она его понимает

Нарцисса впервые её видит зелёной первокурсницей, едва-едва попавшей в Хогвартс, но уже тогда не может не обратить внимание на неё, эдакое рыжее — и яркое чертовски — солнышко в толпе первокурсников, ожидающих Распределения. И этот момент помимо её воли отпечатывается в памяти. Она ещё не знает тогда, конечно, того, что Эванс — грязнокровка. Но догадывается. Она и фамилии тогда её не знает, в общем, — а это уже говорит о многом. Но о большем, много большем говорит один её взгляд — взгляд ребёнка, впервые столкнувшегося с настоящим волшебством, ребёнка, который и поверить-то в него до конца не может и боится, больше всего боится очнуться дома в своей постели и узнать, что всё это ему привиделось. Что всё это было сном. Нарциссе никогда этого грязнокрового страха до конца не понять. Но это не мешает ей распознавать его в других с превосходной точностью. Так что Нарцисса, не зная ещё тогда о Лили ничего доподлинно — даже имени, — уже над ней вслух насмехается, уже комментирует что-то об отсутствии у неё вкуса, что-то о том, что носить длинные волосы распущенными в хороших семьях не принято. Но это вслух, чтобы как-то оправдать перед соседями за столом свою на ней фиксацию взглядом. Про себя же Нарцисса отмечает её живую красоту, её искреннее очарование. Не может не отметить. А минуты спустя она узнаёт о ней кое-что — сперва имя, фамилию, а секундным мгновением позже — и факультет. Гриффиндор, ну конечно. Что же ещё. И всё бы не беда, да только Нарцисса — слизеринка. Так что она старается подавить непонятно откуда взявшееся разочарование, и внешне с этим прекрасно справляется — она ведь уже не первокурсница. Но точь-в-точь эту же эмоцию — правда, усиленную почему-то в сто крат — она на раз-два читает в одном из всамделишных первокурсников. А минутами позже его — весьма иронично — распределяют на Слизерин. Нарцисса приветствует его жестом на своём — их — факультете в молчаливой солидарности. Мальчик присаживается с ней рядом, отвечая вымученной грустной улыбкой. Она его понимает. * * * А Эванс действительно оказывается грязнокровкой. Нарцисса не удивлена — наблюдения её и прежде никогда не подводили. Она не удивлена, но теперь, зная это наверняка, она старается — в самом деле прикладывает усилия, чтобы об Эванс не думать. Она старается особенно сильно после того, как чёртова Андромеда сбегает со своим чёртовым грязнокровым парнем — а после он становится ей уже мужем. Её выжигают с гобелена, её осуждают в семье. Нарцисса старается осуждать тоже. С переменным успехом у неё выходит — осуждать Андромеду и не думать об Эванс. Первые два года. Но не потом. Не потом, когда Эванс переходит на третий курс, а она сама — на седьмой. Не потом, когда они обе взрослеют, и Лили из того заворожённого волшебством милого ребёнка становится прекрасной волшебницей. Нарцисса не может не думать об Эванс, когда видит её впервые после трёх летних месяцев, всё в том же Большом Зале, на таком же точно пиру в честь начала нового учебного года. Декорации и герои во многом всё те же, ничего будто и не изменилось... Разве что Эванс теперь не ждёт в толпе первокурсников своего Распределения — нет, её уже распределили, она сидит через стол. И в данном случае "через стол" — далеко недосягаемо. И хуже пропасть не в факультетах, а в чистоте крови. И меньше она со временем не становится. И не станет. Нарцисса об этом знает. Но ещё. Нарцисса ничего не может с собой поделать. Нарцисса восхищается Эванс — Лили, — даже не зная её толком. Она рисует Эванс ночами. По памяти — у неё нет колдографий. Получается неплохо, но оригинал её рисунки превосходит в сотни раз, она знает, она видит это: Эванс изящная, но при этом живая, художественная до жути. В рисунке ей этого никак не передать. Поэтому она начинает рисовать её образно, рыжей лилией. Пару раз она даже дорисовывает рядом с нею белый нарцисс, но после каждый раз комкает, рвёт эти рисунки и поджигает "Инсендио" то, что от них остаётся. Она понимает: они не смотрятся вместе. Кто вообще в здравом уме составит букет из нарциссов и лилий? И всё равно каждое утро за завтраком она смотрит-смотрит-смотрит, стараясь быть не слишком очевидной, со своего места через стол — точечно, прямо в рыжий затылок: Лили всегда сидит к ней спиной. А тот мальчик всё так же ей в этом вторит. Она его понимает. * * * Время идёт, а Нарцисса всё так же боится, что семья о чём-то узнает, что она её осудит, выжжет с гобелена: семья — её всё. Поэтому она старательно всё скрывает, а старые рисунки уже давно прячет заклятием приватности. Она думает, у неё это хорошо получается. Она думает, что прекрасно всё скрывает. И только спустя годы узнаёт, что Люциус (избранник её семьи; а семья — её всё, поэтому она соглашается, конечно, за него выйти) обо всём знал. Это происходит, когда они выбирают свадебный букет, и он будто бы нарочито невзначай, слащавым голосом предлагает основу: — Может, лилии, дорогая? Только давай на сей раз белые, ладно? — И всё это с характерной малфоевской усмешкой, такой, что вопросов в том, преднамеренно ли это было сказано, правильно ли она поняла жирный намёк, не остаётся. Преднамеренно. И ещё как. Ей бы в ответ съязвить, но она не может. Не может: ей страшно, и это жутко иррационально, но ей кажется: скажешь слово — и он обо всём расскажет семье, и её портрет выжгут — выжгут, совершенно точно, и она представляет эту жуткую тошнотворную картину в точности до мелочей, не выдерживает — а в голове набатом "зря, очень зря" — и уходит. И она выходит. Выходит замуж за него, холодного, жестокого и лицемерного — настоящего чёртова слизеринца. За него, богатого, чистокровного. Выходит за него, и живёт с ним, и спит с ним, и рожает ему ребёнка. И всё равно — как бы там ни было — в день казни Поттеров — чёртов Хэллоуин, ну надо же — она не может сдержать слёз. И шестнадцатью годами спустя спасает глупого-глупого Гарри Поттера она во многом потому, что глаза у него — мамины. И тот мальчик — уже мужчина — уже труп — тоже прикладывает ко всему этому руку, пусть и не так явно. И она его в этом, конечно же, понимает. И — только поглядите — любовь (к) его матери снова спасает Поттеру жизнь. И вот, битва заканчивается, война — тоже, а в Большом Зале, где раньше проходили пиры, теперь коллекционируют трупы. А Нарцисса не хочет — Нарцисса не может этого видеть. Только не там. Она цепляется за старые счастливые воспоминания. И уводит с места бойни своего сына и глупого-глупого мужа. Уводит домой. Тогда-то она и отпускает последний призрак Лили Эванс: Нарцисса уверена, что за те школьные года безответного восхищения она уже заплатила горем и скорбью сполна. Стоит жить дальше. В отличие от Северуса Снейпа, она хотя бы может себе это позволить.