Мы любим тех, кто нас не любит...

Никто не смог сказать бы, когда это началось. Возможно, несколько мгновений назад, когда он открыл глаза. Возможно, немного раньше, когда его одолевали кошмарные призрачные видения, и вдруг их разогнал полузабытый, но такой родной и близкий голос, заставив забыть и о страхе, и даже о боли. А возможно, ещё в те беспечальные времена, когда мир освещали два Древа и семьи нолдор ещё не знали настоящей вражды. Никто не смог бы сказать, с чего и когда всё началось. Сам Маэдрос тоже не мог. Зато он с болезненной ясностью осознавал, что происходило, когда он открыл глаза. Он увидел отблески звёздного света, беспрепятственно лившегося из приоткрытого окна и мерцавшего на сложных чёрных косах Финдекано и вплетённых в них золотых лентах. Услышал его тихое пение, когда он перебирал струны арфы, наигрывая смутно знакомую мелодию. И, наконец, почувствовал прикосновение рук Финдекано к своей щеке и, почти сразу же, к бывшей руке. — Майтимо, ты очнулся! — прошептал он почти беззвучно и улыбнулся. Ни темнота, ни почти полная тишина не смогли скрыть от Маэдроса искрящуюся радость его названого брата. Он почти невольно улыбнулся в ответ, чувствуя, как слабеют руки и замирает сердце, а в груди рождается несильная, но навязчивая боль, обещавшая со временем стать невыносимой. Она не могла сравниться с тем, что испытывал старший сын Феанора, когда был прикован к скале, но какое-то бесконечно долгое мгновение он желал вернуться туда и не иметь дела с правдой, открывшейся ему в своей ужасающей полноте. Фингон схватил его за запястье, видя, как вновь его лицо бледнеет и приобретает пугающе спокойное выражение. — Майтимо, пожалуйста, нет, — горячо зашептал он. — Не уходи от нас. Я верю, ты справишься со всем… Маэдрос вновь невольно улыбнулся. Как же давно он в последний раз от него слышал такие слова, сказанные таким тоном… Ещё в их далёком детстве, когда маленький Финдекано ходил за ним всюду, пытался помочь всем, чем мог, и восхищался всем, что делал Майтимо. Но его друг, его названый брат прав на сей раз. Он справится. Справится со своей нелепой, порочной, извращённой любовью.

***

Маэглин точно знал, когда всё началось. Когда его с матерью привели к правителю Гондолина и он случайно кинул быстрый взгляд на девушку, стоявшую у его трона. На её волосах золотыми отблесками горел солнечный свет, и они струились по плечам дочери Тургона, как прекраснейший из водопадов. Она посмотрела на него в ответ — сурово и проницательно, но одновременно сочувствующе. Сын Эола почувствовал, что готов забыть про своего отца, про многое другое, что было ему дорого, лишь бы быть рядом с ней. Он пропал, потерялся и уже не найдётся. Маэглин полюбил Идриль Келебриндал, возжелал её. Поклонившись, он поклялся в верности Гондолину. Не потому что боялся умереть — но потому что боялся её потерять. Он знал, что Идриль приходилась его матери племянницей, но это нисколько не умаляло его чувств, а лишь ожесточало их. Он знал, что никогда не сможет быть с ней и знал, что ей известно о его извращённой любви. Он знал, что она лишь отталкивает его от дочери Тургона, что он неправилен и оттого неприятен ей, но ничего не мог сделать с этим. Мог лишь наблюдать издалека, радуясь этому и одновременно отчаянно желая большего, наблюдать, как глухая тьма запирает на замок его сердце. Маэглин научился многому у искуснейших кузнецов и мастеров Гондолина, и сам многое показал и объяснил им. Его почитал владыка Тургон, и он заслужил уважение среди жителей прекрасного, как сказочный сон, города. Но не один вид не затмевал для него красоты Идриль Келебриндал, ни одно занятие не занимало его настолько, чтобы лишить мыслей о ней. Маэглин умел многое и знал ещё больше, но не знал, что ему делать со своей нелепой, неправильной, противоестественной любовью.

***

Маэдросу было страшно. Мало чего в этом мире он боялся так долго, сильно и самозабвенно… Его пугала мысль о том, что из-за бессмысленной смертной клятвы, произнесённой в порыве ярости его отцом и братьями, в опасности не только их жизни, но и жизни тех, кто им дорог. Не раз без особой причины он с ужасом думал, что однажды из-за его ошибки, глупого, гибельного просчёта, среди воинов, погибших в битве с Морготом, будет Финдекано. Близкий друг, вновь пришедший на помощь, поплатится за это жизнью… Майтимо боялся — за него и за себя, ведь он был уверен, что эта смерть сделает его жизнь, и без того омрачённую клятвой, невыносимой. Он старался отдалиться от друга детства. Ссылался на государственные дела и обустройство семьи, надолго запирался в кабинете, разбирая груды бумаг, зачастую совсем ненужных. Но даже сквозь столь толстые заслоны до него доходили разговоры, слухи, а иногда и письма от самого Финдекано. Нарождающийся бунт и вновь улаженные проблемы, подозрительное затишье со стороны Моргота и новые верные союзники — люди… Красивая высокородная жена, новорожденный сын, которого назвали Эрейнионом… Маэдрос часто перечитывал эти письма, не позволяя ненависти разгореться в своём сердце. Финдекано был счастлив — но и не вычёркивал из своей жизни бесполезного друга детства, продолжая делиться с ним своим счастьем… Майтимо это не устраивало. Расстояние, клятва, бесконечный страх — всё это ослабило их узы, но не порвало. Лишь тогда он сможет перестать бояться, когда его возлюбленный забудет о нём совсем. Но это никак не зависело от него, и он не понимал, рад этому или наоборот. Потому что как бы он не боялся за Финдекано, тёплые слова, написанные таким знакомым почерком, его рукой, грели старшего сына Феанора в холодные зимы, даже когда те наступали у него на душе.

***

Маэглин задержался на одном из уступов скал, наблюдая за тем, как разгорается за горами рассвет. Несколькими словами отпустив свой маленький отряд, он хотел было направиться в сторону недавно обнаруженного месторождения прекрасных камней, которые засияли под его руками, как волосы Идриль в лучах закатного солнца. Он хотел увидеть эти камни в её убранстве, поэтому, вопреки запрету Тургона, уже давно осмеливался на короткие вылазки — ведь он не мыслил жизни без кузнечного и ювелирного ремесла. Да и горы были единственным местом, где он мог, не таясь, подумать о ней… Сын Эола тяжело опустился на камень. Туор, смертный, получил то, о чём мог только мечтать эльф Маэглин, сын сестры правителя Гондолина — сердце прекрасной Идриль Келебриндал. Не раз и не два проклинал он родственные связи, навеки лишившие его даже шанса на её любовь. Не помогали и доводы разума, который твердил, что, если бы не они, его бы не впустили в Гондолин или же убили бы сразу после этого… Ведь иногда Маэглин думал, что лучше бы отец ранил тем кинжалом его, а не мать — он умер бы свободным от оков любви, что превратили его жизнь в нескончаемую муку и омрачили сердце. Поднявшись с камня, он повернулся спиной к восходящему солнцу и бесшумно пошёл прямо на запад. Даже самый внимательный наблюдатель не заметил бы, как тяжёл груз на его плечах — ведь осанка Маэглина по-прежнему была королевской, и лишь на лице можно было различить бледную, но ясную печать бесконечной тоски и усталости. На вершине соседнего утёса напряг до предела зрение орк-лазутчик. Убедившись, что отдалённая фигура среди скал ему не мерещится, он тихо отступил назад, в тень, где его ждал вооружённый отряд.

***

Маэдрос очень редко плакал. Когда-то, в столь далёком детстве, казавшемся теперь странным сном, он разрыдался по какому-то пустяковому поводу, и его мама долго рассказывала, что очень мало есть событий, из-за которых стоит лить слёзы. С тех пор только смерть могла заставить его плакать. Тогда это продолжалось совсем недолго и, по неведомой причине, помогало Майтимо прийти в себя. Но сейчас ситуация была иной. Солёная влага стекала по его рыжеватым ресницам и с тихим звоном падала ему под ноги, где уже собралась небольшая лужица, поблёскивающая серебром. Маэдрос плакал беззвучно, сидя на своей кровати, и впервые в жизни краешком сознания позавидовал людям. Он не раз видел, как выглядит человеческий плач — крики, рыдания, ручьи слёз, бессмысленные резкие телодвижения… Быть может, такой способ выражать эмоции принёс бы ему облегчение? «Я знал, что иногда за проигрыш тоже надо платить. Но я отдал слишком дорогую цену за эту битву, и даже не знал об этом, пока она не кончилась…» Майтимо не был ребёнком. Он мог бы усилием воли прекратить плакать, встать, заняться делами. Он мог бы оставить себе хоть часть той жизни, что медленно утекала от него вместе со слезами, собираясь у его ног. Но… «Возможно, позже будет не так больно. Пусть лучше жизнь уйдёт сейчас, пока Финдекано всё ещё есть у меня — хотя бы как воспоминание» К его двери уже несколько раз подходили слуги и вроде бы даже братья, но Маэдрос почти не слышал их. Он продолжал безучастно наблюдать, как слёзы собираются у его ног, поблёскивая серебром. Ему казалось, что никогда и ни по кому он не будет больше так горевать. «Я позабочусь о твоём сыне, Финдекано. Ты не приносил клятву, значит, сейчас ты в чертогах Мандоса. Я надеюсь, ты счастлив там… И я сделаю всё, чтобы те, кто тебе дорог, были счастливы здесь. Но мы уже не увидимся — я не обрету покоя и после смерти. Прости меня» Маэдрос встал. Последняя слеза с тихим звоном упала ему под ноги. «Финдекано ванимэлда, намариэ!»

***

Удар. Ещё удар. Маэглин понимал, что слабеет, и что его смерть уже предрешена, но продолжал биться с тем, кто отнял у него последнюю надежду и последнюю причину жить — с Туором, сыном Хуора, завоевавшим сердце Идриль Келебриндал. Сама она бежала, стараясь найти сына и спасти тех, кто не погиб сразу после вторжения врагов. Вторжения, в котором виноват был сам Маэглин, о чём ещё никто не знал — но после его последней отчаянной попытки удержать при себе Идриль она должна была понять, что произошло. Но даже от неё вечно будет сокрыто, что в последние мгновения сын Эола искренне раскаялся в своём деянии, видя, сколько зла оно причинило не только прекрасному Гондолину, но и его возлюбленной. Он совершил ужасное зло и погибнет за это — так почему бы не выпустить оружие прямо сейчас? Но Маэглин сжал зубы и вновь вскинул меч, забыв про раненое плечо, из которого сочилась кровь, и со звоном отражая очередной удар Туора. Он умрёт как воин, а не как достойный лишь жалости трус. Он был достаточно малодушен, чтобы открыть Врагу местонахождение Гондолина в обмен на то, что всё равно не получил бы — Идриль не полюбила бы его даже из-за обманных чар Моргота — так пусть хоть малую часть этого искупит сейчас. Гордость и любовь — вот и всё, что ещё помогало ему стоять… Его меч зазвенел на камнях, выбитый из руки точным ударом Туора, а сам он пошатнулся. «Вот и всё» — эхом отозвались у него в голове собственные мысли. — Я люблю тебя, Идриль, дочь Тургона, — почти неслышно прошептал Маэглин, взмахнув рукой в последней отчаянной попытке нащупать опору. Он скользнул одной ногой за край стены.

***

Его руку нестерпимо, болезненно жгло. Из его глаз текли слёзы, и он уже и сам не мог понять, почему — из-за невероятно яркого сияния зажатого в руке Сильмарилла или из-за того, что он наконец-то заполучил этот камень — но какой ценой… Маэдрос потерял из-за него отца, братьев, родные земли и возлюбленного. И последнее, что у него ещё оставалось — его собственная жизнь — было столь ничтожно по сравнению со всем этим. Так неужели стоит за неё столь судорожно цепляться? «Не стоит», — ответил сам себе Майтимо. Его душили рыдания, и он упал на колени, желая выронить камень, но тот остался крепко зажат в его руке. Единственное, что ему оставалось — прекратить это безумие. Прекратить ценой собственной жизни, потому что никак иначе он не смог бы. Да и, будем честны, не хотел — ему не за что было держаться в мире живых. А когда Сильмарилл упокоится в земле, он последует за ним даже против своего желания. Маэдрос встал с колен. Кажется, там кто-то был. Кажется, он с кем-то сражался за право пройти…он не помнил. Он отчасти пришёл в себя, лишь оказавшись у разлома в земле, который дохнул ему в лицо огнём не слабее, чем тот, который прожигал его руку. «Так пусть же я наконец-то сгорю до конца!» — подумал Майтимо и закричал так громко, как только мог, в первый и последний раз не заботясь о том, что его могут услышать, не пряча свои мысли от мира: — Финдекано ванимэлда, намариэ! У него в ушах прозвучал отголосок давнего искреннего смеха, который он слышал когда-то от своего возлюбленного. Прижав к груди руку с зажатым в ней Сильмариллом, Маэдрос сделал шаг вперёд.