Голод леса

Зима давно вступила в полные права. Её владения покрыты бесконечным белоснежным покрывалом, сияя в лучах серебряного диска. Тонкие ветви деревьев и елей давно спрятались под слоем ветьеватого инея. Кое-где проглядывают холмики кустов, похожие больше на сугробы, чем на полноценное растение. С момента последней снежной бури прошло не так уж и много времени, от того каждый зверёк попрятался по норам, да дуплам. Тишину ночного благоденствия прерывает хруст снега. Громкий и до того резкий, что кажется, будто это вовсе не маленькие снежинки ломаются под чьими-то сапогами, а кости трескаются, не в силах выдержать тяжести. А между тем, таинственный незнакомец неторопливо идёт всё глубже и глубже. Туда, где деревья плотным кольцом не пускают. Туда, куда даже обычное зверьё не сунется. Далеко-далеко. Глубоко-глубоко. Он знает, что его там ждут. Что сытное угощение подкрепит его силы на ближайший месяц. Вот только сердце предательски сжимается в ужасной муке и тоскливом бессилии. В конце-концов, всё что только было возможно сделано. — Хозяин! — радостно приветствует его шёпот леса — Хозяин пришёл! Раньше он бы сильно испугался. А сейчас привык. Как говорят люди: «Привыкаешь ко всему». Любопытно, а относится ли это вообще к таким как «он»? Шелест и шорох внезапно набежавшего ветра вовсе не пробирает до дрожи. Скорее напротив приятно ласкает шею и ладони. Метаморфозы с телом — дело привычное. Постепенно, уши вытягиваются, перемещаясь на макушку. Руки, ноги, туловище, шея, голова — обрастают шерстью. Маска и вовсе будто сливается с лицом, оживая с каждым мгновением. Слух и зрение меняются. Чувства и инстинкты обостряются до крайности, а маленький носик забавно дёргается, втягивая воздух. — Раз-два, прилети сова. — начинает голос впереди. С характерным для хищника уханьем и слышится громкое хлопанье больших крыльев. — Три-четыре-пять, время поиграть. — хихикает словно звон колокольчика девочка, проговаривая угрожающе эти строки — Шесть да шесть, дыбом волчья шерсть. — рычит оскалившись юноша, будто вот-вот кинется вперёд, впиваясь зубами в чужую глотку. — Семь-восемь, бьём копытом оземь. — величественно тянет низкий хриплый голос подростка — Для медведя, для лисы… — произносит юноша, останавливаясь наконец у бездыханного тела — …зайчик, кушать принеси! — почти рычат от голода звери и в агрессивной жадности набрасываются на добычу. Кровь уже давно пропиталась в их мордах и шерсти. Сладко хрустит снег, подтаивая от капель. Мясо особенно сочное и умопомрачительно пахнет. Ни на секунду не отрываясь от угощения, они причмокивают, рвано вздыхая и почти заливаясь слюной. Медленно, совсем неторопливо пробираются до внутренностей. Куда им спешить? В распоряжении целая ночь. Тихо хрустят кости. Разламываются на мелкие осколки и тоже исчезают в глотках монстров, обречённых питаться под полной луной. Не останется ни следа от бедного, улыбчивого Вовы. Не найдут его родители, а детская игрушка затерялась в снегах, рядом с гаражом. Их голод снова будет утолён, а пропавшего мальчика так и не найдут. Взрослые боятся, дети не верят, а старики молятся. Вот во что превратилась жизнь деревеньки, спустя столько веков кровавого пира. — Вкусно, — облизнулась Лиса, хихикая от удовольствия — Ай да Зайчик! Ай да молодец! Какого вкусного мальчика с собой привёл!.. Пир заканчивается. Только кровь и кусочки костей с жилистым мясом остались нетронуты. Зачем, когда основа уже съедена? Ни к чему подбирать объедки. А уж если не наелся… Стоит только зайчику подумать об этом, как шерсть встаёт дыбом от внезапного недовольного урчания. Лес недоволен. Ему мало того, что привёл хозяин. — Ещё хочу! — нетерпеливо рычит Волк и скребёт лапами по окровавленному снегу — Хочу ещё! Ещё мяса! Больше мяса! Но он игнорирует. Только смотрит стеклянными глазами на то, что только что творил вместе с ними. Их вполне можно назвать каннибалами. Как бы ни были они похожи на зверей, сердце у них осталось людское. Полное гнили, извращённого желания, настоящего, истинного чревоугодия. Но людское. Смерив строгим взглядом капризное животное, он только молчит, постепенно выпрямляясь и меняясь в размерах. Шерсть будто втягивается внутрь кожи. Уши сползают ниже, а лицо постепенно становится обыкновенной маской. — Нельзя, — отрезают резко, но с почти уставшей лаской — Не положено. Волк таким раскладом недоволен, но боле рычать и не думает. Только встряхивается, словно сбрасывая с себя грязь или воду. Его внешний облик тоже преображается. Уши становятся недвижимыми, а лапы обращаются в ноги и руки. Пасть с оскалом так же замирает, обращаясь в маску из папье-маше. Вставая с четверенек, молодой парень глухо порыкивает, потягиваясь и во всю пасть зевая. Зачарованная морда повторила его действие, будто живая. — А кто же следующий? — спрашивает тоненький голосок. То говорит преображённая рыжая плутовка, почти пританцовывая на месте. Её облик не настолько страшен, как у остальных присутствующих. Шерсть втянутая под саму кожу и почти насмешливо-учтивая физиономия маски — Кто же? Зайчик, миленький, расскажи лисичке-сестричке! — Расскажи, хозяин, расскажи! — Сова лишь одобрительно ухает, взмахивая большими крыльями и постепенно меняясь точно так же, как и остальные звери. Перья её словно пропадают внутри, а на лице прорисовываются контуры маски, с тщательно наклеенными перьями. Она вытягивается в росте и выпрямляется, будто тут же хмурясь — Ещё мяса хочется! — Расскажи, — тянет низкий басок мальчика-подростка, уже явившего тёмному лесу свой людской облик. Втянувшаяся шерсть, маска с медвежьей мордой и особенно грузное телосложение, что уменьшилось в размере. Уши тоже застыли, не желая раскрывать истинной натуры их хозяина — Расскажи… Он — Зайчик. Его обязанность кормить себя и настоящих монстров этого леса. И потому следующая жертва должна всех накормить до отвала. Вот только кого обречь на страшные муки? Кого в этот раз они, несчастные, погубят? Способен ли вообще он привести ещё хоть кого-то на страшное побоище, где звери страстно и торопливо разорвут несчастного на кусочки? — Есть кое-кто на примете, — тихо сообщает зайчик и втягивает носом прохладный воздух — Его имя — Семён Бабурин.