Die k. und k. Regierung erwartet die Antwort.

...

- Как убили…? - Прямо так в тексте и написано. – прозвучал голос Берлина, изо всех сил старавшегося сохранять серьезный вид и профессионализм: он и сам был застигнут врасплох такой новостью. - Бандиты. - ГИ… - Нет… Убийцы! - Пожалуйста, успокойся. Не сам же Австрия- - Сербия, он всему виной! Господи... – стараясь держать себя в руках, Империя судорожно прокручивал в голове диалоги с Австро-Венгрией, когда тот, не скрывая этого, беспокоился за деятельность сербских организаций и новость о потенциальном объединении с Черногорией. Голос австрийца, встревоженный и непостоянный громкостью и тембром от волнения, отдавался в сознании Германии и доводил до мурашек. - Ох, насколько же АВи был тогда неубедителен… - закрыв рукой лицо, сидящий за столом ГИ опустил голову и вздохнул, собираясь с мыслями. Прошло несколько мгновений напряженной тишины, прерывавшейся лишь неровным дыханием немца, и тот подорвался из-за стола, издав ножками стула о пол неприятный шершавый звук. -Напряги кучера. – вытаскивая из головы слова насилу, Германия метнулся к двери. Весть дошла до них чересчур поздно, и идея ехать туда и обратно до Австрии была сомнительной, но Берлин и сам прекрасно все понимал. Нервно прикусив палец охолодевшей от эмоций руки, тот прогнал все преждевременные мысли, окинул кабинет взглядом и поспешно вышел за дверь.

…

В бесцеремонной манере выйдя из кареты, Германская империя прямо направляется к австрийской столице, потерянно стоявшему у приоткрытых дверей, а следом, нехарактерно осторожным шагом поспевает Берлин. Не дожидаясь риторических расспросов, Вена кивает и нерешительно говорит: - Вечер. Даже не знаю, что вам сказать, но раз уж вы не могли не приехать после моего письма, то вам определенно нужно с ним поговорить. Но Германия, прошу вас… - Разумеется… - даже не подразумевая резкости, а лишь предсказывая продолжение, немец прерывает неловкую речь. Трудно было однозначно оценивать ситуацию, но было не до споров – все трое думали об одном, и точно не о самом убийстве. Решив не медлить более, австриец провожает ГИ по лишь частично освещенным коридорам к высоким дверям, отделяющим их от кабинета Австро-Венгрии. Помявшись секунду на месте, Вена отступает в сторону от дверей и говорит, явно перебирая пальцами в волнении: - Он, бормоча, наворачивает круги по периметру комнаты уже второй час – не знаю, сможете ли вы его успокоить, но… проходите. Взявшись за металлическую ручку, Германия медленно толкает дверь и делает шаг, через секунду уже закрывая ту за собой. Проходит несколько беззвучных мгновений, и Вена, сомневаясь, подходит впритык к двери и начинает прислушиваться. Голоса спорящего дуэта достаточно слышны для того, чтобы разбирать слова, но собственное состояние австрийской столицы не позволяет с легкостью воспринимать смысл диалога. Старательно вдаваясь в суть и будучи обеспокоенным, он не замечает, как сзади к нему подходит Берлин. Не в силах наблюдать одинокую подавленность подслушивающего, тот кладет руки на плечи Вены, чем слегка пугает его, отвлекая, после чего молча сам прислоняется к холодной поверхности между дверью и стеной. Любой, кто хорошо знает Ги и АВ, услышав этот диалог, удивился бы: впервые при обсуждении такой серьезной темы они поменялись ролями своих характеров. Немец искренне старался предостеречь Австрию от опрометчивых решений, но сам его голос нельзя было назвать уравновешенным: эмоции просачивались через планирующуюся интонацию и отягощали любого слушателя в здравом уме. «Я знаю, да, но послушай меня…» - чуть ли не простонал взволнованный Германия, и в это время Берлин почувствовал, как дрогнул Вена. Не поворачиваясь лицом к немецкой столице, тот пробормотал: - Я замечал, что АВи поглощен идеей опровергнуть свою беспомощность перед Германской Империей, но неужели подобное засело в его голове настолько глубоко, что не заглушит даже его собственный здравый смысл… Мне трудно в это поверить, но я уже почти уверен в этом, и меня это пугает. Тем временем за дверью стало гораздо тише, и австриец осекся, испугавшись громкости собственного голоса, не ограничившегося тихим шепотом. Оставалось лишь надеяться, что империи, увлеченные собственной беседой, не уловили шум. Одновременно с этим они постарались стать еще тише и вслушаться, и последним, что по громкости голоса позволил услышать разделявший их материал, было: «Наверное, ты все же прав…» - проступили слова Австро-Венгрии, сказанные непонятной интонацией на выдохе, в том время как интонации Германии звучали холодно, но мягко: «Рад, если ты так думаешь.» - Только не говори мне… - Что ГИ не понял, что его возлюбленный ему врет? – Берлин знал наперед, как закончить эту фразу, но не мог скрыть самого удивления от ситуации. Неужели копившаяся замкнутость АВи все же позволила ему соврать напоследок… Освободившись от рук немецкой столицы, Вена поворачивается к нему лицом, и умоляющий взгляд в поблескивающих распахнутых глазах, оказавшихся буквально впритык, окатывает с ног до головы. - Обойдется ли… - цепляясь за рукав немца, шепчет он и опускает голову, позволяя прядям волос скрыть лицо. Ответа не следует. Берлин чувствует, что именно сейчас ему лучше всего промолчать, и оставшиеся минуты проходят в полной тишине. За дверьми слышатся приближающиеся шаги, и столицы мгновенно делают несколько шагов назад, приводя себя в условный порядок, и стараются сделать вид, что все - совершенно как обычно. Германия молча выходит из кабинета – та резкость, с которой он приехал сюда совсем недавно, вовсе испарилась, и он выглядел уставшим и взволнованным несмотря на, казалось бы, конструктивное завершение такого важного диалога. Перебирая ногами, он оборачивается в сторону своей столицы и тихо, недвусмысленно говорит: - Пойдем. Иначе вернемся слишком поздно. Город не решается сказать что-либо и лишь поспешно догоняет Империю. Несколько секунд сомневавшись, за ними следует Вена.

...

Уже сидя в карете, Берлин все равно продолжает беспокоиться и прокручивать в голове все сказанное и услышанное. Перебирая пальцами ткань своего пиджака, он ловит на себе пристальный взгляд и, повернув голову, перед отъездом таким образом обменивается беззвучными эмоциями с австрийской столицей, провожающим их карету. Он верит, что спокойные времена заканчиваются прямо сейчас, хоть и не хочет этого признавать всеми силами. Стараясь не смотреть на сбитого с толку словами Империю ради предостережения от собственной обыкновенной болтливости, город закрывает глаза и уходит в свои мысли.

...

Австро-Венгрия так и не покидал свой кабинет. Вена помнит это, но осознает только тогда, когда касается дверной ручки. Возможности обдумать что-либо не остается: тот точно слышал его шаги, а может и не только, останавливаться нельзя… Со всей оставшейся решимостью столица тянет на себя дверь, и в последнее мгновение ловит движение руки Империи, поправляющее одну из повязок на его лице. Более того, они наспех перепутаны… «Что же творится у тебя на уме, АВи…» - только и успевает подумать тот, прежде чем Австро-Венгрия делает шаг в сторону от стола. - Вена. Я уже понял, как ты к этому относишься, но прошу - садись и пиши. Сердце, кажется, замирает, а во рту сразу становится сухо, но противиться не получается – город застигнут врасплох. На рабочем месте уже наведен порядок, готовы бумаги и перо, и он послушно садится, готовясь записывать.

...

Последние строчки записываются так же четко, как и произносятся. Австро-Венгрия, закончив диктовать, выходит в коридор. "…Die Königliche und Kaiserliche Regierung erwartet die Antwort der k. Regierung spätestens bis Samstag, den 25. d. M., um 6 Uhr nachmittags." Перо звонко падает на стол.