Наизнанку

2017, Апрель. Мышкин

      Кот разрешил Варе покинуть Лукоморье только во второй половине месяца, поэтому, перешагнув порог кафе, она с неподдельным удовольствием втянула носом нежный апрельский воздух, но тут же громко чертыхнулась — по невнимательности она шагнула прямо в лужу, испачкав сапожки и джинсы нелицеприятными пятнами.       Недовольно отряхнув грязь — по правде говоря, оставив на ткани разводы — Варя задумалась, куда бы ей податься. Больше всего хотелось домой, в заставленную всякой всячиной квартиру, такую странную, неубранную, но все равно уютную и родную. Но девочки сейчас были в школе — еще бы, среда, да еще и две алгебры, отведенные Верой Андреевной под подготовку к ОГЭ, — а Варя, пусть и могла проникнуть в квартиру без ключей, после произошедшего меньше всего желала оставаться одной. Мало ли, кто нагрянет к ним в дом.       Немного подумав, Варя пришла к выводу, что самым лучшим вариантом будет сейчас навестить Ядвигу — поблагодарить за предоставленные зелья, попить ее ромашкового чая и выслушать последние сплетни о туристах и магических открытиях. О том, кого помимо хозяйки она могла и желала встретить в избушке Ядвиги, Варя старалась не думать. Хотя, кто знает, если бы Кот не упомянул, что с утра видел, как в дом Ядвиги заходит Василиса Васильевна, Варя и не подумала бы нанести визит патронессе всех студентов, проходящих практику.       Телепортироваться по такой погоде идеей была заведомо глупой — чего доброго, еще в лужу приземлится, — и Варя, быстро перебирая ногами, направилась по известному адресу, размышляя о предстоящих экзаменах. До главного страха всех без исключения девятиклассников — ОГЭ то бишь — оставалось чуть больше месяца, и если выбранный Варей иностранный она знала, как родной — еще бы, с младенчества языкам обучалась! — да и общество проблем особых не вызывало, то с математикой и русским были проблемы. Задачки, которым их упорно тренировали Маша и Вера Андреевна, решались через раз, а сочинение было бы легким только в том случае, если бы его не пришлось писать немаговскими буквами.       Вообще-то, русскому алфавиту ученики Волшебного колледжа обучались с первого курса и уже к пятому могли свободно писать и читать на языке немагов. Варя же по известным причинам в колледж поступила только на четвертом курсе, а до этого с кириллицей сталкивалась не так часто — Селеста любила оформлять свои дневники и тетрадки афоризмами на русском, да Ветерок иногда читал книги на языке немагов. В остальном же русские буквы были для нее непроходимыми дебрями, главное потому, что Виктор Штормградский считал, что будущей королеве, чья судьба всю жизнь безвылазно просидеть в мире волшебников, немаговские буквы не нужны, отчего и нечего утруждать ребенка лишним учебным предметом.       Повезло еще, что британские маги еще в семнадцатом веке отказались от сказочной вязи и взяли в употребление латинские буквы, в противном случае и английский язык в немаговской школе стал бы для Вари еще одним предметом пытки.       Снежке с Машей, как считала Варя, подготовка к экзаменам давалась куда как легче, чем ей. Хорошистка Снежка, не решившись отставать от класса, сдавала географию и общество, часто засиживалась со сборником до ночи и в учении за время подготовки достигла неплохих успехов. А вот вундеркинд Маша напротив решила выпендриться и выбрала для сдачи химию и биологию. Подготовкой она себя особо не утруждала, лишь изредка беря в руки пресловутый сборник задач — в результатах Маша была уверена, поэтому не считала нужным утруждать себя дополнительной учебой.       Об уровне подготовки Аленки Варе оставалось только догадываться, но что-то подсказывало, что очнется Рыжова только за неделю до экзамена. И тогда — и только тогда — она начнет с горящей задницей что-то читать, учить и решать, чтобы потом сдать все предметы на проходной балл. С другой стороны, упорством тетки и бабушки выбранную историю (географию она не выбирала по одной простой причине: «Ни фига-черта-хрена не знаю и учить не собираюсь») она могла сдать и на четыре.       Занятая такими мыслями Варя и не заметила, как оказалась у знакомого дома-избушки, криво стоящего вдоль дороги. Где-то там, под домом, в подвал тянулись знаменитые курьи ножки, которые, по рассказам Ядвиги, любили играть в тетрис банками с компотом, соленьями и вареньями. Варя приветливо помахала избушке — она готова была поклясться, что изба в ответ едва слышно клокотнула, — деликатно постучалась и открыла дверь.       В комнате — единственной в этом доме — за столом сидели и пили чай Ядвига и (Варя едва подавила в себе порыв убежать обратно в Лукоморье) Василиса, а у двери, натягивая туфли, недовольно хмурился в ответ на слова Василисы Кощей.       — Нет, я клянусь, — хохотала она, откинувшись на стуле— по правам, данным мне при рождении, я могу вас поженить хоть сейчас!       — Не трави мне душу, лягушка, — тяжело вздохнул Кощей, — тут сначала невесту надо споить, по-другому она не соглашается.       Василиса тут же закинула ногу на ногу, поправилась косу и совершенно серьезно заявила:       — Тоже мне, нашел проблему. Приходи вечером, мой дорогой, к тому моменту твоя ненаглядная как раз достигнет нужной кондиции.       — Эй! — напомнила о своем существовании Ядвига. — А меня никто спросить не хочет, аферисты фиговы? — она хотела еще что-то сказать, но вдруг наконец заметила замершую в пороге Варю и уже гораздо более миролюбиво воскликнула: — Ой, Варюша, милая, а ты чего без стука?       — Я стучала, — ответила Варя, пламенея щеками, и Ядвига, улыбаясь, пожала плечами:       — Значит, я не услышала. Ну, чего стоишь, как неродная, проходи давай. Ты что-то хотела?       Варя хотела было что-то ответить, но совершенно случайно наткнулась глазами на Василису и неуверенно замерла. Кощей, перехватив ее взгляд, понимающе кивнул и сказал, обращаясь к Ядвиге:       — Душа моя, я у тебя кое-что хотел спросить, можно тебя на минуту? — при этом он настолько выразительно вскинул брови, что Ядвига нахмурилась, но таки схватила собственное пальто и вместе с другом вышла из избушки.       Прежде просторная комната, в которой всегда было неимоверно душно — сказывались постоянно стоявшие на котле зелья, — вдруг стала слишком тесной и прохладной. Настолько, что по спине Вари пробежал табун мурашек, а ноги словно сковало ледяной коркой — она не могла сделать и шага       Проводив друзей слегка растерянным взглядом, Василиса ненадолго прикрыла глаза и, ласково улыбаясь, поинтересовалась:       — Как самочувствие, Варь?       — Намного лучше, Василиса Васильевна, завтра даже планирую идти в школу. Спасибо за беспокойство.       — К экзаменам готова?       — Вполне, благодарю.       Обе замолчали, размышляя о том, что разговор — тактичный, деликатный, полный взаимной вежливости и безэмоциональности — давил тяжелее, чем неудобная тишина или громкая ссора. Именно от беседы, от и до построенной на соблюдение этикета, ощущалось что-то мерзкое, насквозь пропахшие гнилью, холодное и… неправильное.       Молчала Василиса, выводя ногтем по столу какие-то понятные только ей вензеля, и изредка поднимала глаза на Варю, приоткрывала рот, но, так и не решившись что-то сказать, плотно сжимала губы. Молчала Варя, опустив глаза в пол и с особой внимательностью рассматривая грязные пятна на джинсах. Она хотела бы многое спросить и сказать, но треклятая гордость и детская обида не давали произнести и слова. Лишь старые ходики не молчали, тикая в такт прошедшим секундам, да портрет старой ведьмы на стене укоризненно и безмолвно что-то высказывал собравшимся.       — Варя…       Услышав собственное сипло произнесенное имя, Варя подняла голову, но Василиса тут же покачала головой и попросила «не брать во внимание».       — Ну как же, — процедила Варя гораздо резче, чем должна была, — на такое — и не обращать внимания!       Василиса натянулась как струна и, будучи внешне совершенно спокойной, спросила неестественно дрожащим голосом:       — О чем это ты?       Варя громко шмыгнула, провела рукой по шершавой притолоке и сказала горько, но одновременно чуть насмешливо:       — А я, дура, с самого детства гадаю, да что ж у меня все через задницу: мать меня не любит, словно неродная я, отец настолько занят моим совершенствованием, что с высокой колокольни плевал на мои чувства, кровь у меня плохо свертывается, волосы сильно вьются, еще и ямочки на щеках не понятно от кого!.. — она широко всплеснула руками, случайно задев и сбросив вешалку с единственным шарфиком на ней, нервно втянула носом воздух и, быстро моргая, тихо продолжила: — Что ж, теперь мне все это понятно — и ямочки, и волосы и чужая мать, одного только не пойму… — она запнулась на мгновение, — почему ты меня бросила, мама?       Последнее слово слетело с губ совсем просто, безо всяких усилий, и Варя только подивилась этому. Она-то хотела сказать иначе, резко и чопорно, но получилось так слабо и отчаянно, что глаза защипало от подошедших слез.       Василиса сначала определенно собиралась подняться, но, передумав, осталась сидеть в кресле, прижала ладонь к дрожащим губам и часто и тяжело дыша выдавила из себя:       — Как ты?..       — Вы все думаете, что я пришла в себя утром, — заговорила Варя, из последних сил сдерживая слезы, — а я очнулась раньше, в тот самый момент, когда меня навещал отец.       Василиса глухо застонала, запрокинула голову к потолку, пользуясь случаем, вытерла скопившиеся в уголках глаз слезы и попыталась воспроизвести в памяти тот злопамятный разговор. И ведь действительно, они с Виктором тогда позволили себе много лишнего — как фраз, так и действий. Думая, что дочь находится без сознания, ни он, ни она не сдерживались в словах, и горькая правда разрезала пропахший лечебными зельями лазарет; не были лучше и совершенные жесты, которые Варя если не увидела, то услышала точно: и ее пощечину, и его грубый поцелуй, использованный с целью не дать развития начавшейся василисиной истерике.       Стало стыдно, тошно и невероятно больно — и совсем не из-за от того, что Варя слышала их ссору, а потому, что правду она узнала так: некрасиво, грязно, остро и резко. Ее буквально окунули в омут горькой правды и вынудили барахтаться в пучине, стараясь удержаться и выплыть.       — Варя, — на выдохе произнесла Василиса, глотая слезы, — Варечка… Господи, да будь я и моя глупость прокляты! Я…       Василиса махнула рукой, рвано вздохнула и попыталась вытереть мокрые щеки — безуспешно.       Она всегда представляла себе эту сцену, будучи полностью уверенной в том, что будет слезно умолять дочь простить — понять нельзя, никак нельзя, но простить можно же попытаться. Боже, да она была уверена, что встанет на колени, лишь бы простила… Но глядя сейчас в эти серьезные и одновременно напуганные глаза — фиолетовые, с фамильными серебряными искорками — понимала, что никакие слова не смогут передать бушующие чувства, никакие жесты и действия не выразят в полной мере того, что она должна и хочет сказать!       Безуспешно пытаясь найти подходящие слова, Василиса открывала-закрывала рот, взмахивала руками, но в конце концов скрыла лицо в ладонях, пытаясь привести себя в чувство. Пара секунд, и ей на колено опустилась теплая ладошка, а запястье — сначала неуверенно, потом более настойчиво — обхватили тонкие пальцы и уверенно отняли ладонь от лица.       Прямо перед Василисой, присев на корточки, была Варя — глаза красные и полные непролитых слез, но лицо совершенно спокойное и уверенное. Как ни крути, как не отнекивайся и не сбегай, а характер отцовский: гордость, упрямство, некоторая наивность — точь-в-точь, как у Виктора. Варя вообще вся была похожа на отца, за малым-малым исключением, а, как говорили мудрецы, если дочь похожа на отца, то она обязательно будет счастливой… Видели бы эти мудрецы настоящую жизнь, вряд ли сказали бы нечто подобное.       — Варя, я… — начала Василиса, проводя рукой по ее щеке, и Варя, резко перехватив ее руку, покачала головой:       — Не надо, пожалуйста.       — И ты даже не хочешь выслушать?       Варя почувствовала, как сердце неприятно закололо и защемило от сочувствия. Прикусив нижнюю губу настолько сильно, что во рту почувствовался солоноватый металлический привкус, она тихо, чтобы сохранить спокойствие и не разрыдаться в ответ, сказала:       — Как говорил один мой хороший друг, каждый совершает проступки, и не надо ждать, что их загладят хорошими делами такого же масштаба, и иногда, чтобы исправить большую вину, достаточно несколько маленьких, но действительно добрых поступков, — Варя замолчала, пытаясь отмахнуться от промелькнувшего в мыслях Ветерка и сосредоточиться на сидевшей перед ней заплаканной женщине. — Да, я хочу знать ответ на вопрос «почему?», но не сейчас, когда вы едва держите себя в руках и с минуты на минуту сорветесь в истерику. Потом, когда вы будете к этому готовы, а я смогу трезво оценить ситуацию, мы сядем за чашкой чая и обсудим все, что должны сказать друг другу. Хорошо?       Сглотнув выступившую на губе кровь и едва поморщившись от ее привкуса, Варя погладила большим пальцем ладони матери и улыбнулась. Василиса чуть приподняла уголки губ в ответ.       — Слова, достойные мудрой королевы, — заметила Василиса и костяшкой пальца вытерла бегущую по щеке Вари слезу.       Тогда-то в маленькую избушку и вошла Ядвига, окинув двух плачущих дам понимающим взглядом. Кощей, конечно, не мог ей рассказать всего, но весьма прозрачно обо всем намекнул — а уж кто-кто, а Ядвига Петровна за сто двадцать пять лет своей жизни как никто научилась распознавать намеки.

***

Пригород Мышкина

      —…а потом вот так, видишь, открываешь ладонь и… — едва произнеся это, Кощей подкрепил слова показательной практикой, и на его разжатой ладони тут же загорелся огонек — неестественно бурый с черными, летящими прямо вниз искрами.       Внимательно проследив за отцовскими действиями, Саша почесал затылок и иронично протянул:       — Ну, конечно, это ж проще пареной репы!       — Не умничай, — Кощей сощурился, всем своим видом показывая, что когда когда, а в этой ситуации веселиться он не намерен, — а встань и сделай.       Выдохнув, Саша поднялся с кресла и, приблизившись к отцу, в точности повторил сказанное им. Справедливости ради стоит сказать, что подобная тренировка была не первой: с тех пор, как его угораздило отравиться браслетом, что произошло почти две недели назад, Саша каждый день тренировался с отцом, пытаясь обуздать приобретенную магию. Получалось плохо — он то поджигал ближайшие поверхности, то не мог зажечь решительно ни одной искорки.       — Да ну не получается у меня ничего! — недовольно крикнул Саша, опуская ладонь. — Ты уверен, что мы вообще все правильно делаем?       — Уверен, — сказал Кощей, ловко покрутив в пальцах набалдашник трости, — сам в свое время так темную магию обуздал.       Обдумав его слова и припомнив родительскую ссору двухнедельной давности, Саша настороженно посмотрел на отца и совершенно серьезно спросил:       — А это правда, что ты людей убивал?       Кощей ответил не сразу. Первое время он и вовсе стоял, с особой тщательностью рассматривая череп на собственном столе, а затем, когда Саша успел отчаяться в том, что ответа не услышит, кивнул:       — Правда. Такова уж доля всех Кощеев: чтобы окупить свое бессмертие и черный дар, я должен каждый месяц отправлять нашему владыке — Аиду — одну людскую душу.       — Неужели нельзя отказаться?       — Почему же, можно, что в семидесятые я и сделал. И вот моя награда, — грустно усмехаясь, он похлопал по больной ноге. — За неповиновение я вынужден ежечасно страдать от нестерпимой адской боли.       — Прости, пап, я не знал.       — Все в порядке, тем более что мне удалось перехитрить Аида и, если не вернуть прежнее здравие, то хотя бы жить без вечных мук, — Кощей улыбнулся, явно вспоминая о чем-то, но, заметив, что лицо сына полно любопытства, вздохнул: — Спрашивай уже, егоза.       — А Аид — тот самый бог смерти из греческих мифов?       — Тот самый, Шурик, тот самый.       — И что, он такой… жестокий? — поинтересовался Саша, но ответил ему отнюдь не отец, а женский голос за спиной:       — Ну почему же: искусный правитель и дипломат, который привык отвечать за свои слова и поступки и от других требует того же. Хочу заметить, со своими обязанностями он справляется куда как лучше братьев. И он бог не смерти, а Подземного мира. Стыдно не знать, юноша.       Брови Кощея стремительно взлетели вверх, и Саша, сжав руки в кулаки, обернулся и… громко ахнул: за столом в защищенном всевозможными охранными чарами кабинете Кощея важно восседала молодая женщина, в которой Саша почти без труда узнал ту таинственную незнакомку, что месяцем ранее разговаривала с Мороком в Эрмитаже.       Кощей, судя по всему, ее тоже узнал и подошел ближе, целуя бледную руку и проговаривая:       — Неожиданно, Виктория Михайловна, очень неожиданно.       — И вам добрый день, Кощей, — сказала Виктория, поднимаясь, и Саша, временно лишенный дара речи, лишь закивал в ответ. — И знаете, Александр, — продолжала она, глядя преимущественно на Кощея, — в отличие от некоторых, свои обещания Аид выполняет честно и не хитрит.       — Виктория Михайловна, вы пришли только ради того, чтобы напомнить мне о том, что самолично помогли мне выкрасть у Аида иглу?       — Я сделала это не ради вас, Кощей, а ради вашего сына и Ядвиги, и я вам это уже говорила.       — Однако? — Кощей настороженно наклонил голову, подспудно чувствуя, что пришедшая по собственной воле Виктория — посланник страшной и ужасной новости. Призраки, в особенности призраки чужих жен, в других случаях никогда не приходят.       Он не ошибся: на мгновение задумавшись, Виктория, бывшая на две головы ниже него, посмотрела на Кощея снизу-вверх и отчаянно заговорила:       — Я клялась Аиду и в первую очередь себе ни за что не лезть своими руками в людскую историю. Я много лет старалась быть голосом мужа, надеясь воззвать его к совести, но я не сумела отговорить его от этого поступка, и сейчас мне не остается другого выхода, кроме как обратиться к вам, Кощей. Владислав Николаевич полон решимости осуществить свой план по захвату Сказочного мира, и прямо сейчас он находится на прямом пути к Лукоморью, исполненный надежд разузнать, где находится Ключ Земли.