Дыхание

Дыхание.       В начале лета нас отправили на практику в детский лагерь, куда возили отдыхать школьные команды по всяким видам спорта. Почему? Потому что я волейболист в команде основного состава моего ВУЗа. Вот так вот банально. В своё время я не поступил туда, куда рвался. Пришлось идти хоть куда-то, чтобы не загреметь в армию. Хотя, спустя три курса, я уже подумывал, что это была бы неплохая альтернатива. Но родители упёрлись рогом и запретили даже думать о том, чтобы свалить с учёбы и забриться в военкомат. Так что я просто плыл по течению, надеясь, что кривая куда-нибудь вывезет. Тем более, что моё будущее расписано до минуты. Отучиться, чтобы получить хоть какую-то корочку. Потом идти на фирмочку отца, гдемне пропишут должность какого-нибудь гендира. Жениться и нарожать детей на радость деду с бабкой. Вообще-то, я планировал летом покататься по миру и по стране. Но ректор универа, близкий друг отца, сказал, что такому великовозрастному балбесу полезен труд. Отец согласился. А мне не хотелось лишаться машины на целый год, если вы понимаете, о чём я. Поэтому сейчас я и ехал уже час в одном из автобусов с табличкой «дети» по дороге к огромному спортивному лагерю. Позалипал бы в телефон, да связь пропала. Я от скуки сел вполоборота к салону и стал рассматривать своих подопечных. Нас распределили по отрядам ещё на «базе» перед посадкой. Нам с Лёхой достался шестой отряд. Подростки предвыпускники. Это их последняя поездка в детский лагерь. Они делились на три группы: мелочь, середнячки и вымахавшие под два метра детинушки. Ах, да, я забыл представиться. Меня зовут Юра. Роста во мне метр восемьдесят три. Хотел бы я сказать, что выгляжу, к примеру, как вот тот пацанчик с мускулатурой начинающего бодибилдера или как мой друг Лёха с внешностью могучего викинга из легенд, но нет. Природа наделила меня таким телом, что, сколько ни качайся, я только ещё более жилистым стану. В принципе, неплохо. Зато мне не грозит разжиреть. Я научился ценить и любить своё тело. А что? Достаточно широкие плечи, узкие бёдра, длинные и крепкие ноги, даже бицуха есть. Девчонкам нравится. Лицом я тоже удался, за что надо благодарить мать, конечно. Если б в батю пошёл, то был бы полный швах, пусть так и не стоит говорить о собственном отце. Красивое лицо, голубые глаза и чёрные волосы под модную стрижку. В общем, я не жалуюсь на отсутствие внимания к моей нескромной персоне.       Итак, у нас в отряде тридцать человек. Я рассматривал их, примечая какие-то особенности в поведении. Вычисляя активных. Их нужно сразу просечь и попытаться расположить к себе, иначе – они превратят нашу жизнь в маленький персональный ад. Знаем, проходили на практике после первого курса. Это сейчас мне двадцать один и я уже знаю, что и как нужно делать. А тогда мы с Лёхой прокляли всё на свете и считали часы до конца смены. Я откинулся назад, опираясь на его плечо, а он дрых, как сурок. Наиболее шумных и активных я мысленно взял на заметку. Но моё внимание привлёк один парнишка. Как его описать? Красивый. Вот, одним словом. Отстранённый и чуть высокомерный. Это при более внимательном взгляде. Он сидел у окна, прислонившись головой к стеклу, не реагируя на шум, и пялился на пробегающие бескрайние поля. Тоже весь такой стильный модный молодёжный, как говорится. Я вообще натура художественно одарённая. И у меня просто руки зачесались. Тихонько порывшись в рюкзаке, достал блокнот для набросков и карандаш. Дорога пока ещё была ровной, поэтому почти не трясло. К концу пути я как раз закончил и быстро спрятал своё сокровище на дно рюкзака. Мы подъехали к воротам. Нас пропустили.       Потом была возня с заселением, сумбурные обед и ужин. А вечером мы с Лёхой вывели всех во двор коттеджа, который нам выделили. Знакомиться, так сказать. Естественно, нашлась пара балбесов, которым захотелось поальфачить. Ещё на берегу мы с другом договорились, что вмешиваться в разборки будем только, если сильно припрёт. Эти двое вставляли неуместные и, как им казалось, смешные реплики в мою речь. С Лёхой, под которым деревянная скамейка прогнулась и потрескивала, они закусываться не решились. Но приметили, что он не ввязывается и за меня не заступается. Поэтому начали наглеть. Я старался не показать, насколько меня уже заебала эта практика (лето только началось, первый день ещё длится, а у меня в печёнках сидит вся эта ерунда). Сначала отшучивался. Потом начал порыкивать.       - Ты, Саня, кажись? Объясни, в чём твоя проблема? Почему мешаешь общаться и знакомиться? – Я натянул приветливую улыбку, пряча злость в глазах.       - У меня нет проблем. – Развязно гаркнул тот под одобрительные смешки собравшихся рядом тех самых шумных ребят. – А вот у тебя, может, и будут.       Ещё вначале знакомства мы с Лёхой разрешили называть себя по именам, без отчества, без официоза. В конце концов, эти пацаны всего года на три-четыре максимум младше. А они решили, что граница стёрта. И теперь пытались установить главенство. Ясно-понятно. Я уже собирался ответить жёстко по-взрослому, как вдруг один из сидевших позади него парней поднялся и, положив руку ему на плечо, заглянул в лицо: «Слышь? Закройся, наконец».       Это тот самый мальчишка, с которого я сделал зарисовку. Он стоял, возвышаясь над сидящим впереди наглецом. Лицо его выражало полнейшее безразличие, но вот голос. Неожиданно низкий приятный баритон для пацана его комплекции. Лёха тихо хмыкнул, предвкушая битву альфа-самцов. Санёк повернулся со словами: «Ты чё такой дерзкий, а? Ты кто такой, ваще, а?»       - Я приехал отдыхать. А из-за тебя мы разойтись не можем. Хочется потрещать – иди язык об забор почеши. Не мешай людям. – У него и речь была какая-то не такая, как у обычного молодняка.       - Я те щас почешу, - Саня сделал попытку подняться с кресла, но с удивлением понял, что встать не может. Я сам пялился с не меньшим удивлением. Этот пацан удерживал более крупногабаритного соперника одной рукой. Я испытал укол зависти. Он ростом и комплекцией, как я, но я бы вряд ли вот так одной рукой столь весового противника усмирил бы. На лице Санька отразилась такая гамма чувств, что я не выдержал и засмеялся. Точнее, вполне успешно спрятал смех за кашлем.       - Будешь ещё рыпаться на старших, я тебя сам успокою, понял? – Чёрт побери, этот пацан, однозначно, мой кумир! Настолько невъебенно он сейчас выглядел, с этим своим скучающим лицом и негромким голосом, к которому, однако, прислушались все на полянке.       - Ты… - Санёк не мог этого вынести, что читалось по его глазам. Он снова попытался вскочить и ему это даже почти удалось.       - Я сказал сидеть, ты тупой что ль? – Эта рука цапнула соперника за ткань толстовки и рывком вернула на место. А пацан даже не покачнулся.       Я мысленно уже размахивал флажками с фанатскими воплями. Лёха решил, что весёлого помаленьку. И поднялся. Затихли все.       - Хорош, ребят. Если вы хотите, чтобы эта смена для вас не превратилась в пытку марш-бросков и бега с препятствиями, давайте жить дружно.       А вот это весомый аргумент. Потому что, как ни крути, а мы вожатые и власть в наших руках. Я стоял, скрестив руки на груди и с лёгкой победной ухмылочкой окидывая взглядом всю разномастную толпу.Потом посмотрел своему герою в глаза.       - Как тебя зовут? Мы до заднего ряда так и не дошли же...       - Яр. Ярослав. – Тот тоже посмотрел на меня и почему-то смутился, тут же отведя взгляд.       - Спасибо за помощь и понимание, Яр. Всё. Можешь садиться. Я думаю, что Саня и так понял, что танцы горилл с битьём себя в грудь кулаками у нас не в почёте. – Я перевёл свой взгляд на притихшего возмутителя спокойствия, с нажимом в голосе произнеся. – Чтобы и у вас, и у нас не осталось неприятных воспоминаний об этом лете, мы все будем вести себя хорошо и не создавать проблем вожатым, правильно, Саш?       Тот только буркнул что-то, потом кивнул. А Яр медленно разжал пальцы и отпустил его плечо. Потом сел на своё место.       В общем, ещё дня два Саня предпринимал попытки меня переальфачить. Но я уже пришёл в себя. И рядом неизменно оказывался Ярослав, при взгляде на которого Санёк тушевался. Это потом я узнал, что в первую же ночь парни подрались, выясняя спорные моменты между собой. Не знаю, как мы с Лёхой упустили этот момент. Наверное, слишком перепраздновалисныканым коньячком. Ярослав пару раз опрокинул Сашку и тот признал, что этот тонкий гибкий пацан не так уж прост. А ещё он что-то ему сказал, отведя в сторону,после того, как замирились. На третий день я заметил, что Яр всегда поблизости. Впрочем, вся ребятня то и дело тусила рядом. У нас с Лёхой не было времени на отдых. Эти неугомонные недодети порывались, то в поход в иближайший лес, то на реку, как будто им не хватало огромного крытого бассейна и установленных во дворах коттеджей открытых бассейнов поменьше. А ещё я понял, что Ярик и сам та ещё оторва. Он словно дразнил меня: то препираясь, то уступая, когда чувствовал, что я начинаю выходить из себя. Но у него это получалось как-то не обидно и я спускал всё на тормозах. К тому же он всегда был готов помочь с любым поручением. Просто внимательно смотрел мне в глаза, а потом, каждый раз мило смущаясь и отводя взгляд, молча делал то, что я просил. Надо признать, что и Сашка оказался нормальным парнем. Он таскался за Лёхой, смотря на него с обожанием. Это после небольшого представления на мотодроме, где Лёха выпендрился, немного покрутив сальтухи на байке по трамплинам. Когда я, заразившись общим восторгом и весельем, орал подбадривающие слова, то пару раз, пересчитывая макушки своих ребят, натыкался на один единственный взгляд, не следивший за импровизированным мотошоу. Яр тут же отводил глаза в сторону. А я почувствовал себя не в своей тарелке. С этого самого момента, я то и дело замечал, как парень косился на меня, когда думал, что я не вижу. В итоге, я решил с этим разобраться. Отвёл его в сторону, под предлогом просьбы о помощи. Когда мы оказались за углом коттеджа, я развернулся к нему и прямо в лоб спросил:       - Яр, в чём дело? – Я так резко повернулся, что чуть ли не нос к носу с ним столкнулся. Да-да, ростом он если и ниже меня был, то всего на сантиметр или два.       Тот замялся и как-то неуверенно отступил на шаг. Снова скосив глаза в сторону.       Кстати, у него тёмные глаза. Я даже думал, что чёрные. Оказалось, что просто до такой степени серые, что могут выглядеть чёрными.       - Ты не увиливай. Тебе что-то не нравится? – Я наседал, сделав шаг навстречу.       - Нет. Всё нормально. – Тот снова отступил.       Эдак, мы не разберёмся, что к чему…       - Ярик, - я смягчил голос и улыбнулся ему, - что не так?       - Всё так. – Услышав, как изменился мой голос, он вдруг поднял голову и прямо посмотрел на меня. В упор. Чего до этого не делал. И, хотя, на щеках вспыхнул румянец, твёрдо и тихо ответил. – Просто ты мне нравишься.       Я опешил. И даже рот открыл от удивления. Здравствуйте, не ждали! Он из этих что ли?!       - Э-э… - я только и мог промычать в ответ, собираясь с мыслями.       А он внезапно шагнул навстречу. Теперь пятился я, не веря своим ушам.       - Уже два года нравишься. Я и в лагерь езжу только потому, что сказали, что ты вожатым работаешь. Только прошлым летом тебя не было. – Лицо вообще не выражает ничего! Только глаза. Я как кролик, попавшийся удаву, не мог оторвать взгляда, теряясь всё больше. А он сделал ещё шаг.       Зашибись! Он маньяк! Он меня преследует...       - Д-два? Какие ещё два? М-мызнакомы что ли? Когда? Где ты меня вообще у-увидеть мог? – Я аж заикаться начал, продолжая маленькими шагами отступать. Повернуться и позорно бежать мне не давала гордость.       - На соревнованиях. Вы в своей подгруппе выступали. Среди студенческих команд. А мы среди школьных.       - О… точно… было такое. – Я вспомнил те соревнования и даже остановился. Но потом спохватился, потому что Яр-то не тормозил и оказался очень близко. И я поспешил снова разорвать расстояние. – Слушай, но я тебя не помню.       - Не помнишь? А сам мне айдишник в ВК дал. – Он саркастично усмехнулся.       Я снова тормознул, потому что быстро копался в памяти. Точно! Подходила стайка пацанов. И кто-то из них спросил:как меня найти в соцсети. Мы тогда одержали победу и я от полноты чувств не только с товарищами по команде обнимался на радостях. Точно. Он попросил ссылку на страницу, а я его обнял и на ухо ник сказал. Просто тогда он был мелкий. И я его подросшего и сильно вытянувшенося не узнал. Тем временем под лихорадочные размышления я оказался припёртым к стене коттеджа.       - Слушай, я не из этих, Яр. Ты меня тогда неправильно понял, наверное. – Я попытался объясниться.       - Я тоже не из них. – Снова усмешка. А взгляд уже пугающий. Прямо-таки чёрный.       Отчего у меня вдруг даже колени немного подломились. Не ожидал я… такого.       - Э… - я покосился в сторону, выбирая маршрут для бегства.       А он стоял совсем близко в двух шагах. И смотрел, ухмыляясь. Внезапно одним неуловимым движением оказался прямо передо мной. Нос к носу. Руками преградил мне дорогу, припечатав с силой ладони по обе стороны моей головы. Я аж икнул от неожиданности и, чего уж там, от испуга.       - Это ты меня не понял, Юр. Мне не нравятся парни. Мне нравишься именно ты. – Чёрт побери, какая прямолинейность! Яр, ну, неужели ты не понимаешь, что так нельзя?! Неправильно, невозможно, нереально? И что прикажете мне теперь делать? А он так близко, что я ресницы его могу пересчитать, если захочу. А-а-а! Помогите! Он вдруг медленно перевёл взгляд на мои губы, уставился с каким-то странным голодным выражением и его губы дрогнули, чуть раскрываясь. Ещё секунда и я заору. Честно! Заору и сбегу! Причём из лагеря! Пешком! Ну, их на хрен нынешних деток!       Спасение пришло, откуда не ждали. Лёха и Сашок с парой ребят вышли из-за угла, оживлённо что-то обсуждая. Яр стрельнул взглядом в их сторону, не меняя позы. При этом у него было такое зловещее выражение глаз и лица, что я даже испугался, что парней сейчас испепелит молния. Чуть помедлив, он всё же убрал одну руку. Я тихо выдохнул, оказалось, что рано. Он это сделал просто для того, чтобы легонько погладить меня по щеке. Я смутился донельзя.       - А вы чего тут? – Лёха, наконец-то, обратил внимание на нас.       - Юре в глаз соринка попала. – Сказав это сквозь зубы, он медленно полуобернулся в их сторону, не меняя при этом положения. А ещё он так посмотрел на Лёшку, что мне за того страшно стало.       Но зато я, наконец, смог ретироваться, выскользнув из угрожающего кольца рук. Стараясь вести себя непринуждённо, натянув лыбу на лицо, просто позорно свалил, пробормотав что-то вроде благодарности за помощь.       Первым делом забежал к себе в комнату, оказавшись напротив зеркала. До чего довёл, а, паршивец?! У меня вон аж глаз дёргается! Я хлебнул коньячка прямо из фляги, припрятанной на чёрный день. Только, мать твою, что-то очень уж быстро этот день настал. Ещё даже трети смены не прошло! Конечно, пришлось в конце концов выйти к людям. Я с опаской косился наЯра, но тот, казалось, меня больше не замечает. Зато теперь уже я то и дело на него пялился украдкой. И видел, как он смеётся шутке, кем-то рассказанной. Весело так, аж голову задирает и зубы все тридцать два напоказ. Вот улыбается чему-то. Вот затеял шуточную драку с кем-то. Устал. Сел на диван в холле, откинулся назад и глаза эти свои невозможные закрыл. Только едва трепещут ресницы. И поза расслабленная, но при этом заявляющая, что именно он тут Властелин Колец. И ведь остальные принимают это, покорно или невольно отсаживаясь подальше. Я понял, что меня знобит. В конце концов, решил, что это у него прикол был такой. Мало ли. Он вон весь день после неожиданного признания на меня даже внимания не обращает. И, казалось бы, можно спокойно выдохнуть. Но вот только теперь уже меня изнутри чувство какое-то распирает. Почему меня неприятно колет то и дело его безразличие? Наверное, я на солнце перегрелся. В общем, вечером, когда спала жара, весь табун во главе с Лёхой плескался в бассейне во дворе. А меня так за день разморило, да ещё переживания эти ненужные… я развалился на кровати в своей комнате. Вытянулся и задремал. Выполз из дремоты от того, что кто-то сел на кровать рядом и мои руки, которые я так беззаботно над головой вытянул, оказались в плотном и жёстком захвате. Я проморгался, не совсем понимая, что происходит. Сначала посмотрел наверх, увидел, что запястья действительно обездвижены крепкими сильными пальцами. С опаской медленно опустил взгляд и наткнулся на его лицо. Он смотрит так, как будто кот, схвативший мышь когтями. Ухмылка касается губ. И глаза опять из серых становятся за доли секунды почти чёрными. Я стараюсь взять себя в руки и спокойно вопрошаю:       - И что это всё значит?       - … - молчание в ответ.       - Ты не думаешь, что я сейчас просто тебя ударю? – Я начинаю терять напускное самообладание. Мне действительно не по себе и даже немного страшно. Я никогда в таких ситуациях не оказывался.       - … - только ухмылка становится ещё более зловещей.       - А что будет, если я сейчас кого-нибудь позову, а? – Я в растерянности, потому что не знаю, что делать.       - Сам подумай. – Наконец-то хоть слово сказал! Аллилуйя!       - Э… - а что мне сказать в ответ? Он, сука, непрошибаем! Это ему-то семнадцать?! Он киборг что ли? Я привожу последний аргумент, который крутится в голове. – А я вот сейчас Лёхе крикну.       - Кричи. Зови. – В голосе едва сдерживаемая злоба, лицо потемнело, как будто туча набежала. Зато перестал ухмыляться. Ага, теперь он не усмехается, а сжал губы так, что мне кажется, я сейчас услышу скрип зубов за ними.       Лежу. Растерян. И он просто сидит, навис надо мной и держит одной своей чёртовой железной рукой мои. Я украдкой вздыхаю, понимая абсурдность происходящего. Скосил взгляд на дверь, в надежде, что кто-нибудь пройдёт мимо или даже войдёт. Он тут же глухо мне приказывает, и словно далёкие раскаты грома слышны в его голосе:       - На меня смотри.       Послушно перевожу взгляд. А он наклоняется и мягко прижимается своим ртом к моему. Я охуеваю от происходящего, но двигаться почему-то не могу. Только украдкой кошусь, стараясь рассмотреть его лицо. И он ничего не делает. Просто прижался и так завис, закрыв глаза. Потом медленно отстраняется.       - И что теперь? – Мне уже даже интересно стало сквозь страх.       - Не знаю. – Задумчиво отводит взгляд. – Я ещё не решил.       Ах, ты, сопля зелёная! Да ты кем себя возомнил, а?! Думаешь, что я тебя боюсь?! Ну, да, боюсь! И свалю прямо сейчас. Вот ещё секунду только с духом соберусь и свалю! И хрен ты меня удержишь!       Шаги в коридоре. Он нехотя отпускает меня, наконец, и я спешно отодвигаюсь, сажусь, прижавшись спиной к стене, как затравленный кролик. Дверь открывается и входит Лёха.       - О, а ты тут что ль? – Это он ко мне. Потом смотрит на Яра. – А ты чего не со всеми?       Ярослав пару секунд буравит его взглядом, потом молча встаёт и уходит. Я, наконец, могу выдохнуть.       - Юрч, у тя проблемы какие-то с этим пацаном? – Лёшка пристально смотрит на меня, а я украдкой потираю запястья. Вот же… Сопляк сопляком, а хватка стальная просто.       - Не, он насчёт вечера приходил. – Нашёл я, что сказать.       - Юрч, ты ему сказал, что мы ночь у костра запланировали?! – Лёха возмущён. Это был сюрприз для ребят, которые уже шумят в коридорах, переодеваясь после плавания.       - Да не успел я, не успел. – Я слабо машу рукой, неестественно и как-то жалко смеясь.       Ребята восприняли идею «на ура!». А я ёжился от предчувствия. Особенно, когда увидел его. Снова полный игнор. Мама, роди меня обратно! Я хочу домой! Теперь-то я знаю, что за игнором скрывается что-то неотвратимое и ужасное. Как тайфун. И я перед этим смерчем, как одинокая былинка в поле.       Но ничего. Костёр весело трещит, разбрасывая угольки и искры. Ребята разговаривают. А мы с Лёхой отошли в сторону, обсуждая, как расположиться на ночлег. И тут со стороны костра слышится гитарный перебор. И красивый голос внезапно с каким-то надрывом поёт всего несколько слов:       - Ты не со мно-о-ой, ты не со мно-о-ой, ты… - узнаю строчки из песни группы «Чайф», только звучит так, что солисту нервно губы от зависти кусать.       Остальные заинтересованно гомонят, просят что-нибудь спеть.       Мы с Лёхой идём туда. Не понятно, кто сейчас пел. Гитара переходит из рук в руки. Я всматриваюсь в полутьму. Ярослав сидит на бревне, вертит в пальцах палочку, уставившись задумчивым взглядом на костёр. Я успокаиваюсь, и дальше всё идёт вполне бодро и весело. Яр и ещё кто-то на время исчезают в темноте подлеска. Не-не, я не слежу за ним отдельно! Я ж вожатый, мы за них отвечаем, если что. Твержу это себе. Вернулись. От Саньки явственно тянет сигаретным дымом. Курить ходили, засранцы… но мне пофиг. Это Лёшкин у нас адепт ЗОЖ, который, правда, прибухнуть не против иногда, ха-ха. Тут Саня забирает у кого-то гитару, обходит костёр и вручает кому-то. Я за пламенем не вижу особо в колеблющемся от жара воздухе.       Гитарный перебор. Что-то знакомое. Пацаны одобрительно шумят. Точно, это же мелодия из весёлого ужастика «От заката до рассвета». Надо же, ещё коробок спичек между струн впихнули так, что по звучанию получается сопровождение кастаньет. Хлопаем. У всех замечательное настроение. Слышу бубнёж Сани тому с гитарой. Голова в капюшоне толстовки мотает из стороны в сторону, отказываясь. Игрок пытается вернуть инструмент, но Сашка настойчиво впихивает, довольно громко обвиняя игрока в том, что просили спеть, а не сыграть.       Перебор струн. И… я чуть не падаю с насиженного бревна. Этот голос!       - Я просыпаюсь в холодном поту… - куда там Бутусову! Ощущение такое, что этот парень поёт из глубины сердца. Опять этот надрыв. По коже не просто мурашки бегут, они табуном туда-сюда галопируют! Я двигаюсь в сторону, чтобы видеть его яснее. Яр красивыми изящными длинными пальцами касается струн, как будто гладит кошку. Капюшон свалился с головы. Он то смотрит на струны, то куда-то в сторону. А я замер и боюсь дышать. Тень от ресниц, отбрасываемая светом от костра, скрывает его глаза. Я мельком оглядываю парней. Кто-то уставился в одну точку, задумчиво и внимательно слушая, поймав состояние сплина, кто-то в сторону. – …Слушая наше дыхание, я слушаю наше дыхание. Я раньше и не думал, что у нас на двоих с тобой одно лишь дыхание… – Почему-то никто не смотрит друг на друга. Просто ощущение, что все тут лишние. Что песня эта для одного конкретного человека. Я один смотрю на него во все глаза, боясь моргнуть, ловлю каждое движение. И тут он вдруг поднимает голову, вперивается в меня своим этим взглядом и поёт. – …И я пытаюсь разучиться дышать, чтоб тебе хоть на минуту отдать того газа, что не умели ценить, но ты спишь и не знаешь... – И я понимаю, для кого эта песня. Она проникает не в уши, нет. Этот голос как будто моё тело и душу на молекулы разобрал. А он уже почти кричит слова песни, закрыв глаза. Весь напряжён, как струна под пальцами. Я сижу достаточно далеко, но вдруг вижу, что в какой-то момент отсвет костра отражается в слезе, которая скатилась по его щеке.       Он не допел. Как будто голос сорвал на последних строчках бесконечного повтора припева. Вскакивает, быстро идёт во тьму, по пути всучив кому-то гитару. Некоторое время все сидят, смущённые и ошеломлённые внезапно открывшимся надрывом чувств. Видно, что задело всех. А я не могу дышать. Поднимаюсь и быстро иду за ним, бросив Лёхе срывающимся голосом, как будто это я сейчас пел, что приведу его. А сам, едва выйдя за границу видимости круга, очерченного неровным светом костра, бегу куда-то. Надо найти его. Куда вот он делся?!       Натыкаюсь на него совершенно случайно. Просто замечаю сбоку тлеющий огонёк сигареты. Подошёл. Сел рядом, помедлив. Он курит молча. Я поднял, было руку, чтобы… чтобы что? Положить на его плечо, ободряюще похлопывая? Какая банальность. И моя рука опускается на траву. Вздрагиваю, потому что пальцы ложатся ровно на его пальцы. Меня током пронзает. Я не знаю. Не понимаю, что происходит. Что, вообще, блять, происходит?! Он покашливает. Потом медленно поворачивается в мою сторону. И я, уже не думая ни о чём, тянусь и целую его. Его пальцы сжимаются, захватывая при этом мои. Я на миг отстраняюсь, тыльной стороной второй ладони провожу по его щеке, стирая солёную влагу. Он не двигается, поэтому это снова я первым тянусь к нему. Поцелуй нежный, просто прикосновение. Сколько сидим так - я не знаю. Время исчезло. Над головой миллионы раз солнце и звёзды сменили друг друга.       - Люблю тебя… - его губы произносят это очень тихо.       Я снова спешно прижимаюсь своим ртом к его губам, чтобы заглушить это признание. Он замолкает.       - Пойдём, Яр. – Я отрываюсь от него, чувствуя себя почему-то так, как будто и правда отрываюсь, как от единого целого часть. Поднимаюсь и протягиваю ему руку. Он медлит, потом со вздохом сплетает свои пальцы с моими и встаёт на ноги. У костра уже оживились. Пошли в ход скабрезные частушки. Сначала несмело, с оглядкой на Лёшку. Но он только ухмыляется одобрительно. Поэтому теперь частушки льются рекой. Ещё кто-то пытается повторить эмоциональную встряску, спев песню «Белой гвардии» «Голубая стрела». Но не дотягивает. Хотя всем нравится. На Яра смотрят со смущением. Как будто подсмотрели за ним в самый интимный момент и теперь им за это стыдно. А он спокоен, как удав, выплеснув то, что накопилось внутри. Перед самым костром я, естественно разжимаю пальцы. Он останавливается, как будто у робота питание отключили. Я чертыхаюсь про себя, и снова беру его за руку. Только тогда он идёт за мной. Мы садимся вместе. Всем наплевать. Не знаю, на что они списывают то, что я пошёл за ним, что нас долго не было, что сейчас я его за руку держу и сидим мы рядом. Плечом к плечу. При этом у меня не хватает смелости и сил, да и желания, чего уж там, разжать пальцы. Так и сидим, держимся за руки. Я не замечаю, в какой момент тепло костра и его тепло меня подкашивают. Просто внезапно осознаю, что лежу на его коленях, в кольце его рук. Но сегодня на это наплевать. Я только сильнее сжимаю его пальцы в своих.       Утро наступило так быстро. Затушили костёр. Собрали мусор. Подобрали вещички и сонной грядкой вернулись в лагерь. После зарядки и завтрака все разбрелись по комнатам отсыпаться. Вернулся Лёшкин. Администрация велела провести внутриотрядное соревнование. Мы с ним обговариваем детали на завтрашнее мероприятие, зевая во весь рот. Он идёт к себе. А я падаю на диван в холле. Тут кондиционер разрешают включать на прохладный режим. В комнатах мы обязаны поддерживать здоровую температуру, чтоб детей не продуло. А на улице ночная теплота сменяется уже знойным утром. Если сейчас так жарко, что же будет днём? Мысли вяло текут. Постепенно становится зябко, но даже глаза открывать не хочется, не что поднять задницу, дойти до столика, взять пульт и чего-то там наковырять. Тем более, что уснул я лицом в спинку дивана. Так что ещё ведь повернуться надо! Пофиг. Холодно – не жарко. Потерплю. Диван проседает под дополнительной тяжестью, я пытаюсь разлепить глаза и даже повернуться. Но под голову ложится чужая рука. Вторая обнимает меня. Сзади лежит кто-то тёплый. Обнимает, утыкается носом мне в затылок. И мне так хорошо и спокойно. Вот теперь не жарко и не холодно. Сейчас так, как надо. Всё-таки разлепляю на миг веки, смотрю на руку, которая меня обнимает. Кожаный браслет на тонком, но крепком запястье. Ночью я его не просто рассмотрел, я его на ощупь узнаю из тысячи, наверное. С закрытыми глазами каждую царапинку и каждую неровность изучил. И я улыбаюсь сквозь дремоту, которая снова накатывает.       Не знаю, когда он ушёл. Меня лично разбудил звоночек из столовой. Я с сожалением потягиваюсь, скидывая толстовку. Невольно улыбка на губах от заботы. Не поленился, сходил в комнату за толстовкой, укрыл.       За обедом ловлю на себе его взгляды. Но сейчас его глаза спокойны и весь он расслабленный какой-то. Даже отвечает на вопросы и реплики товарищей как-то невпопад и с ленцой.       Потом снова сон. У кого-то ещё хватает сил плескаться в бассейне. Даже Лёху сморило. Он просто сидит на бортике и борется со сном. Потом приходит тётка из головного офиса. Что-то говорит Лёшке. Тот вздыхает и кивает. Я, оторвавшись от наброска, который рисую, вздергиваю подбородок,мол: «Чего она?» Он зевает и бубнит про баню. Банный день, оказывается.       Что ж, даём команду собрать принадлежности и толпой идём в баню. Я, конечно, не знаю, кто придумал в такую жарень и духоту купаться в бане. Но гигиену ещё никто не отменял, как и субординацию в отношении «умных» начальников. Толпа голых мальчишек. Я ржу над чьей-то шуткой, пока не натыкаюсь взглядом на него. Пиздец, чё… это в семнадцать лет такое орудие труда иметь? Я понимаю, что Небеса несправедливы. Мне двадцать один, а у меня меньше. Прям аж завидно. Моемся быстро. Ещё после нас трём отрядам нужно успеть. Пока натягиваю трусы, получаю по заднице скрученным полотенцем от Лёхи. Дикий ржач. Хватаю своё полотенце и кидаюсь мстить со смехом. Ну, вот! Показали пример! Раздевалка превращается в поле битвы. Я смеюсь, но резко смех обрывается, потому что через эти взлетающие там и тут полотенца вижу его. Он стоит и смотрит на меня. Мне страшно. Опять этот взгляд. Голодный. Я знаю, о чём говорю. Ещё в детстве ходил в зоопарк передвижной. Так вот там у волка в тесной грязной клетушке был такой же взгляд. Обречённый, тоскливый и голодный. Получаю снова по спине от Лёхи. От неожиданности падаю на пол. Лёшка протягивает мне руку, поднимает рывком, обнимает, похлопывая по спине, потом издаёт победный клич и кидается куда-то в толпу. А я смотрю, как эти в момент ставшие чёрными глаза с открытой угрозой провожают его. Мне страшно. Я быстро одеваюсь и сваливаю на улицу. Стою, привалившись к стене в тенёчке, закрыв глаза и пытаясь привести мысли в порядок. Шаги. Кто-то останавливается рядом. Я знаю, кто, даже не открывая глаз. Тонкие сильные пальцы сплетаются с моими. Я не сопротивляюсь. Просто стою и жду. Чувствую движение. Тёплое дыхание на коже. Прикосновение губ к шее, от которого тело прошибает разрядом тока. Мимолётное. Пальцы отпускают мою руку. Из дверей вываливается вся наша толпа. Я открываю глаза и смотрю на фигуру, залитую ярким солнечным светом, идущую на несколько шагов впереди всех. Мне страшно…       Вечером Лёха зовёт меня на посиделки с другими вожатыми, напоминая, что мы согласились ещё вчера утром. Киваю согласно. Мы ржём над чем-то.       - Яр, ты чего? Отбой скоро. – Прерывает хохот Лёха, глядя мне за спину. Я резко захлёбываюсь смехом и поворачиваюсь.       - Юра… - он даже не смотрит на него. Только на меня.       - Я, кажется, вопрос тебе задал. – Лёха начинает сердиться.       - … - он молчит, бросая в него только один убийственный взгляд.       - Да, ты что-то хотел? – Спрашиваю, чтоб разрядить обстановку.       - Тебя.       Твою мать, ты что творишь?! Что ты делаешь, Яр?!       - Чего-о-о? – Лёшка охуевает. - Это что за игры такие, а?!       - В смысле, поговорить! – Я с нервным смешком оборачиваюсь к другу, пытаясь перенаправить его мысли. – Я сейчас, Лёх.       Хватаю Ярослава за руку и тащу в сторону.       - Ты сума сошёл?! – Шиплю, чтоб Лёшка не услышал.       - Да. – Он снова смотрит на меня этим своим взглядом, от которого мороз по коже. - Куда ты с ним собрался?       Господи, это ревность? Вот чего тебя принесло на мою голову, а?       - А тебе какое дело? – Оказывается Лёха подошёл уже. Неприкрытая угроза в голосе. – Давай иди. На гитаре побренчи и спать вали.       Лицо Яра становится абсолютно безэмоциональным. Он тяжёлым взглядом смотрит на моего друга, потом на меня. Поворачивается и уходит в коттедж. Меня передёрнуло. Ощущение, что Лёха сейчас что-то сломал. Как будто в душу мне плюнул. Я же эту песню, можно сказать, пережил, наизнанку выворачиваясь.       - Лёх, хорош! Хватит! Не говори так… - не знаю, почему так колет в груди.       Но… я не иду за ним. Я иду за Лёшкой. Через два часа мне надоедает. Мысли заняты одним. Я думаю о том, как сейчас себя чувствует Ярослав. Откланиваюсь и сваливаю тихонько. Лёха обижен и делает вид, что не замечает. А мне так даже лучше. Я его моментами ненавижу сейчас, снова и снова прокручивая тот момент в голове. В коридорах темно. В холле тоже. Но, когда я вхожу, у светлой стены поднимается тёмное пятно.       - Яр?.. – мне хочется сказать, что для меня та песня не пустой звук. Что всё – не пустое.       Но он внезапно впечатывает меня в стену. Сильный сопляк. Повторяется сцена, когда он впервые признался, что я ему нравлюсь. Лунный свет сейчас освещает его лицо, делая его мертвецки бледным. А глаза и вовсе поблескивают, как у демона какого-то. И тут он прижимается ко мне. Впивается жадным поцелуем. По-настоящему. Так, что дышать невозможно. Обнимает, так, что у меня кости трещат. Я сдаюсь. Целую в ответ, обнимаю так же крепко. Мне страшно…       А он вдруг утыкается носом мне в шею и тихо, но внятно говорит:       - Я разучусь дышать, если тебе это будет нужно…       А мне больно в груди. И при этом хорошо. Я чувствую, что плачу. Глажу его по волосам. И улыбаюсь сквозь слёзы. А потом мы оказались в моей комнате. Я сам закрыл дверь на замок. Мы просто падаем на кровать. У него дрожат руки, когда он срывает одежду с себя, с меня. Мы целуемся так, как будто это жизненно необходимо. Он останавливается, отстраняется, возвышаясь надо мной. Я приподнимаюсь на локтях и смотрю, как он уверенными движениями разрывает упаковку презерватива, хотя руки у него дрожат. Потом он ложится на меня. А я уже ко всему готов. Только бы он меня не отпускал. Больно. Очень. Но я стискиваю зубы и только рвано дышу. Он целует, шепчет: «Прости»... – а я улыбаюсь. Не знаю, как описать. Я не помню. Помню только, что хочу его. Хочу, чтобы он был со мной. Чтобы не расцеплял рук. И даже боль не важна. Мне хорошо. Он кончает, прижимаясь ко мне. Дрожит. Я глажу его по спине, по волосам. Что-то успокаивающее шепчу на ухо. А он вдруг всхлипывает и начинает плакать. Я растерян. А он шепчет, что очень любит, что больше жизни любит. И ему больно потому, что всё так быстро закончилось. Я тихо смеюсь, уверяю, что всё будет хорошо. Постепенно успокаивается. Мы занимались любовью до рассвета. Забыв про презики, про время, про весь мир вокруг. Я сожалел только о том, что не могу кричать. Глушил стоны в подушку. А он, кончая, стонал мне в шею, едва слышно, тоже сдерживаясь. Я проклинал утро. Почему ночь не может быть бесконечной?! Мы лежали голые мокрые от пота и семени в объятиях друг друга. Не разжимая пальцев. Он целовал меня в шею, а я отвечал, целуя его в висок. Когда стало понятно, что рассвета не избежать. Он ушёл. Я видел, с каким невероятным усилием он заставлял себя перешагнуть через порог.       Мне страшно.       Весь день тело болело, ныло и просило меня тихо лечь исдохнуть. Но я только потягивался и улыбался своим мыслям. Лёшка извинился передо мной. Я тихо объяснил ему, что мне этот человек очень важен. И что я не потерплю насмешки в его сторону. Мы с Лёхой никогда не ругались. Оба с лёгкими характерами. Но сейчас он понял, что я серьёзен, как никогда.       Во время соревнования по волейболу, которое мы устроили по заказу админов, Яр то и дело с силой лупил мячом в Лёху. Прицельно. Тот, помня о моих словах, сначала пытался делать вид, что ничего особенного не происходит.       - И что ты делаешь, а? - Лёшкин подходит к сетке во время перерыва.       - Играю. Ты спросил, я ответил. - Он явно намекал на давешний разговор и вопрос Лёхи.       Стоят набыченные оба. И как только сетку в клочья не разметало от обмена молний из глаз?       Свисток.       Лёха уже разъярился и стал посылать такие же удары в ответ. Вскоре обе команды только и делали, что уворачивалась от пушечного ядра, в которое превратился усилиями двух соперников мяч. В итоге я, будучи лишь судьёй, решаю остановить эту вакханалию беспредела. Свисток. Не слышат. Прицельно пиздят друг друга мячом. Все уже просто стоят в сторонке, вздыхая. А я решаюсь на отчаянный шаг. Зажмуриваюсь и кидаюсь под мяч. Не знаю, кто его послал. Меня в пятнадцать лошадь копытом лягнула на ипподроме. Так вот, я вам так скажу: лошадка - легковес в сравнении с этими двумя идиотами. У меня аж глаза на лоб полезли. Думал, что диафрагму на позвоночник намотало. Не могу вздохнуть. А эти опомнились, кинулись к случайной - ха-ха! - жертве их войны. Но даже тут ни один уступать не желает.       - Ты дебил что ли?! - Рычит Лекс.       - Сам ты дебил! Мяч не отбил... - Не менее грозно и внушительно отвечает Яр таким же рыком.       Ага, значит ударчик пришёлся со стороны Ярослава. Что-то я как-то волнуюсь за Лёху, если тому вздумается помериться силами с этим недорослем.       - Ах, ты, пиздюк тупорылый... - Лекс пихает его в плечо.       - От тупорылого слышу... - не поддаётся, толкает в ответ.       Того и гляди подерутся по-настоящему.       - Да вы, блять... Оба... Дебилы... Идите на хер, тоже оба... - я разрядил обстановку, просто с трудом поднявшись и свалив в сторону коттеджа.       Яр тут же кинулся за мной, подныривая под руку. Я попытался сердито отпихнуть. Но он так умоляюще посмотрел. Это было ново. Ладно, пусть тащит.       Лёхе пришлось остаться, чтобы собрать отряд.       Живот перестал болеть только часа через два. Под рёбрами образовался большой синяк. Как будто только этого и не хватало моему разбитому ночными утехами телу. Пришлось даже медсестру звать. И объяснить Ярославу, что Лёха мне, действительно, просто хороший друг, вызвав у того лёгкое недоверие и вину.       Когда я выполз, Яр сначала делал вид, что между нам ничего не было. Он то веселился со всеми, то, как обычно, уходил в себя, просто застывая и глядя куда-то, словно пытаясь рассмотреть будущее. Я сделал несколько набросков с него. Не могу я на него сердиться. Потом поймал удивлённый взгляд Лёхи, когда тот отнял блокнот и пролистал.       Пусть это были всего лишь наброски, но рисую я хорошо. Яр, как живой, застыл на страницах моего блокнота. Я смущённый отобрал альбомчик у Лёшки и вышел во дворик. Начал рисовать просто так, чтобы отвлечься. Сломал карандаш. Чертыхнулся и хотел попросить кого-нибудь сходить за точилкой. Не успел рта открыть, как через плечо протянулась рука с кожаным браслетом, забрала карандаш, на миг сжав мои пальцы. Я обернулся. Он сел на спинку скамейки и с ничего не выражающим лицом достал из кармана перочинный нож. Обточил карандаш так, что можно палец проколоть. Молча подал мне и едва заметно уголки его губ дрогнули чуть вверх. Я широко улыбнулся в ответ. Он перекинул ноги через спинку скамьи и плюхнулся рядом. У меня спина и зад затекли от жёсткого дерева, я нагло, всё так же широко и счастливо улыбаясь, улёгся на скамью, согнув одну ногу и уперев её в другую, устроил себе импровизированный мольберт. Плечи и голову удобно устроил на его ногах. Его пальцы легли мне в волосы. Он сидел так, пока я не дорисовал какую-то фантазийную картину с мчащимся по полю конём с развевающейся гривой. Он ещё раз заточил мне карандаш. И всё бы хорошо, но фантазия сыграла со мной злую шутку. У меня бывает, что накрывает, и я не могу остановиться. Пока картина не принимает совершенно не тот вид, какой я её задумывал. Я сам не заметил, как солнечно чистое небо на картине вдруг заволокло грозовыми тучами, как трава начала клониться к земле, пригибаемая штормовым ветром. Когда рисовал молнию, карандаш от нажима сломался. Я остановился, замерев и тяжело дыша. Почему-то тело покрылось липким холодным потом. Я понял, что пальцы давно затихли и не ерошат мои волосы. Я медленно поднял глаза. Если до этого он едва заметно улыбался, расслабленный. То сейчас в его застывшем на картинке взгляде снова читалось то выражение. Тоскливой обречённости. Губы чуть подрагивали, как будто он что-то хотел сказать, но не мог. Я рывком сел, отшвырнув блокнот, импульсивно схватил его в охапку за плечи, обнял, как будто хотел защитить от грозы, которую сам же и нарисовал. То и дело я смотрел в его лицо, но он был всё ещё под тяжёлым впечатлением. Застывший в напряжении. И я снова прижимал его к себе, шепча что-то успокаивающее, гладя по голове, по спине. На нас стали оглядываться. Кто-то начал перешёптываться. Сашка подошёл, подобрал блокнот. Слава богу, он валялся с закреплёнными зажимом страницами, являя взорам только этот рисунок с неотвратимо накрывающей коня грозой.       - Еба… Юр, ты чёдурак такие картины при нём рисовать? – Сашка как-то странно на меня посмотрел с осуждением. А я, согласный с определением, даже ничего не сказал в ответ, только непонимающе глянул на него, не выпуская Яра из объятий.       - Он же чувствительный. Если он в песни так душу вкладывает, прикинь, что ты сейчас с его психикой сделал? – Удивительно, что этот с виду простак и рубаха-парень так тонко почувствовал Ярослава. Хотя, если вспомнить, то это именно он уговорил товарища спеть там у костра. Сразу поняв, видимо, по паре слов из песни «Чайф»а, тоскливо протянутых парнем до того, что за стеной лёгкого высокомерия скрывается глубокая, как бездонный омут, душа, полная страстей и невыполнимых желаний. А Саня подошёл, убрав блокнот за спину, потрепал того за плечо, наклонился и участливо спросил. – Ярик, ты как? Ну, ты чего? Это же просто картинка. Давай порвём и всё, нет грозы.       Яр отмер. Вздохнул и нервно засмеялся, при этом даже не делая попытки отстраниться от меня, наоборот обеими руками обнял за талию, вцепившись.       - Страшно же, да? – Он так сейчас непривычно выглядел. Как маленький наивный ещё мальчик. Я его таким впервые видел. – Не надо рвать. Я просто не буду смотреть больше.       Мы кое-как разлепились. Этим вечером после ужина Яра уговорили спеть. Он спел несколько песен. В финале, после долгих просьб, ещё раз мою душу разорвало песней, где Яр как будто обещал мне разучиться дышать. И при этом он всё время, пока пел, смотрел на меня, не отрываясь и почти не моргая.       Мне страшно.       После отбоя я пошёл в холл и сидел там, пока он не пришёл. Тогда мы просто взялись за руки и вышли из коттеджа. Забрались подальше. А потом всё повторилось. Только теперь он был предельно нежен. И мы не сдерживались. Я кричал в голос от какого-то болезненного наслаждения. Он глухо стонал, срываясь на звериный рык. Потом мы уже просто трахались. По звериному, как будто завтра Небеса рухнут и у нас есть только эта ночь. У меня всё болело. Но я не мог уже. Тормоза окончательно полетели. Бессвязно просил его не останавливаться никогда. И мы снова любили друг друга. В голове вообще ничего не осталось. Я состоял полностью из жадного болезненного желания. Именно это слово приходило на ум: болезнь.       Мы опоздали на разминку. Едва поспели к завтраку. На нас косились. Ещё бы. Видок у обоих был тот ещё. Меня вообще, как будто били. На нижней челюсти красовался синяк-засос. На руках синяки и ссадины. Но мне стало как-то всё равно. Было ощущение, что я не успеваю. Катастрофически не успеваю сделать что-то очень важное. А Яр, как обычно, сделал лицо кирпичом.       На тихом часу мы вообще обнаглели и спали вместе, не таясь. Он полусидел-полулежал на диване в холле, а я вытянулся во весь рост, устроив его живот себе вместо подушки. Странно, что никто ничего нам так и не сказал. На нас не показывали пальцами. Лёха вообще, видимо, решил сделать вид, что ничего не происходит. Только Саня не выдержал и во время вечернего просмотра фильма тихо сказал Яру: «Ну, что ты так в него вцепился? Никуда он не денется. И смотри лучше кино. Насмотришься ещё на своего Юрку». Ярик, на удивление, проявил внимание к его словам. Которое выразилось в повороте головы в сторону говорившего, короткой вспышке улыбки и тяжёлом вздохе. Правда при этом ещё крепче обнял меня за плечи.       Мы сбегали в поле каждую ночь, чтобы там никто не мог нас услышать и увидеть среди высокой травы.       Двесполовиной недели пролетели, как одно мгновение.       Администрация наметила мероприятие. Поход на скальную гряду. Там нужно было добраться до пещеры, отметиться и вернуться. Я зарядил телефон и пауэр банк. На удивлённый взгляд Ярика только широко улыбнулся:       - Я ещё и память освободил. Фоткать буду.       Тот понимающе кивнул. Он вообще стал молчаливым. Даже о том, что он мотогонщик, я узнал из разговора с Сашкой, который внезапно стал чуть ли не лучшим товарищем Яра. Ну, стало понятно, почему его не впечатлили трюки Лёхи на мотодроме. А что Ярослав? Если раньше хотя бы с товарищами болтал, то сейчас не отходил от меня и молчал. А я так быстро научился понимать его без слов. По едва уловимому движению брови, губ, по дрогнувшей щеке, по выражению глаз. Было самому удивительно, как быстро он врос в меня. Этот семнадцатилетний пацан, который порой вёл себя совершенно по-взрослому, оберегая меня, парня, старше себя почти на пять лет. Стало прохладно, а я по дурости и недосмотру не взял толстовку? Ярик спокойно снимал свою и давал мне, отметая возражения. Я снова забыл точилку для карандаша? Персональная точилка всегда рядом. Хочется прилечь, а удобства оставляют желать лучшего? Пожалуйста, мне тут же откроют уютные объятия. И всё равно, что ему самому неудобно час или два сидеть в такой позе. Он не говорил. Он просто делал. Разговаривали мы, в основном, по ночам.       Я даже начал забывать то паническое ощущение страха, преследовавшее меня.       Мы задержались в пещере, оставшись последними. Мне приспичило сделать фотку. Когда вдруг земля вздрогнула и сверху посыпались осколки. Мы метнулись к выходу, но не успели. Сзади и спереди образовался завал. Пока летели камни, он прижал меня к полу, накрыв собой. Я хотел сделать то же самое. Но он успел первым. И он был сильнее.       Когда всё перестало трястись. Мы умостились возле стены. Пыль постепенно улеглась. Мы попытались раскопать вход. Но всё, чего добились, это нового обвала. Который сократил нашу каменную могилу ещё на несколько шагов.       - Ничего. Нас спасут. Скоро пришлют помощь. Наши же снаружи. – Я старался успокоиться сам и успокоиться парня рядом.       - Маленькая каверна получилась. – Он осветил нашу камеру телефоном, чудом не разбившимся при попадании на рюкзак камней. В голосе была тревога.       - Нам хватит, Яр. Наши, наверняка, уже вызвали спасателей. – Я ободряюще ему улыбнулся. В голове шумело. Мне крепко прилетело. Яр посветил телефоном, обнаружив большую ссадину над виском. Кое-как промыли ранку. Яр намочил край своей футболки водой из бутылки и осторожно стёр грязь, кровь и осколки камня. У него даже лейкопластырь нашёлся. Мы засекли время. Прошло уже больше четырёх часов. Появилась сонливость, дыхание участилось, что говорило о том, что кислород катастрофически убывает. Я ещё пытался бодриться. Его телефон лежал перед нами, освещая всё кругом призрачно-бледным светом. Яр молчал, не отрывая от меня взгляда. У меня всё сильнее шумело в голове. Он с тревогой смотрел на меня. Когда я внезапно потерял равновесие и завалился на бок, он испуганно подтянул меня к себе, обнял, укачивая. Наклонился, нежно целуя в лоб, в глаза, в губы.       - Юра, ты помнишь, что я тебе говорил? – Красивый родной голос его долетал словно сквозь вату. Дышать было тяжело.       - А? – Я попытался улыбнуться так же широко, как обычно. – Что ты меня любишь?       - Да, я тебя очень люблю. – Он вдруг улыбнулся. По-настоящему печальной и такой до боли щемящей душу нежной улыбкой.       Я потерял сознание или уснул. Я не знаю. Очнулся от того, что услышал грохот. Потом свет больно резанул по глазам. Я сполз с его рук. Потормошил за плечо. Яр не ответил. Его голова свесилась на грудь. Он поерял сознание? Ничего.       - Это ничего. Вот он приток свежего воздуха. Вот и спасатели. – Шептал я ему. Потом пополз к свету, хрипло крича, что мы находимся тут и живы. Меня схватили за руку и потащили куда-то наверх. Я вырывался и твердил, что там Ярик. Потом увидел, что из пещеры вынесли носилки. Значит, ему пришлось туже, чем мне. Конечно, не удивительно. Он меня собой от осколков прикрыл.       В больнице у меня констатировали шок, гипоксию и средней тяжести сотряс мозга. Я спрашивал про Ярика, но медперсонал только удивлённо пожимал плечами. Так что к моменту, когда пришли менты, я извёлся и готов был сам бежать по палатам и искать его.       - Вам знакома эта вещь? – Спросили меня после череды уточняющих вопросов. На тумбочку из руки одного из них выпало что-то серебристое в полиэтилене.       - Да. Это ножичек Ярика. Ярослава. – Мне достаточно было бросить взгляд мельком. Я снова уставился на них. – Что случилось?       Оказалось, что неподалёку проводили взрывные работы очередные копатели природных ресурсов. От этого своды пещеры не выдержали и треснули, вызвав обвал.       - А какие отношения Вас связывали с Романовым? Были ли ссоры недавно?       - Не ссорились мы. Я его вожатый… чёрт, он мой… лучший друг. – Нашёлся я. Потом понял, что меня в его фразе что-то резануло по ушам. При этом я смотрел на ножичек, заметил там кое-что. – Э, это что? Почему ножик в крови? – Мороз по коже. – Ответьте, наконец, что с Яром?!       Голова заболела от этого выкрика. Я обессилено рухнул на подушку. Почему мне страшно? Почему я сейчас вспомнил про ту картинку с грозой?       - Ну, в принципе, подтверждается, - мент не обратил на меня внимания. Только после того, как я свалился с кушетки, он немного засуетился…       Потом мне сказали, что воздуха оставалось минут на двадцать-тридцать двоим. Помощь пришла только через час. Яр вскрыл себе вены, пока я валялся у него на коленях в забытьи. Но до последнего обнимал меня. Потому что вытащили меня, как сказали, всего в крови. В его крови. Подозрения пали на меня. Но… была видеозапись в телефоне. Где Ярослав на камеру вкратце рассказал о том, что произошло.       Я видел запись. После того, как пришёл в себя после многочасовой истерики. Я не мог поверить. Не мог принять страшную правду. Мне то и дело кололи успокоительное. Наверное, только поэтому я и выжил. Иначе просто не смог бы посмотреть это видео без разрыва сердца.       - Так получилось, Юр… я знал… ты прости меня, хорошо? Просто помни, что я тебя очень люблю. – Он опустил взгляд и с нежностью посмотрел на меня, лежащего у него на коленях. Он даже не плакал. Обречённая решимость и глубокая тоска – это всё, что можно было увидеть на его лице. – Дышать очень тяжело. Я вроде бы слышал сирену. Но… они не успеют. – Он на мгновение закрыл глаза, откинувшись головой назад. Вот теперь из-под ресниц прокатились две слезы, размазывая пыль на щеках. Потом он собрался. –Ты помнишь, что я сказал? Я разучусь дышать, если тебе это будет нужно... – Он открыл ножичек и глубоко вонзил себе в руку, вспарывая плоть с решимостью от локтя до ладони. Хлынула кровь. Изображение «прыгало». На несколько секунд он сжал телефон обеими руками, так что изображение выровнялось. Я смог увидеть его лицо в последний раз. Он улыбался. Его лицо, покрытое пылью, кровью и слезами было самым красивым, что я когда-либо видел, словно он светился изнутри. Он послал мне воздушный поцелуй и снова улыбнулся. – Дыши за двоих, Юра. Люблю... Всегда, Юр… всегда…       Я не смог прийти на похороны. Не смог увидеть. Со временем я уверил себя, что так даже лучше. В моей памяти он до последнего момента останется живым, а не восковой куклой в гробу. После больницы первым делом я приехал на кладбище. Стоял рядом и говорил с ним, вспоминая наши самые личные мгновения. Лёха и Саня, который решил идти по стопам своего кумира и поэтому стал его хвостом, стояли поодаль, деликатно давая мне время. Когда я уже собрался уходить, ко мне подошла женщина.       - Юра? - Она печально улыбнулась.       - ... Простите меня... - я сразу понял, кто это. Из глаз полились слёзы. Я сейчас не мог контролировать эмоции. - Если бы я не... Я так хочу вернуться, хочу поменяться с ним местами...       - Ну,что Вы. - Она посмотрела на портрет, выбитый на камне. - Ярик всегда был таким. Это его решение... Если он чего-то хотел, он этого добивался. Если что-то решал, то просто делал. - Она вздохнула и снова посмотрела на меня. Потом достала что-то и подала мне. - Вот. Я думаю, он хотел бы, чтобы это было у Вас.       Я протянул дрожащие руки и бережно, словно хрупкую драгоценность, принял кожаный браслет. Прижал его к груди и поклонился ей, не в силах произнести ни слова. Меня душили слёзы.       - Хорошо, что кто-то ещё, кроме меня будет помнить о нём. - Она погладила меня по мокрой щеке, улыбнулась уже умиротворённо и пошла прочь.       А я стоял, глядя ей вслед, так и не отняв рук с величайшим сокровищем от груди и шептал: "Всегда... Всегда"...       В тот день товарищам пришлось вести меня под руки. Сам я, убитый и опустошённый, не мог идти...              На его могилу я хожу каждый день. Вот уже скоро как десять лет. У меня так и не получились больше отношения ни с кем. Я женился по просьбе родителей, равнодушно. Развёлся так же равнодушно. У них теперь есть нормальный ребёнок без заёбов. Пусть меня осудят, но я не люблю никого. Не получается больше. Со мной всегда только он. Потому что никто меня так больше не полюбит. Я уверен в том, что говорю. Мне есть, с чем сравнивать. Семнадцатилетний мальчик за мгновения болезненного счастья отдал мне своё право на жизнь. Потому что любил. Всё, что у меня осталось – это заношенный кожаный браслет, который я бережно снимаю только на время купания; выцветшая фотография, которую мне подарил кто-то после его похорон. Где мы вдвоём стоим в поле. Я улыбаюсь в камеру, а он смотрит на меня, навсегда оставив свой тот полубезумный взгляд в моей истории, в моей памяти, в моём сердце. Ещё в ящичке стола лежит блокнот, на страницах которого несколько уже поблекших набросков. Включая те два, которые никто, кроме него не видел. Парень, смотрящий в окно автобуса на проносящуюся мимо жизнь, ещё не знающий, что его мечта приведёт нас к любви и смерти. И самый заветный... Красивый печальный мальчик плачущий с гитарой в руках над надвигающимся роком на фоне темноты, подсвеченный только бликами костра. На этом рисунке я надписал то, что так и не успел ему сказать: «Я тоже очень сильно люблю тебя! Всегда, Яр! Всегда».       Я иногда ещё рисую. Путешествуя по миру. Делаю зарисовки самых укромных и красивых мест. И всегда на них присутствует тонкая фигура, смотрящая вдаль. Мне больно, когда рука сама выводит штрихи, вырисовывая этот отголосок моего прошлого, настоящего и будущего. Но вместе с тем, я могу плакать и чувствовать, что живу. Живу, потому что он подарил мне те минуты дыхания, которых могло не хватить. Я живу для него. Я дышу за двоих. Я люблю. Я помню.       И я жду. Утром, когда еду на работу. Днём, когда приходится что-то решать. Вечером, глядя в небо… я жду нашей встречи. Я знаю, что он тоже меня ждёт. Наши пальцы снова сплетутся. Мы пойдём к костру под бескрайним ночным звёздным небом. И он возьмёт гитару, неотрывно глядя мне в глаза...       Поэтому я не слушаю музыку. Ведь во мне всегда звучит его голос, поющий только для меня…