"Сумерки: Новалуние" Фильм 2

Широ был единственным, кто сохранил спокойствие. Голос его прозвучал невозмутимо и властно, видимо, сказались века работы в больнице: – Кен, Дайго, выведите Фри из дома! Кивнув, «друг» тотчас перестал улыбаться. – Пойдем, Фри! Пытаясь вырваться из железных объятий, молодой вампир клацал зубами, сверля друга неестественно пустыми глазами. Шу, белее мела, прикрывал меня собой, готовый к любым нападениям. Челюсти его были стиснуты, в горле клокотал звериный рык. Боже, он что, совсем не дышит? Прекрасное лицо Дайго превратилось в самодовольную маску: встав перед Фри – на безопасном расстоянии от его зубов, – он помог Кену вывести братца через стеклянную дверь, которую заботливо приоткрыла Мирай. Тонкая рука зажала рот и нос, красноречиво выражая отношение ко всему происходящему. Судя по побелевшим губам миссис Куренай, ей было стыдно. – Мне жаль, Вальт, – чуть не плакала она, вместе со всеми выходя во двор. – Шу, пусти меня к нему! – пробормотал Широ. Секундное колебание – и парень медленно кивнул, позволив мне оторваться от пола. Опустившись на колени, доктор Широ осмотрел руку. Чувствуя, как лицо искажает гримаса боли, я изо всех сил держалась. – Вот, возьми. – Луи протянул полотенце. – В ране мелкие осколки, – покачал головой доктор Куренай, оторвал от крахмальной скатерти длинный лоскут и завязал на моем предплечье наподобие жгута. От запаха крови кружилась голова, в ушах звенело. – Вальт! Отвезти тебя в больницу или обработаем рану здесь? – Лучше здесь, – прошептал я. Попаду в больницу – проблем с Кенто не оберешься. – Сейчас найду твой чемоданчик! – пообещал Луи. – Давай перенесем его на кухонный стол, – сказал сыну Широ. Шу поднял меня словно пушинку, а доктор Широ что есть силы сжимал предплечье. – Как ты себя чувствуешь? – Все в порядке. – Мой голос практически не дрожал, что не мог не радовать. Лицо Шу застыло в непроницаемой маске. Вернулся Луи с чемоданчиком Широ. Шу бережно усадил меня на стул, а доктор Куренай, опустившись рядом, не мешкая приступил к работе. Мой бойфренд по-прежнему стоял неподалеку, хмурый и надежный, как скала. – Шу, можешь отойти, – промолвил я. – Ничего, справлюсь, – упрямился он, хотя его губы побледнели, а глаза полыхали от напряжения. Бороться с жаждой ему куда сложнее, чем остальным. – Не надо геройствовать! Широ справится без твоего участия. Иди, подыши воздухом! Я поморщился: доктор Куренай чем-то обжег мою многострадальную руку. – Лучше останусь… – Ты что, мазохист? – Шу, пока не поздно, найди Фри, – решил вмешаться Широ. – Наверное, он очень расстроен и в таком состоянии не будет слушать никого, кроме тебя. – Да, – с жаром согласился я, – сходи за Фри! Шу презрительно сузил глаза: надо же, мол, вдвоем набросились, но потом кивнул и выскользнул из двери черного хода. Такое впечатление, что с момента, как я порезал палец, он ни разу не вздохнул. Жгучая боль в руке постепенно уходила, однако время от времени напоминала, что рана все-таки есть. Может, отвлекусь, если удастся сосредоточиться на лице Широ? Вот он склонился над моим локтем, и белые волосы сверкнули в ярком свете лампы. Что-то обожгло руку – я старательно терпел. Нечего изображать кисейную барышню! Не стой Луи все это время у меня перед глазами, я бы и не заметил, что он, не выдержав, выбрался из кухни. Смущенная улыбка – и парень-эльф скользнул за дверь. – Ну вот, всех распугал, – вздохнул я. – Ты не виноват, – усмехнувшись, подбодрил меня Широ. – Такое могло случиться с кем угодно. – Могло, – повторил я, – но случилось, как обычно, со мной. Доктор Куренай снова усмехнулся. Его невозмутимое спокойствие разительно контрастировало с реакцией остальных. На красивом лице ни тени волнения, движения быстрые, уверенные. – Как вам это удается? – вырвалось у меня. – Даже Луи с Мирай… – Я не договорил, изумленно качая головой. Все члены его семьи соблюдали необычную для вампиров диету с одинаковым тщанием, но только Широ вдыхал запах моей крови, не борясь с тайным соблазном. Конечно, на самом деле ему сложнее, чем кажется со стороны. – Благодаря многолетней практике, – отозвался Широ. – Запах крови я практически не чувствую. - Пим! пим! пим! – падали на стол осколки, извлеченные из раны. Удивительно, сколько стекла в моей руке! Очень хотелось взглянуть на растущую горку, но при моей склонности к тошноте это далеко не лучшая мысль. – А почему вы так держитесь за больницу? – Во-первых, я не мог представить, сколько лет отец Шу боролся со своим естеством, чтобы так себя контролировать, а во-вторых, я надеялся, что беседа отвлечет от намечающейся в желудке революции. Темно-красные глаза Широ сохраняли безмятежное спокойствие. – Хм-м, мне нравится, когда… Когда мои необыкновенные способности помогают больным, у которых иначе не было бы шанса. Приятно сознавать, что моя работа делает жизнь некоторых людей легче и лучше. Знаешь, обостренное обоняние порой позволяет ставить более точные диагнозы… – Сочные губы изогнулись в кривоватой полуулыбке. Пока я обдумывал услышанное, доктор Куренай проверял, все ли осколки удалены. Потянулся к чемоданчику… Надеюсь, не за иголкой! – По-моему, вы пытаетесь искупить то, что и виной не назовешь. – Я почувствовал, как рану снова засаднило. – Ну, у вас же все так не нарочно получилось… Вы не выбирали такую судьбу и тем не менее вынуждены лезть из кожи вон, чтобы быть хорошим. – Я и не намерен что-то искупить или исправить, – покачал головой Широ. – Скорее, как все, стараюсь максимально использовать то, что есть. – Вас послушать – никаких проблем… Доктор снова осмотрел рану. – Ну вот, готово. – Промокнув большую ватную палочку, с которой капала густая жидкость карамельного цвета, он обработал все порезы. «Карамель» пахнет немного странно, даже голова кружится, и сильно жжет. – В самом начале, – допытывался я, пока Широ накладывал повязку, – почему вы вдруг решили жить иначе, чем остальные? Доктор Куренай усмехнулся: – Разве Шу не рассказывал? – Рассказывал, но я пытаюсь понять, как вы рассуждали. Лицо доктора неожиданно посерьезнело: неужели мы с ним думаем об одном и том же? Как поступлю я, когда – именно «когда», а не «если» – придет мое время? – Мой отец был священником, – сложив инструменты, Широ протер поверхность стола влажной марлей, затем еще раз; едко запахло спиртом, – и придерживался довольно консервативных взглядов, которые лично у меня вызывали сомнения еще до того, как я начал меняться. Доктор Куренай сложил использованные бинты и осколки на пустое блюдо. Я не сообразил зачем, даже когда он зажег спичку, но вот он полетел на проспиртованные повязки, и неожиданно яркое пламя заставило меня подпрыгнуть. – Прости, – извинился Широ, – так нужно. В общем, я не принял слепую веру отца, хотя почти за четыреста лет со дня моего рождения ни разу не усомнился в существовании Бога. Сомнений не возникает, даже когда смотрюсь в зеркало и не вижу отражения. Якобы разглядывая безупречно наложенную повязку, я тихонько удивлялся обороту, который приняла беседа. Вот уж не думал, что речь зайдет о религии! В моей собственной жизни веры не было. Кенто считал себя лютеранином, потому что именно к этой церкви принадлежали его родители, однако выходные предпочитал проводить на реке с удочкой в руках. Что касается Чихару, она вспоминала о религии периодически, в перерывах между теннисом, керамикой и французским, причем о маминых увлечениях я узнавал, когда она уже переключалась на что-то новое. – Понимаю, странно слышать подобное от вампира, – ухмыльнулся доктор, походя произнеся слово, от которого у меня до сих пор холодок по спине бежал, – тем не менее я верю: в жизни каждого должна быть цель, даже у нас. Конечно, на многое рассчитывать не стоит, – беззаботно продолжал Широ, – по всем без исключения данным мы прокляты. Но я наивно надеюсь, что нам воздастся хотя бы за то, что мы старались. – Ничего наивного не вижу, – пробормотал я. По-моему, никто, в том числе и Господь, не остался бы равнодушным к словам Широ. К тому же среди святых, которым я был согласен поклоняться, обязательно присутствовал бы Шу. – И со мной наверняка согласится подавляющее большинство. – Вообще-то ты у меня первий союзник. – Разве в семье с вами не солидарны? – спросил я, на деле интересуясь конкретным ее членом. Широ догадался, о ком речь. – Шу поддерживает меня – до определенной степени. Мол, Бог и рай существуют… так же, как и ад. Но в загробную жизнь для таких, как мы, он не верит. – Доктор Куренай говорил очень тихо, глядя через открытое окно в темноту. – Видишь ли, ему кажется, что душу мы утратили. Тут же вспомнилось, что сказал Шу после школы: «Если, конечно, не хочешь умереть, или что там с нами происходит…» От перепада напряжения одна из ламп несколько раз мигнула. – В этом все дело? – догадался я. – Вот почему он из-за меня так упрямится… – Смотрю на… сына, – спокойно продолжал Широ, – сила, ум и доброта горят в нем словно яркие звезды, многократно укрепляя мою веру и надежду. Почему на свете только один такой Шу? С другой стороны, если бы я мыслил так же, как он… – доктор Куренай буравил меня взглядом бездонных глаз, – если бы ты мыслил так же, как он, согласилась бы украсть его душу? Ну что тут скажешь? Вот так вопрос… Спроси он, готов ли я отдать за Шу душу, – ответил бы не задумываясь, но ставить на карту его душу… Разве это равноценный обмен? – По-моему, ты понимаешь, в чем дело… Я покачал головой, осознавав, что веду себя как капризний парень. Широ вздохнул. – Решать мне! – настаивал я. – И ему… – увидев, что я собрался спорить, мистер Куренай поднял руку, – если, конечно, превращение совершит он. – Ну, такая возможность есть не только у Шу, – задумчиво напомнил я. – Это уж на ваше усмотрение, – хохотнул доктор Куренай, а потом вздохнул. – Вот у меня полной уверенности нет: вроде бы всегда хотел, как лучше, но имел ли право обрекать на такое существование других? Я не ответил, представив, какой была бы моя жизнь, не реши Широ покончить со своим одиночеством. – Это мать Шу меня подвигла, – чуть слышно проговорил доктор Широ, глядя куда-то вдаль. – Его мать? – Каждый раз, когда заговаривали о родителях, Шу отвечал: они умерли так давно, что в памяти остались лишь смутные образы. А Широ, похоже, отлично их помнит, хотя и знал совсем недолго. – Да, ее звали Элизабет, Элизабет Мейсен. Несмотря на все старания медиков, отец, Шу-старший, так в себя и не пришел. Он умер во время первой волны гриппа, а вот Элизабет оставалась в сознании до самого конца. Шу очень на нее похож: те же густые, с необычным белым отливом волосы и красные глаза. – У него были красны глаза? – переспросил я, пытаясь себе это представить. – Да… – В взгляде Широ светился многовековая грусть. – Элизабет очень переживал за сына… Теряя последние силы, то и дело подходил к кровати, чтобы проверить, как он. Я боялся, что мальчик умрет первым: он казался намного слабее матери. Однако смерть, стремительная и неумолимая, пришла за Элизабет. Случилось это вечером, когда я сменил работавших в первую смену докторов. Соблюдать условности было невыносимо сложно – столько работы, отдыхать совершенно не хотелось… До сих пор помню, с какой безысходностью я возвращался под утро домой и притворялся спящим, в то время как в больнице умирали десятки людей… Итак, первым делом я решил проведать Элизабет с сыном. Я к ним привязался, что, учитывая слабость человеческого тела, делать не стоило. Увидев ее, я сразу понял: наступило ухудшение. Лихорадка набирала обороты, а обессилевшее тело сопротивляться не могло. Впрочем, когда женщина оторвалась от кровати сына, силы в свирепом взгляде было предостаточно. «Спасите его!» – приказала она хриплым голосом, на который еще было способно воспаленное горло. «Сделаю все, что смогу», – пообещал я, взяв миссис Мейсен за руку. Из-за сильного жара моя рука ей холодной не показалась; думаю, ей все казалось холодным. «Вы обязаны, – настаивала Элизабет, сжимая мою ладонь с такой решимостью, что появилась надежда: вдруг поправится? Глаза блестели, как драгоценные камни, как изумруды! – Вы должны подключить все свои способности! Дайте Шу то, что другие не могут!» Я не на шутку перепугался: ее взгляд был так пронзителен, словно миссис Мейсен знала мой секрет. А потом лихорадка взяла свое: бедняжка умерла, не приходя в сознание, через час после того, как высказала свою странную просьбу. Я уже несколько десятилетий мечтал завести друга, который знал бы меня настоящего, а не такого, каким я притворялся перед людьми. Но разве можно намеренно обрекать человека на подобное существование? Шу умирал, ему осталось всего несколько часов. Он лежал рядом с мамой, чье лицо даже после смерти казалось встревоженным. Века не властны над чудесной памятью доктора Широ: он воскрешал события с поразительной четкостью. Вместе с ним я увидел и почувствовал холодное отчаяние больницы и мрачное торжество смерти, горящего в лихорадке Шу, его тщедушное тело, из которого стремительно уходила жизнь… Ужас! Я покачал головой, пытаясь избавиться от жуткого наваждения. – В ушах звенели последние слова Элизабет. Откуда она узнала? Разве мать может желать для сына подобной участи? Я посмотрел на Шу: слабый, бледный, мучительно красивый. Лицо чистое, благородное… Именно о таком сыне я всегда мечтал. После многолетних колебаний и нерешительности я просто поддался порыву. Коллеги не заметили, что мальчик дышит: в ту пору не хватало ни рук, ни глаз, чтобы и за половиной больных уследить. В морге не было никого… то есть никого из живых; я пронес его на чердак и по крышам – к себе домой. Не зная, с чего начать, я вспоминал, как несколькими веками ранее в Лондоне ранили меня самого. И с трудом решился. И все-таки о сделанном я не жалею: я ведь спас Шу… Возвращаясь к настоящему, доктор Куренай покачал головой: – Наверное, нужно отвезти тебя к отцу. – Я сам отвезу, – заявил мой бойфренд, беззвучно появившись из столовой. Лицо безмятежное, но глаза… Шу явно что-то скрывает. Сердце в предчувствии сжалось. – Лучше Широ. – Его рубашка вся была в кровавых пятнах, а правое плечо измазано розовой глазурью с торта. – Я в порядке, – сухо произнес Шу, – а вот тебе нужно переодеться. У Кенто случится инфаркт, если увидит тебя таким. Скажу Луи, пусть принесет что-нибудь из одежды. – Куренай-младший решительно шагнул к двери. – Он очень расстроен, – с тревогой взглянув на доктора, отметил я. – Да. Сегодня случилось именно то, чего больше всего боится Шу: из-за наших естественных потребностей ты оказалась в опасности. – Он не виноват. – Ты тоже. Я не хотел соглашаться с Широ. Ну зачем он так грустно и понимающе смотрит на меня! Протянув руку, доктор помог мне встать и повел в гостиную. Вернувшаяся Мирай протирал пол, судя по запаху, неразбавленным отбеливателем. – Позвольте мне… – церемонно предложил я, чувствуя, что снова заливаюсь румянцем. – Да я уже заканчиваю, – улыбнулась миссис Куренай. – Как ты? – В порядке. Широ штопает раны быстрее, чем все мои предыдущие доктора. Родители Шу засмеялись. В гостиную вошли Луи с Шу; парень бросился ко мне, а его друг с непроницаемым лицом встал чуть поодаль. – Пошли, – позвал Луи, – подберем что-нибудь поприличнее. Оказывается, он уже нашел кофту Мирай практически того же оттенка, что и моя. Кенто в жизни не заметит подмену! Папа нередко видит меня в бинтах, надеюсь, не слишком удивится. – Луи! – шепотом позвал я, заметив, что он направляется к двери. – Да? – наклонив голову, негромко спросил парень. – Все очень плохо? – Шептал я, конечно же, напрасно: мы на втором этаже, дверь закрыта, но Шу все равно может услышать. – Пока не знаю. – Как Фри? – Сильно расстроился. Это было испытанием прежде всего для него, а он не любит показывать слабость и проигрывать. – Фри не виноват. Передай, что я ничуть на него не злюсь, ладно? – Да, конечно. Шу ждал у входной двери и, едва завидев нас на лестнице, тотчас ее открыл. – Подарки возьми! – напомнил Луи, когда я робко подошел к Шу. Я быстро собрал серебристые свертки, отыскал фотоаппарат и сунул в здоровую руку. – Спасибо скажешь потом, когда откроешь! Мирай с Широ пожелали мне доброй ночи, так же, как и я, украдкой поглядывая на подозрительно апатичного парня. На улице было прохладно и свежо. Я поспешил прочь от японских фонариков и ваз с розами, которые отныне будут напоминать о неприятном инциденте. Шу молча шел рядом, затем открыл пассажирскую дверь, и я покорно сел в машину. Новую магнитолу украсили красным бантом; его пришлось сорвать и бросить на пол. Когда за руль сел Куренай, я поспешно спрятал злосчастную ленту под сиденье. На подарок он даже не взглянул, и я не решился опробовать радио. В гнетущей тишине мотор ревел оглушительно. Шу гнал по темной дороге с невероятной для моего пикапа скоростью. Затянувшееся безмолвие сводило с ума. – Скажи что-нибудь! – взмолился я, когда мы свернули на шоссе. – Что, например? – холодно спросил Куренай. Зачем он так?! – Скажи, что меня прощаешь! Бесстрастное, словно маска, лицо на мгновение ожило, перекосившись от гнева. – Прощаю? За что? – Будь я аккуратнее, ничего бы не случилось. – Вальт, ты порезался упаковочной бумагой – за такое на электрический стул не сажают. – Все равно я виноват. Мои слова будто прорвали невидимую плотину. – Виноват? Представь, что случилось бы, порежь ты палец в доме Зеро Ньютона перед Джеком, Алеком и другими нормальными друзьями! В худшем случае они не смогли бы правильно наложить повязку. Даже если бы ты просто споткнулся и упал – а не был в панике сбита с ног, – чем бы это грозило? Ну, по дороге в больницу мог перепачкать кровью сиденья… Пока накладывали швы, Зеро Ньютон держал бы тебя за руку, а не боролся с желанием убить на месте. Вальт, не перекладывай вину на себя, от этого мне только хуже. – Каким образом в наш разговор попал Зеро Ньютон? – Зеро Ньютон попал в наш разговор, потому что он, черт возьми, подходит тебе гораздо больше. – Лучше умру, чем буду встречаться с Зеро Ньютоном, – заявил я. – Лучше умру, чем буду встречаться с кем угодно, кроме тебя. – Пожалуйста, только мелодрам не надо! – А ты ерунду не говори! Куренай не ответил, мрачно, без всякого выражения глядя в лобовое стекло. Боже, ну как мне все исправить? Я ломал голову, но вот мы подъехали к дому, а на ум так ничего и не пришло. Шу заглушил мотор и сидел, судорожно сжав руль. – Может, останешься? – спросил я. – Мне нужно домой. Больше всего на свете я боялся, что он впадет в депрессию. – Ну, в честь моего дня рождения! – Слушай, нельзя же и так и эдак: либо ты хочешь, чтобы окружающие игнорировали твой праздник, либо нет. Голос звучал строго, но уже не так мрачно, как прежде, и из моей груди вырвался чуть слышный вздох облегчения. – Ладно! Я не хочу, чтобы ты игнорировал мой праздник. Жду тебя наверху. Выбравшись из машины, я обернулся, чтобы взять подарки. – Не нравятся – не бери, – хмуро сказал Шу. – Нравятся! – заявил я и подумал, что он, возможно, просто поддразнивает меня. – Как же так? Широ с Мирай кучу денег потратили! – Ничего, переживу. – Неловко зажав подарки в здоровой руке, я громко захлопнул дверцу. Доля секунды – и Шу стоял рядом. – Может, хоть нести помогу? – забирая свертки, предложил он. – Давай, жду тебя в комнате. – Спасибо, – улыбнулся я. – С днем рождения! – вздохнул он и, наклонившись, прильнул к моим губам. Я встал на носочки, чтобы поцелуй длился подольше, но Куренай отстранился. Его лицо озарила привычная кривоватая улыбка, и он исчез в темноте. Бейсбол еще не кончился, и, не успев войти, я услышал, как диктор пытается перекричать ропот беснующихся трибун. – Вальт! – позвал Кенто. – Да, пап, я! – Нужно подойти поближе, а порезанную руку держать как можно естественнее. Любое движение причиняет жгучую боль: наверное, анестезия перестает действовать. – Как все прошло? – Кенто развалился на диване, положив босые пятки на подлокотник. Вьющиеся каштановые волосы, вернее, то, что осталось от некогда густой шевелюры, с одной стороны примялось, словно блин. – Луи превзошел самого себя: цветы, свечи, торт, подарки, в общем, все как полагается. – Что подарили? – Стереоустановку в машину и еще кучу подарков, которые я даже не вскрыл. – Вау! – Да уж, – кивнул я. – Ладно, пойду спать. – Что с рукой? Беззвучно выругавшись, я залился краской. – Ничего, поскользнулся. – Вальт! – вздохнув, покачал головой Кенто. – Спокойной ночи, папа! Я поспешил в спальню, где хранилась пижама для ночей вроде этой, и вместо заношенного до дыр флисового костюма кое-как втиснулась в просторные брюки-карго и подходящий по цвету топ. Рана ныла, я даже морщился от боли. Одной рукой я ополоснул лицо, почистила зубы и побежал в комнату. Куренай сидел на кровати, лениво играя с одним из серебристых свертков. – Привет! – без всякой радости проговорил он. Ну вот, депрессия… Я подошел ближе, забрал подарки и уселся к нему на колени. – Эй!.. – Я прильнул к каменной груди. – Можно открыть? – Откуда такой энтузиазм? – Сам заинтриговал! Первым выбрал плоский длинный сверток, по всей вероятности, от Широ с Мирай. – Лучше дай мне, – со вздохом предложил Куренай, стремительным движением сорвал серебристую обертку и протянул белую прямоугольную коробочку. – Доверишь поднять крышку? – съязвил я. Внутри был длинный картонный формуляр с огромным количеством мелко набранного текста. Пока сообразил, что к чему, прошло не менее минуты. – Мы летим в Джексонвилл? – Плохого настроения как не бывало. Туристический ваучер на два авиабилета для нас с Шу! – Так и было задумано. – Поверить не могу! Чихару с ума сойдет! Слушай, а ты-то согласен? Там ведь солнечно, придется весь день сидеть взаперти. – Постараюсь справиться, – нахмурился Шу. – Знал бы, какая будет реакция, заставил бы открыть подарок перед Широ и Мирай. Мне почему-то казалось, что ты рассердишься. – Ну, конечно, все это слишком, зато полетим вместе! – Теперь жалею, что сам не купил подарок. Оказывается, здравый смысл у тебя все-таки присутствует. Я отложил ваучер и, сгорая от любопытства, потянулся за его подарком. Однако распаковать мне его так и не позволили. Доля секунды – и Куренай протянул подарочный футляр с серебристым диском внутри. – Что это? – растерянно спросил я. Шу молча забрал диск, вставил в плеер, пылившийся на прикроватной тумбочке, и нажал на воспроизведение. Полилась музыка. Я слушал с широко раскрытыми от изумления глазами. Шу явно ждал какой-то реакции, но язык не повиновался. Откуда ни возьмись, появились непрошеные слезы, их пришлось вытереть, пока не покатились по щекам. – Рука болит? – с тревогой спросил Куренай. – Нет, дело не в этом… Милый, музыка просто чудо, о лучшем подарке и мечтать нельзя. Даже не верится… – Я осеклся, вся обратившись в слух. Это музыка Шу, композиции его собственного сочинения, а первий шел моя колыбельная. – Ты ведь не позволил бы купить рояль, чтобы я мог играть прямо здесь? – Конечно, нет! – Как рука? – В полном порядке! На самом деле под повязкой будто пожар полыхал. Лед, мне срочно нужен лед! Ладонь Шу тоже подойдет, однако просить нельзя – сразу обо всем догадается. – Сейчас принесу тайленол. – Ничего не нужно, – возразил я, но Куренай пересадил меня на кровать и направился к двери. – Кенто!.. – прошипелая. Папа не подозревал, что мой бойфренд частенько остается ночевать. Узнай он об этом, у него инфаркт случится. Однако виноватой я себя не чувствовал: ничем предосудительным мы не занимались. – Он меня не поймает, – пообещал Шу, беззвучно исчез за дверью и… вернулся еще раньше, чем она коснулась рамы, держа чистый стакан и упаковку тайленола. Таблетки я выпил, не сказав ни слова: что толку спорить, если наверняка проиграю? Тем более рука с каждой секундой беспокоила все сильнее. В комнате до сих пор звучала колыбельная: звуки мягкие, спокойные, умиротворяющие. – Уже поздно, – заявил Шу. Р-раз – он сгреб меня в охапку, два – приподнял одеяло, три – уложил на кровать и заботливо укрыл. Сам лег рядом, но поверх одеяла, чтобы я не замерз, и обнял. Положив голову на его плечо, я счастливо улыбнулся: – Спасибо… – Не за что! Мы долго молчали, а колыбельная тем временем кончилась, и зазвучала любимая песня Мирай. – О чем думаешь? – шепотом спросил я. – Ну… взвешиваю все «за» и «против», – после секундного колебания ответил он. По спине побежали мурашки. – Помнишь, я попросил не игнорировать мой день рождения? – Надеюсь, отвлекающий маневр был не слишком явным. – Да, – осторожно проговорил Шу. – Так вот, поскольку праздник еще не закончился, хочу, чтобы ты снова меня поцеловал. – Ты сегодня такой жадный! – Ну, если не хочешь, не надо себя заставлять, – съязвил я. Хохотнув, Куренай тяжело вздохнул. – Не дай бог мне себя заставлять! – с непонятным отчаянием проговорил он и, обняв за шею, прильнул ко мне. Поцелуй начался как всегда: Шу соблюдал осторожность, а мое сердце неслось бешеным галопом. Однако потом что-то изменилось: его губы стали требовательнее и настойчивее, а руки, зарывшись в мои волосы, не давали отстраниться. Я и не желал, и, хотя, играя с белыми прядками, фактически перешел дозволенные границы, он впервые не сказал «стоп». Через тонкое одеяло тело Шу казалось очень холодным, но я к нему так и льнул. Вдруг все резко закончилось: ласковые и сильные руки Куренай просто держали меня на расстоянии. Я откинулся на подушки: голова кружилась, как после американских горок, и мучили обрывки каких-то воспоминаний… – Прости… – Господи, да у него тоже дыхание сбилось! – Я не имел права… – Разве кто возражает? – Я буквально умирал от желания. – Вальт, постарайся заснуть, – нахмурился Шу. – Нет, хочу еще один поцелуй! – Похоже, ты переоцениваешь мои волевые качества. – Что соблазнительнее: мое тело или моя кровь? – Пожалуй, одинаково. – Усмехнувшись, он мгновенно посерьезнел. – Слушай, может, перестанешь испытывать судьбу и попытаешься заснуть? – Договорились, – кивнул я, покрепче к нему прижимаясь. Сил в самом деле почти не осталось. Во многих отношениях день получился трудным, но, как ни странно, облегчения я не испытывал. Казалось, завтра будет еще хуже. Конечно, глупо: что может быть хуже, чем сегодня? Наверное, так с некоторым опозданием проявляется шок. Я украдкой коснулся рукой плеча Куренай, чтобы прохладная кожа успокоила пылающий под повязкой пожар. М-м-м, сразу полегчало. Уже засыпая, я наконец сообразил, о чем напомнил поцелуй. Весной, когда пришлось разделиться, чтобы сбить со следа Джеймса, Шу поцеловал меня, не зная, увидит ли снова. Его губы казались горько-сладкими, как и сегодня… Но почему, где связь? Содрогаясь, будто в предвкушении кошмара, я провалился в забытье.