Политика всегда сверху

Держи друзей близко, а врагов еще ближе.

      — Вы меня боитесь.       Это был не вопрос. Спокойное, уверенное утверждение.       Это-то и бесило больше всего. Именно эту напыщенную самоуверенность, эту демонстрацию собственного превосходства, собственного контроля над ситуацией хотелось стереть с самодовольного фейсплейта до мелкой вибрации крыльев. Или найти этому фейсплейту применение получше… впрочем, учитывая обстоятельства, если чьему фейсплейту тут и найдут применение, то его собственному.       — Вот еще, — фыркнул Старскрим, и это было вполне искренне.       Сентинела он не боялся. Того, что тот мог сделать, — уже вполне.       Оставалось напоминать себе, что Сентинел его не тронет — невыгодно. Сейчас, во время его дипломатического визита на Кибертрон, Старскрима защищал тот факт, что без него десептиконы в оптике Сентинела куда непредсказуемее, а значит — опаснее. То, что Старскрим просто решил пока быть достаточно предсказуемым, он благоразумно позволял Сентинелу не знать. Позволял думать, что для него страшнее всего начать новую войну — умалчивая о том, что из желавших новой войны десептиконов он был первым.       Сентинел подошел к нему — кварта у него была очень просторная и до отвращения роскошная. Старскрим убеждал себя, что совсем не завидует и что десептиконский вынужденный аскетизм его вполне устраивает. Сентинел подошел, а Старскриму пришлось одернуть себя, чтобы не отступить машинально на шаг назад — он в очередной раз почувствовал, что Сентинел его заметно больше и сильнее, и едва ли растерял все боевые навыки за то время, пока отсиживался в тылу. Старскрим напомнил себе, что вредить ему не в интересах Сентинела. И постарался не смотреть на него снизу вверх.       А Сентинел неожиданно наклонился к нему так, что их оптика оказалась на одном уровне. Близко, слишком близко — и это, хоть и нервировало, одновременно с тем… заводило. Старскрим сам от себя такого не ожидал — но, с другой стороны, не привлекай его хоть сколько-нибудь Сентинел, его бы сейчас здесь не было.       Не привлекай его Сентинел, Старскрим не влез бы в эту игру, в эту паутину из тончайших намеков, не стал бы проверять, как далеко в ней можно зайти и чего можно добиться. Но результат, хоть и не озвучивался прямо, был вполне очевиден. Сентинел получит свой интерфейс. Десептиконы получат партию новейшего медицинского оборудования по цене, которая была почти неприлично низкой. Более чем выгодный обмен — а возмутившуюся было на такой поворот событий гордость Старскрим моментально запнул куда подальше. В конце концов, не умей он этого делать — просто не дожил бы до текущего момента.       Да и тот факт, что его хотел Сентинел, порядком льстил.       — Нам обоим хорошо известно, зачем мы здесь встретились. И мне бы хотелось, чтобы удовольствие в процессе получил не я один.       И тут у Старскрима словно что-то перемкнуло в процессоре — да какого шлака он вообще нервничает? Какого шлака делает это так заметно, что Сентинел на полном серьезе решил, что он его боится, и попытался — Сентинел! — его успокоить? Он сам, по собственной воле манипулировал тем, добиваясь именно такого результата, и теперь пойдет на попятную? Ну нет.       — И откуда вдруг такая забота? — ядовито отозвался Старскрим, а потом обошел Сентинела — медленно, спокойно, а тот так же плавно оборачивался следом: не хотел оставлять его за спиной. Хорошо. Теперь-то все было правильно.       И нагло развалился в чужом кресле. Кресло ему было великовато, Старскрим в нем просто утонул, но не подал виду — наоборот, принял как можно более комфортную позу. Он начал эту игру — и вести ее будет по своим правилам.       — В противном случае это будет сродни насилию, а насилие омерзительно.       Надо же, у кого есть принципы и стандарты.       — Примерно так же омерзительно, как интерфейс, этот атавизм, бесполезный и разлагающий нравственное состояние общества пережиток прошлого, да?       — Лицемерно говорить об этом сейчас, не находите? — И Старскрим задался вопросом, а узнал ли Сентинел свою же речь. Похоже, что нет — и это было безумно смешно. Хотя, может, и узнал, просто не подал виду.       Сентинел смерил его взглядом. Старскрим демонстративно и медленно закинул ногу на ногу и откинулся на спинку — всем своим видом выражая спокойствие и расслабленность. Разумеется, расслабляться и терять бдительность он даже и не думал, не здесь, не рядом с Сентинелом. Тот отошел к шкафу в противоположном конце комнаты.       — Что насчет сверхзаряженного?       Старскрим повернулся в его сторону вместе с креслом и на мгновение задумался, что ответить. Сентинел заминку истолковал абсолютно верно.       — Наливаю у вас на глазах, бокал выберете сами, я отопью первым, — произнес он так устало, словно подозрения Старскрима были абсолютно беспочвенными. Словно они познакомились для единоразовой интрижки где-нибудь в баре, а не были лидерами враждующих — хоть у них и перемирие — фракций.       — Не откажусь, — отозвался Старскрим, пожав плечами. Сверхзарядка лишней не будет: пить столько, чтобы перегрузить все системы, он не собирался, а вот немного успокоиться и правда не помешает. К тому же, не утверждать же Сентинела в заблуждении, что он и правда его боится.       Разливал энергон — ядовито-синий, один в один цвета его оптики — по бокалам Сентинел действительно так, чтобы Старскриму было видно, повернувшись полубоком. Старскрим действительно внимательно следил за ним — перестраховка лишней тоже не будет. И когда тот подошел к нему с бокалами, Старскрим моментально все просчитал: Сентинел наверняка заметил, что левым манипулятором он пользуется чаще, значит, сейчас ожидает, что Старскрим возьмет левый же бокал — и взял правый.       Дожидаясь, пока Сентинел и правда отопьет первым, Старскрим позволил обонятельным сенсорам уловить запах энергона, покачал его в бокале — запах был сладковатым и немного едким. Он опознал способ обработки, различил букет присадок — редких, дорогих, сложных в производстве. Старскрим такую сверхзарядку не очень любил, предпочитая что попроще и помощнее, но, с другой стороны, почему бы и нет.       Сентинел опустился во второе кресло — наверняка нужное разве что для симметрии и подходящее ему намного больше.       И молчал, явно ожидая продолжения разговора от Старскрима.       Это было даже странно: во время переговоров, бесконечных, выматывающих, они оба были готовы говорить постоянно, отбивая все аргументы оппонента и приводя множество своих. Сейчас же, оставшись наедине — что, впрочем, бывало и во время переговоров, хотя полностью конфиденциальными они не оставались: Старскрим не без злорадства даже не пытался прятать от Саундвейва эти воспоминания — они много молчали.       Старскрим отпил из бокала и задумался о Саундвейве. Речи о том, чтобы скрыть это от него, и не шло — не только потому, что Старскрим не был уверен, что сможет скрыть, но и потому, что слишком уважал Саундвейва, чтобы скрывать от него такое. Ему оставалось только надеяться, что Саундвейв поймет. Что Саундвейв, так беззаветно преданный их делу, жертву во имя этого дела оценит сполна — и хотя бы не станет презирать его. О том, что не такой уж это было и жертвой, Старскрим предпочитал не думать.       — Что-то не так?       Ему точно следовало лучше следить за мыслями и за фейсплейтом.       — О, ну что ты. Я собираюсь позволить тебе отконнектить меня ради сделки. Все абсолютно так, — если бы яд в голосе Старскрима каким-то образом оказался у Сентинела в бокале, тот уже бился бы в предсмертных судорогах.       В ответ Сентинел пожал плечами.       — Мы можем это и обсудить, если хотите.       Он это что, серьезно?.. Но, хотя мысль о том, чтобы съинтерфейсить Сентинела, была очень даже заманчивой, Старскрим не позволил себе обмануться: конечно, не серьезно. Просто развлекается, просто хочет послушать его доводы, прекрасно зная, что финальный аргумент — сделка — будет за ним. Развлекать его Старскрим не собирался.       — Вы и так имеете нас по всем фронтам, дай хоть здесь отыграться.       — При всем уважении к вашему недостатку опыта, переговоры ведутся немного не так.       Старскриму очень захотелось ему врезать. С ним давно такого не было — откровенно говоря, он даже не мог вспомнить, было ли вообще — когда-то кто-то одновременно бесил до дрожи и вызывал желание, ядовитое, липкое, обжигающее системы и в то же время мерзко-приятное.       — Какая, в общем-то, разница. Политика все равно всегда сверху, — и это было правдой: Старскрим действительно не видел в принимающей роли ничего унизительного, и не понимал тех, кто видит — в конце концов, удовольствие он получал в любом случае.       Сентинел усмехнулся шутке. Может, из напускной вежливости, может, искренне, кто его разберет. Но действовать все равно не спешил — пил свой энергон и продолжал сверлить Старскрима взглядом. Старскрим ответил ему тем же — окинул взглядом, внимательным, оценивающим. Сентинел был привлекательным. Старскрима обычно не интересовали трансформеры с альтформой танка (впрочем, его и колесные не особенно интересовали, но жизнь распорядилась иначе), однако Сентинел на фоне себе подобных выгодно отличался: не уступая им в росте, он был гораздо изящнее, стройнее и наверняка легче. Не укрылась от взгляда и броня: ухоженная, приятного светло-золотого цвета, отполированная до зеркального блеска — такого эффекта он наверняка добивался не сам.       Впрочем, разглядывая Сентинела и позволяя ему разглядывать себя, Старскрим знал, что дело было далеко не во внешности.       Старскрим мог сходу назвать с десяток десептиконов намного привлекательнее Сентинела — танков или нет, неважно, и по меньшей мере половина из них была бы не против провести с ним время. Старскрим был уверен, что Сентинелу ничего не стоит найти себе какого-нибудь симпатичного крылатого и делать с ним все что Искре угодно. Нет, дело было не во внешних параметрах, хотя они, безусловно, сыграли свою роль.       Дело было в характере.       Или даже в характерах их обоих: для обоих было сродни занимательной игре, требующей незаурядной смекалки задачи довести дело до платформы — и увидеть оппонента, идеологического противника, злейшего врага в совершенно ином свете. Сделка, вероятно, была лишь поводом — едва ли стоящей внимания мелочью для Сентинела, приятным бонусом для Старскрима.       Вот только действовать почему-то ни один не решался.       Старскрим решил, что хватит с него изображать из себя безвольную болванку — пора брать дело в свои манипуляторы. Он залпом допил свой энергон, широко ухмыльнулся при виде того, как Сентинел поморщился на это. Встал, отставил бокал и в два шага преодолел расстояние между ними. Поймал Сентинела за гребень на шлеме — впрочем, не прилагая особых усилий, просто сокращая наконец дистанцию, разрушая столь старательно воздвигнутую стену — и приподнял его голову. Сентинел остался невозмутимым, только протянул манипулятор и поставил и свой бокал.       — Учти, я предпочитаю более… инициативных партнеров, — тихо, опустив голос сказал Старскрим и наклонился еще ниже.       Это был не поцелуй, а драка — сражение за первенство, демонстрация силы. Не выключая оптики, не теряя друг друга из виду. Старскрим скользнул глоссой по дентопластинам. Клыков у Сентинела не было, зато своими он укусил его — недостаточно сильно, чтобы навредить, но все равно ощутимо. В ответ раздалось шипение вентсистемы, а Сентинел вцепился в него и, не отрываясь, поднялся на ноги. Ему наверняка было неудобно так сильно нагибаться, но и это было просто демонстрацией силы, просто напоминанием, кто из них выше — физически и не только. Старскрим убрал манипулятор с его шлема и положил на шею — намекая, что ему достаточно всего лишь выпустить когти, чтобы серьезно повредить магистрали. Манипуляторы Сентинела скользнули по крыльям, задержались на элеронах — Старскрим уже успел было мысленно закатить оптику на эту банальность, распространенную ошибку тех, кто, нечасто имея дело с крылатыми, думал, что прикосновения к крыльям приятнее всего — а потом двинулись дальше, к корпусу, цепляясь за стыки брони. Старскрим не спешил ее приподнимать.       Поцелуй оборвался так же резко, как и начался.       — Я предлагаю все же дойти до платформы, — голос у Сентинела остался таким же ровным, словно они продолжали говорить о политике — и ни о чем больше.       Старскрим потянулся к его шее, прикусил магистраль — не сильно, не пытаясь даже причинить боль. Сентинел чуть вздрогнул, но отстраниться не попытался.       — Предпочитаешь старую-добрую классику? Никакого интерфейса на рабочем столе, хм?       — Предпочитаю удобство.       Удобство так удобство. Старскрим не возражал.       Платформа у Сентинела оказалась тоже просторная — гораздо просторнее, чем требовалось для его корпуса. Старскрим толкнул его к ней — с тем же успехом он мог бы толкнуть стену, но Сентинел все же сел. Взглянул на него, ожидая продолжения. Старскрим потянулся за вторым поцелуем, таким же агрессивным, таким же грубым, как первый, и поставил одно колено на платформу, уперся им Сентинелу между ног. Стоять так было не очень удобно, но легшие на корпус манипуляторы неожиданно даже поддерживали, а сам Старскрим оперся на Сентинела, скользнул пальцами в стыки между броней. Сентинел приподнял ее, открыл доступ к проводке — Старскрим даже задался вопросом, думал ли тот, что вместе с пальцами дает доступ и когтям?       Он оторвался от губ — искусанных, смятых поцелуем — когда Сентинел потянул его на себя, втащил на платформу с такой легкостью, будто Старскрим весил как небольшой четырехколесный. Это одновременно заводило и напрягало — знать, насколько партнер по интерфейсу сильнее, знать, кто именно этот партнер. Старскрим обнаружил себя верхом на бедрах у Сентинела, а прикосновения того становились все откровеннее, все наглее. Манипуляторы скользили по корпусу уже отнюдь не целомудренно, и было странно осознавать, что Сентинел, на публику показательный противник всего связанного с интерфейсом, обещал быть неплохим любовником. Старскрим невольно приподнимал броню под его прикосновениями, вздрагивал и пытался выровнять цикл вентиляции.       В какой-то момент они столкнулись взглядами, ярко-красная оптика в едко-синюю, застыли так, оба не желая отводить ее в сторону. Манипулятор Сентинела как-то сам собой оказался у Старскрима между ног, так уверенно, так по-собственнически — но это внезапно не взбесило. Старскрим потек на это почти мгновенно, однако активировать интерфейс-систему не спешил: ему хотелось, чтобы Сентинел для этого постарался. И тот постарался: пальцы скользили по паховой броне, обводили стыки, пачкаясь в просачивающихся каплях лубриканта, и Старскрим, забывшись, откинул голову, отключил оптику, отдаваясь ощущениям.       — Откройся, — и это звучало не как приказ, не как требование, а как простая просьба, на равных — и Старскрим был рад ее выполнить.       Сентинел тут же, игнорируя интерфейс-штекер, скользнул манипулятором к порту, мгновенно напоминая Старскриму его роль в этом всем. Старскрим против этой роли ничего не имел — не когда два пальца легко протолкнулись внутрь, не когда их кончики надавливали на чувствительные стенки порта, мягко водили по ним. Вокодер против воли выдал сдавленное шипение, пока только его — и это не осталось незамеченным.       — Ты всегда такой тихий? — буднично поинтересовался Сентинел, продолжая двигать манипулятором. Старскрим заерзал, пытаясь насадиться на пальцы, пытаясь самостоятельно выбрать темп — безуспешно. Движения были слишком медленными, слишком плавными, отчаянно хотелось большего — но его намеренно этого лишали, намеренно раздразнивали.       — Поверь, ты не захочешь, чтобы я шумел, — ухмыльнулся Старскрим, зная, что ухмылка была далеко не такой эффектной, как хотелось бы — не с посиреневевшим фейсплейтом, не со сбивающейся вентиляцией. В фантазиях Сентинела он наверняка должен был стонать как последний интербот, так же высоко и мелодично, но Старскрим был здесь не для того, чтобы соответствовать чьим-то фантазиям. — И чтобы заставить меня стонать, придется постараться получше.       Сентинел хмыкнул и добавил еще один палец. Кисти у него были тоже изящными, аккуратными, пальцы — длинными и тонкими, но хуже от этого не становилось. Старскрим охнул от неожиданности и вцепился ему в плечи — вероятно, слишком сильно, хотя едва ли причиняя боль или дискомфорт: броня была слишком толстой и прочной для такого. И это Старскриму… нравилось, нравилось, что можно не сдерживаться, не быть чрезмерно осторожным, лишь бы не навредить. Старскрим любил иметь дело с равными себе или даже превосходящими его — и о том, кто это был, почему до этого дошло, можно было и забыть.       Второй манипулятор, прежде скользивший по корпусу, вернулся к крыльям, и Старскрим опустил их, позволяя дотянуться до большей площади. Он сам водил манипуляторами везде, где мог достать — по шлему, по шее, по плечам и груди, но, хотя Сентинел и реагировал на это, приподнимал броню, подставлялся под касания, по нему нельзя было сказать, какие из прикосновений были приятнее, что именно ему нравилось. Старскрим задался вопросом, скрывал ли Сентинел это специально или был таким сам по себе, и только пожалел, что сам он был как датапад без пароля, что его собственное удовольствие было слишком явным. Что он сам наверняка выглядел невероятно пошло, капая лубрикантом на платформу, ерзая, вздрагивая под размеренными и такими мучительно медленными движениями пальцев.       А еще Сентинел наверняка ждал, у кого из них первым закончится терпение.       Старскрим так просто сдаваться не собирался. Старскрим шипел, дергался, сжимал порт словно в попытках вытолкнуть пальцы, дрожал мелкой дрожью — и упорно терпел это издевательство, не желая опускаться до того, чтобы просить Сентинела заменить пальцы чем-то другим, чего тот явно и добивался.       Сентинел действительно не выдержал первым. Освободил манипулятор, бросил короткий взгляд на перепачканные пальцы, откинулся на спину и активировал интерфейс-систему. Старскрим тут же отвлекся от попыток унять мучительное чувство незаконченности внизу и с интересом окинул взглядом то, с чем придется иметь дело. Неплохо, совсем неплохо и даже эстетично — и по размерам, и по форме. И выдал из чистой вредности:       — Что, неужели это все, чем тебя наградил Праймус?..       Сентинел молча перенастроил интерфейс-штекер на максимальный режим.       — Трансформируй обратно, — произнес Старскрим после короткой паузы, рассудив, что Сентинел — явно не тот, с кем был бы уместен жесткий интерфейс и с кем он этого хотел бы.       Вид у Сентинела был таким красноречивым, что Старскриму снова до дрожи захотелось как следует приложить его несколько раз затылком обо что-нибудь твердое. И одновременно с этим — ощутить уже его внутри себя, испытать наконец то потрясающее чувство заполненности, которого сейчас требовал его порт.       — А ты непостоянен, — заметил Сентинел, все же трансформируя интерфейс-штекер до прежних размеров и возвращаясь к ласкам порта — на этот раз без проникновения, только слегка касаясь внешних сегментов.       — Просто здраво оцениваю свой корпус и его возможности, — отозвался Старскрим, сдержав очередное непрошенное шипение вокодера. — И чужие корпуса тоже, — ехидно добавил он.       Вместо ответа на нападку Сентинел просто потянул его ближе, и Старскрим вывернулся, давая понять, что действовать будет сам. Сентинел позволил ему это: не убрал манипуляторы, но и не стал больше пытаться направлять его движения. И это подкупало: как будто Сентинел действительно оставлял его на равных, не пытаясь подчинить своей воле.       Старскрим опускался медленно, несмотря на собственное возбуждение, позволяя себе ощутить каждый сегмент интерфейс-штекера, позволяя себе прочувствовать ощущения сполна. Он отвык, действительно отвык от этого: последние его партнеры, сравнимые с Сентинелом размерами, были принимающими, и Старскрим успел забыть, как же это приятно. Он опустился до конца и не поверил аудиосенсорам: потому что Сентинел застонал, совсем тихо, коротко и мелодично, очевидно, забывшись. Голос у Сентинела был красивым, не очень низким, но глубоким, на это Старскрим обратил внимание уже давно, но слышать его таким… Старскриму захотелось вырвать из его вокодера побольше стонов вроде этого.       И он начал двигаться — медленно и плавно, вопреки желанию сразу задать быстрый темп. Нет, Сентинел долго изводил его пальцами — и Старскрим намеревался отплатить той же монетой. Тем более, ситуацию сейчас контролировал он. Он слышал, как вентсистема Сентинела ускорила обороты, и чувствовал, как его собственный корпус словно горит — от возбуждения, от стыда. То, что он делал, было так неправильно: делить платформу с худшим врагом из всех, хуже проклятого Прайма, не только собственным, но и десептиконов в целом, делить ее потому, что это сулило выгоду — Старскрим действительно чувствовал себя интерботом, но вместе с тем так отчаянно завелся, что едва мог контролировать себя, едва мог сохранять темп, едва сдерживал рвущиеся из вокодера стоны.       Сентинел поймал его за бедра, попытался было изменить скорость — и Старскрим огрел его ладонью по манипулятору, не больно, скорее обжигающе-обидно. Сентинел шикнул вентиляцией и взглянул на него — вопросительно, словно не мог до конца поверить в такую наглость.       — Весь смысл этой позы, — тихо сообщил Старскрим, наклонившись к нему; низко-низко, почти касаясь своим шлемом его, — в том, что темп выбираю я.       — Вот как, — отозвался Сентинел. Так же спокойно и ровно, даже не сбившимся голосом. Старскрим подавился от зависти — интересно, сколько уходит времени, чтобы научиться так контролировать вокодер?       В следующую секунду Сентинел подхватил его под бедра и перевернулся вместе с ним, опрокинул на спину. Старскрим вскрикнул от неожиданности, когда его вжали в платформу, нависли всем весом, и все это — не разрывая соединения, не разрывая зрительного контакта.       — В таком случае, — продолжил Сентинел, чуть качнув бедрами, — я предпочту изменить расклад.       Старскрим заерзал, возмущенно засвистел вентсистемой, но особенного пространства для маневра у него не оставалось. Это нервировало, действительно нервировало, но вместе с тем Старскрим тек как нулевка, и этого Сентинел не мог не чувствовать. Словно в подтверждение этих мыслей Сентинел приподнялся на вытянутом манипуляторе и коснулся интерфейс-штекера Старскрима, размазывая по нему обильно выступивший лубрикант.       — А тебе это нравится. Когда над тобой доминируют.       Старскриму действительно нравилось, как и доминировать самому, но если второго у него теперь было в избытке, то первого так отчаянно не хватало, так ужасно порой хотелось. И как же невовремя, как же не к месту восполнялась эта нехватка.       — Ты сменил позу чтобы болтать или чтобы действовать?       Вместо ответа Сентинел снова качнул бедрами, уже размашисто, вырвал все-таки у Старскрима короткий стон, о котором он тут же пожалел. И начал двигаться — не так быстро, как Старскрим ожидал, размеренно, с силой — сколько же ее было, этой силы. Старскрим даже задался было вопросом, нравилось ли Сентинелу ее демонстрировать, специально ли он это делал — но все связные мысли из процессора быстро вылетели. Остались только ощущения: такое острое, почти мучительное возбуждение, распирающее чувство заполненности внизу… Старскрим потянулся к собственному интерфейс-штекеру, провел было пальцами — но манипулятор тут же перехватили и отвели в сторону.       — Тебе он сейчас не нужен, — вкрадчивым тихим голосом заметил Сентинел, не отпуская Старскрима.       — Тогда воспользуйся своим так, чтобы я в это поверил, — не остался в долгу Старскрим и сжал пальцы на его шее.       — Если ты настаиваешь.       И Сентинел ускорился, вошел в тот ритм, которого они оба — наверняка оба — уже давно желали. Старскрим откинул голову и отдался этим ощущениям, постарался забыть о том, где он, с кем он, просто наслаждаясь моментом. И когда его губы накрыли чужие, он ответил — просто поддаваясь минутной страсти, просто превращая в битву и этот поцелуй, на этот раз — в сражение за то, кто кому доставит больше удовольствия. Он все-таки нашел особенно чувствительное место на корпусе Сентинела: как раз над воздухозаборниками — и пролез под броню пальцами, пустил туда заряд статики. Добился все-таки очередного стона, тихого, но приятного.       Он сам не заметил, в какой момент Сентинел поймал его манипуляторы, завел наверх, за голову, прижал к платформе одним своим, и только когда тот замер, войдя до упора, Старскрим настороженно уставился на него. Сентинел ответил ему уверенным взглядом, чуть насмешливым, заставляющим заподозрить неладное.       И трансформировал интерфейс-штекер на максимальные настройки.       Старскрим зашипел, дернулся, попытался отстраниться — и не смог, прижатый намного превосходящим его собственный весом, застигнутый врасплох так глупо, так унизительно легко. Какое-то время он ерзал, тщетно пытаясь вывернуться, сжимая дентопластины, даже пнул Сентинела по ноге — и причинил этим движением явно больше дискомфорта самому себе, чем ему. Понял бесполезность этих попыток и замер.       — Кажется, кто-то говорил, что насилие омерзительно? — ядовито прошипел Старскрим, стараясь, чтобы голос не дрожал.       — А разве это насилие? — отозвался Сентинел с такой уверенностью в голосе, что Старскриму снова захотелось как следует ему врезать. Провел свободным манипулятором по корпусу, мягко, осторожно, почти нежно. — Тебе ведь на самом деле это нравится. Тебе ведь хочется быть фрагнутым вот так…       — Фу, как вульгарно, — не преминул вставить Старскрим.       — …на максимальных настройках, на пределе собственных возможностей. Тебе хочется, чтобы тебя взяли грубо. Хочется стонать подо мной.       Старскрим чуть не взвыл, с отвращением признавая, что Сентинел… был прав. И проклял собственный мазохизм. Ему действительно не хватало этого, не хватало силы партнера, граничащей с грубостью. Ни с кем из постоянных у него такого не было, а немногочисленные случайные, которым он это позволял, были так давно, будто в другой жизни. Ему действительно нравилось быть прижатым к платформе вот так, и ощущение от растянутого до предела порта не было нежеланным — даже боль была совсем слабой и… приятной, как легкая острота в энергоне.       — Знаешь, — продолжал Сентинел, склонившись к самому аудиосенсору, коснувшись глоссой аудиощитка, — нет ничего такого в том, чтобы признавать свои желания.       Старскрим упорно молчал — из остатков и без того уязвленной гордости. Он был уверен, что, потребуй он сейчас, чтобы Сентинел прекратил все это — тот и правда прекратил бы, уверен, что Сентинел не стал бы действительно опускаться до насилия. Но Старскрим не требовал, и тот выжидал: попросит ли он продолжить. Просить Старскрим не собирался. И только задался вопросом, как Сентинел понял, как разгадал его вкусы, как узнал, что какой-то части Старскрима это нравится.       — Скажи, если будет неприятно, — наконец произнес Сентинел и, не отпуская его манипуляторов, начал двигаться — плавно, медленно, давая привыкнуть и вместе с тем — прочувствовать в полной мере.       Старскрим не выдержал и все-таки застонал.       Темп быстро стал прежним — но на этот раз для Старскрима этого было слишком много, Сентинела было слишком много, и он сам не заметил, как начал подставляться под прикосновения свободного манипулятора, под губы и глоссу, как расслабился в чужом захвате и просто отдался ощущениям. Сентинел как-то умудрялся сочетать грубость с нежностью, жесткость — с осторожностью, и от этого контраста Старскрим плавился, терял понимание ситуации и желал только продолжения.       Он не понял, в какой момент его накрыла первая перезагрузка — только услышал сквозь нее, как Сентинел снова застонал, когда порт непроизвольно сжался в тот момент — и продолжил стонать, словно это его растянули почти до предела, словно это его сейчас интерфейсили размашистыми резкими движениями.       Вторая перезагрузка почти совпала с перезагрузкой Сентинела — Старскрим только испугался на мгновение, что тот рухнет на него и действительно придавит всем своим весом, но Сентинел оперся на локти, мелко дрожа, отключив оптику, пока перезагрузка не спала. А потом отстранился — медленно и осторожно, словно небрежное движение действительно могло сейчас повредить — и вытянулся рядом.       Старскрим ожидал, что Сентинел потеряет к нему всякий интерес, как только перезагрузится — но ошибся: тот повернулся на бок и начал водить пальцами по корпусу, медленно, почти задумчиво. Старскрим очень старался не вздрагивать под прикосновениями.       — Я думаю, — вдруг начал Сентинел; голос у него был все еще немного сбитым и неровным, но спокойным, уверенным, — мне нужно извиниться за некоторые… незапланированные действия.       Старскрим фыркнул.       — Можешь задействовать глоссу в извинениях по-другому.       — Не наглейте, — отозвался Сентинел, так легко и естественно переходя на «вы», словно они снова сидели за столом переговоров, а не лежали рядом на платформе. — Вы и так получили из этого больше, чем я.       Старскрима внутренне передернуло от отвращения: к ситуации, к себе, к Сентинелу.       И вместе с тем он точно знал, что это вполне может повториться.