Весенние сказки

      В комнате, погружённой в ночной мрак, двое, оставшись наедине, ловят ускользающие моменты нежного единения. Ласковые женские пальчики перебирают рыжие волосы, отводят их с лица, и тёплые губы Лале касаются виска Аслана. Один раз, другой. Лёгким, чувственным поцелуем скользят они на щёку. Останавливаются на краешке губ.       — Посмотри на меня, — шёпотом просит она, и Аслан повинуется, медленно отводя взгляд от окна.       Какая она красивая… В ночном лунном свете, что льётся из окна, Лале несравнима ни с одной другой женщиной, она — невероятна. Аслан впивается печальным взглядом в её лицо, в памяти запечатляя каждую, казалось бы, незначительную мелочь: её блестящие глаза и губы, поджатые в мягкой улыбке, тёмные пряди волос на лбу, длинную шею и россыпь родинок на открытых плечах… Всё, что он мог бы вспоминать бесконечно длинными ночами, когда она его покинет.       — Поцелуй меня, Аслан…       Он тянется через разделяющие их сантиметры и целует. Целует горько, отчаянно, но нежно. Здоровой рукой обнимает её лицо, пальцами зарываясь в бархат волос, а Лале подаётся ему навстречу, обхватывая пальчиками шею и отвечая на поцелуй с не менее горючей тоской, что раньше была ей не свойственна. Вкладывает в ласку всю обиду, всю злость, опустошённость и всю безграничную любовь к нему.       Поцелуй этот — одна из последних точек в их истории…       Лале, прикрывает глаза и, точно котёнок, тычется лбом в плечо Аслана, позволяя его рукам укрыть её плечи. Она вдыхает запах конюшни, соломы и дыма, что источает его рубашка, и чувство тоски с двойной силой отзывается в сердце, разливаясь и по венам.       — Прости меня за дерево, — Отстранённо произносит Аслан, а ладони его продолжают гладить медленно вздымающуюся спину и мягкие волосы. — Я такой дурак…       — Всё хорошо.       — Не хорошо, — тихо, но горячо, возражает он, позволяя Лале устроить голову на его груди. Как чудесно её ресницы щекочут его кожу… — Я его испортил!       Он слышит, как Лале негромко усмехается. Она поднимает на него глаза, полные нежности, и, пусть Аслан от стыда не решается посмотреть в ответ, он чувствует её безграничность в каждом произнесённом слове и в том, как пальцы её бегут по его волосам:       — Наше дерево сильное. Мы взрастили его с любовью, и, поверь мне, оно крепче, чем ты думаешь. Оно переживет и то, что ты сделал, и грядущую зиму. Оно расцветёт ещё краше следующей весной. И весной после. И будет цвести ещё много-много лет.       Лале знает, что чувство стыда съедает Аслана и, хоть в словах её нет ни капли лицемерия, глядя на его измученное лицо, говорит она вовсе не про дерево джакаранды.       Мой милый мальчик… Ты справишься со всем, что тебя ждёт.       — Но тебя здесь не будет.       — Вот поэтому ты должен будешь беречь его самостоятельно.       Беречь себя…       Лале твёрдо решила не плакать в их последнюю ночь. Крепко зажмурившись, она подаётся вперёд и вновь утыкается Аслану в плечо, чувствуя, как руки его сильнее сжимаются на её спине.       Им обоим так много нужно друг другу сказать — в минуты, близкие прощанию, всё кажется важным, — однако любые объяснения — лишь бессмысленная трата драгоценного времени, которого у них и так непозволительно мало. Поэтому Лале и Аслан лежат, обнявшись, молчат, деля одну тоску на двоих.       Молчат, пока Аслан не произносит вслух слов, что Лале ждала:       — Хочешь, я убью его? — спрашивает он, и Лале чувствует в его голосе то же самое, что Влад несколькими часами ранее увидел в глазах: ненависть.       — Нам это не поможет, — выдохнув, примирительно отвечает она.       — Тогда давай сбежим?       Аслан приподнимается на локтях, оглядывается на Лале горящими в темноте зелёными глазами, ища поддержки. Но, когда девушка садится и прикладывает тёплую ладонь к его щеке, он понимает, однако, что не найдёт…       — Милый мой, — мягко говорит она, а печаль сквозит в её негромком голосе. — Ты знаешь, что больше всего на свете я хотела бы быть с тобой. Будь моя воля, я принадлежала бы только тебе, и ты знаешь, что душой — я всегда буду, — Лале замолкает, стараясь избавиться от вставшего в горле комка слёз. Она не может глядеть в преданные глаза Аслана, что мечутся по её лицу, будто в агонии, но продолжает, ибо, как и он, горячо желает запомнить каждую деталь дорогого сердцу облика.       — Но убийство и побег — не выход. Потому что на место убитого тобой найдут другого, а в случае побега поймают нас обоих, накажут и разлучат навечно. А так у нас всегда будет надежда на встречу.       Аслан знал, что она скажет именно это, хоть ему и хотелось верить, что у них ещё осталась иллюзия свободы, иллюзия выбора, и они вольны распоряжаться своими судьбами сами.       Но свободы нет, как нет и выбора. Есть лишь узы долга с одной стороны и узы плена — с другой.       — Ты будешь вспоминать обо мне там, в Дамаске? — бесцветным, потухшим голосом спрашивает он, накрывая маленькую ладошку своей, перевязанной.       И этот вопрос — окончательная капитуляция.       — Нет.       — Нет?       Она чуть посмеивается, переплетая их пальцы и, будто глупому ребёнку, снисходительно объясняет:       — Я не буду вспоминать о тебе, Аслан, потому что ты всегда будешь со мной. Ты будешь со мной в лучах рассвета, ты будешь со мной в первых веснушках на моём лице, что появятся из-за жаркого солнца. Ты будешь со мной в улыбках детей и громком, радостном смехе. Ты будешь в ветре и в небе, ты будешь в журчании воды и в шелесте ночи, — Одна-единственная слезинка сбегает по щеке, но Лале, улыбаясь, не спешит её стирать. — Я не буду вспоминать о тебе, потому что ты и так всегда и всюду будешь со мной. А я буду с тобой.       Она не сопротивляется, когда он порывисто притягивает её к себе, от всего мира пряча в объятиях сильных рук. Не сопротивляется, когда он обвивает плечи ещё крепче и отчаянно сжимает в тисках, всем естеством желая одного и, казалось бы, такого простого: её не отпускать.       — Лале, — сдавленный шёпот скользит по её волосам. — Пожалуйста, останься сегодня со мной.       Уйти от него сегодня было бы немыслимо. Неосуществимо. Невозможно. Непостижимо.       Лале поднимает голову, тянется ближе к его лицу и целует искусанные губы смело, решительно, отметая любые сомнения в пропасть.       — Сегодня и всегда, — шепчет она, тёплыми пальцами забираясь под край мужской рубашки.       В комнате, погружённой в ночной мрак, двое, оставшись наедине, ловят ускользающие моменты нежного единения…