Две небольшие проблемы для Кенни Аккермана

Кенни хмурился так, что ещё чуть-чуть, и брови у него треснули бы к чёртовой матери. Паучьими пальцами массируя переносицу, он попытался хоть немного расслабится, но тревожные мысли у него так и бегали. Господи, блядь, Иисусе, в какой момент все покатилось в тартарары? Неужели так сложно было наставить меня на путь истинный, чтобы всего этого не было? Недавно же ещё думал о ней, так и злился, а теперь-то какой смысл? И что мне делать с мелким? Что они вообще жрут? И на какие шиши? Йегеру чтоли звякнуть? Кенни надел шляпу и надвинул её на самые глаза, покачиваясь на стуле. Старые деревянные часы на стене продолжали размеренно тикать в подозрительной тишине квартиры. Разве дети не должны наводить суету примерно постоянно? А этот пацан постоянно молчит и смотрит волком на несчастного дядьку. Может потому, что его мать скончалась на днях, а он попал к явно стрёмному родственничку? Ну, не такой Кенни и стрёмный вроде. Да и потом, выбор был не ахти какой: не совсем знакомый дядя, но зато родной по крови, Аккерман, в конце концов, или же детский дом, где такого хиляка либо загнобили бы, либо ещё что похуже. Да и сам Кенни, застигнутый траурными вестями врасплох, пристыженный своими глупыми обидами, вдруг сломя голову начал оформлять над мальцом опеку, обзванивать знакомых и бегать за документами. Решение по делу назначили на потом, но пока органы опеки сочли, что условия у Кенни удовлетворительны для проживания — квартира, в которой он почти никогда не бывал, была ничего, у него был постоянный доход и не было судимостей, по-крайней мере на это имя. Пацан вдруг стал жить с ним, и Кенни, как всегда поздно, задумался: нахрена ему это все? Ему без пары лет тридцатник, он не сдох за бурные прошлые несколько лет, припеваючи живёт сейчас, отдавшись всем своим хотелкам, а теперь всё как в банальной истории. Те самые истории, где беззаботный мужчина вдруг становится отцом и все его холостяцкие радости исчезают в детских соплях, ланчбоксах и капризах, как исчезает в песке вода. Мда уж. Кенни порывисто стукнул кулаком о стол и раскурил сигарету; перед ним на столе стояла банка от кофе, до верху заполненная бычками. Это всё Кушель. Пять лет назад, чёрт возьми, пять лет назад он бы мог все предотвратить. Как он мог позволить Кушель разрушить свою жизнь ребёнком? Мог ведь проследить, чтобы данные им деньги пошли на аборт, а не на дурацкую детскую колыбель и уродливые комбинезончики. Мог бы прижать сестру, чтобы она назвала отца ребёнка и насильно вписать того в документы. К несчастью, Кушель была Аккерманом, а даже придавленные невзгодами, Аккерманы держат голову гордо. Кенни так и не смог простить своеволия сестры. Высылал ежемесячно деньги, поздравлял на праздники, но ни слышать, ни видеть новорожденного племянничка Кенни желания не имел. Да даже признавать его существование ему не хотелось. Какая, сука, злая ирония. Кенни встал и нервным шагом вошёл с кухни в зал. Пацан сидел на просевшем с одной стороны диване и ничего не делал. Буквально. Он сидел прямо на диване, чинно сложив ручки на коленях, и смотрел на попорченный плесенью угол потолка. Он так и не снял растянутого большого свитера, тёмные грязные волосы почти закрывали глаза, а на ногах до сих пор были сандалии, которые Кенни на входе попросил снять, а сам ушёл курить на кухню. — Эй, пацан, ты чего обувь не снял? Испачкаешь мне тут все. Пацан посмотрел на Кенни испуганными глазёнками, посмотрел на свои сандалии с какой-то мультяшкой и на отпечатки собственных ног на линолеуме, а потом лицо его как-то покраснело, бледные губы скорбно скривились. Кенни понял, что тот сейчас заплачет. — Я не хотел тут всё пачкать. Мама тоже говорила, что я постоянно делаю бардак. Поэтому она меня бросила. На последних словах пацан вдруг скрючился, уткнувшись лохматой головой в колени, и заскулил. Кенни, с зажатой сигаретой в зубах и совершенно растерянным лицом, так и стоял чуть поодаль и совершенно не вдуплял, что ему нужно сделать? Наверное, как-то успокоить. — Эй-эй-эй, Леви, стой, — он не нашёл ничего лучше, чем присесть на корточки и попытаться распрямить заревевшего пацана. — Подбери нюни. Мама бы хотела видеть тебя стойким, слышишь? Чёрт с этой уборкой, я и сам та же свинья. Леви вдруг выдрал свои ручонки из пальцев Кенни и зарёванными, но злыми глазами посмотрел на опешившего Кенни. — Да что вы знаете про маму? — Я знал твою маму с детства, уж побольше тебя. — Я хочу к маме. Лучше бы бог забрал вас, а маму оставил, — а потом опять раздались протяжные вои. — Алло, Гриша? Да, привет. Как дела? Как Зик? А-а-а, в бейсбол пацана отдал? Молодец. Как я? Угадай. Конечно, херово. Да, я как раз хотел о нем поговорить. Нет, он здоров, спит вроде хорошо. Но он меня, по-моему, ненавидит, Гриша. А ещё он постоянно, черт возьми, пытается прибраться, думает, мама его за бардак бросила. Он не даётся переодеться, даже умыться. Слабо ещё сказано! Он меня уже доводит, ей Богу. Да, да. Я понимаю, что он только потерял мать, что нужно терпение. Мне тоже сложно! Нет-нет, стой, перед тем как будешь читать свои нотации, лучше дай мне совет, на твои лекции я успеваю всегда. Мозгоправ, серьёзно? Он же совсем ребёнок! А что, бывают и детские? Они же все какие-то извращуги. И педофилы, наверное. Какой бы он ни был засранец, он моя кровинушка! Точно? Прямо клянёшься? Ты бы сам к нему сына отправил-то? Ладно. Сейчас, я схожу за бумажкой. Ури... Райс. Одна «с» или две? Так, Ури Райсс. Окей, Гриша, спасибо за наводки. Я у тебя в долгу, честное слово. Карле привет. Давай, спокойной ночи.