i like the way we fit (together)

***

      Разумно, что Чонгук знает о существовании границ.       Границы, которых другие мемберы все время придерживаются, потому что это их работа. Теоретически это звучит довольно просто: они не те, кого продают. Персонажи, которых они представляют публике, именно таковы — персонажи, тщательно культивируемые и тщательно контролируемые.       Но проблема в том, что это не просто теория, не так ли? Это жизнь Чонгука, единственная, которую он когда-либо знал, и это его имя там, в списке. Не за чем было прятаться, кроме самого себя. Он задается вопросом, было бы ему легче, если бы он взял себе сценическое имя «Seagull» и стал выстраивать собственный образ для сцены, в конце концов.       Иногда ему кажется, что все извне давит на него, давит на эти границы. Тогда он чувствует себя медузой, аморфным комковидным существом без структурной целостности, без реального центра.       Другие сталкивались с одним и тем же экзистенциальным кризисом в тот или иной момент, и все они прошли через него: Намджун, открыто отрекшись от Рэп Монстра, Чимин, схватив то, что люди думали о нем, за шею, прилепливая себя к этому образу, сохраняя все важные его качества. И до сих пор Чонгук считал, что ему повезло, что у него никогда не было этой проблемы, потому что до Бантанов Чонгук практически не видел смысла жить, а теперь его точно не станет, если вы заберете группу, его одногруппников, музыку.       Хорошо. Оказывается, экзистенциальный кризис может выражаться разными способами.       Потому что, хотя он знает, что есть грань между искренней привязанностью, которую он питает к Бантанам, и подчеркнутым скиншипом, который они все показывают для АРМИ, и между настоящими шутками внутри коллектива, которыми они делятся, и странными маленькими сторонними шутками, которые каким-то образом умудряются жить своей собственной жизнью в социальных сетях; грань часто бывает размыта, и это то, что действительно привлекает к ним людей. Что всё это не спектакль, что они действительно любят друг друга, что это реально.       И Чонгук доволен этим, потому что для него границы всегда были не столько прямым разделением, сколько чернильным пятном, о чем он довольно часто забывает, когда погружается в радость выступления на сцене и просто пребывания со своими шестью лучшими друзьями.       Однако это становится затруднительным, когда он влюблен в одного из них.

***

      Чонгук думает, что ему удалось скрыть это довольно хорошо, учитывая все обстоятельства. В любом случае, помогает то, что большинство фанатов думают, что Намджун — это тот, в кого он сильно влюблен (это не… неправда, но влюбленность — это не то же самое, что сжимающая сердце, пересыхающая в горле любовь).       Ему пришло в голову, что это была любовь, когда они вместе отправились на ночной пикник, и Чонгук не мог думать о чем-то еще, кроме того, как выглядело счастливое лицо Хосока. Это заставило его закашляться и практически выронить еду, но тут Хосок повернул к нему телефон, и Чонгуку пришлось безобидно улыбнуться, чтобы скрыть серьезность своего прозрения.       А потом Хосок выложил клип в интернет. Такие вот дела. Момент самого важного осознания жизни Чонгука был навсегда увековечен в пикселях и в личных покоях его сердца, одновременно кричащий миру и хранящийся в тайне в пространстве за его языком.       Их поклонники восхищались тем, каким романтичным было свидание; Чонгук узнал, что сладкая горечь на вкус скорее горькая, чем сладкая, и на этом большое спасибо.       Это было год назад. Чонгук до сих пор никому не сказал. Он не силен в словах, поэтому может только вообразить, как бы он мог признаться в своих чувствах. Лучше ничего не говорить; любовь можно выразить менее опасными способами. Как он прижимается к Хосоку, уткнувшись носом в его плечо, и говорит: «Я люблю тебя». Как он возвращается после официальной тренировки, чтобы пробежаться по комбинациям с Хосоком, он говорит: «Я люблю тебя». Когда он делает эгьё для Bon Voyage и хихикает: «Я люблю тебя, хен!», он говорит, что я люблю тебя.       Иногда у него от этого перехватывает дыхание, когда он безмолвно кричит о своей любви кому-то, кто его не слышит.       Хосок понятия не имеет, Чонгук почти уверен в этом. Он из тех людей, которые либо знают все, либо ничего о какой-то конкретной теме; опрятный мальчик с чистыми чувствами. Он добрый, поэтому принимает Чонгука всем сердцем, не думая, что это странно, что его друг такой обиженный, такой нуждающийся, даже за кадром, когда большинство других мемберов предпочли бы сохранить свое личное пространство.       Чувство вины иногда покалывает затылок, но Чонгук — мальчик, изголодавшийся по любви и беспомощный перед распростертыми объятиями Хосока.

***

      Однажды Чонгук, лениво просматривая Твиттер, натыкается на него: сканы их последней фотосессии с CanCam. Обычно они проводят интервью с парнями индивидуально, поэтому он еще не читал ни одного из них, но его глаза автоматически опускаются на ответы Хосока и…       Его желудок сжимается. Вопрос: Кого вы находите замечательным? О: Тот, кто выполняет свою работу правильно, человек, который может четко отличить общественные дела от частных, кто-то с высоким профессиональным чутьем.       Чонгуку приходится смеяться, иначе он может заплакать.       Кто-то, кто может четко отличить общественные дела от частных.       И Чонгук знает, он знает, что эти интервью никогда не бывают настолько серьезными, что все это часть интимности, которую они продают, но он не может проигнорировать страх, который медленной спиралью расцветает в его животе. Паника овладевает им, как паразит. Паника, которую знает Хосок, знал все это время и точно разочарован в нем, может быть, даже испытывает отвращение.       (Короче говоря, Чонгук знает, что Хосок — хороший человек, тот, кто никогда не подумает о нем плохо или станет косо смотреть на него из-за какого-то интервью. Но Чонгук никогда не был рациональным, когда дело касалось сердечных дел.)       Чонгук должен это исправить. Надо перестать быть таким чертовски очевидным.       Он представляет себе стену, разделяющую его и Хосока, и выстраивает ее до тех пор, пока не сможет ясно видеть, где заканчивается его тело и начинается мир. Просто, правильно, профессионально.

***

      Хосок понимает, что что-то не так.       Чонгук видит это по тому, как он хмурится, глядя на Чонгука, когда думает, что тот не видит, пробегается своим оценивающим взглядом, похожим на тот, которым он следит за их танцевальными движениями или настроением. Это взгляд, с которым Чонгук плохо справляется, потому что ему никогда раньше не было что скрывать от своего любимого хёна. До этого момента.       Поэтому он принимает более решительные меры. Он добровольно ездит на велосипеде с Намджуном, ходит по магазинам с Чимином (но никогда, когда Хосок идет вместе с ними), занимается в тренажерном зале с Сокджином. Трудно избежать Хосока в танцевальных студиях, но он справляется, даже если это и означает ходить днем в неурочные часы.       Он перестает воровать шампунь Хосока и берет свой собственный, который не пахнет лавандой и хлопком.       Хосок, конечно, замечает это. (Как сказал Чонгук, для любой конкретной вещи он либо знает все, либо ничего. Хосок, возможно, ничего не знает об аниме и тончайших хитросплетениях мемов, но когда дело доходит до причуд его одногруппников, он всегда быстро добирается до сути проблемы.) — Чонгуки, — говорит он, спустя несколько дней, из-за спины Чонгука, который думал, что он один в квартире.       Чон подпрыгивает, чуть не расплескивая воду, и инстинктивно пятится к стойке. — Хён, — говорит он. — Разве ты не должен записываться с Юнги-хёном?       Хмурый взгляд, которым Хосок изучал того, становится глубже. Он поджимает губы и выпячивает нижнюю, — это та милая улыбка с надутой губкой, которую он обычно корчит при фанатах. — Я рано закончил, — отвечает он. — Я решил вернуться домой и посмотреть, что ты делаешь. В последнее время мы не общались, — последняя фраза звучит не обвинительно, а просто мягко вопрошающе.       Чонгуку кажется, что его сейчас стошнит. Хосок не знает, что Чонгук намеренно избегает его; он думает, что что-то не так, что Чонгук расстроен. Он хочет помочь. Потому что он хороший хён. Хороший друг. — О, хорошо, — говорит он бессмысленно. — Я просто… э-э… собирался в свою комнату. Пора спать, понимаешь? — Ага, — отвечает Хосок. Он оглядывает Чонгука с ног до головы и отваживается улыбнуться. — Хочешь поспать в моей комнате? Я тоже подумывал вздремнуть. — Нет, все в порядке! — Чонгук взвизгивает слишком резко. Он вздрагивает от боли и растерянности, появившихся на лице Хосока. — Я… я просто не хочу беспокоить тебя, хён. — С каких это пор меня беспокоило то, что ты спишь в моей постели? — спрашивает Хосок. — Чонгук-а, что случилось…       Он протягивает руку вперед, и Чонгук в панике шлепает ее, будто сейчас перед ним стоит его самый большой страх.       Чёрт возьми. — Извини, я действительно устал, — бросает Чонгук, проходя мимо Хосока и выходя из кухни. — Я… я должен идти, — он делает вид, что не замечает, как Хосок морщится и хмурит брови, что его лицо вдруг стало таким печальным и измученным, просто убегает в свою комнату и захлопывает дверь.       Чонгук борется с желанием закричать в подушку, и ему это почти удается.

***

      Позже, тем же вечером, Чимин без предупреждения входит в комнату Чонгука и падает на его кровать. — Итак, ты прекрасно знаешь, что мы больше не занимаемся групповым разрешением конфликтов, — начинает он без предисловий. Чонгук, который последние два часа лежал ничком на кровати, хмыкает, — Ты расскажешь мне, что случилось, или нам придется вышвырнуть вас обоих на улицу, чтобы вы решили свои проблемы? — Ничего не случилось, я просто нервничаю, — бормочет Чонгук в свою подушку, но даже через это приглушенное бормотание Чимин распознает его речь. — Чушь собачья, — спокойно отвечает Чимин. — Я знаю, как ты себя чувствуешь, когда испытываешь стресс, и, как ни странно, обычно это связано с тем, что ты еще больше привязываешься к Хосоку, а не меньше. Что ты мне скажешь на это? — Х-н-н, — стонет Чонгук. — Я не хочу об этом говорить. Правда. — О, Чонгуки, — вздыхает Чимин, проводя рукой по волосам Чонгука, — Хоби-хён рассказал мне, что произошло. Он немного волнуется, — он делает паузу, — ладно, не совсем немного. Он собирался прийти сюда сам, но я сказал, что поговорю с тобой, — он вскидывает брови; при упоминании о визите Хосока Чонгук сразу напрягся.       Чонгук неохотно приподнимается и садится, прислонившись к спинке кровати. Чимин опускает руку тому на коленки и начинает совсем невесомо поглаживать успокаивающе. — Возможно, я слишком остро отреагировал, — наконец говорит Чонгук. Он делает глубокий вдох. Невозможно объяснить его поведение, не признавшись в своих чувствах. Раскрыть свой самый большой секрет, который он когда-либо хранил. — Это глупо. Я прочитал кое-что, что сказал хён в интервью, и это заставило меня понять, что я был эгоистом. Что я воспользовался им…       Чимин смутился, — Что? — Хён, я… — Чонгук опускает взгляд, цепляется пальцами за складки рубашки, как будто это удержит его на якоре. — Он мне нравится. Хоби-хён. — Конечно… — Нет, — выдавил из себя Чонгук. Боже, как же неловко. — Он мне нравится.       Последовала долгая пауза, во время которой Чонгук сосредоточился исключительно на аккуратном изгибе своих ногтей и слегка потертой ткани одежды. Рука Чимина замерла на его колене.       Он тихо говорит: — Чонгук-а. Я знаю.       Если это возможно, внутренности Чонгука съеживаются, когда у него перехватывает дыхание. Он чувствует себя странно отстраненным, как будто его дух покинул тело, и он наблюдает эту ужасную сцену откуда-то сверху. По крайней мере, здесь ему не придется иметь дело с бешено колотящимся сердцем, стыдом за то, что он предал доверие друзей, и отвращением, которое, в конце концов, ожесточит обычно мягкое лицо Чимина.       Затем Чимин бросается на Чонгука и яростно обнимает его, так сильно, что внезапное столкновение их тел физически выводит Чонгука из вызванного ужасом оцепенения, в котором он находился, и он автоматически поднимает руки, чтобы обхватить спину Чимина. — Глупый ребенок, — шепчет ему на ухо Чимин. — Я чувствую, как ты сходишь с ума. Ты думаешь, это заставляет меня любить тебя меньше? Неужели ты думаешь, что другие будут плохо думать о тебе из-за этого? — Гм, — выдыхает Чонгук, уткнувшись в шею Чимина. — Я не знаю… Я был просто… напуганный. — Прекращай. — Чимин слегка отстраняется, чтобы схватить Чонгука за плечи. Его крошечные руки на удивление сильны, они сжимают его плечи так сильно, что Чон слегка морщится. Чимин, кажется, ничего не замечает и не заботится об этом. — Слушай. Я так сильно люблю тебя, Чонгуки. Так же как и другие, и ничто не изменит этого, хорошо?       Чонгук оседает. Позволяет себе впитывать слова Чимина, проникать под кожу, пока они больше не рассыпаются перед лицом его страха. Позволяет себе верить, что все они могут просто остаться такими, какие они есть сейчас. — Откуда ты знаешь? — наконец спрашивает он. — Ну что ж. Ты не очень хитрый, — говорит Чимин, поддразнивая. Но все равно прищуривает глаза от нежности, с которой он наблюдает за Чонгуком. Он не считает меня странным, понимает Чонгук. Он, — они — всё равно будут любить меня. — А остальные? — Тэхён догадался сам и спросил меня об этом, — признается Чимин. — Остальные… Я не думаю, что они знают. Но я не удивлюсь, если они что-то заподозрили.       Чонгук глубоко вздыхает, — Хосок-хён?       Чимин прикусывает губу, — Честно говоря, понятия не имею. Ты же знаешь, какой он: иногда он так быстро входит в тему, а иногда совершенно не обращает внимания. — Да, — тяжело говорит Чонгук. — Я знаю.       Какое-то время они сидят молча, и тяжесть взаимного разоблачения давит на них, как пенка теплого молока ночью. Затем Чимин спрашивает: — Ты собираешься ему сказать? — Я не могу, — качает головой Чонгук. Одна только мысль о том, чтобы сказать то, что он только что сказал Чимину, но Хосоку — он бы точно свернулся калачиком и умер. Но дело не только в смущении — он не хочет разрушать то, что у них есть сейчас. Он не хочет, чтобы Хосок оглянулся на все их воспоминания и подумал, что Чонгук каким-то образом обманывал его. — Как бы то ни было, я думаю, он хотел бы знать. — Я… я знаю, что это несправедливо. Но. Чимин. Это все изменит, и я не могу потерять его как друга. — Ты также можешь получить что-то большее, — мягко замечает Чимин. Чонгук делает глубокий вдох; надежда — это последнее, что ему сейчас нужно. — Мы можем больше не говорить об этом? — тихо спрашивает Чонгук. — Я все исправлю, хорошо? Мне просто нужно сделать это по-своему.       Чимин вздыхает и выглядит так, будто хочет сказать что-то еще, но он видит умоляющее выражение лица Чонгука, поэтому он молчит и пробирается ближе к нему, совсем не думая о личном пространстве, бесцеремонно просовывая голову под подбородок Чонгука. — Хорошо, детка, — говорит он. — Хочешь вместо этого посмотреть фильм? — Да, пожалуйста, — говорит Чонгук в волосы Чимина.       Пока Чимин просматривает названия фильмов на своем ноутбуке, Чонгук говорит ему: «Спасибо, хён». Чимин не отвечает, просто нажимает кнопку воспроизведения, но Чонгук знает, что когда он просовывает пальцы ног под ногу Чонгука, он говорит всегда пожалуйста.

***

      Чонгук знает, что рано или поздно ему придется поговорить с Хосоком. Лучше всего опередить его, думает он.       Он знает, что Хосок сегодня будет в танцевальной студии (потому что всю прошлую неделю он старательно избегал заходить туда в это время), поэтому он собрался с духом, чтобы увидеть его и поговорить. В любом случае, всё напрасно, потому что когда он открывает дверь, то видит Хосока в майке без рукавов, поднимающего ее за подол, чтобы вытереть пот с лица.       Чонгук замирает. Его рот, вероятно, комично широко открыт, но он ничего не может с собой поделать. Прошла неделя, как Чонгук пытался избегать его, и вот Хосок с его бицепсами, напряженными и блестящими от пота, поджарым плоским животом; его мешковатые танцевальные шорты сползают достаточно низко, чтобы Чонгук мог разглядеть его бедра. А затем Хосок поднимает глаза, ловит пристальный взгляд Чонгука и замолкает.       Чон опускает подол майки и она медленно сползает вниз. — Эй, приветики, — говорит он, напряженно глядя на одногруппника. Чонгук не может решить, хочет ли он убежать или упасть на колени. Более вероятно, что он вот-вот упадет замертво.       Для него это доблестное усилие — сглотнуть и принять беспечную позу. Его ладони вспотели; когда он засовывает их в карманы, пряча, они становятся еще более липкими, что слегка раздражало. — Хён, — наконец произносит он. — Привет. Извини, что прерываю. — Нет, всё в порядке, — говорит Хосок. — Я всё равно уже почти закончил, — он делает паузу, оценивая сегодняшние достижения. — Хочешь сходить за мороженым? Я быстро приму душ.       А это ведь выход, и Чонгук с благодарностью принимает его.       (Десять минут спустя, когда Хосок выходит из душа в футболке, которая прилипает к всё ещё влажным частям его тела, а волосы гладко зачесаны назад, свежие и приятно пахнущие, как веточка лаванды, Чонгук думает, что это был не столько выход, сколько еще один способ провалиться еще глубже (влюбиться еще сильнее)).       Они идут к ближайшему круглосуточному магазину, где дядя, который работал там десятилетиями, признает их хорошими мальчиками, которым нравится клубничное мороженое, а не международными суперзвездами; Хосок платит и по обоюдному негласному соглашению автоматически поворачивает к небольшому парку, спрятанному за главной дорогой. Это единственное место, которое фанаты еще не нашли, как ни странно, и единственные люди, которые находятся рядом в это время дня, — это матери с детьми, которые слишком заняты, наблюдая за своими детьми, покоряющими обезьяньи бары, чтобы обращать внимание на двух болтающих друзей. Потому что они такие. Просто двое друзей болтают о чём-то.       Чонгук идёт впереди, потому что если ему придется смотреть, как Хосок сосет ледяную шипучку, он определенно потеряет самообладание. — Мне очень жаль, — выпаливает он. — В тот день… Я не это имел в виду; я просто был очень взвинчен и выместил это на тебе. Я не хотел. Прости, — повторяет он.       Хосок молчит, и Чонгук так сильно сжимает свой нераспечатанный фруктовый лед, что чувствует, как он ломается у него в руке. Затем, невероятно, Хосок издает короткий смешок и взъерошивает свои волосы. Он выглядит почти застенчивым, пушистым и мягким, и сердце Чонгука подпрыгивает. — Всё в порядке, правда, — говорит Хосок. Он садится, подтягивая ноги к себе и скрещивая их, лицом к Чонгуку. Наклонившись вперед и упершись локтями на колени, он открывает вкусность и начинает есть её. — Это я прошу прощения. Я знал, что тебя что-то беспокоит, и что ты не любишь, когда к тебе прикасаются, когда ты волнуешься. Я просто подумал… — он замолкает, сглатывает и продолжает, уже медленнее: — Я просто хочу, чтобы с тобой всё было в порядке. Ты ведь знаешь, что можешь рассказать мне всё, что угодно?       Здесь Хосок выглядит нехарактерно серьёзным. Не то чтобы Хосок был несерьёзным человеком, вовсе нет. Когда дело доходит до важных вещей, он самый серьёзный человек, которого знает Чонгук. Просто обычно он держит эту свою сторону в тайне, предпочитая улаживать споры и получать ответы с хорошим настроением и энтузиазмом.       И то, как Хосок смотрит на него сейчас — это заставляет Чонгука думать, что он знает, что это больше, чем просто стресс. Он просто слишком вежлив, чтобы говорить об этом. — Да, — говорит Чонгук. — Я… прости, что избегал тебя, хён. Честно говоря, я не очень хорошо себя чувствую и не знаю, почему не приходил к тебе, наверное, просто не хотел тебя разочаровывать. А потом я запаниковал из-за того, что не стал лучше и напортачил на концерте, — он беспомощно пожимает плечами.       В глубине души Чонгук знает, что Хосок, вероятно, не полностью верит в его историю. Хоть она и кажется достаточно правдоподобной, но что-то в наклоне головы Хосока и неподвижности его тела, когда он смотрит на Чонгука, заставляет его думать, что Хосок делает очень обдуманный выбор, когда говорит: — Ты не способен разочаровать меня, Чонгук-а. Ты мой самый любимый человек на свете.       Он смеётся глазами, когда говорит это, он так легко относится к серьёзным словам, и Чонгук благодарен парню, потому что если он позволит себе думать, что Хосок говорит совершенно искренне, а не преувеличивает, как обычно, его сердце может выпрыгнуть из груди.       Потому что Хосок может быть серьёзным, но он также может дразнить, подшучивать и поднимать настроение. Это пьянящая смесь искренней привязанности и нелепости, и к этому моменту Чонгук уже опьянён распространяющейся по груди любовью. — Ах, хён, — протестует он, надув губы. — Не будь таким дурным! Ты учишься у Сокджин-хёна? — Вот я и признаюсь в своей любви, — произносит Хосок насмешливо-поучающим тоном, который Сокджин использует всякий раз, когда драматизирует. — И ты обвиняешь меня в самом страшном преступлении — в пошлости. Это, знаешь ли, пустяки. Хочешь увидеть, как я сочусь любовью? — он громко хихикает, не в силах удержаться от смеха над собственным впечатлением, и Чонгуку легко смеяться вместе с ним, особенно когда Хосок заканчивает тем, что вонзает оставшуюся половину фруктового льда себе в ногу. Во всяком случае, это легче, чем думать о том, означали ли слова Хосока то, что Чонгук хотел бы услышать.       Поэтому Чонгук склоняется к шутке больше, чем нужно, пока они оба не начинают глупо хихикать. Когда Хосок, наконец, успокаивается, на его лице снова появляется его обычная веселая улыбка, а на щеках — невообразимо красивые ямочки. — Ты в порядке? — спрашивает он, когда они вприпрыжку возвращаются в общежитие, и прежняя неловкость между ними рассеивается. — Да, — кивает Чонгук, стараясь говорить серьезно.

***

      В течение следующих нескольких недель Чонгук учится самоконтролю. Он позволяет обниматься, вертеть руками, тискать за щечки, даже когда он скрывает самую нежную часть себя, ту часть, которая жаждет большего, большего, большего, за всеми рамками, которые он тщательно разграничил.       Чонгук изучает, как устроено его тело и то, когда он чувствует себя хорошо с Хосоком, прикасающимся к нему, и вещи, из-за которых ему некомфортно. Это нормально, что Хосок обнимает его за плечи во время их роли в «Boy with luv»; это нормально, что он наслаждается этим. Ничего страшного, если во время выхода на бис Чонгук запрыгнет к Хосоку на спину, потому что все пребывают в приподнятом настроении и бросаются друг на друга, а что такого, когда их тела настолько близко друг к другу, когда они поют от всего сердца перед своими поклонниками?       Он ведет текущий список того, что раньше было хорошо, а теперь нет: • Обниматься с Хосоком • Утыкаться носом в волосы Хосока, просто чтобы понюхать его • Спать в постели Хосока • Говорить всё, что кажется опасно правдивым (даже в шутку (особенно в шутку))       И, честно говоря, всё в порядке. Чонгук слегка встревожен, узнав, насколько он привык прикасаться к Хосоку, даже когда камеры не работают, и как странно сейчас воздерживаться от этого, но он полагает, что это к лучшему. Есть Чонгук из BTS, для которого скиншип — это часть слегка гомоэротической, но все же приятной тактильной связи, которую они показывают на публику, и есть Чон Чонгук, взрослый мужчина, который не должен умирать из-за руки своего товарища по группе в его волосах.       Сначала Хосок пытается дразняще спросить, почему Чонгук больше никогда не вторгается в его пространство, всё время намекая, что он не обязательно будет возражать, если он это сделает, но Чонгук отказывается слишком много раз, и поэтому Хосок понимает, что это их новая норма, что что-то изменилось, чего он не знает.       Всё в порядке.       До этих пор это имело смысл, но все внезапно изменяется.       За день до концерта в Осаке они находились в Японии, где проходят различные интервью, и Чонгук, честно говоря, не обращает на это особого внимания, потому что сейчас семь утра, он наполовину спит и не особо хорош в японском (и даже не потрудился попрактиковаться), так что едва поспевает за быстрыми расспросами их интервьюера.       Тэхён толкает Чонгука в плечо, чтобы заставить его выпрямиться, и это — предупреждение, которое получает Чонгук, прежде чем перед его лицом появляется микрофон, и их невероятно веселый ведущий спрашивает у него… что-то о Хосоке? — Э-э, — говорит он, широко раскрыв глаза. Он понятия не имеет, что происходит. — Он спросил, что тебе больше всего нравится в Хосоки-хёне, — бормочет Тэхён себе под нос. — Нас спрашивают об этом по очереди. — О, — произносит Чонгук, пытаясь выглядеть так, будто он тратит время на обдумывание развернутого ответа, а не паникует внутри. Что такого было в Японии, что всегда вызывало в нём все его грязные чувства? — Э-э, я действительно не знаю… — говорит он на неестественном японском; его учительница языка точно захочет убить его, когда увидит его в следующий раз. Краем глаза он видит, как лицо Хосока потускнело, совсем чуть-чуть, незаметно для всех, кроме Чонгука, который наблюдал за Хосоком целую вечность. Чёрт возьми, думает он в полубреду, мысленно переключаясь с обычных фраз на японском языке на более честные слова, которые он хотел бы сказать на корейском. Они в эфире; он может позволить себе сказать это и иметь это в виду в глубине души, даже если все думают, что это просто донсен, который ласков со своим хёном. — Ах, извините, я могу выразить это лучше по-корейски, — говорит он, быстро улыбаясь Хосоку для камер, прежде чем повернуться лицом к интервьюеру, — Хоби-хён… Мне нравится, что он всегда знает, когда мне грустно, что он говорит идеальные вещи, чтобы подбодрить меня. Он великий хён, но и просто великий человек тоже, понимаете? Мы все знаем, что он потрясающий танцор и рэпер, но он также очень чистый, добрый и милый, — он мог бы закончить на этом, но по какой-то причине, осмелев, возможно, из-за прожекторов, которые закрывают ему обзор всего остального, он продолжает: — Хосок-хён обычно не любит говорить об этих вещах, но он никогда не скрывает своих чувств… Я действительно уважаю то, насколько честным он может быть без слов. Он научил меня, что есть несколько способов показать, что ты любишь кого-то, и именно поэтому он мой самый любимый человек в мире.       Чонгук не осознает, что бессознательно повторяет то, что Хосок сказал ему в парке, пока это не слетает с его губ, а затем интервьюер восторженно говорит о том, как привлекателен их броманс, и Сокджин преувеличенно кричит о том, что он никогда не получает такого обращения — как несправедливо, — и Чимин немного грустно улыбается ему.       Он решительно не смотрит на Хосока, только слышит, как тот отвечает: — О, мой Чонгуки самый милый, — поэтому он не видит серебристо-быстрого румянца осознания, который приливает к лицу Хосока, прежде чем он снова прикрылся учтивым профессионализмом.       После того, как они закончат с прессой, их отправят в отель на ночь перед завтрашними репетициями.       На этот раз у них у всех одноместные номера, так что он, не раздумывая, сбрасывает одежду у двери и плюхается на кровать в нижнем белье.       Простыни оказались прохладными и гладкими, как шелк, а подушка, в которую он вжался щекой, пахнет крахмалом и свежестью — идеальный бальзам на душу уставшего и накрашенного Чонгука. Он думает, что мог бы легко задремать прямо здесь, хотя знает, что должен хотя бы умыться, смыть макияж, пока он не испортил кожу…       Ему кажется, что он слышит, как открывается дверь, а затем знакомый голос, звучащий немного сдавленно, говорит: — Чонгук-а, тебе действительно нужно принять душ, прежде чем лечь спать.       Чонгук спрыгивает с кровати.       (Клаксоны в его голове ревут: «Хосок видел тебя потным и буквально с голой задницей на кровати, черт возьми», заглушая более тихую, здравомыслящую часть, напоминающую ему, что они буквально все видели друг друга голыми раньше.) — Хён! — пищит Чонгук, оказавшись на полу, прижимая к груди подушку. — Что ты, э-э, здесь делаешь? — Я, что, по-твоему, не могу навестить своего любимого донсена без всякой причины? — Хосок говорит легко, но это звучит неуверенно, как будто он не знает, можно ли ему вообще говорить о таком или же вообще делать подобные вещи.       Чонгук никогда не хотел быть причиной неуверенности Хосока. Он высовывает голову из-за кровати и улыбается, всё ещё подавленный, но стараясь быть уверенным. — Извини, я просто испугался, — говорит он. — Ты хотел поговорить?       Хосок косится на него, стоя у изножья кровати с другой стороны. Он выглядит чистым, только что вышедшим из душа — его влажные волосы растрепаны, а белая ночная рубашка плотно облегает стройное тело. Он тоже нервничает, понимает Чонгук через секунду, Хосок неестественно напряжен, глубоко засунув руки в карманы. — Хм, только если ты свободен, — говорит Хосок, — я… я могу заглянуть позже… — Нет, нет, — быстро говорит Чонгук, — если ты можешь подождать, пока я приму душ… — Ну конечно. — Отлично. Хорошо. Э-э, я скоро вернусь, — Чонгук встает и роняет подушку, а потом вдруг вспоминает, зачем он её держал, и издает сдавленный звук. Прежде чем Хосок успевает среагировать, Чонгук буквально кувыркается через кровать и бросается в ванную.       Ему кажется, что он слышит, как Хосок тихо кашляет у него за спиной, вероятно, смутившись из-за этого. Чонгук включает воду и проворачивает смеситель до самой низкой температуры.       Душ помогает, но не сильно, потому что когда Чонгук появляется через десять минут, Хосок сидит на кровати, поджав одну ногу под другую, и возится с телефоном.       Он выглядит таким мягким. Он выглядит так, как будто это так и должно было быть.       Чонгук чувствует, как линия, которую он тщательно провел между ними, медленно размывается от простого вида Хосока в его пространстве. Он думал, что всё под контролем. Он думал, что всё в порядке.       Это очень нехорошо.       Когда он садится в кресло рядом с кроватью, Хосок поднимает голову. На его лице странное выражение, эмоции перескакивают от смущения к чему-то более нечитаемому, когда он просто смотрит на Чонгука, который задается вопросом, нет ли ничего у него на подбородке или что-то еще. Нервничая, он поднимает конец полотенца, висевшего у него на плечах, и вытирает капли воды с шеи.       Хосок шумно сглатывает, и Чонгук замирает. — В чем дело, хён? — спрашивает он. Он откидывается на спинку стула, стараясь быть непринужденным. Глаза Хосока бесконечно расширяются; Чонгуку интересно, что он видит. — Ах, я не мог уснуть, — отвечает Хосок. — Решил посмотреть, встал ли ты. Хотя вид у тебя был изрядно измотанный, — затем он улыбается знакомой улыбкой Хосока, одновременно дерзкой и сладкой, как корица. — Да, я весь день проспал, почти не помню, что мы делали. — О? — улыбка Хосока немного померкла. — Тогда я должен дать тебе отдохнуть.       Он собирается уходить, и Чонгук не должен противостоять этому, потому что он действительно устал, но Хосок просто кажется… каким-то странным, и Чонгук не может смириться с мыслью о том, что хён уйдет в свой собственный гостиничный номер один, когда он потенциально может помочь ему. — Подожди, — выпаливает он, касаясь колена Хосока, чтобы он опустился обратно на кровать. Это первый раз, когда он намеренно касается Хосока, и его пальцы начинает покалывать при прикосновении к мягкой коже. — Я не настолько устал, чтобы не составить тебе компанию, хён. Ты можешь остаться. Мы можем, гм, посмотреть несколько милых видео с щенками.       Хосок выдыхает, — Звучит очень мило, Чонгуки.       И всё в порядке, говорит себе Чонгук, когда Хосок подскакивает с места и заваливается на кровать снова, похлопывая по матрасу рядом с собой, что Чон невозмутимо пристраивается рядом с ним и, будучи ох каким осторожным, пытается держать дистанцию, по крайней мере, в три дюйма между ними. Ничего страшного, что он не может сдержать широкой улыбки в ответ на смех Хосока, когда они смотрят сборник неуклюжих собачек, терпящих милые неудачи, смех, который разрастается от вежливого смешка до сердечного визга, который Чонгук знает и любит. — Всё в порядке, — медленно выдыхает он, когда Хосок засыпает, привалившись к нему и положив голову на плечо Чонгука. — Хён, — шепчет он, осторожно убирая телефон. — Тебе надо идти спать. — Не хочу уходить, — бормочет Хосок, — удобно.       Чонгук умрёт. Не только от физического контакта, от которого, да, он определенно страдает, но и от того, что Хосок такой… беззащитный. Он никогда не бывает отчужденным, как Тэхён, когда он капризничает, или неловким в отношении телесных прикосновений, как Намджун, но его тактильная контактность очень агрессивна и преднамеренна — всегда под контролем. Этот Хосок пребывает в покое, что Чонгук редко видит. Он не хочет отпускать. — Ты хочешь спать здесь? — слышит он свой вопрос. — Мгм, — сонно отвечает Хосок и падает на подушки, одной рукой уже притягивая Чонгука к себе.       И всё, что может сделать Чонгук, — это выключить свет, прежде чем Хосок обнимет его, положив ладонь на живот и закинув ногу на чонгуковы бедра. Как он может вот так заснуть? Чонгук лежит совершенно неподвижно, безуспешно пытаясь не поддаться безнадежной симпатии, когда Хосок шмыгает носом в его рубашку. Он ошеломлён тем, как сильно Хосок должен доверять ему, чтобы позволить своему идеально уравновешенному «я» вот так вот испариться.       Чонгук размышляет о том, что это первый раз, когда Хосок пришёл к нему в постель, после всех тех раз, когда он ходил к Хосоку. Он не знает, что делать с этим восхитительным горячим фактом, но он серьёзно так заседает в его животе на всю ночь.       Когда он просыпается, то чувствует, что его ключица немного намочена. Чонгук моргает затуманенными глазами и замечает сразу две вещи: во-первых, мокрая штука — это Хосок, пускающий слюни ему на шею, потому что он прилип к Гуку, как липучка; во-вторых, у Чонгука возникла эрекция, потому что Хосок цепляется за него, как липучка. — О боже, — яростно шепчет Чонгук, ни к кому конкретно не обращаясь. Ему нужно немедленно выпутаться из этой ситуации. Однако, когда он пытается аккуратно выбраться из-под Хосока, тот просто поднимает ногу выше, находясь теперь опасной близости от предательской промежности Чонгука. (Вот каково это — быть тем, кого обнимают в спальне? Чонгук не уверен, насколько сильно ему это нравится.)       Он уже готов отбросить осторожность и просто вскочить с кровати, когда в комнату врывается Чимин, бормоча о том, что они опоздают, если не поторопятся. Когда Чимин видит Хосока и Чонгука, лежащих в обнимку, то резко останавливается. — Что за? — шипит он. — Чонгук-а, что ты делаешь?.. — Это не моя вина, ладно? — шипит в ответ Чонгук. — Он пришел сюда сам! А теперь, пожалуйста, помоги мне, у меня сейчас случится сердечный приступ. — Ну прекрасно, — Чимин закатывает глаза и плюхается на кровать, хватая Хосока за плечи, оттаскивая от Чонгука. — Проснись, хён! — кричит он Хосоку в ухо, подозрительно глядя на стушевавшегося Чонгука. — Хочешь позаботиться об этом? — спрашивает он наконец, понимающе приподняв бровь, глядя на промежность одногруппника. Чонгук издает непонятный звук — что-то среднее между рычанием и стоном, и бежит в ванную.       К тому времени, как он справляется со своей проблемой и выходит в комнату, на кровати видит только Чимина. — Куда делся хён? — осторожно спрашивает он. — Назад в свою комнату упёр, — беззаботно говорит Чимин, одной ногой выстукивая ритм по полу, — он был так недоволен, когда увидел меня. — Наверное, из-за того, что ты кричал на него, как баньши, — бормочет Чонгук. — Шути, сколько хочешь, Чонгуки, — говорит Чимин, вставая, чтобы погладить Чонгука по щеке. Это немного снисходительно, но дружелюбно, только так, как Чимин может заставить чувствовать себя хорошо. — Но я думаю, он не был счастлив, не увидев тебя рядом.

***

      На их концерте в тот вечер Хосок всё так же оптимистичен, как и всегда, разражаясь импровизированными танцевальными движениями во время их выступления и небрежно обнимая Чонгука, когда они вместе спускаются по подиуму.       И только когда их только что увели со сцены, когда все были до жути уставшими, молча расходясь к своим машинам, Хосок подходит прямо к Чонгуку и обнимает его за талию, так низко, что его большой палец касается голой полоски кожи там, где его рубашка была вытащена из джинсов. От этого прикосновения по телу Чонгука пробегает табун мурашек, но прежде чем он успевает что-то сказать, Хосок нежно сжимает его бок и шепчет на ухо: — Ты был действительно хорош сегодня вечером, Чонгуки. — Эм, с-спасибо, — заикаясь, произносит Чонгук, и вся его усталость после концерта отступает в приливе адреналина, исходящем от того места, где большой палец Хосока соприкасался с оголенным участком его тела.       Затем, быстро, как лиса, Хосок уносится прочь, оглядываясь, чтобы подмигнуть Чонгуку, прежде чем нагнать остальных.       «Что, чёрт возьми, это было?» — ошеломленно думает Чонгук. Вероятно, просто Хосок чувствовал себя слишком сентиментальным на первом этапе их японского турне. Не на чем зацикливаться.       Но потом это происходит снова. Хосок совершенно нормален на сцене, большую часть времени предпочитая беспокоить Юнги или сниматься на камеру, прикрепленную к ручному штативу, с Чимином, но в ту минуту, когда они исчезают за кулисами, он весь поглощен Чонгуком: настаивает, чтобы они снова ехали в одной машине, хотя в эти дни у них у всех есть свой собственный транспорт, предлагает сделать Чонгуку массаж, когда он жалуется на напряженную спину, и несмотря на протесты Чонгука, что не стоит волноваться, все равно берется за дело, таким образом подвергая макнэ мучительному часу умелых теплых рук Хосока, касающихся Чонгука чуть ли не везде. Поначалу Чонгук думает, что это просто тур, в котором Хосок, поражающий своей гиперактивностью, взрывается сверхновой, излучая свою бесконечную энергию всё время. И что как только они уйдут на перерыв, всё вернется на круги своя.       Только этого не происходит.       Через двадцать четыре часа после того, как они приземляются в Корее и прибывают в «пункт назначения», Чонгук снова засыпает в своей постели в два часа ночи после того, как неразумно вздремнул днем. Но к его неожиданности, дверь со скрипом открывается и Хосок на цыпочках входит. — Хён? — он слегка приподнимает голову с подушки, его голос приглушен одеялом, которое он натянул до подбородка. — Доброй ночи, Чонгуки, — говорит Хосок, выглядя немного смущенным, когда он подкрадывается ближе к кровати. Он в очках и повязке, что придерживает его непослушные волосы на лбу, а на ногах у него пара огромных меховых манг-тапочек. — Я знаю, что ты отдыхаешь, и не собираюсь тебя беспокоить, обещаю! Ты можешь продолжать спать. Могу я просто, гм, почитать здесь? Очень хочу закончить эту книгу, которую я всё ещё не могу дочитать в течение последних двух месяцев, — он держит в руках что-то похожее на старомодный научно-фантастический роман.       Чонгук хочет спросить, почему Хосок вообще предпочёл сделать это именно у него в комнате, а не в миллионе других мест, где он мог бы читать (с лучшим освещением, вероятно), но он также хочет спать, и часть его мозга, которая обрабатывает это удовольствие, определенно побуждает его сказать «да, хён, останься».       Он не осознает, что произнес эти слова вслух, пока не слышит, как Хосок прочищает горло и хихикает, а затем внезапно сон отступает на второй план, и Чонгук безгранично рад, что его одеяло скрывает яркий румянец, полыхающий на его щеках. Он наблюдает, как Хосок пересекает комнату, но потом переводит взгляд на более «интересные» вещи, пытаясь проигнорировать то, как Хосок садится не в рабочее кресло, а прямо рядом с Чонгуком на кровать. — Так нормально? — голос Хосока доносится откуда-то сзади. Здесь тихо, и Чонгук вспоминает, как сильно он любит домашнего Хосока, а не тот сценический образ, которым он прикрывается на гастролях. Это вызывает в нем другую волну удовольствия, зная, что он один из немногих людей, которые видят настоящего Хосока. — Да, — отвечает он и пытается заснуть. Но спустя пять минут его голос снова разносится по спальне. — Так о чём эта история? — Всё ещё не спишь? —  мягко поддразнивает его Хосок. Чонгук слышит, как он листает страницы, и чувствует легкое движение его ног через одеяло. — Главная героиня — эмпат, она может чувствовать эмоции людей, просто прикасаясь к ним. Это довольно круто, но очевидно, что это приводит к проблемам, и ей плохо, пока она не найдет похожих на неё людей. Со сверхспособностями. — О, это звучит интересно, — говорит Чонгук, и когда Хосок хмыкает в знак согласия, он поддается желанию перевернуться так, чтобы лежать на спине и четко видеть образ Хосока, сидящего у изголовья кровати, подтянув колени и положив книгу на бедра.       Его шорты задрались, обнажая гладкую кожу, что казалось слегка интимным, от верхней части бедра до узловатых коленей и рельефных икроножных мышц.       Чонгук — простое существо, и ноги Хосока сломали ему мозг. — Почему ты так выглядишь, Чонгук-а? — Хосок хихикает над ним, и Чонгук понимает, что он засматривается. — Если бы я только мог сказать, что ты сейчас чувствуешь… — он игриво тычет пальцем в лоб Чонгука, потому что Чон буквально с головой накрылся одеялом, что немного затрудняло найти что-то ещё, куда можно было тыкнуть. Чонгук вздрогнул, и не от холода. «Ты не захочешь этого знать», — думает он, содрогаясь при мысли о том, что его грудь буквально вскрыта, а сердце обнажено, как атриум, переполненный любовью. — Ну, я чувствовал себя сонным, пока ты не ворвался сюда, — шутит Чонгук, но он думает, что сказал что-то не то, когда Хосок с нотками вины отвечает ему. — Извини, — говорит Хосок, прежде чем Чонгук успевает взять свои слова обратно. — Я знаю, что был, — он машет рукой в воздухе, и Чонгук понимает, что это лишь вспомогающий жест, просто интерпретирующее легкое движение, которым Хосок помогает себе говорить, — что слишком часто достаю тебя в последнее время. Просто я скучаю по тебе, я имею в виду, я скучаю по всем, что звучит глупо, потому что мы живём и работаем вместе, но иногда просто приятно существовать в одном пространстве, понимаешь? — он немного нервно усмехнулся и продолжил, — Юнги даже позволил мне вздремнуть с ним на днях, а ты знаешь, как сильно он ненавидит, когда люди мешают ему спать. Ты гораздо лучше.       Хосок нежно улыбается Чонгуку, но тот не видит, потому что он закрыл глаза от рухнувшей надежды в своем сердце, когда Хосок упомянул, что скучает по всем, и ему действительно нужно перестать думать, что он какое-то исключение. Это просто Хосок, который является Хосоком, опорой группы, и он делает это, чтобы убедиться, что все его напарники хорошо справляются. Разумеется, своим запутанным и косвенным способом. Он никогда не мог просто спросить. — Всё в порядке, — говорит Чонгук. — Я сплю лучше, когда ты рядом. — Серьёзно? — голос Хосока был удивленным. Чонгук не знает почему; это довольно очевидно, что Чонгук не просто так идёт в комнату Хосока, чтобы лечь спать. — Да, хён, — бормочет Чонгук, подавляя зевок. Голос Хосока похож на медовую нугу, золотистую и теплую, затягивающую его в сон слаще реальности. — Ты разве не знал? — Теперь да, — ему кажется, что он слышит шепот Хосока, прежде чем заснуть.

***

      На следующее утро Хосока не оказывается поблизости, но его книга лежит на прикроватном столике, и к ней прилагается записка: «Я думаю, тебе понравится эта книга, я прочитал её вчера вечером. Пошел позавтракать со всеми ^.^ Скоро увидимся, кролик».       Рядом с инициалами Хосока было нарисовано сердечко. Чонгук долго смотрит на него, ничего не понимая. Хосок был в его комнате всю ночь, пока Чонгук спал. Хосок оставил ему записку. Хосок назвал его кроликом.       Этого слишком много, поэтому мозг Чонгука не справляется — он не может переварить эту информацию столь быстро; Чонгук опускается обратно в постель и заставляет своё сердце успокоиться.

***

      Влюбиться в Хосока было всё равно, что заниматься спортом или играми, пока однажды ты не побил свой рекорд и не понял: «о, я действительно преуспел в этом». Любить Хосока было именно так — привычно, легко, что-то такое, в чём Чонгук стал экспертом, даже не задумываясь.       Пикник был большим открытием, но шестерёнки уже давно вращались за кулисами без ведома Чонгука. Теперь, оглядываясь назад, он может вспомнить несколько моментов, когда вещи почти кристаллизовались для него, если бы только он был достаточно терпелив, чтобы позволить себе впитывать всё это, нежели (подсознательно, возможно) смотреть в сторону.       Это напомнило ему, как Намджун рассказывал о своих растениях, как он неделями и месяцами поливал их и разговаривал с ними, не обращая на них особого внимания, а потом однажды понял, что они стали слишком большими для своих горшков. Вот в чём разница между взглядом и видением, сказал он, мудро или пьяно, или и то и другое, Чонгук не помнит.       Намджуну, вероятно, было бы что сказать о дуализме сознания и тела и эпистемологических границах самопознания, если бы Чонгук рассказал ему об этом, о том, как его мозгу потребовалось довольно много времени, чтобы догнать его сердце. Вот почему Чонгук не обращается к Намджуну. Он также не идёт к Сокджину, потому что Чонгук слишком на взводе, чтобы терпеть безжалостное поддразнивание Сокджина в ожидании настоящего хорошего совета.       (О Юнги не может быть и речи, хотя Юнги — лучший человек для обсуждения чувств, потому что у него странный Хоби-радар, и он сразу поймет, вокруг кого кружит Чонгук.)       Он говорит об этом с Чимином и Тэхёном, конечно, немного нехотя, так как они оба знают, но они непреклонны в том, что он должен рассказать Хосоку. Чонгук подозревает, что они так настойчивы, потому что не хотят признавать, что иногда находят Хосока таким же загадочным, как и он.       И он думает, что всё будет хорошо, потому что он носил эту тайну уже год, и он всё ещё здесь, в основном в порядке. Но что-то изменилось. Хосок изменился, медленно, а потом всё сразу, когда Чонгук не обращал на это внимания, и теперь он больше не может заметить разницу, не может понять, как настроить свои чувства, чтобы они правильно вписывались в эти новые рамки.       Может быть, Чонгуку всё-таки стоило пойти к Намджуну, хотя бы для того, чтобы спросить о метафорической пересадке растений.

***

      Новый Хосок изматывает Чонгука.       Новый Хосок — это интенсивный флирт, даже больше, чем раньше. Новый Хосок воспитывает его как (смеет ли он так думать?) бойфренда, а не брата, с прикосновениями, которые задерживаются на его теле дольше, чем необходимо. Новый Хосок дарит ему книги и хот-дог на завтрак (его самая большая слабость; он знает, что не должен набирать углеводы первым делом в течение дня, и всё же).       Чонгук всё делает правильно. Он держится на почтительном расстоянии, но по-прежнему так же привязан к Хосоку, как и ко всем остальным мемберам. Он думал, что они уже разобрались. Поэтому он не понимает, почему ему кажется, что Хосок пытается… спровоцировать его.       Он срывается в воскресенье утром, через неделю после их перерыва перед Сидзуокой.       Сейчас девять утра, и он только что вернулся с утренней пробежки, заваривая чай за стойкой, а в наушниках всё ещё звучит музыка.       Вот почему он не замечает, как Хосок подходит к нему сзади, и чуть не расплескивает чай, когда чувствует, как руки обнимают его за талию, а мятное свежее дыхание касается его щеки. — Что… — он вырывается, и Хосок целует его в уголок рта, чуть ли не в самые губы. — Доброе утро, — бормочет Хосок всё ещё с полузакрытыми глазами и опускает подбородок на плечо Чонгука. Его хватка на талии Чонгука становится крепче, и он прижимается ближе, обдавая тело Чонгука своим теплом.       Чонгук застыл, не в силах отреагировать должным образом. Он чувствует, как истерический смех клокочет у него в горле, потому что, в самом деле, что является адекватной реакцией на поцелуй с добрым утром вашего товарища по группе? Рассудком он понимает, что Хосок всё ещё сонный, вероятно, просто неправильно рассчитал расстояние; он никак не собирался подходить так близко.       Но нервы Чонгука уже потрепаны, и он больше не может нормально думать, когда Хосок находится в его пространстве.       Он грубо высвобождается из рук Хосока и отталкивает его. Хосок, чувствуя что-то неладное, моргает, чтобы окончательно проснуться. — Что ты делаешь? — Чонгук задыхается. Его дыхание становится быстрым и тяжёлым, и он знает, что слишком остро реагирует, что должен был просто опустить это, но он не может, он не может смириться с тем, что у него есть то, чего он всегда хотел, но зная, что это нереально, что это просто любовь всей его жизни быть игривым, потому что они друзья, а не потому, что он это имеет в виду. — Что… я не понимаю, — говорит Хосок, раскрывая рот в недоумении. — Я просто хотел пожелать тебе доброго утра. — Ну, ты не должен был так поступать, — огрызается Чонгук, сжимая кулаки. Он знает, что его лицо горит, и не только от физических нагрузок. — Ты не должен был… целовать меня!       Эту последнюю часть он выплевывает и, к своему бесконечному ужасу, чувствует на щеках влагу, которая определенно не является потом. «Возьми себя в руки», — думает он, но все уродливые чувства, которые он тщательно хранил внутри себя, выплескиваются наружу, просачиваясь в мир, чтобы разрушить всё, к чему они прикасаются.       На лице Хосока появляется выражение, которое, если бы он чувствовал себя спокойнее, Чонгук определил бы как глубокую печаль. Но он не спокоен, поэтому, когда Хосок начинает: — Я думал, ты… — он не хочет ничего слышать. — Мне все равно, что ты думаешь! — говорит он слишком громко, достаточно громко, чтобы другие спящие мемберы могли услышать. Теперь слёзы текут свободно. Как чертовски неловко. Он — катастрофа человеческого существа. — Мне просто нужно, чтобы ты перестал вести себя как… как кто-то, кем мы не являемся!       В этот момент Чонгук чувствует, что он отключается от своего тела, может ясно видеть сцену перед собой, как будто он плывёт сверху, точно так же, как тогда, когда он сказал Чимину правду несколько месяцев назад. Вот только на этот раз Чимина здесь нет, чтобы наказать его; на этот раз он видит, как Хосок сбит с толку и расстроен, он видит, как его собственное тело дрожит, как лист на ветру, полностью реагируя на случайную близость, которой все они наслаждались годами без суеты, и он понимает, о, у меня приступ паники.       Он делает то, что ему нужно: убегает.

***

      Иногда Чонгук задается вопросом, как легко все эти чуть ли не невесомые прикосновения и бездумные объятия пришли бы к нему, если бы это не было основным требованием работы, чтобы быть айдолом. Он думает о том, каким застенчивым он был сначала, слишком нервничал в присутствии незнакомцев и слишком нервничал в своем собственном теле, чтобы даже принять душ перед членами своей группы. Он думает о том, кто не только принял его с распростертыми объятиями (буквально), но и практически заставил принять любовь и в виде объятий в спину и поцелуев в шею.       Сокджин-хён вырастил его и накормил, но Хосок-хён был тем, кто научил его носить своё сердце на рукаве.

***

      Хосок находит его, потому что, конечно же, находит.       Чонгук ушёл в танцевальную студию. Очевидный выбор, но его мозг, казалось, плавился, и он определённо воспламенился бы, если бы просто заперся в своей комнате, так что.       Во всяком случае, танцы всегда помогали ему забыться.       Когда он заканчивает процедуру (его шестой, всё более агрессивный, прогон), он поднимает глаза от пола и видит Хосока, стоящего в дверном проеме. Хорошо. По крайней мере, Хосок не нашёл его полчаса назад, когда он лежал на полу, рыдая, как рыба, вытащенная из воды. — Чонгук, — говорит Хосок, — нам надо поговорить.       Чонгук считает, что это ужасная идея.       Потому что теперь Чонгук злится. Он ненавидит злиться вообще, но особенно он ненавидит злиться на Хосока. Раньше это случалось чаще, когда он был колючим подростком, которому нужно было всё доказать, и нечего терять. Но Хосок всегда мог достучаться до него, борясь с гормональными перепадами настроения и грубыми ответами с твердой, непреклонной добротой.       Теперь Чонгук праведно злится. Он сделал всё возможное, чтобы держать свои чувства при себе, и Хосок просто не позволит ему этого. — Конечно, хён, — угрюмо говорит он. — Ты хочешь начать? — Я не совсем понимаю, что здесь происходит, — начинает Хосок. Он облизывает губы раз, другой. Нервный тик, Чонгук знает. (Потому что он, конечно, знает.) — Я сделал что-то не так? — Хён, — медленно говорит Чонгук, потому что если он слишком разозлится, он знает, что начнет плакать от чистого разочарования. — Я очень старался не пересекать определенные границы. И я думал, что мы на одной волне. Но теперь ты просто делаешь такие вещи, как спишь в моей постели и целуешь меня, желая доброго утра, а я просто… Я больше ничего не знаю! Ты смеешься надо мной?       Слишком поздно. Он окончательно взбешен, и слёзы собираются в уголках его глаз. — Подожди, — говорит Хосок. Он выглядит смущенным. — Я бы никогда не стал смеяться над тобой, Чонгук-а, — выражение его лица омрачается, становится немного более ужасным. — Все это время ты заставлял себя делать для меня то, чего не хотел? Я доставил тебе неудобства? Чёрт, прости, я думал, мы чувствуем то же самое… — Как мы можем чувствовать одно и то же? — Чонгук истерически смеется. Он был влюблён в Хосока только последние полтора года, отсеивая свой стыд, когда он знал, что Хосок видит в нём только друга, брата.       Боль вспыхивает на лице Хосока, что-то, что Чонгук видел слишком часто в эти дни, когда они неуверенно танцуют вокруг друг друга, но на этот раз боль остается. — Прости, — говорит он очень тихо. — В Японии, во время того интервью, это просто поразило меня, и это казалось очевидным. — он смеется невеселым, горьким смехом. — Наверное, я ошибся. — Интервью? Какое интервью? — Чонгук чувствует, как к горлу подступает желчь. — Ты говоришь о CanCam? Ты знал всё это время? Черт, ты… делал всё это потому, что тебе было жаль меня? — Что? Нет, — протестует Хосок. — Я говорю об интервью, которое мы дали на канале NHK. Ты что, не помнишь? — Хосок вздыхает, проводя рукой по волосам. — Не могу поверить, что ты заставляешь меня говорить это вслух. Помнишь, где мы ходили и говорили, что нам нравится в каждом мембере, — он откашливается, — ты сказал, что я твой самый любимый человек на свете.       Правильно. То самое интервью.       Чонгук близок к осознанию, какая-то более отстранённая часть его мозга может сказать. Прямо на пороге чего-то, что изменит его жизнь, если только он позволит. Если бы он мог быть достаточно смелым, чтобы воплотить это в реальность. — В чем ты ошибся? — спрашивает он. — Сначала скажи, что ты имел в виду, когда сказал, что мне тебя жалко, — возражает Хосок. В его глазах появляется решительный блеск. — Я думал, ты догадался, что я чувствую, — выпаливает Чонгук. Он не может встретиться взглядом с Хосоком, поэтому вместо этого смотрит в точку у своих ног. Он больше не злится, просто грустит. — Я читал интервью CanCam. И я думал, что ты хочешь подвести меня мягко к тому… потому что ты… ты… ну… конечно, ты никогда не будешь злиться из-за этого. — Интервью CanCam? — спрашивает Хосок, нахмурив брови. Он выглядит совершенно потерянным. — Речь шла о том, нравятся ли тебе границы, — говорит Чонгук, отчаянно желая, чтобы этот разговор поскорее закончился. — И люди, которые понимают границы. Я не из тех людей. Хён, я… всё слишком реально для меня, ясно? Я больше не могу говорить прямо, что для фанатов, а что для меня, хотя и знаю, что это непрофессионально и несправедливо по отношению к вам. Ты понимаешь, что я пытаюсь сказать?       Хосок прерывисто выдыхает. Это занимает некоторое время, но, наконец, он говорит слегка дрожащим голосом: — Знаешь, один из наших менеджеров однажды сказал мне, что я не должен быть таким чрезмерным. Когда я спросил его, что он имеет в виду, он сказал, исправь это с помощью Чонгуки, что это нереально. Именно тогда я понял, что даже не играю. Наверное, я один из тех, кто непрофессионален… Ой.       Чонгук думает о самоналоженных границах и недопонимании между двумя людьми, которые не очень любят много говорить. Он думает о том, что истина заключается не в том, что выходит из их уст, а в том, как они подходят друг другу. Он думает о том, что всегда был честен со своим телом, когда его слова путались, и о том, что, возможно, он не единственный.       Чонгук думает об их свободных днях, когда в уединении их собственного дома он уговаривал Хосока смотреть фильмы Гибли вместе с ним, и Хосок скулил о том, что ничего не знает, но всё равно притягивал Чонгука ближе и рассеянно целовал его в висок.       Тогда ещё не было камер.       Он думает о поздних ночах в танцевальной студии и о том, как Хосок сказал: «Тебе нужно немного отдохнуть», но понимает, когда Чонгук покачал головой, и остается с ним, чтобы отточить это последнее движение, пока солнце не встанет и Чонгук не будет наполовину накрыт Хосоком от усталости.       Тогда тоже не было камер.       Он вспоминает, как Хосок в первый раз позволил ему забраться в постель с ещё влажными после душа волосами и обвиться вокруг его тела, как осьминог. Хосок ненавидел мокрые простыни, но он не выгонял Чонгука, вместо этого он издавал мягкие, успокаивающие звуки и позволял Чонгуку прижиматься носом к его шее, чтобы вдохнуть его чистый хлопковый запах.       Он думает о том, когда в последний раз спал в постели Хосока, перед всей этой неразберихой с интервью CanCam — в ночь перед их отъездом в Штаты. Он странно нервничал из-за этого ряда заграничных промоушенов, хотя это не было чем-то, чего они не делали раньше, но Хосок, казалось, просто понял, повернулся, чтобы затянуть его в свои объятия, обратное их обычному расположению, его стройные конечности были успокаивающим весом, а колено было зажато между ног Чонгука. Чонгук заснул, прижав руку Хосока к сердцу.       Тогда определенно не было камер.       И Чонгук знает, что есть линия. Между Джей-Хоупом, который улыбается, смеётся и подбадривает всех, который ласков и великодушен, который даёт, даёт и даёт, и Хосоком, который не всегда был даже его собственной надеждой, не говоря уже о чьей-либо ещё, который имел обыкновение искренне раздражаться на молодых мемберов за то, что они дерзкие, который уклоняется от флирта, если он не тот, кто инициирует, а тот, кто контролирует.       Но некоторые границы должны быть пересечены. Может быть, это одна из них. Он подходит прямо к Хосоку и прижимает их лбы друг к другу, чтобы не было сомнений в том, что он собирается делать дальше, и когда он прижимается губами к губам Хосока, он спрашивает: — Я люблю тебя, а ты… тоже любишь меня?       Хосок открывается ему, чудесно, чудесно, полностью. Его губы мягкие и податливые, он пахнет весенними цветами, и Чонгук не может не издать тихий тоскующий звук. Он ползёт руками вверх, чтобы схватить Хосока за плечи, как будто он — единственное, что удерживает его в вертикальном положении. И Хосок целует его в ответ. Чонгуку кажется, что он говорит «Да». Одной рукой он обхватывает лицо Чонгука, а другой проводит по волосам. Чонгук нетерпеливо бросается вперёд. Это заставляет Хосока ахнуть, что заставляет Чонгука остановиться, тяжело дыша, потому что, чёрт возьми, это действительно происходит. — Это действительно произошло, — говорит он, прижимаясь лбом к щеке Хосока. Он весь дрожит, как едва застывшее желе.       Хосок смеётся, затаив дыхание. Он обвивает шею Чонгука своими руками. — Да, это так. — Хен, я… как? — Что ты имеешь в виду, как? — ласково спрашивает Хосок. — Ты мне нравишься, Чонгук-а. И я думаю, что я тебе тоже нравлюсь. — Верно, но именно это я и имею в виду. Как я могу тебе нравиться? — Чонгук отстраняется, широко раскрыв глаза. С одной стороны, он всё ещё немного подозрителен по отношению к действиям и словам Чона, но с другой стороны он просто хочет быть как можно ближе к Хосоку. — Чонгук, — очень спокойно говорит Хосок, выдыхая, — я ухаживал за тобой последние три недели, — он поднимает бровь, — или, во всяком случае, пытался. Было, на самом деле, очень трудно, когда ты так упираешься. — Я… что? — Ну смотри, твой любимый десерт на завтрак я тебе приносил, — говорит Хосок, считая на пальцах, — массаж, обнимашки, как тебе такое? Добрый утренний поцелуй, — он пожимает плечами, — мой следующий план состоял в том, чтобы привести тебя на концерт IU. — Опять же, я не… что? — Чонгук вот-вот взорвётся; на него обрушивается слишком много новой информации, и он понятия не имеет, как реагировать. Он думает о том, что Хосок — всеобщая опора, что он защищает их даже в собственном доме, и что, поскольку он единственный, кто видит всё, возможно, иногда они забывают его видеть. Неужели он действительно всё это пропустил? — Для человека, который сам себя называет романтиком, тебя очень трудно романтизировать, — говорит Хосок; в его красивых глазах пляшут веселые огоньки.       Смутившись, Чонгук пытается закрыть лицо руками, но Хосок мягко оттягивает их, так чтобы они оба снова обняли друг друга. Он начинает медленно раскачиваться взад-вперед.       Чонгук хихикает, отчасти нервно, отчасти влюбленно. — Мы танцуем вальс, хён? — М-м-м, — напевает Хосок, проводя пальцами по волосам Чонгука с полузакрытыми глазами. — Знаешь, не надо так удивляться, что ты мне нравишься. Ты очень симпатичный, Чонгук-а. — Спасибо, но я буквально влюблён в тебя, — торопливо отвечает Чонгук. — Я думаю, что сейчас ты мне уже не просто нравишься.       Хосок останавливается. Он полностью открывает глаза. Рука, которую он держит в волосах Чонгука, слегка сжимается, и дыхание Чонгука сбивается. Вот оно, он зашёл слишком далеко. Хосок будто бы напуган большими детскими чувствами Чонгука, слишком грязными и подавляющими для его аккуратных линий и чистых пространств. В конце концов, Хосок любит порядок. — Извини, я не должен был говорить, что ты мне нравишься, — вместо этого говорит Хосок. — Я должен научиться этому; я забываю, что слова означают определенные вещи. Чонгук-а, я люблю тебя, — он говорит это так просто, как будто щёлкнул выключатель, как будто это ничего не значит — но это Хосок. Он никогда не говорит того, чего не имеет в виду. И, позволяет себе подумать Чонгук, что, если это значит все? Потому что Хосок любит порядок, и это звучит так, как будто он твердо поставил Чонгука на свою сторону линии.       Хосок, должно быть, видит неуверенность в его глазах, потому что он просто слегка улыбается, игриво дергает Чонгука за волосы и говорит: — Не веришь мне? Тогда позволь мне это доказать.

***

      Чонгук не знает, чего он ожидал, но Хосок точно не должен был тащить его в свою комнату и прижимать к стене, запустив руки в волосы и прижавшись губами к напряженной шее.       Это всё, что он может сделать, чтобы сохранить дыхание, особенно когда Хосок просовывает бедро между его ног и толкается. Он вздрагивает, опуская тяжело голову на плечо Хосока, и издает звук, который должен быть именем Хосока, но просто звучит как искаженный скулеж. — Чонгук-а, — говорит Хосок, и Чонгук чувствует, как дрожь пробегает по его спине, когда он слышит напряжение в его голосе, сдерживаемое желание. — Тебе приятно? Я не слишком настырен? — когда Чонгук не отвечает сразу, он отстраняется, мягко поднимает голову Чонгука за подбородок, чтобы встретиться с ним взглядом. Взгляд Хосока, острый от желания, смягчается, — Я люблю тебя, — говорит он. — Ты позволишь мне показать тебе это?       Чонгук ничего не может сделать, кроме как кивнуть. Он наблюдает, как Хосок улыбается, обнажая ряд белоснежных зубов — неуместно щебечущее выражение для того, что они делают, но это Хосок для него. Он наблюдает, как Хосок проводит руками по бокам, заставляя его дрожать. Он наблюдает, широко раскрыв глаза, как Хосок медленно, медленно опускается, пока не становится перед ним на колени, широко расставив ладони по бедрам. И когда Хосок поднимает глаза и видит, что Чонгук наблюдает за ним, он облизывает губы и развязывает шнурок, на котором держатся Чонгуковы спортивные штаны. — О боже! — Чонгук запрокидывает голову назад и ударяется о стену, и боль толчком приводит его в сознание, — Хён, подожди, я весь вспотел… — Плевать, — говорит Хосок, прежде чем стянуть с Чонгука штаны и нижнее белье.       Чонгуку кажется, что он отключается на следующие десять минут, но сознание возвращается к нему по кусочкам: первые несколько кошачьих облизываний, которые заставили его инстинктивно дернуться вперед, пока Хосок не прижал его спиной к стене; его рука, обхватившая щеку Хосока, и интенсивная волна удовольствия, которая охватила его, когда он почувствовал очертания себя на своей ладони; звуки, которые он издавал, когда был близко к разрядке, и как Хосок ослабил хватку, пальцы мягко поглаживали заднюю часть его коленей, когда он взял Чонгука глубже, как будто подталкивая его наконец сделать это.       Ошеломляющий момент ясности, после того, как Чонгук приходит к самому тяжелому, что он когда-либо имел в своей жизни, и он смотрит вниз, чтобы увидеть Хосока, закрыв глаза, очищая его языком, образ, который смущающе горячий и сладкий одновременно. И когда Хосок открывает глаза и улыбается, Чонгук понимает, что это та же самая улыбка, которую он дарил ему так много раз раньше, улыбка, которая, как он теперь знает, означает «Я люблю тебя».       Хосок встает и встряхивает ногами, очень услужливо заправляет Чонгука обратно в трусы и стягивает с него спортивные штаны, чтобы бросить в стирку. — Пошли к кровати, — говорит он, протягивая руку. Ошеломленный оргазмом, Чонгук позволяет вести себя, как ягненок, и только когда он садится, то понимает, что Хосок твёрд в своих шортах. — Хён, ты, — начинает он, но язык его не слушается от слова совсем. — Ты этого не сделал… — Не беспокойся обо мне, Чонгуки, — мягко говорит Хосок, — я хотел сделать это для тебя. Дай мне умыться, и я сейчас вернусь. — Подожди, не уходи, — протестует Чонгук, — я хочу поцеловать тебя, — он делает это, он делает, он хочет, чтобы его губы были на губах Хосока прямо сейчас. — Дай мне одну секунду, ладно?       Чонгук скулит и падает обратно на кровать, слишком ошеломленный, чтобы спорить, когда Хосок идет в ванную. — Привет, крольчонок, — говорит Хосок, кажется, годы спустя, толпясь рядом с тем местом, где распростерся Чонгук. Он опирается локтями по обе стороны от его головы и склоняется над ним, улыбаясь. — Где мой обещанный поцелуй? — спрашивает Чонгук, слегка надув губы.       Хосок смеётся и звонко целует Чонгука в щеку. Когда Чонгук хмурится и начинает протестовать, он наклоняется, чтобы поцеловать его как следует, теплый и мятный, даже позволяет своему языку скользнуть, чтобы смочить нижнюю губу Чонгука. — Вот, — говорит он, — разве это не лучше теперь, когда у меня во рту нет привкуса спермы? Впрочем, не расстраивайся — твой оргазм был вполне себе приемлем. — Быть просто приемлемым — неприемлемо в моем понимании, — настаивает Чонгук. — Я хочу быть вкусным для тебя, хён. Я слышал, что ананасовый сок творит чудеса. — Я обязательно внесу это в список покупок, — сухо отвечает Хосок. — Пожалуйста, не спорь насчет эякулята. Есть много других вещей, в которых ты можешь быть лучшим. — его глаза блестят, а затем Чонгук преувеличенно шевелит бровями, глядя на него, прикусив нижнюю губу, как настоящий кролик, и они оба смеются, Хосок фыркает в шею Чонгука, а Чонгук хихикает в его волосы.       Когда они наконец останавливаются, Хосок падает на бок так, что они оказываются лицом друг к другу. Чонгук тянется вперед, чтобы провести рукой вверх и вниз по шее Хосока к его плечу. Часть его всё ещё не верит, что ему позволено быть с Хосоком вот так, не может поверить, что они просто случайно шутят о том, что Хосок проглотил его кончу. Чонгук вздрагивает, чувствуя, как его бедра подергиваются с новым интересом. — Тебе разрешено прикасаться, — криво усмехается Хосок, словно читая чувства на лице Чонгука. — Я знаю, что это глупо, — говорит Чонгук. — Я просто не делал этого слишком долго, — он пожимает плечами. Старается не казаться раздраженным. — Прости, что так долго, — тихо говорит Хосок. — Я, по крайней мере, достаточно самосознателен, чтобы понимать, что в этой семье я хуже всех разбираюсь в самоанализе, — ворочается он, немного самоуничижительно улыбаясь. — Знаешь, гораздо проще просто делать что-то, чем думать о чем-то. Я подозреваю, что иногда моё тело движется слишком быстро, чтобы мой мозг мог догнать его. — Что же тогда изменилось? — Чонгук чувствует, как пульс Хосока ровно бьется под его большим пальцем в успокаивающем ритме. — Это интервью NHK, — отвечает Хосок. — Я не знаю, как, но то, что ты сказал, вызвало какой-то метаболический процесс или что-то в моей голове, и я просто понял. Внезапно всё обрело смысл. Намджун, вероятно, смог бы мне всё объяснить. Честно говоря, это было хуже всего, потому что я просто хотел сказать тебе, но ты казался таким настороженным и зажатым, что я не хотел тебя пугать, — он делает паузу. — К тому же, если ты помнишь, в ту ночь ты был буквально голым в своем номере, и мне нужно было подумать о своем рассудке.       Чонгук краснеет, — Ах, это было так неловко. — Ерунда, — говорит Хосок, наклоняясь вперед так, что их лбы соприкоснулись, а колени стукнулись друг о друга. — Ты был таким милым. Ты всегда такой милый, чёрт возьми. — Мне кажется, что я диссоциирую или что-то в этом роде, как будто я во сне.       Хосок слегка щиплет животик Чонгука, наслаждаясь тем, что заставляет его извиваться. — Это очень похоже на настоящую жизнь, Чонгук-а. Да будет тебе известно, что я очень серьёзно отношусь к своим любовным признаниям.       Чонгук чувствует, как его щеки снова горят, но на этот раз по другой причине. — Значит, любовь моя, ха, — уклоняется он, тыча Хосока в нос своим носом, чтобы сделать это забавным.       Хосок видит его насквозь; он тянется, чтобы поцеловать Чонгука в лоб, сухой и мягкий, — Да, любимый, — говорит он легко, как ни в чем не бывало, — знаешь, я не шутил, когда говорил, что ты мой самый любимый человек на свете. Когда мы были в парке. — Круто, круто, — говорит Чонгук, нервничая и ликуя одновременно. Он больше не чувствует себя как желе; может быть, больше похож на суфле, раздувшееся от тепла и полное возможностей, — тогда я могу называть тебя своим парнем?       Хосок смеётся и снова целует его, на этот раз в губы. Чонгук воспринимает это как положительный ответ.

***

      Проходит две недели перерыва. Они рассказывают всем, и никто не удивляется; Юнги просто поднимает брови и протягивает руку Сокджину, который с недовольной гримасой шлепает пятьдесят тысяч вон в его ладонь. — Я знал, что это скоро произойдет, когда Чонгук стал таким безхребетным и застенчивым рядом с Хосоком, — говорит Юнги в качестве объяснения. — Как ты меня назвал? — Чонгук протестует, сводя брови от недовольства. — Не могу поверить, что ты поставил на мою личную жизнь и не позволил мне участвовать, — говорит Хосок.       Юнги равнодушно пожимает плечами. — Вы бы исказили результаты. Я должен был увидеть реальные развития событий. — Ну, я просто рад, что вы, ребята, разобрались, — дипломатично вставляет Намджун, — сексуальное напряжение было невыносимым. — Тебе понравилось, — говорят Сокджин и Юнги одновременно, оставляя Намджуна защищаться.       Чимин и Тэхён не оставляют Чонгука в покое, настаивая на том, чтобы полностью преобразить его к первому официальному свиданию с Хосоком, несмотря на его протесты, что они просто собираются поужинать, а затем прогуляться по реке Хан, ничего такого, чего они не делали раньше. — Да, но теперь вы, ребята, вместе, — многозначительно говорит Тэхён, застегивая тонкое серебряное колье на шее. Чимин слишком занят полировкой ногтей, чтобы что-то сказать, но он утвердительно хмыкает.       Позже, когда Хосок просунет палец между цепочкой и его шеей и слегка потянет, заставляя Чонгука задыхаться от неожиданности, он признает, что его хёны были правы. Большинство вещей всё ещё те же, но некоторые определенно отличаются.       А потом они снова отправляются в Японию, на последний этап своего турне. Чонгук должен насытиться Хосоком до этого; он удивляется, как ему удавалось сдерживаться так долго. В аэропорту они вдвоём останавливаются у выхода на посадку, ожидая, пока Намджун и Юнги приберутся, прежде чем выйти. Камеры, как обычно, ослепляют их, пока им не начинает казаться, что они не видят ничего вокруг, кроме друг друга.       Хосок сегодня выглядит особенно маленьким в мешковатой футболке и мешковатых брюках; Чонгук сопротивляется желанию подойти к нему поближе и дать ему хоть какое-то облегчение от жаркого света и уговоров операторов.       Их глаза встречаются, и Чонгук приоткрывает рот, прежде чем вспоминает, что они оба в масках. Уже не в первый раз он задается вопросом, о чем думает Хосок, что он видит в лице Чонгука.       Затем глаза Хосока пробегаются по сторонам и в уголках глаз собираются небольшие морщинки от счастливого прищура (а также от ослепляющих вспышек камер), и он проводит рукой по отросшим волосам Чонгука, мягко массируя тому затылок.       Вспышки камер усиливаются, и откуда-то издалека Чонгук слышит крик фанатки. Завтра в Твиттере, вероятно, появится бесчисленное количество фотографий со всех сторон; может быть, они будут в тренде на Naver, и пользователи сети сойдут с ума от того, как сильно они влюблены.       Хорошо. Они были бы правы. Но никто не должен этого знать.       Они не разговаривают, но Чонгук знает, что по мягкости в глазах Хосока и тому, как он нежно ерошит его волосы, он говорит, что это реально.