Холодно! Горячо!

      Жила-была на свете Матушка Зима. И были у нее сынок Снежок и племянник Холод. И любили все Матушку Зиму и сына ее, и ждали прихода их каждый год. И пели им зазывные песни, и готовили для них богатые угощения, и устраивали праздники в их честь. Шумные и веселые.              А вот племянника Холода никто не любил, Холода никто не ждал, Холоду никаких праздников не устраивали, ведь все его боялись. Было, конечно, за что: Холод не только могущественен, но еще и очень жесток. Не щадит он никого: ни природу, ни животных, ни птиц, ни людей, губит он их тысячами каждый год!              Но был один паренек — звали его Калле, что не боялся Холода. Совсем.              Бегут порой прочие торопливо к теплым женам и жарким каминам, приговаривая, что им ужас как холодно, а Калле знай посмеивается да еще медленнее, чем раньше, по деревенской улице идти начинает.              Заворачиваются и мужики, и бабы, и дети в сто одежек, шарфы сверху наматывают, что и глаз не видать, шапки нахлобучивают по самые брови, варежки и валенки натягивают, а Калле один жилет меховой поверх рубахи холщовой накинет, да и тот расстегнет. И идет так, вышагивает словно жаркое лето сейчас, а не суровая зима.              Затыкают, завешивают соседи окна и двери, печки топят днем и ночью без остановки, а Калле дверь своего жилища распахнет, да еще и окна широко растворит, словно у него жара там не хуже, чем в бане.              — Послушай, Калле, — дня не пройдет, чтоб кто-нибудь не спросил его, — что ж ты не мерзнешь совсем? Угли, что ли, за пазухой с собой носишь всегда, потому тебе зябко не бывает?              Засмеется Калле только да скажет, что сильнее он Холода, оттого и нестрашно ему.И вот узнал Холод, что есть такой юноша, что не боится его совсем. И стало Холоду обидно. Как это так, он же могучий, он же почти всесильный, а к нему никакого уважения. И решил Холод на этого смельчака посмотреть. И секрет его узнать, а как же!              И спустился Холод с небесного ледяного трона на землю, и пошел по ней. И стали замертво падать птицы, сраженные Холодом, глубже зарываться в снег и мерзлую почву звери, пытаясь спастись от неминуемой гибели. И люди, подбросив дров в свои печи, принялись молиться богам, чтобы не позволили они Холоду их умертвить. И вот дошел Холод до дома Калле, поднялся на порог, а дверь-то открыта была по привычке, и вошел Холод внутрь без приглашения, и остановился посреди избы, и посмотрел пристально на хозяина, и сказал ему:              — Так вот ты какой, оказывается, Калле-смельчак!              Калле не сразу признал, кто к нему пожаловал, лишь присмотревшись повнимательнее да подметив стать богатырскую и волосы бело-снежные, и глаза льдистые, и одежды роскошные, коих у земных королей не найти, и то, как с приходом незнакомца зябко и неуютно стало в доме, понял, что за гость у него. Словно давнему другу улыбнулся тогда он пришедшему да сказал, кланяясь:              — Надо же, какую честь великую я заслужил — сам брат Холод ко мне пожаловал! Прошу, будь гостем моим! — и указал на лавку, дорожкой разноцветной покрытую.              Покачал головой Холод, подошел ближе, но присаживаться не стал. Какие тут могут быть посиделки? Упер взгляд он ледяной свой в ясные желтые очи Калле, нахмурился:              — Слышал я, что не боишься ты меня вовсе. Хочу знать почему.              Усмехнулся Калле, кивнул:              — Не боюсь. Да и с чего мне тебя бояться? Разве ты зверь дикий, голодный али мор, с которым не сладишь? Ты всего лишь Холод, и я на тебя управу могу легко найти.              Рассердился Холод, затряс кулаками:              — Ты?! На меня?! Да как же так?! Я же могучий, я же свирепый, я же сила природная, а ты человек всего лишь!              Ветер ледяной по избе пронесся, изморозь стол и лавки в белый цвет покрасила, по окнам узоры причудливые снежные пошли — так Холод разошелся, а Калле улыбнулся лишь шире, руками разводя:              — А вот так, могу — и все.              — Брешешь! — затопал Холод ногами, и пол, словно пруд в зимний день, тут же тонкой коркой льда покрылся, что едва устоять можно. — Вот я тебя застужу сейчас, не справишься со мной! Вот я тебе как!..              Калле лишь жилетку свою застегнул да руки под мышки спрятал. И стоит как ни в чем не бывало.              — Зябко теперь? — прищурился Холод, а сам еще больше мороза в дом нагонять начал: уже и сосульки на потолке повисли, и вода в кадушке до самого дна промерзла. А Калле на месте попрыгал, на ладони подул, щеки растер, да и согрелся тут же. И головой покачал весело:              — Нет, не зябко!              Разозлился пуще прежнего Холод, силенки свои подсобрал, руками вновь взмахнул. И стало в доме словно на далеком севере: пусто, безжизненно, мрачно. Воздух от мороза звенит — в кусочки льда вся влага в нем обратилась, руки, лицо, горло режет, стоит только вдох сделать.              — А сейчас? Неужто нестрашно?              Калле к печи поближе подошел да дров подбросил. А потом чего-то из маленькой бутылочки хлебнул да еще ярче раскраснелся:              — Нет, нестрашно!              А у Холода ни сил, ни умений-то не осталось больше. Топнул он ногой опять, что сосульки с потолка повалились со звоном:              — Да как ты делаешь-то это?!              Вновь улыбнулся Калле:              — Сила во мне есть. И сила эта больше твоей.              Не поверить никак Холоду в это было: как так, человек — и большей силой обладает? Закричал он страшным голосом:              — Да не может быть такого! Врешь ты!              Калле вновь головой покачал, на гостя своего глядя лукаво. Да и предложил:              — А давай проверим: ты меня заморозить хотел, а я тебя согреть попытаюсь. И если выйдет по-моему, значит, моя сила больше.              Холоду не след бы с человеком силами мериться, но вот только уже в раж вошел он, так просто не оставить спора теперь.              — Ну давай попробуем!              Калле его тут же под руку взял, на лавку усадил, к печке поближе. Она гудит-шумит, горит ярко огонь в плите, жаром заливает, а Калле в нее еще березовых дров подкинул. И спрашивает у Холода:              — Потеплело?              Холод вроде как и согреваться начал, но не признаваться же — головой мотнул. Калле языком цокнул только да жилет свой снял, и Холода надеть его заставил. Стало Холоду еще жарче, да соврал он опять.              «Нет, — сказал, — не потеплело мне».              Прищурился Калле недоверчиво, но уличать во лжи гостя не стал. Плеснул лишь в кружку из бутылки той, из которой сам пил, да подал питье Холоду с поклоном:              — Попробуй, брат, авось это согреет тебя.              Пригубил Холод угощение — жаром, словно волной, все тело окатило.              — Ну, чувствуется что? — посмотрел Калле пристально прямо в глаза сопернику своему.              Не стал тут уж Холод душой кривить, сознался, что потеплело:              — Но как-то чуточку. А ты говорил, что сила твоя больше моей. Не так это, Калле!              — А вот тогда я тебя как согрею, — сказал ему Калле, склонился, прихватил за шею да поцелуем его губы накрыл.              Никогда и никто Холода так не касался. Замер он, пораженный этим. Сердце забилось часто-часто, и воздуха хватать перестало. Жадно глотнул его Холод, губы разомкнув, а Калле уж тут как тут — языком в его рот пробрался. Застонал Холод, подался навстречу.              — Тепло? — прямо в губы шепнул Калле. И Холод кивнул: тепло. И сам за рубаху Калле уже потянул, к себе прижать стараясь, за губы его хватая мягкие своими.              Калле из рук его вывернулся, ладонями по телу повел, роскошный наряд сминая. Ткань шелковая словно ледок пальцы холодила, а там, где руки Калле проходили, сразу нагревалась. Через одежду Холод жар его ладоней почуял, задрожал весь от этого как в лихорадке.              — А теперь? — вновь Калле спросил, а сам уже за завязки на рубахе расшитой Холода тянет, с плеч ее спускает.              — Тепленько! — не стал Холод душой кривить. Но проигрывать так сразу никому не хочется, потому добавил торопливо: — Но все ж не до конца!              — Вот как? — усмехнулся Калле, поднялся. А потом подхватил Холода на руки да к постели понес. Уложил на нее, прямо на стеганое нарядное покрывало, сам сверху устроился, бедрами бедра Холода прижав, чтобы тот улизнуть не смог. Поерзал, поудобнее располагаясь. И вновь Холод застонал, потому как внутри себя теперь уже огонь почуял. Сильный огонь.              А Калле уже поцелуями и шею, и ключицы, и грудь его покрывать начал, руками по рукам, по ребрам, по животу скользя. Всем телом прижимаясь к нему, волосами щекоча да дыханием обволакивая.              — А теперь как?              — Жарко… — выдохнул шепотом Холод. Руки Калле словно пламя согревали-опаляли, пробуждали невиданное еще внутри. Приятное. Холод губы поминутно облизывал уже. — Только все же… — недоговорил, Калле вновь ему рот поцелуем запечатал, а рукой по самому сокровенному скользнул. Задохнулся Холод, глаза закрыл. Разум затуманился и понесло его куда-то по волнам этого пламени дикого.              Очнулся вновь уже обнаженным совсем, придавленным к постели чужим телом. Калле бедра его широко развел, сам промеж них устроился, чем-то горячим, подрагивающим нетерпеливо, к запретному прижался, замер.              — Что же ты, кончились силы твои никак?.. — прошептал разочарованно Холод, всем телом вздрагивая. Жарко ему было, да все ж еще больше хотелось сгореть вовсе.              Покачал головой Калле, перехватил руки Холода, пальцы с ним переплел, взгляд его поймал.              — Нет, не кончились, напротив. Держись теперь! — и толкнулся вперед с силой. Застонал Холод, выгнулся на постели, дернулся, да не уйти из крепкой хватки. И вот уже огонь Калле внутри Холода. Горит, пульсирует, расходится все сильнее, разгорается, заполняет все до последней клеточки. Настоящий пожарище.              — Горячо? — спрашивает Калле.              — Горячо! — шепчет хрипло Холод. — Ох, горячо!              А Калле знай «дровишек подбрасывает» в огонь: все быстрее движется, все глубже проникает.              — Жарко?              — Ох, жарко! — жалобно стонет Холод. А Калле лишь посмеивается хрипло да все крепче полюбовника обнимает, все сильнее целует.              — Ох, нет мочи больше терпеть! Горю весь! — прогнулся Холод в спине, чуть не ломаясь, прижался грудью к Калле, уткнулся лицом в его плечо. Весь прежний растаял, исчез, весь пламя теперь. — Ох, хорошо! — простонал глухо и… пропал совсем, искрами рассыпавшись.              Очнулся опять в руках Калле, на плече его. Мокрый весь, обессиленный, ни рук, ни ног не чувствуя.              — Что ж скажешь теперь, у кого силы больше? — спросил его Калле, губами к щеке прижимаясь.              Тут уж не стал Холод юлить, признал свое поражение:              — У тебя, Калле, у тебя.       

***

      Живет на свете белом Матушка Зима. Есть у нее сынок Снежок и племянник Холод.              И любят все Матушку Зиму и сына ее, и ждут прихода их каждый год. И поют им зазывные песни, и готовят для них богатые угощения, и устраивают праздники в их честь. Шумные и веселые.              А племянника Холода никто не любит, никто не ждет. Кроме одного, что в деревеньке в домике маленьком живет. Кто Холода победил, себе подчинил. Кто его каждый год теперь к себе, как спустится Холод с небес на землю, забирает. Да согревает, чтоб не лютовал Холод больше как прежде.              А вы думали, почему зимы стали такие теплые теперь? Вот по-этому как раз.