками на странице, когда он переводит, произнося английские слова вслух.

11 мая, 1825

      Мой дорогой Эйч,       Ты всегда у меня на уме. Твой образ преследует меня в темноте и заставляет подняться и расхаживать по комнате. Моя кровать — слишком одинокое место. Я так хочу слушать твои рассказы и чувствовать твою ладонь на своем сердце.       Когда-нибудь ты поедешь со мной в Рим, я знаю. Я легко могу представить тебя здесь. Я чувствую, как ты бродишь со мной по этим многолюдным, пестрым улицам. Когда я смотрю в окно, я вижу, как ты стоишь на тротуаре и машешь мне рукой, когда я покупаю на рынке инжирное варенье и сыр, ты пробуешь их вместе со мной.       Я хочу увидеть улыбку, которая будет освещать твое лицо, когда ты увидишь Пантеон — это будет блестящий день. И там будет фонтан Треви, и, конечно, Колизей. Мы увидим все это вместе, и это будет похоже на то, как если бы мы увидели это впервые, увидеть это через тебя.       Но пока я ношу нашу рубашку в одинокие дни.       Ты оставил на мне свои отпечатки. Даже в Риме я чувствую их. Теперь они невидимы, но я ношу их с собой повсюду. Джованна, синьор Росси, даже маленький мальчик, которому я даю монеты у фонтана, я уверен, что они все видят их на моей коже.       Наша рубашка стала твоими руками вокруг моей талии, так что я всегда могу быть в твоих объятиях. Я буду носить ее во сне. Я проскользну в ее рукава, когда только выйду из ванны. Она вернет меня на улицу Сен-Мартен. Это вернет меня к долгой дороге к замку, к прогулкам и разговорам с тобой. Это приведет меня обратно в твою комнату на авеню Виктория. Она принесет мне твой голос, убаюкивающий меня по ночам, твои губы на моей щеке, твои глаза на моем теле. Она вернет меня к тебе, как возвращает меня к самому себе.       Я скучаю по тебе, Эйч. Напиши мне, пожалуйста, я жду писем от тебя каждый день.       Эл.       Найл ничего не говорит несколько минут, когда он держит письмо, снова и снова просматривая слова. Он часто моргает и кусает губы, глядя на письмо так, словно оно одновременно и глубоко разочаровывает его, и доставляет огромное удовлетворение, что Лиам и предполагает.       Хоран поворачивается к картине с замком Провена: — Это нарисовал Стайлс, и перед башней находится Томлинсон. — Да. Полагаю, что это правда. — И Томлинсон нарисовал это, — говорит он, указывая на изображение обнаженного Стайлса. — Да, — сейчас Лиам не чувствует в этом ни победы, ни оправдания — есть только облегчение и благодарность этим людям, которые создавали, любили и умерли задолго до его рождения.       Найл на минуту задумывается, потом кивает сам себе. Он смотрит на Лиама, и на его щеках внезапно появляется румянец и волнение: — И что насчет портрета из музея Орсе?       Они оба одновременно тянутся за своими девайсами: Лиам подходит к своему ноутбуку, а Найл достает телефон. Блондин быстрее находит изображение и наклоняет его в сторону коллеги, чтобы они могли посмотреть на него вместе.       Луи Томлинсон. «Автопортрет». 1826-1828(?) 25½" x 21¼". Музей Орсе, Париж.       Когда Найл и Лиам осматривают портрет новыми глазами, они видят то, что раньше упускал каждый академик, но теперь это кажется ясным как день: свободные, естественные мазки Стайлса, его фирменные богатые тени и его тонкое импрессионистическое использование цвета. Они понимают, что отпечатки пальцев на воротнике не имеют ничего общего с деньгами, ценностями или политикой. Это связано с любовью.       Они смотрят и первые видят это.

◊ ◊ ◊

— Поехали со мной, — Луи застегивает последние ремни на большом футляре, в котором лежат чертежные инструменты, кисти и краски. Он добавит его к растущей куче коробок у дверей, всех вещей, которые он возьмет с собой в Рим.       Гарри просто улыбается и качает головой: — В следующий раз.       Шатен пожимает плечами, не удивленный отказом. Они обсуждали это каждый день в течение недели, и каждый раз Стайлс говорил нет. — Ты что не хочешь посетить мои занятия? Я хороший учитель, или, по крайней мере, мне так говорили. Я могу гарантировать тебе, что ты сдашь все экзамены. — Уверен, мне придется платить за приватные занятия, — шутит кудрявый, приподнимая бровь.       Томлинсон подходит к нему и берет его за руку: — Для тебя я буду проводить их бесплатно. — Знаешь, люди могут подумать, что ты не можешь позволить себе новую одежду, если ты будешь носить эту старую, потрепанную рубашку, — ласково говорит Гарри, касаясь мягкой оборки парижской рубашки. Их рубашки, как они теперь ее называют. — Пусть думают, что хотят. Я знаю правду. — И что же это? — спрашивает он, и ответ был написан на лице Луи, прежде чем он заговорил. Это любовь. Это любовь, когда ты не хочешь ничего, кроме того, чтобы этот мужчина смотрел на тебя. Это любовь, когда ты скучаешь по его телу ночью, потому что его бедро, прижимающееся к твоему, заставляет тебя чувствовать себя дома, в безопасности, и позволяет тебе расслабиться и отдохнуть. Это любовь, когда этот мужчина верит в тебя так сильно, что ты забываешь, каково это — не верить. Это любовь, когда ты чувствуешь, как этот мужчина целует тебя, обнимает, даже когда ему приходится тебя отпустить. — Это мы? — шепчет шатен в его щеку, а затем и в губы.       Воспоминание вызывает улыбку на лице Гарри. Его кисть волочится по холсту, укладывая краску вместе с кусочками сердца парня. Они остаются в бакенбардах Луи, коричневых с оттенком умбры, они вкраплены в слоновую кость его кожи и сияют в нежной голубизне его глаз. Они пронизаны темным фиолетовым пятном, которое пятнает оборку их рубашки, любимая легкость той ночи, и утра, и снова ночи в арендованной комнате.       Это была вина Луи, согласились они, посмеиваясь, когда обнаружили это. Стайлс надел рубашку, чтобы согреться, пока шатен разрисовывал его ноги. Но кудрявый продолжал двигать ими, дразнясь, пока Томлинсон не сделал то, что Гарри молча приказывал ему сделать, — не оставил холст, чтобы подойти и поцеловать его. Большой палец Луи был испачкан лавандовым маслом и задевал воротник, когда он держал парня за шею, уткнувшись в него носом, когда Гарри потянул его вниз. Теперь рубашка помечена несмываемым отпечатком пальца, чтобы зафиксировать их день в цвете.       Птицы прекратили свое утреннее пение. Теперь звуки снаружи дома стали рабочими: скрип колес повозки, ржание лошадей, отрывистые команды батраков, работающих на плуге. Солнце становится все ярче, и скоро Стайлс сможет задуть лампы и работать при полном дневном свете.       Хотя, конечно, он должен отложить это на время. Он уже несколько часов работает, и его матери понадобится помощь по хозяйству. Но парень не хочет отступать. Когда Гарри рисует Луи, он слышит его голос. Он чувствует гладкую складку лацкана на своем сердце, куда кудрявый кладет свою руку, и чувствует, как оно бьется, когда они прощались; видит все цвета, сияющие в его волосах, крошечные морщинки вокруг глаз, родинку на шее, виднеющуюся чуть выше воротника, ту самую, которую Гарри любит щекотать и целовать.       Позже Стайлс поедет по тихой дороге в город. Он остановится, чтобы поздороваться с мадам Фоше и дать ей несколько сантимов за шоколадное печенье. Он погладит собаку месье Дюмона и зайдет на почту, чтобы узнать, нет ли для него письма.       Затем он спустится в туннели под замком. Он пройдет немного, потом повернет налево, а потом еще раз налево мимо старого винного погреба, после этого направо, и за углом будет то место на стене, где Гарри вырезал несколько букв много лет назад краем острого камня.       H.E.S. — L.W.T. 1821.       В тот день Луи позволил Гарри вести их, чтобы тот не заблудился в темноте.       Он коснется рукой выгравированных линий и вспомнит.