Два дракона

Не было никакой полной пустоты. Сгоревшие леса, соляные равнины на месте мелководий, ураганы над разломанными плоскогорьями — проявления безжизненной стихии нарушали пустоту. Рейстлину хотелось, чтобы исчезло по-настоящему всё. Снова не до конца. Очередное "почти". Неужели ему в смертной жизни мало было частичных истин. Неужели и теперь в этом одиноком аду он обречён плясать на бритвенно-острой грани между однозначно чёрным и однозначно белым. Уже давно было всё равно, на какую сторону упасть — лишь бы уже, наконец, хоть куда-то, пусть даже во тьму. Рейстлин лёг на горячий вулканический пепел и закрыл глаза. Если бы он мог, он стал бы камнем, простой галькой у речного берега. Реки, правда, теперь почти все высохли. Значит, под скалой. Равнодушно он отметил про себя, что, вероятно, так выглядел мир до появления богов. Первобытный хаос. Вот он, хаос. Это уже даже не царство Такхизис, это абсолютно равнодушный ко всему, неспособный собраться в строгие формы хаос. И он, Рейстлин, — навсегда его часть. Может даже, он ей всегда и был, и может, поэтому ему так хорошо удавалось расшатывать чужие прочные моральные устои. Вольно или невольно, он, сам будучи внутри хаотичным, довёл до хаоса изящный космос Крисании... Интересно, она так и лежит там, на краю Бездны? Без Такхизис ей даже умереть, скорее всего, не удалось. Если бы он мог, он бы стал камнем. Простой галькой в куче таких же камешков. Но Рейстлин не мог теперь даже самому себе придать форму, что уж говорить о сотворении нового мира. А Крисания действительно так и лежала на краю Бездны неподвижно, как её оставил Рейстлин. Полностью безжизненная, она даже не мыслила. Её тело игнорировали бесившиеся в предчувствии забвения тени, а смерть ушла вместе с Рейстлином. В полной тишине и полном мраке от Крисании не осталось ничего. Только тело. И даже эта оболочка постепенно разрушалась, рассыпалась белым песком. Если время — мера изменения в материи, то время всё ещё существовало. И прошло, вероятно, очень много лет, а может и столетий. Для Рейстлина время остановилось. Он не менялся больше. Только наблюдал с поистине космическим равнодушием, как разрушается его земное тело. Ничего не дрогнуло в его душе, когда с пепельной равнины поднялся полупрозрачный золотой дракон. Души как таковой уже не было. Развоплощённый и свободный, наконец, от времени и материи, Рейстлин взмахнул крыльями и взлетел над хаосом. Света не было, но его крылья сияли ясным металлическим блеском. — Раньше ты был платиновым, Паладайн, — Рейстлин услышал насмешливый голос. — Раньше у тебя было пять голов, Такхизис, — ответил он драконице, сверкавшей ледяным светом. Ледяная драконица не отозвалась. Золотой дракон указал на бурлившую под их крыльями землю. — Начнём? — Дай мне отдохнуть, — сказала драконица. — В следующий раз твори себе аватара с меньшими амбициями и способностями. Рейстлин меня замучал. — Что, нелегко было совладать с моим воплощением? — улыбнулся дракон света. — Но и ты меня пойми: воплощённый свет на службе у тьмы — задача не из лёгких. Думаешь, мне нравилось его с самого детства ломать? — Воплощённая тьма на службе у света тоже, поверь, была не слишком простой в изготовлении. Как тебе моя Крисания? Я уж думала, светлая жрица придёт на поклон к тёмной драконице. Было бы забавно, если бы моё воплощение молилось мне самой. — Да уж, постарайся не доводить до такого. Все эти отступления от сюжета только осложняют дело, — сказал дракон. — Внесём Рейстлина и Крисанию в вечность? — спросила драконица. Дракон кивнул. — Почему бы и нет. Пусть о них поют в следующем мире. Тёмный маг и светлая жрица. Гармоничнее сюжета не придумаешь. Два дракона закружили в небе, танцем вписывая оконченный сюжет заново в ритм колёс вечности. Светлая жрица, аватар тёмной богини, следует учению дракона света. Тёмный маг, аватар светлого бога, идёт путями тёмной драконицы. Тьма и свет, внутренний свет и тьма в сердце, чёрные кудри и белые пряди, белое платье и чёрный капюшон — узор спиралей и концентрических окружностей, выведенный в пустоте до сотворения мира, был прост и изящен, но прочесть его мог бы только Хранитель времени. Да и он был всего лишь метафорой. На самом деле не было ничего, кроме двух драконов, танцевавших над нерождённой планетой. Этот танец служил залогом того, что история о тьме и свете продолжит разворачиваться во времени, когда то вновь запустится. Драконы творили правила нового мироздания, и так уже в который раз отделился свет от тьмы, и так разделились вода и твердь, ночь и день, рождение и смерть. Этот танец двух драконов — единственное, что действительно было извечно и вечно пребудет, этот танец сотворяет каждый новый мир и он же — залог его разрушения. — На этот раз я хочу быть мужским началом, — сказала драконица. — А ты будь женским. — Хорошо. Я буду Богиней-матерью и явлюсь в мир женщиной. А ты будь Дьяволом и явись мужчиной. Жаль, мне нравилось приходить к своим последователям в виде платинового дракона. А тебе очень шла внешность Тиамат. — Даже мне чешуя надоедает. Хочу копыта и козлиные рога. И в кои-то веки мужской аватар. Доколе женщине быть корнем зла в любом сюжете. — Осторожнее, не то Мироздание не повернётся. — Ты думаешь, Мирозданию есть дело до того, мужчина или женщина первым откусит запретный плод в ещё не рождённом мире? Два дракона продолжили кружение. Шестерня Мироздания осветилась ярким светом и сделала ещё один шаг по кругу. На новорождённой планете выползали на сушу странные существа. Драконы танцевали над миром, сменяя день и ночь, ледниковый период и оттепель, жизнь и смерть, лето и зиму, акт и антракт.