Белые гортензии

***

      Когда Хёнджин в очередной раз щурится, глядя на женщину, сидящую на его кушетке, чьё лицо залито слезами, он, кажется, вспоминает…нет. Тяжёлый вздох срывается с потрескавшихся сухих губ, и брюнет отрицательно мотает головой.       — Прости…       — Не нужно, — всхлипывает женщина, осторожно касаясь тонкой руки, в тыльную сторону ладони которой воткнут катетер от капельницы. — Врач сказал, что это поправимо. Со временем. Ты ведь не виноват в этом, Джин-и.       — Но ты… — парень заминается, слегка морщась от предстоящих слов, — моя…мама? И…тебе, должно быть, неприятно это всё и… Женщина вдруг мягко смеётся сквозь слёзы, едва сжимая хрупкое запястье дрожащими пальцами.       — Никакие травмы не искоренят это из тебя. Всегда пытаешься взять вину на себя за что бы то ни было. Я в порядке, сынок. Вечером отец обещал сорваться с работы, а ещё я позвонила Феликсу, твоему другу. Он приедет сразу после школы. Ты… — она осекается, распахивая заплаканные глаза. — Боже, Джин-и, ты не против, что сразу столько народа…       — Нет-нет, так даже лучше, я думаю, — кивает парень. — Врач же сказал, что память вернётся, и нужно просто как можно быстрее влиться в прежний мир и…воспоминания могут… — он зажмуривается от резкой головной боли.       — Сейчас тебе нужен покой, сынок. Хотя бы до приезда твоего друга, а он…поверь, он наведёт тут шуму, — посмеивается мама, поднимаясь с кушетки и ласково целуя забинтованный лоб Хёнджина. — Я постараюсь быть здесь вместе с отцом. Приготовлю тебе домашней еды. Посмотрим, вдруг удастся изменить твои вкусы на что-то полезное.       — Это не очень уж и честно, — слабо улыбается брюнет, едва моргая и провожая женщину уставшим взглядом.       — Отдохни пока никого не будет. Как только мама закрывает за собой дверь ярко-освещённой палаты, Хёнджин тут же переводит глаза на единственную занятую кровать у противоположной стены. В помещении кушетки всего четыре. По две у каждой стены, изголовьями к белой потрескавшейся краске, а между ними огромное окно, из которого видно весеннее солнце и пушистые облака. Та кровать, что напротив и ближе к окну, была занята парнишкой, как Хёнджину показалось, его возраста. Шатен спал, слегка хмурясь во сне, и иногда что-то будто шептал, но расслышать это было невозможно. Хван машинально облизывает сухие губы, переводя взгляд на потолок с ослепляющими флуоресцентными лампами, и вздыхает тяжко. Всё, что он помнит — это жгучую боль в затылке. И всё. И больше вообще ничего. Ни того, куда шёл, ни того, кто он, ни того, что недавно ушедшая женщина — его мать. Удивительно, что он помнит названия почти всем предметам в палате, но не помнит лица и имени той, кто с ним вот уже восемнадцать лет. И своего почти тоже. Он вздыхает вновь, медленно и осторожно присаживаясь на кровати, опирается спиной на неудобную подушку, всё ещё старательно не двигая рукой, привязанной к капельнице, и снова уставляется на соседа по палате. А точнее на то, что вокруг. На тумбочке телефон, как и у него самого, бутылка воды, пара бананов и небольшой, но очень красивый букетик свежих белых гортензий…а возле тумбочки белая трость. Хёнджин хмурит брови, напрягаясь и копаясь в уголках своей памяти. Ему кажется это чем-то знакомым, но он никак не может уцепиться за нужную мысль. Они лежат в травматологии, так что исходя из этого, можно смело предположить, что у парня травма ноги. И трость для этого. Но она не кажется особо устойчивой или…нет. Она белая. И вот, что на самом деле кажется странным. Он поджимает губы, склоняя ноющую голову на бок, но даже спустя пару минут скрипучих дум, он не может понять отчего ему кажется, что эта трость вовсе не для опоры. Цокая языком и сдаваясь самому себе, Хван отворачивается, беря в руки свой мобильный и вздрагивая оттого, как тот сразу же сияет включённым экраном от прикосновения. Удобно, даже пароль вспоминать не нужно. В уведомлениях под «конвертиком» сотня сообщений от отправителя «Ликс», ещё парочка от «Занудный парень Ликса», куча пропущенных от мамы. И ещё какие-то неизвестные ему уведомления, которые он стирает одним взмахом пальца. Он разберётся. Со всем по порядку, а пока… С соседней кушетки раздаётся невнятное кряхтение и болезненный стон. Хёнджин мгновенно поворачивает голову на звук и почти сразу жалеет об этом, жмурясь. Боль пронзает всё от затылка к вискам. Благо боль короткая и совершенно теряется на фоне того, что разворачивается перед его глазами. Парнишка, медленно севший на кровати, заправляет пальцами волосы за уши, пару раз глубоко вдыхает, а затем, откинув одеяло и спустив босые ноги на пол, тянется рукой к трости. Хван, кажется, даже затаил дыхание, пока наблюдал за тем, как шатен крепко обхватывает пальцами белую рукоять, отталкивается от края кровати и, всунувшись в тапочки, медленно шаркает по палате, едва постукивая палочкой перед собой и даже не удосужившись разлепить веки. Он сонно зевает, потирая второй ладонью закрытые глаза, и идёт так уверенно, будто бы знает здесь всё и видит отменно. Хёнджин выдыхает только тогда, когда хлипкая дверь уборной, находящейся за небольшим закутком в их палате, слабо хлопает. Он вздрагивает и моргает несколько раз, откладывая мобильный обратно на тумбочку. Сам он очнулся с час назад и вокруг суетились врачи и мама, а сосед его спал так, словно в палате тишина и покой. Отчего возникает вопрос — насколько же сильно он может испугаться, узнав, что теперь не один? Как вообще нужно вести себя со слепыми? Как правильно окликнуть и… Хван трёт пальцами переносицу и глубоко вдыхает. Его внутренняя паника сейчас делу явно не поможет, а вот передаться другому человеку — вполне может. Он слышит шум воды в бачке, затем напор в раковине, а после щелчок щеколды и тихий скрип открывающейся двери. Набрав в лёгкие побольше воздуха, брюнет решает, что момента лучше не будет — ведь пока шатена не было на месте, в палату как раз могли войти. Что логично.       — П-привет, — чуть осипше выдаёт Хёнджин, повышая голосок и откашливаясь. Сосед дёргается, замирая на месте и вытягивая свободную руку вперёд, как раз в сторону Хвана.       — Здравствуйте. Вы новый мед брат? Я не узнаю ваш голос… — голос шатена такой же высокий, слегка дрожащий в испуге, но весьма милый. И сам он тоже — очень милый. Прямые волосы спадают на лоб густой тёмно-каштановой чёлкой, большие угольно-чёрные глаза, потерянно сейчас бегающие по помещению, будто могут что-то разглядеть, бледная кожа, розовые губы, даже сложенные в линию выглядящие пухловатыми. Наверное ото сна.       — Нет-нет, я теперь тут…ваш сосед? — неловко хихикает вдруг Хёнджин, нагло и бесстыдно разглядывая чужое лицо, раз уж его не могут за этим застать.       — Странно, мне обещали, что никого не положат до самого конца… — хмурит густые брови шатен и вновь поджимает губы. — Не смотри так. Да, я слепой, но это не значит, что я не чувствую, как на меня открыто пялятся. Хван вздрагивает всем телом и резко тупит взгляд, утыкаясь им в иглу, воткнутую в вену на костлявой кисти.       — Извини. Слышится громкий и тяжкий вздох, затем лёгкий стук трости и шарканье тапочек, скрип кушетки, и снова голос, правда уже говорящий более мягким тоном, что не укрывается от слуха брюнета.       — Ладно. Как тебя зовут?       — Х-хёнджин, вроде, — выдыхает парень, позволяя себе поднять голову и коротко взглянуть на соседа.       — Вроде? Это как?       — Врачи сказали, я потерял память. Так что не могу с уверенностью сказать, что запомнил именно своё имя из всех, что назывались тут за час пока…пока ты спал.       — Я плохо сплю ночью, — ведёт плечом шатен и кусает губы. Хёнджин замечает у него брекеты и отчего-то улыбается. Брекеты. Он помнит слово брекеты. — Я Чонин. Ты надолго здесь?       — Сказали две-три недели, — задумавшись, тянет Хван. — У меня только сотрясение и голова разбита. А так…я вроде бы цел.       — Вроде…есть что-то, в чём ты уверен? — слегка поворачивает голову Чонин.       — За окном очень красивые облака. Похожи на букет на твоей тумбочке, — со знанием дела говорит брюнет, кивая сам себе. — В этом я точно уверен. Губы соседа вдруг расплываются в широченной улыбке, оголяя крупные зубы с разноцветными камешками в тонком металле.       — Не знал, что брекеты бывают цветными, — зеркаля улыбку произносит Хёнджин, на что Чонин мгновенно отворачивает голову, протягивая руки к подушке и делая вид, что ему срочно потребовалось её взбить.       — Тебе сейчас можно наплести что угодно. Ты во всё поверишь, — фыркает он. — Памяти-то у тебя нет.       — Но она вернётся. Врач обещал, — словно защищаясь, дует губы Хван, сжимая пальцами одеяло. Шатен замирает, всё также сидя спиной, и почти не слышно спрашивает:       — А если нет? Что, если память не вернётся?       — Н-нет, мне.       — Мне врачи тоже обещали в детстве, что зрение вернётся. И я тоже им верил.       — Я…я уверен, — затихает Хёнджин, опуская голову и потерянно глядя на белоснежную ткань пододеяльника. Чужие слова неприятно скребут где-то внутри.       — И я был, — хмыкает Чонин, укладываясь на кровати и сворачиваясь на ней в клубок. Тишина, повисшая между ними, так и не нарушается никем до самого приезда шумного друга Хёнджина со странным именем — Феликс.

***

      Всё время, что друг и родители находились в палате, Хван поглядывал в дальний угол. К Чонину также пришли мама и папа, что весело о чём-то рассказывали, вызывая у сына улыбку, а иногда даже и едва слышный смех. Почему-то от этого стало как-то легче, будто бы окажись этот парнишка одиноким — Хёнджину было бы не по себе из-за балагана, что творится с его стороны. Он не знает, почему чувствует эту лёгкость и радость за соседа, но ему определённо это нравится. И он улыбается. Его тоже пытался смешить Феликс, рассказывая какие-то шутки, но из-за того, что все они, так или иначе, касались их общих знакомых, учителей или школьных предметов, Хёнджин не до конца мог в них разобраться, чтобы посмеяться от души. Однако, попытки друга радовали и заставляли улыбаться ещё шире. Феликс очень старался, нужно признать. Когда же в палате снова повисла неловкая тишина, а медсестра заглянула, предупредив об отбое через час, Хван уселся на своей кушетке, поджав ноги к груди и обхватив их руками. Он упёр подбородок в острое колено и устремил взгляд в тёмное окно, занавешенное сейчас тонким белым тюлем. Луна ещё не очень ярко светила, выглядывая из-за сероватых туч, но ночью, парень уверен, она будет освещать их палату, как магический ночник. Мимолётно проскальзывает мысль о том, чтобы попытаться не спать и понаблюдать за этим. Взгляд сам плавно перетекает на соседа, который как раз доставал из тумбочки небольшую косметичку с ванными принадлежностями и синее полотенце для лица. Хёнджин помнит, что Чонин чувствует, когда на него смотрят, но ничего с собой поделать не может. Заинтересованно разглядывает то, как длинные пальцы дёргают собачку, открывая молнию, достают тюбик пасты и зубную щётку в футляре. Ещё какой-то бутылёк и несколько ватных дисков. Чонин перебирает всё это в руках, а затем, цокнув языком, бросает всё обратно в косметичку, сжимая ее, и поднимается с кровати. Провожая его задумчивым взглядом, Хёнджин размышляет о том, насколько…спокойно шатен всё делает. Так, словно он и вовсе всё видит. Его движения лишь изредка дёрганные, но в целом плавные, уверенные. отточенные. Брюнет задумывается о том, а как долго Чонин живёт так? С рождения? Или совсем недавно? Невольно в голове всплывает тихий голос, говорящий об обещании врачей. И точно. Чонин говорил о том, что в детстве ему обещали вернуть зрение. А значит, он всё же недолго, но видел. Но как? Насколько хорошо? Зрение резко стало таким или ухудшалось? Вопросы в голове Хвана настолько запутываются в клубок и уносятся далеко, что он не сразу слышит, как его зовут, вздрагивая от громкого вскрика.       — Эй, Хёнджин!       — Да? Да, прости! — он поднимает голову и натыкается на тёмные глаза, глядящие прямо на него. И одновременно будто бы сквозь. Чонин стоит у изножья его кровати, едва склонив голову на бок, отчего влажная чёлка чуть упала на бок, разделяясь прядками.       — Я говорю, что горячую воду отключат через полчаса. Тут так всегда после отбоя. Поторопись умыться.       — А…с-спасибо, Чонин. Кивая, Хван не сразу понимает, что делает, а после хочет отвесить себе подзатыльник. ОН кивает. Тому, кто этого не увидит. Он лишь в очередной раз вздыхает, спешно сползая с кровати и хватая собственные ванные принадлежности из тумбочки, когда шатен отходит к своему месту.       — Спасибо, — ещё раз бросает Хёнджин прежде, чем скрыться в ванной комнате. Ответ он не слышит либо потому, что его нет, либо потому, что, едва успев закрыть дверь, он тут же включил воду полным напором. Упершись руками в раковину, брюнет осматривает своё отражение в ярком свете белых ламп. Всё ещё слегка посеревшее лицо, припухшие красноватые глаза, чёрные волосы, забавно взъерошенные из-за бинта. Врачи сказали, что он едва не попал под машину, но запнулся о бордюр, отскакивая назад и упал, разбив голову о неровный асфальт. И простой удар оказался таким опасным для его памяти и будущей жизни. Нелепейше. Хёнджин качает головой, склоняясь над раковиной и умывая лицо тёплой водой. Пока он умывается, голову вновь заполняют мысли о соседе. Интересно, а из-за чего здесь он? Внешне никаких повреждений, слепой он, вроде как, давно, да и в травму с этим не кладут. Полный решимости, Хван выходит из ванной, закинув полотенце себе на плечо, и уже открывает рот, чтобы сходу задать вопрос, но застывает, едва только заворачивает за угол. Уголки губ невольно тянутся в улыбке. Чонин успел уснуть за те полчаса, что брюнета не было, и лежал сейчас немного на боку, размеренно и глубоко дыша сквозь приоткрытый рот. В чуть сжатой ладони, покоящейся рядом на подушке, был беспроводной наушник, из которого доносилась негромкая музыка. И в целом, весь вид парнишки был таким умиротворённым и спокойным, словно это не он был угрюмым сегодня днём. Хёнджин старается как можно тише выключить свет и пройти к своей кушетке, то и дело бросая взгляды на чужую кровать. Ему до ужасного любопытно расспросить Чонина обо всём. Настолько сильно, что на задний план отодвигаются собственные нужды в возвращении воспоминаний. Это всё ещё успеется, а сосед у него всего на пару, а может и меньше, недель. Засыпая, Хван думает о том, что обязательно попытается познакомиться с соседом поближе, если тот позволит. Он приложит все усилия.

***

      Однако, когда он просыпается — Чонина в палате нет. Проверив время на телефоне, Хёнджин смутно вспоминает о том, что через пятнадцать минут начнётся завтрак, только вот аппетита пока ещё нет. Он бросает беглый взгляд на ровно заправленную кровать шатена, но облегчённо выдыхает, замечая вещи на тумбочке. Возможно, Чонин на каких-нибудь процедурах. Или гуляет. Но утро только началось… Поджав губы, Хван нехотя выбирается из кровати и бредёт в ванную комнату. Но, даже после лёгкого душа из всё ещё прохладной воды, продрогший до костей (и это в мае-то месяце), парень не наблюдает соседа в палате. Даже после завтрака. И даже к десяти часам утра — Чонин не появляется. Волноваться за чужих и абсолютно незнакомых людей, наверное, не очень нормально. Но ведь и нормальность у всех разная, верно? А потому, в голову брюнета лезут самые пессимистичные мысли о том, куда мог пропасть его сосед. Конечно, логично было бы посмотреть в окно, ведущее во внутренний двор, но сделать этого Хёнджин не мог по двум причинам. Первая: окно хоть и было большим, но располагалась под потолком, подоконником едва достигая подбородка самого парнишки, а потому видно в него было лишь небо с облаками, да верхушки деревьев, посаженных вокруг больницы. Вторая: выходить во двор из отделения травматологии можно не раньше, чем через половину срока прибытия здесь. Да и то, смотря с какой травмой. Даже врач, зашедший ненадолго проверить состояние Хёнджина, и ухом не повёл на то, что Чонина не было в палате. Задал свои какие-то вопросы, провёл стандартный осмотр, что-то записал и испарился, как и не было. Любопытство Хвана на какое-то время так и остаётся скребущей кошкой внутри, пока он не решается выйти в коридор и спросить у медсестры, не видела ли та его соседа по палате? Он уже подходит к двери, хватаясь за ручку, но его опережают. Пальцы соскальзывают с покрытого белым лаком металла как раз в тот момент, когда сама дверь мягко открывается, заставляя Хёнджина отступить на шаг. Белая трость касается пола прямо у его ног, и он спешит объявить о своём присутствии:       — Привет, Чонин! Чонин ожидаемо не вздрагивает, но слегка выпрямляется и хмурит брови.       — Я тебя не задел, — говорит он. И это вовсе не вопрос, словно он знает, что дверь и правда не коснулась чужого тела.       — Н-нет, что ты, — торопливо бормочет Хван, заламывая пальцы и глядя себе под ноги. — Я только подошёл и тут ты…       — Кнопка вызова медсестры прямо рядом с кроватью, а тебе ещё не желательно выходить в коридор. Зачем ты хотел выйти?       — Я хотел… — брюнет закусывает губу, коротко задумываясь. — Спросить…расписание на сегодня? Чонин давится смешком и Хёнджин тут же уставляется на него, растянувшего губы в широченной улыбке, от которой завиднелись зубы и забавные разноцветные брекеты.       — Ты ни разу в больнице не лежал? — насмешливо спрашивает парнишка, склоняя голову на бок.       — Вроде как нет.       — Тогда понятно, — фыркает шатен, отходя наконец с порога и прикрывая за собой дверь. Он осторожно огибает Хвана, задевая его по предплечью лишь ребром ладони вытянутой руки, подходит к кушетке и резко плюхается на неё, отставляя трость к стене. Его взгляд направлен в сторону Хёнджина, и тот в очередной раз удивляется, как ему это удаётся. Опёршись на руки на кровать позади себя, Чонин подтягивает ноги, усаживаясь в позу лотоса, и снова усмехается.       — Сколько тебе лет, что ты никогда не лежал в больницах?       — Восемнадцать. А тебе? — выпаливает Хван, подойдя к пустующей кушетке напротив и недолго думая, забирается коленями на неё, усаживаясь.       — Семнадцать, — кивает шатен, так и держа небольшую улыбку. — Я здесь считай прописан. Но это не санаторий. И, если врач не сказал тебе с утра о том, что тебе что-то предстоит — просто расслабься и плюй в потолок.       — Ты сегодня в хорошем настроении, — Хёнджин замечает, как после этих слов, лицо Чонина сменилось на слегка нахмуренное, потеряв прежнюю лёгкость.       — Погода хорошая, — ведёт плечом он. Хван мельком смотрит в окно за спиной соседа. Ясное небо и яркое солнце, переливающееся сочной зеленью в кронах деревьев, что едва колышет ветер. И правда, выглядит неплохо, но откуда это может знать Чонин?       — Тебе уже можно гулять?       — А почему нет?       — Мама говорила, что мне из-за травмы можно будет не раньше, чем через неделю-полторы, — дуется Хёнджин, царапая короткими ногтями пижамные штаны на коленке.       — М-м-м, — тянет Чонин, опуская голову. Между ними повисает короткая тишина, которую тут же спешит прервать брюнет, разрываемый от скопившихся вопросов:       — Так где ты всё же был? Я рано проснулся и не видел тебя здесь довольно долго.       — Нам придётся разговаривать, пока я не выпишусь, да? — как-то грустно усмехается шатен.       — Н-ну… — Хван заметно теряется от этих слов, бегая глазами вокруг. — Наверное? Ты…если не хочешь, то я могу молчать. Всё время. В общем-то, это не трудно и…       — Это кажется для тебя невозможным, — смеётся парнишка, вскидывая голову. Его тёмные глаза слегка щурятся от смеха, и Хёнджин не сдерживает улыбки, глядя на это. — Моя тётя работает здесь медсестрой. После процедуры и осмотра я пошёл к ней, но задремал, когда её вызвали.       — То есть ты не гулял? — округляет глаза брюнет.       — Если посидеть у открытого окна, греясь под лучами солнца — прогулка, то гулял. Это первый раз, когда смеются они вместе. И звучит это настолько естественно, что у Хёнджина в груди разливается удивительное тепло. Как однажды, когда они с Феликсом запускали воздушного змея. Им было по пять.       — Боже! — вскрикивает он, резко глотая воздух и прерывая смех. — Я вспомнил! Чонин, я только что вспомнил!       — Что? О чём ты? — потерянно бегая глазами, шатен непонимающе поджимает губы.       — Я думал о том, как здорово, что…что мы смеёмся и…это было так здорово, правда, что я… в голове неожиданно, как будто какая-то вспышка и…я и мой друг, — сумбурно тараторит Хёнджин, схватившись руками за голову и уставившись в собственные колени распахнутыми глазами. — Мы запускаем воздушного змея. И его смех…и твой…и это…       — Здорово? — вдруг посмеивается Чонин, заканчивая за Хвана.       — Да…да! Широко и счастливо улыбаясь, брюнет переводит ладони с головы на свою шею, сцепляя пальцы в замок под затылком, и смотрит на соседа.       — Спасибо тебе.       — Мне? За что?       — Ты помог мне открыть одно из воспоминаний. Прямо как ачивку в игре, — хихикает Хёнджин. — Будто мы вдвоём шли и… Он запинается, когда замечает сведённые к переносице брови, и осознаёт, что Чонин вряд ли сейчас поддерживает эти его мысли и понимает, о чём речь. Играл ли он когда-нибудь в игры раньше?       — Я могу объяснить…       — Всё в порядке, — вновь слабо кивает шатен. — Ты об играх на PS? Я примерно понимаю о чём ты, папа и мои друзья рассказывали мне. Я даже как-то пытался играть, — он снова усмехается, качая головой. — Но, знаешь…это не то, в чём я хорош. Хёнджин замирает на вдохе, когда слышит это. Это звучало так…странно, но легко. Словно для Чонина это было чем-то сродни сломанной руки. Чем-то, что не сильно уж и беспокоило его. Защитный барьер? Самоирония, чтобы легче справиться с этим? Или изначально обыденный взгляд на ситуацию? Брюнет впервые сталкивался с кем-то, кто отличался от него настолько. Кем-то, кто не видел мир вокруг, но при этом, не видел в этом, казалось, ничего особенного. Какая ирония…       — Да, я шучу о слепоте. И много ещё о чём, потому что…могу? Потому что — почему нет? — вздёргивает брови Чонин. — Привыкай, если всё-таки решил общаться со мной до выписки. Он снова смеётся, представая перед Хваном совершенно не тем ёжиком, каким показался вчера. Его глаза, всё ещё щурящиеся от смеха и глядящие сейчас куда-то за плечо брюнета, кажется тоже улыбались. И это было…прекрасно.

***

      Первая неделя пролетела для Хёнджина слишком быстро. Настолько, что засыпал он обессиленным и под утро, хотя это категорически было запрещено в его положении. Режим, сон, хорошее питание, спокойствие и восстановление — вот, что должно было входить в его ежедневную рутину. Но, вместо этого, добрую часть нового дня он проводил, сидя на чужой кушетке, поджав ноги, смеясь, поедая какие-то сладости и узнавая соседа всё больше. Так, они выяснили любимые цвета друг друга, предпочтения в еде и музыке, о том, как Чонин смотрит фильмы и какие из них являются его любимыми. Поделились рекомендациями книг, которые младший слушает в аудио формате, и начали делить обеды и десерты, что приносили их родители. В палату всё чаще заглядывало солнце и Хёнджин не знал — было это от улучшающейся майской погоды или от расцветающего тепла в его душе, что рвалось наружу, затопляя всё светом. За пролетевшую неделю, брюнет также постепенно вспоминал о каких-то ситуациях из прошлого. Также короткими, но яркими отрывками. Не сказать, чтобы от этого он начал вспоминать самих людей, чувства к ним и историю взаимоотношений, но воссоздать утерянные ассоциации удавалось неплохо. Приходящий каждый вечер Феликс не мог нарадоваться такой динамике друга, ведь больше всего воспоминаний было именно о них двоих и всём, что их окружало.       В начале новой недели, парни по привычке сидели на кровати Чонина, когда в палату вошла его тётя.       — После процедур можно будет спуститься в больничный двор, — улыбается она, ероша каштановые волосы племянника, отчего тот весь сжимается, но хихикает, жмурясь довольно. — С вами пойти?       — Нет, тётя, спасибо, — ластится у её руке Чонин. — Хёнджин поможет мне, если что, — легко выдаёт он, отчего сердце старшего внезапно запинается о рёбра. Они ещё ни разу, на самом деле, не обговаривали это, но то, с какой уверенностью младший сказал об этом, не могло не радовать. Он доверял Хёнджину.       — А кто же поможет ему? — добро усмехается медсестра, переводя взгляд на брюнета.       — Всё будет в порядке, доверьтесь мне, — чуть кланяется он.       — За эту счастливую улыбку, я могу накинуть тебе баллы доверия, так и быть. Она звонко чмокает Чонина в порозовевшую щёку и покидает палату также молниеносно, как и вошла. Словно тёплый ветер или солнце, выглянувшее из-за туч, чтобы согреть ненадолго. Хёнджина посещает воспоминание о матери, которая крепко обнимает его, где-то в школьном дворе ярким солнечным днём. Кажется, это его выпускной в младшей школе? Он уже почти не дёргается от этих картинок в голове, и лишь улыбается шире, прикрывая глаза. Но он замирает, затаивая дыхание, когда чужие пальцы внезапно касаются его щеки.       — Так и знал, что лыбишься, — ухмыляется довольный Чонин, всё ещё сидя с закрытыми глазами и бездумно водя мягкими подушечками по напряжённой от застывшей улыбки щеке.       — Вспомнил о маме, — выдыхает Хёнджин, едва двигая губами, чтобы не нарушить момент, и наблюдет за парнем, боясь пошевелиться.       — Я думал твои щёки больше, — хмыкает шатен, проходясь кончиками пальцев по всей щеке, а затем повторяя путь большим пальцем и переводя остальные на челюсть брюнета. Он обводит скулу, быстро скользя к подбородку, и вдруг вытягивает губы трубочкой, охая. — Эй, ты что же, модель что ли? Почему такое острое лицо? Ты вообще ешь или всю еду мне скармливаешь? От его по-детски удивлённого вида и невнятного лепета надувшимися губами, Хёнджин снова мягко смеётся, отчего рука на его челюсти перестаёт двигаться.       — Ты, должно быть, очень красивый, Хёнджин, — чуть слышно шепчет Чонин, открывая тёмные глаза и упираясь ими невидяще прямо в чужие, пробирая этим до костей.       — Как и ты, Чонин, — не задумываясь выпаливает брюнет, не отводя взгляда от больших глаз, блестящих в ярком свете солнечных лучей. И он не лукавит, не пытается ответить комплиментом на комплимент. Это правда, Чонин очень красивый. В общем и целом. Объективно. И для самого Хёнджина особенно.       — Идём во двор? Чужие прикосновения исчезают, оставляя после себя едва ощутимые покалывания на коже и желание вновь вернуть пальцы туда, где они были. Прижать целую горячую ладонь к щеке и закрыть глаза, просто сидя так и наслаждаясь тишиной и чем-то неизвестным, что кружит все внутренности, доводя до помутнения и пелены перед глазами. Хван глубоко вдыхает, нехотя поднимаясь с чужой постели, и бредёт к своей кушетке. Впервые он рад, что Чонин не может его увидеть, потому что его щёки горят огнём, блаженная улыбка не стирается, а рука так и тянется сама к тому месту, где прикасался шатен. Он впервые чувствует что-то подобное и не знает этому названия. Ему приятно? Да. Это смущает? Отчего-то да. Это заставляет сердце биться чаще? Удивительно, но да. Это хочется чувствовать чаще? Определённо — да. В голове вертится слово «любовь», но оно какое-то…не совсем подходящее. На автомате Хёнджин переобувает тапочки для хождения по палате на те, в которых он ходит по коридорам больницы, и оборачивается, выжидающе глядя на Чонина. Тот, накидывая на плечи вязаную серую кофту, берёт с тумбочки мобильный, запихивая его в карман пижамных штанов, и хлопает себя по бокам, хмурясь.       — Помочь? — отзывается Хван.       — Да, так будет проще…наушники где-то здесь, да? Вот в чём минус беспроводных, — улыбается неловко шатен, когда старший подходит ближе, склоняясь над кроватью. — Постоянно трачу на их поиски время.       — Почему тогда используешь их? — брюнет откидывает одеяло, замечая, что наушники находятся аккурат возле подушки. Улыбка непроизвольно становится шире. Он видел, как Чонин засыпал в них, вероятно выронил, пока переворачивался.       — Удобно не путаться в проводах ночью, — пожимает плечами тот, беря из чужой горячей ладони находку и тут же засовывая её в карман кофты. — Дома я почти всегда засыпаю с ними.       — Здесь тоже.       — О ты…       — Они лежали у подушки. И, да, я ведь не могу не смотреть на тебя. Получилось как-то двояко. Хёнджин изначально предполагал смысл своих слов в том, что палата не такая уж и большая, чтобы смотреть куда-то кроме Чонина. Однако румянец, заполнивший нежные щёки и расползающаяся смущённая улыбка, которую младший пытался скрыть, опуская голову, натолкнули самого брюнета на мысль о том, что двойной смысл его фразы был не так далёк от правды. Он и впрямь не мог не смотреть на Чонина.       — Идём, — поджимая губы и всё ещё улыбаясь, бормочет шатен, пихая старшего локтем аккурат под рёбра.       — Для незрячего, ты весьма меток, — откашливается тот, усмехаясь и выходя из палаты.       — Я ведь слышу твоё дыхание, чувствую тепло. Не трудно было догадаться, что куда ни двинь вправо — я попаду в тебя.       — Пожалуй, теперь буду на чеку. Они смеются, выходя из здания больницы. Хёнджин резво спускается на две ступени вниз и уже тянет к Чонину руки, но тот вполне себе спокойно начинает спускаться, глядя немного хмуро перед собой и лишь изредка проверяя тростью ступени.       — Я хотел тебе помочь, — дует губы брюнет, поддевая парнишку плечом, когда они, поравнявшись, медленно начали идти по дорожке.       — Не привык к подобному. Это всё не помогает развиваться самостоятельности. Все эти: «давай подержу», «давай передам», «давай я прожую за тебя этот кусок мяса». Их смех вновь звонко раздаётся по больничному двору, привлекая излишнее внимание больных и их визитёров.       — Все пялятся, да? — хмыкает Чонин, понижая голос.       — Ещё как, — скрестив руки за спиной, брюнет идёт нога в ногу с младшим, рассматривая всё вокруг них.       — И так каждый раз. Где-то на четвёртый день общения, Хёнджин узнал, что младший действительно почти прописан в больнице. Кроме обычных обследований, которые он вынужден проходить после операции на глаза, ему также нет-нет да «повезёт» свалиться на ровном месте или пораниться с особо сильно. Так, однажды, он лежал в больнице просто потому, что не проверил, как далеко от края положил нож и тот, упав, воткнулся ему в ногу. Хвану было смешно и больно одновременно, где-то на тонкой грани. В этот же раз, Чонин оказался в больнице из-за того, что поскользнулся на конфетти, оставшемся после дня рождения его мамы, и встретился головой с деревянным полом. И это ещё Хёнджин думал о нелепости своей травмы.       — У тебя много друзей? — шатен чуть поворачивает голову вправо, а Хёнджин уже машинально подстраивает своё положение так, чтобы тёмные глаза смотрели прямо в его. Это было странно завораживающе.       — Судя по тем, кто ко мне приходит — двое. Мой лучший друг и его парень. Полагаю, все остальные просто знакомые, так как мне вроде как писал ещё кто-то в сообщениях, — жмёт плечами брюнет.       — Ты не отвечаешь?       — Я не знаю, что им ответить. Я не знаю больше этих людей, я не помню, что меня с ними связывало. И это…       — …страшно?       — Да. Да, блин, так страшно, знаешь…что-то вроде…мне сейчас напишет какая-то девчонка и скажет, что я её парень! Вот это так крипово, — нервно усмехается Хёнджин, когда они, наконец, нагулявшись, садятся на скамью, лицом друг к другу.       — А если парень? — Чонин смотрит куда-то в сторону, позволяя старшему вновь ласкать взглядом его профиль.       — Что?       — Что если тебе с таким же сообщением напишет парень?       — Ну, смотря какой парень, — хихикает Хван, укладывая руку на резную спинку скамьи и едва касаясь пальцами локтя шатена.       — А у тебя много потенциальных? — выгибает бровь тот, тут же поворачивая голову.       — Возможно, один. Блеск в карих глазах мгновенно пропадает, и отчего-то Хёнджин уверен, что это не из-за солнца скрывшегося за набежавшими облаками.       — Я шучу, Чон-и, — торопится он успокоить младшего, хоть и не знает зачем. Он мягко обхватывает пальцами острый локоть и чуть сжимает его. — Я не знаю сейчас никого, кроме семьи, двух друзей и тебя. Было бы глупо считать кого-то чужого…кем-то потенциальным.       — Звучишь так, будто оправдываешься. Хотя тебе вовсе не за что, — ухмыляется Чонин, выпрямляя руку и укладывая её поверх чужой, осторожно прикасаясь подушечками к локтевому сгибу. — У тебя брали кровь из левой руки?       — Откуда ты знаешь? — глаза Хвана округляются, когда он переводит их ровно на место небольшого синяка, который сейчас гладил младший.       — Отметина от иглы. Я не гадалка, не думай, — смеётся тот. — Обострённые чувства и всё такое, помнишь?       — Ну да…да. Просто ты застал меня врасплох.       — Это я люблю делать. Люди мало ожидают от незрячего. Обожаю слышать вот это вот неподдельное удивление на грани с испугом в их голосе. Забавные.       — О, ты жесток.       — И вовсе нет. Не такой, как остальные. Чонин поджимает губы и щурит глаза, будто бы его только что накрыло неприятное воспоминание. Его пальцы машинально сжимают тонкую руку Хёнджина, крепче прижимаясь предплечьями.       — Выходит, тебе тоже осталось полторы недели и тебя выпишут? — негромко спрашивает брюнет, наслаждаясь горячим прикосновением кожи к коже.       — Восемь дней. Тебе десять.       — Так мало. Брюнет опускает голову и разочарованно поджимает губы, невольно перебирая пальцами по мягко руке. Неожиданно Чонин разрывает прикосновение и поднимается со скамьи, протягивая старшему раскрытую ладонь.       — Ты, кажется, хотел помочь? На его губах играет дерзкая ухмылка, а сам он будто бы всматривается в дорожку, ведущую к больнице, пока ждёт, когда его, наконец, возьмут за руку. И Хёнджин, не сдерживая смешка, крепко хватается за растопыренные пальцы своими, переплетая их в прочный замок, и встаёт со скамьи, позволяя младшему утянуть себя.

***

      Не то, чтобы Хёнджин считал дни… Но, сидя сейчас на соседней кушетке, в окутанной лунным светом палате, и слыша, как тихое радио медсестры бормочет о наступившей полуночи, он точно знает, что им осталось ровно три дня.       — Оставь в покое мой нос, — шепчет брюнет, тихо смеясь под тёплыми пальчиками, что снова исследовали его лицо.       — Что ты имеешь против своего носа? — возмущённо бурчит Чонин, ёрзая на кровати и подсаживаясь чуть ближе, так, что теперь их колени соприкасались.       — Ничего не имею, но мне становится трудно дышать из-за того, что ты делаешь.       — Типа.вот так?       — Тц, Чон-и, — гнусавит старший, закатывая глаза и мягко сжимая пальцами чужие ладони, чтобы сместить их на щёки. — Это не смешно, я могу однажды задохнуться, если ты зажмёшь мне нос.       — Учись дышать ртом, как я, — фыркает тот, прижимая горячие ладони к нежной коже.       — Это неудобно. Почему белые гортензии? Хёнджин сегодня снова видел, как мама Чонина меняла даже не успевший повянуть букетик на новый, и понял, что за всё время, что они общаются, он ни разу об этом не спрашивал. Вопрос вызывает у младшего лёгкую улыбку.       — Они растут у нас в саду. И мама всегда говорит, что, когда я ещё мог видеть, я постоянно крутился вокруг неё, пока она что-то делала за домом. Она в небольшой огородик — я за ней, она пересаживать цветы и обрезать листья — я за ней. Но, почему-то, именно возле гортензий я был чаще всего. Засыпал там, обрывал соцветия, укладывая их вокруг себя. Мама даже шутила, что я дитя цветов и, если кого-то находят в капусте, то меня она явно нашла в гортензиях, — шатен смеётся, склоняясь вперёд и всё ещё держа в ладонях лицо старшего. — А ещё, они дарят комфорт и покой.       — Это…так мило, — Хёнджин скользит пальцами по оголённым предплечьям вниз, едва касаясь их, и с ласковой улыбкой разглядывает счастливое лицо младшего, находящееся совсем теперь близко.       — Да, наверное, — вздыхает тот, качая головой. — Представь, я в своей голове, помню даже, как выглядит мама. Кролики. Полотенце! Но совершенно, хоть ты тресни, не помню, как выглядели кусты гортензий у дома…когда я понял это, я сказал маме. И с тех пор, у меня каждый день свежий букет у кровати, чтобы, если даже я забыл их вид, помнил какие они на ощупь и запах. Она делает это для меня, это здорово, да? Ей не жаль каждый день обрезать драгоценные кусты, которые она выращивает столько лет, просто, чтобы мне было…не знаю, спокойнее? Приятнее? Мне, кажется, это очень многого стоит. Хотя, кто-то скажет, что это всего лишь чёртовы цветы.       — Это действительно очень много значит. Для тебя, по крайней мере. И это важно. Нельзя приуменьшать значимость каких-то вещей, что важны для других, если они совершенно ничего не стоят для тебя. Так ведь…кому-то потеря дома — ничто, купят новый, а кому-то потеря телефонного чехла — большие переживания. Память, воспоминания и…мне так кажется. Это глупо, наверное. Хёнджин сдувается под конец своей пламенной речи и опускает голову, надувая разочарованно губы и глубоко вздыхая.       — Нет. Совсем не глупо. Я думаю точно также, — большие пальцы Чонина едва ощутимо начинают гладить щёки брюнета. — Ты сильно переживаешь, что потерял память?       — Нет, — тут же, не раздумывая, отвечает тот. — Она же вернётся.       — А если нет?       — Значит, я создам новые, ценные воспоминания. Это не то, о чём мне хотелось бы грустить.       — Вот, — усмехается Чонин, придвигаясь ещё ближе и теперь уже наваливаясь коленом на чужое. — А для кого-то, забыть о чьём-то дне рождения — это целая трагедия.       — Ты…       — Нет. Я больше не переживаю, — ведёт плечом шатен, прикрывая глаза и растягивая губы в широкой улыбке. — А кто-то из-за этого бросается с моста, думая, что жизни дальше нет. Тишина не повисает между ними и не делает момент неловким. Нет. Она бережно обнимает их за плечи и словно тянет ближе, ещё чуточку ближе друг к другу, пока ладони Чонина не перемещаются на шею Хёнджина, перебирая пальцами прямо под челюстью.       — Три дня, — выдыхает брюнет, закрывая глаза и позволяя себе прочувствовать прикосновения только кожей, не глядя.       — Считаешь? — тихо отзывается младший, сползая подушечками к ключицам, выглядывающим в распахнутой пижамной рубашке.       — Как-то само получается. Что тебе даёт…дают эти прикосновения?       — Хм…помогает детальнее представить тебя. Даже, если далеко от реальности, но хотя бы так, как я могу. Ты дохлая селёдка с модельной, наверное, внешностью, — хмыкает Чонин, замирая ладонями на острых плечах. — Ты же разглядываешь меня каждую свободную минуту. Считай, что это мой способ «глазеть на тебя».

[Cigarettes After Sex — opera house]

Музыка в наушниках, которые они разделили, внезапно сменяется на что-то тягучее и пробирающееся под самую кожу. Хёнджин хмурится, не узнавая песни, но она словно играет во всей палате. Так ловко вливается звуком в каждый угол, в каждую клеточку. Что-то настолько необычное и волшебное, как и прикосновения к его открытой коже. Как и чувства, которые он всё-таки сумел распознать за прошедшие дни. Забираясь рукой под рубашку, он снова берёт ладонь шатена в свою и укладывает её себе на челюсть, придерживая за пальцы и едва касаясь губами, пока шепчет:       — Я поступаю неправильно.       — О чём ты?       — Ты касаешься меня, не подразумевая ничего даже, улыбаешься открыто, даже не представляя, что творится внутри меня от твоей улыбки, смеёшься искренне, когда у меня всё сжимается болезненно. Ты просто…общаешься со мной, пока не придёт время уезжать, а я, пользуясь возможностью, наслаждаюсь тобой совсем не…в дружеском ключе. Я позавчера вспомнил, что значит «влюбиться» и понял, что я в тебя…однозначно. А ты…       — А кто сказал тебе, что я касаюсь тебя не потому, что хочу чувствовать тебя больше и чаще? — севшим голосом обрывает Чонин. И дыхание его спёртое, чуть задушенное и такое близкое. Хёнджин неуверенно приоткрывает глаза, приподнимая голову и сталкиваясь носом с чужим, задевая его.       — Я ведь всё понимаю. И тоже просто пользуюсь возможностью трогать тебя, ощущать, держать в руках, пока могу. Пока ты думаешь, что…это ничего не значит.       — Но это значит, — захлёбываясь от эмоций, шепчет брюнет, позволяя себе схватиться за толстовку на груди младшего.       — Хёнджин, я уеду.       — И что же, на другой конец света уедешь? Или я исчезну?       — Зачем я тебе? — грустно улыбается Чонин, открывая глаза и упираясь пустым взглядом куда-то старшему в переносицу. — Зачем тебе такой я?       — Какой? Такой забавный? Чувственный? Интересны? Красивый, в конце концов… — теряется Хёнджин, разглядывая бесстыже чёрные глаза с поволокой. — Двадцать первый век на дворе, Чонин, ты всерьёз считаешь, что влюбляться можно только…да я даже не знаю, что ты имеешь в виду?       — Не уводи тему. Зачем тебе слепой парень?       — А что в тебе вдруг не так, кроме этого?       — Я не смогу… — шатен задыхается воздухом, раскрывая рот и недовольно хмуря брови. Он убирает руки от Хёнджина, соскальзывая ими на свои колени и нервно кусает губы.       — Не сможешь что? Что, Чон-и?       — Есть масса трудностей, — мотает головой младший. — Над тобой будут смеяться.       — Кто?       — Одноклассники? Друзья? Кто угодно.       — Чонин, мы ведь не детском саду, ей богу, — брюнет сгребает его ладони в свои и нежно сжимает. — Какая мне разница до тех людей, что будут что-то говорить, если мне важно то, что скажешь мне ты. Я не умею…не знаю, не умею признаваться, я, кажется, никогда в жизни этого не делал. Но я точно уверен, даже при всей моей не до конца вернувшейся памяти, я абсолютно уверен, что не чувствовал ещё ни к кому того же, что чувствую к тебе.       — Я тоже…       — Что?       — Я тоже, я…впервые…влюблён? — слова даются Чонину с трудом, но, чем крепче он сминает пальцами чужие, тем проще выдыхать звуки. — Мне страшно, Хёнджин. Просто страшно. Я впервые так к кому-то привязался и…совсем, совсем не хочу отпускать.       — Так не отпускай. Я ведь вот он, здесь. И я хочу быть ряд… Младший подаётся вперёд, неуклюже тычась губами в уголок губ Хёнджина и затаивая дыхание. Брюнет теряется ненадолго, осознавая происходящее, но, пару раз моргая, тут же крепко зажмуривается, чуть поворачивая голову вправо и мягко касаясь губ Чонина своими. Совсем осторожно оставляет на них пару лёгких поцелуев и снова застывает, почти не дыша и приваливаясь виском к виску.       — Современные технологии и транспорт были придуманы не для того, чтобы те, кто хочет быть вместе — страдали, безвылазно сидя взаперти.       — Не тот романтичный бред, который обычно говорят, но мне нравится, — хмыкает Чонин, переплетая их с Хёнджином пальцы.       — У нас всё необычно, — ведёт плечом старший. — Начиная с твоих цветных брекетов, и заканчивая тем, что я не помню собственных родственников.       — Ты же сказал, что вспомнил семью?       — Только самых близких. А остальных-то у меня… Младший смеётся, падая лбом в ключицы брюнета и глубоко вдыхает.       — Я всё ещё не понимаю, зачем тебе это всё?       — Потому, что я влюблённый дурак?       — Последнее похоже на правду.       — Эй! — Хёнджин слышит ехидный смех и, выпутывая свои руки из некрепкой хватки, обхватывает ими плечи Чонина, притягивая его ближе и утыкаясь носом в растрёпанные каштановые волосы. — Мне стоило потерять память о ком-то, чтобы на их место пришёл ты.       — Ты обо всех своих потенциальных, а?       — Вот, что получаешь, когда пытаешься нести романтичный бред. Как мило с твоей стороны, Чон-и.       — Если и правда намерен встречаться со мной, привыкай к тому, что я та ещё саркастичная задница, — фыркает шатен, устраиваясь поудобнее в объятиях старшего и обнимая его за талию. — Ты действительно тощий, как селёдка.       — Ты не прекратишь это, да?       — Ни за что на свете, пока не откормлю тебя мамиными хоттоками.       — С шоколадом?       — А тебе нравятся сладкие? — Чонин поднимает голову с чужого плеча.       — Больше всего сладкие, — Хёнджин пользуется этим положением и нежно чмокает тёплую щёку, заставляя младшего смущённо улыбнуться и снова спрятаться в его рубашке. — Эй, у нас всё будет хорошо, да?       — Хочется верить, — бурчат в ответ.       — Я серьёзно, так чертовски влюблён в тебя, Чон-и.       — Вот уж не думал, что хоть когда-нибудь скажу то же самое. Песня почему-то заедает и крутится по кругу вот уже в шестой раз, пока парочка, крепко обнявшись посреди кушетки, тихо вдыхает друг друга, думая о предстоящем будущем, неизбежных и таких резких изменениях и чувствах, что зашкаливают и накрывают лавиной. Они молоды, полны надежд и веры в собственные силы, бесстрашны и так чертовски влюблены…