Чувства обречённых

Абстрактное мышление подарило людям возможность искать новые пути решения обыденных задач. Вместе с ним пришла и философия, ставящая перед человечеством вопросы, ответы на которые не сыщешь простым способом. Например: в чём смысл жизни? для чего я здесь? существует ли любовь и что она из себя представляет? Однако, если самоопределение играет в жизни каждого не последнюю роль, то с любовью всё не так просто. Неужели нельзя просто поддерживать численность рода людского? Неужели человеку столь необходима любовь? Ответ на этот вопрос каждый человек вправе дать себе самостоятельно, как и решить, хочет ли он углубляться в философские размышления о любви. Маяковский, являющийся глубоко в душе крайне романтичным человеком, решил, что без подобных рассуждений ему не справится с нахлынувшей волной эмоций и до конца не понять всю полноту этого противоречивого чувства. А потому всерьёз задумался, чем же была любовь для него и совпадает ли это определение с чувствами к имажинисту. Чем же была любовь для Маяковского? Это было что-то естественное и непоколебимое. Если человек любил его, значит, он без остатка принадлежал ему – Маяковскому. Всегда, при любых обстоятельствах, любимый человек должен быть на его стороне, как бы Владимир не был жесток или неправ. Это было нерушимой установкой для него на протяжении многих лет, однако всё это рухнуло в один миг, стоило ему лишь чуточку ближе узнать чудаковатого гения. Понимание, почему эти чувства проснулись в нём именно сейчас, никак не приходило - ведь знакомы они очень давно. И хотя иногда он проявлял заботу об этом нахальном "юнце" и даже беспокоился о нём, причина внезапной любви ясна не была. Сергея Есенина любили многие, талантливый и харизматичный молодой человек, но, в тоже время, это был наглый и неугомонный ребёнок, помешанный на моде и вычурных развлечениях, что зачастую создавало проблемы. Но ведь, несмотря на все его недостатки и конфликты, возникающие при общении, этот белокурый мужчина сумел привлечь футуриста.

***

Дул сильный ветер. Совсем скоро должен пойти снег. Беззаботно играющих за окном ребятишек загоняли по домам беспокойные матери. Предвидится буря. Бездомные собаки начали искать укрытие среди узких промежутков между домами или в открытых настежь парадных. Люди тем временем сидели в уютных квартирках, совершенно не думая выходить наружу, известный футурист был как раз из их числа. Уже какое-то время Маяковский не покидал маленькой съёмной квартирки в Ленинграде. Большую часть времени он провёл за столом, в попытке написать что-то стоящее. Эмоции вновь и вновь переполняли его. А желание ещё хоть раз коснуться нежных губ, только усугубляло состояние поэта.Тоска...Отчаяние...Присутствова-ло даже лёгкое чувство смущения и безнадёги. Было ли это симптомами любви? Возможно. Стоила ли любовь к имажинисту спокойной жизни, без сомнений и сожалений? Ему пока понятно не было. После той ночи они пересеклись один раз. Это было несколько дней назад. На благотворительном вечере в поддержку детей-беспризорников, возможности поговорить не предоставлялось — поэты сидели за разными столиками, достаточно далеко находящимися друг от друга. В тот вечер Есенин прекрасно проводил время в компании весьма сносных дам, вовсю флиртовал с подходившими к нему поклонницами и даже написал одной из них пару строк, за что та страстно поцеловала его в нежные губы. Маяковский видел эти непристойности лишь мельком — ему самому не давали скучать вездесущие фанатки и журналисты. Ближе к концу вечера, он хотел подойти, извиниться за холодное поведение тем злосчастным утром и попытаться как-то сгладить дурное впечатление. Только стоило Владимиру лишь немного приблизится к столику имажиниста, как тот быстро скрылся из виду в сопровождении пары прекрасных барышень. Это зародило в нём бесконтрольную ярость, отчего было разбито несколько хрустальных бокалов. Один из официантов, особо вспыльчивый, даже завязал драку с футуристом, ведь тот напрочь отказался возмещать ущерб за разбитые бокалы, обвиняя при этом пылкого юношу в некомпетентности. Итогом этой драки стало несколько синяков на обоих мужчинах, два сломанных стола и около десятка разбитых тарелок.   После того, как Маяковского удалось успокоить, хозяйка вечера настояла на возмещении ущерба за устроенный погром. Компенсацию он, разумеется, выплатил, даже нашёл того официанта и тайно просил прощения, негоже такому человеку, как он, извиняться при свидетелях. На тайное, а от того ещё более неловкое извинение поэта, не до конца угомонившийся юноша, только усмехнулся. Это событие, в купе с невежественным поведением Есенина, сильно задело самооценку поэта. Но если до инцидента с бокалами на благотворительном вечере ему дела особо не было, то до крайне возмутительного поведения Есенина – дело очень даже было. Оно совершенно не соответствует роли великого творца, кою успешно примерил на себя Сергей Есенин. Подобное распутство допустимо пьяному необразованному мужичью, работающему за копейки на заводе, но никак не величайшему поэту этого столетия! Более того, он предал его! Сбежал с этими распутными барышнями! Фактически, он мог бы назвать подобное поведение изменой. Да, официально они не были вместе, никто из них даже не признавался в глубоких чувствах, впрочем, для Маяковского это не особо играло роли. Испытывать какие-то положительные чувства, помимо уважения и признания, к столь экстравагантному человеку, было неприемлемо для Маяковского. Он даже пытался не думать об этом прекрасном белокуром мужчине, упорно полагая, что тот не заслуживает занимать и толику его мыслей. Однако вся решимость футуриста улетучивалась, стоило лишь на мгновение вспомнить невероятной голубизны глаза, яркую улыбку и золотистые кудри, столь ярко блестящие на солнце, сердце тотчас начинало бушевать пожаром страсти и отчаяния. В груди возникала тяжесть, всё внутри словно сжималось, не давая свободно вдохнуть. Владимир сожалел, что не догнал Есенина, не забрал, из лап бесстыжих женщин не менее бесстыжего поэта, и не обсудил с ним то утро, послужившее причиной недоразумения. Момент был упущен. Чувство отчаяния росло, превращалось в неистовое раздражение. Хотелось что-нибудь сломать. Резким движением руки, Маяковский смахнул всё со стола и негромко выругался. Письменные принадлежности, исчёрканные листы бумаги и разного рода справочники с шумом упали на пол, а несколько особо крупных книг даже оставили небольшие вмятинки от громоздких переплётов на немного потёртой поверхности старинного паркета. Сейчас он даже был немного рад, что в его временном кабинетике находилось сразу два стола. В противном случае, могла бы пострадать ни в чём не повинная печатная машинка. Тяжело дыша, он опёрся о стол и начал медленно считать от десяти до нуля, когда-то он слышал, что это помогает справляться с приступами гнева. Немного придя в чувства, Маяковский усмехнулся своей беспомощности и взглянул на небольшой чернильный портрет виновника своих грёз и страданий, который чудом не улетел со стола вместе с остальными вещами. Этот простенький портрет стал его единственным стоящим творением за последние несколько дней. Он изобразил его спящим, совсем как в ту ночь: полураскрытые губы в лёгкой улыбке, лучистые голубые глаза закрыты, а пушистые ресницы, словно нежное кружево, обрамляют их снизу. Казалось, ещё немного и он услышит размеренное дыхание и тихое посапывание. Щёки поэта побагровели. — Насколько же глубоко ты пробрался ко мне в голову, что стал способен устроить революцию мыслей и убеждений. В какой момент ты перестал быть просто надоедливым "балалаечником"? — На несколько секунд в комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь тиканьем старинных часов с кукушкой, — Должно быть, я схожу с ума. — Друг мой, Вы определённо сходите с ума. Столь знакомый голос временного сожителя, его можно было назвать немного раздражающим, вернул поэта в реальность. Хотя, признаться честно, Маяковскому совсем не хотелось выходить из обволакивающего омута мыслей о нём, даже если это причиняло боль. — Как давно ты здесь, Осип? Голос поэта был тихим и охриплым, словно он несколько часов к ряду кричал во всю глотку. Это немного обеспокоило Брика, но виду он не подал. — Достаточно, чтобы понять, что Вы не в себе. Вы больны. — И чем же я болен, позволь спросить. — Лицо футуриста исказила усмешка. — Что только не способна сотворить с человеком любовь. В большинстве случаев, она лечит израненные сердца, но в некоторых — любовь способна наделить невыносимо тяжким недугом, способным полностью изничтожить хрупкое человеческое сердце. На основании того, как Вы, мой друг, себя изводите, я могу сделать лишь один вывод: ваши чувства безответны. И лишь Вам решать отступить сейчас или сражаться до конца, каким бы трагичным он ни оказался. — Маяковский нахмурился. — Кто она? — Это столь важно? — Совершенно не важно. — Сказав это, Осип уже было собирался покинуть комнату, но замер на пороге. — Сегодня мы с Лиличкой приглашены на свадьбу моего старого друга, собственно, ради этого мы тебя и потревожили…Время – бесценный ресурс, оглянуться не успеешь, как оно растает прямо у тебя на глазах. Не чахни один в этой старой квартирке, действуй, пока у тебя оно ещё есть. Осип старался держаться немного отстранённо, в такие моменты он чувствовал себя неловко, всё-таки, дела любовные не совсем его стихия. Он попытался сохранить образ мудрого старца, дающего совет заплутавшему в тумане жизни путнику, но Брик не был уверен, что ему это удалось. Времени для подготовки к вечеру почти не оставалось и мужчина поспешил в цветочный салон. Футурист не знал, что и думать. С одной стороны, приглашение на чашку чая Сергея, было бы прекрасной возможностью избавиться от всех недомолвок, а с другой…Что произойдёт если он вдруг не сможет сдержаться? Что если вся страсть, скопившаяся в его сердце, вырвется на свободу? Ответ на этот вопрос поэт знал лишь наполовину, ведь в точности предугадать реакцию столь желанного мужчины он никогда не сумеет.

***

Есенину ничего не хотелось делать. Хотелось только воды. Холодной, чистой родниковой водицы, чтобы, как дома мама принесла глиняный кувшин, до горла наполненный драгоценным даром природы. В горле словно палило солнце, иссушившее его стенки до появления глубоких трещин. Перевернувшись на бок, он свесил руку с постели и нащупал заведомо оставленный графин с водой. Неуклюже схватившись за ручку, он потянул его наверх, к краю кровати, к горлу, столь нуждающемуся в спасательные жидкости. Глоток. Глоток. Ещё глоток. Это были большие и жадные глотки, распухшие губы плотно обхватили горлышко графина, не желая упустить даже каплю. После столь бурной ночи, настроения что-либо писать, совершенно не было. Да и не о чём было. Самым душетрепещущим событием, произошедшим за последние дни, стал поцелуй с загадочной девушкой, оставившей после себя лишь отголоски поцелуя. Но писать об этом у поэта не получалось, стоило лишь подобраться к самому пикантному моменту, как всё написанное казалось нелепицей. Возможно, это связано с его ярым увлечением алкоголем в последние дни или же наступил очередной творческий кризис. А может и всё вместе. Точного ответа Есенин дать не мог. Только сейчас он заметил, что в комнате остался резковатый аромат женских духов, принадлежащих одной, весьма активной сегодняшней ночью, особе. Имажинист вдохнул поглубже запоминающийся аромат и подумал о возможности остаться в постели и немного пошалить. Однако он тут же пришёл к выводу, что делать это в одиночестве не так интересно, как с какой-нибудь юной леди, и, переворачиваясь на спину, раздражённо цыкнул. Поскольку план развлечься провалился ещё на моменте его составления, нужно было завтракать и приниматься за работу — встречу с главным редактором газеты, назначенную на час дня, никто не отменил. Он неспешно потянулся на шёлковых простынях, подставляя заспанное личико лучам утреннего солнца, и тут же схватился за голову. Бурная ночь являла поэту свои последствия один за другим. «Нужно взять себя в руки», — подумал Есенин, лениво натягивая на обнаженное тело великолепный японский халат, до этого безответственно брошенный на пол в порыве страсти. На груди и шее красовались несколько свежих засосов, а изящная спина была покрыта красноватыми следами от ногтей. Перебравшись к краю постели, он опёрся руками о мягкий матрас и, совершив нехитрый манёвр, спрыгнул на холодный пол. В этот момент в голову словно зажали в тиски, ноющая боль усилилась. Сергей с шумом грохнулся на пол. — Вот уж действительно «Лошадь на круп грохнулась»… — В этот момент, в голове Сергея возник образ смеющегося Маяковского, громко зачитывавшего этот фрагмент своего творения, — Кажется, это уже было… «Когда же я мог видеть этого человека столь искренне смеющимся? Неужели, это отрывок событий той ночи? Тем утром мне стоило вести себя по-взрослому, а не как избалованному ребёнку, который не получил пряник на Рождество. Я должен был спокойно поговорить с ним. Быть более терпимым. Более серьёзным. В конце концов, я был гостем в его доме и прекрасно видел: его владелец занят чтением книги. Сам ведь не люблю, когда отвлекают...Но это его не оправдывает! Ни в коем случае! Он должен был уделить мне хоть немного своего внимания, ведь я его гость...Это же простейшее правило этикета! Этикет, да?..Теперь это не оправдывает и меня...И всё же, если то воспоминание реально, почему этот человек отнёсся ко мне столь холодно тем утром? А ночью так искренне со мной смеялся…Кажется, этот вопрос так и останется без ответа.» С небольшим усилием Есенин поднялся с холодного пола и неспешно, шаркая босыми ступнями по паркету, направился в сторону ванной. «Может быть, стоит спросить у этого писаки, какие прекрасные дамы были с нами в ту ночь. Очень уж хочется хорошенько отблагодарить ту, что столь коварно похитила поцелуй самого прекрасного мужчины этого серого городишки, но даже не удосужилась представиться, какая интриганка. Возможно, не будь я столь гениален и желаем, кинулся бы искать эту "таинственную незнакомку". Она или слишком коварна, или же слишком глупа. Такие девушки крайне легкомысленны, но, если девушка красива, я готов отпустить ей и более страшные грехи. Несмотря на мимолётность поцелуя, стоит признать, что это крайне прелюбопытнейшее событие породило очень даже горячие и длительные фантазии для поэта. Некоторые же пристрастия даже для него оставались скрыты мраком, пока его извращённое сознание не начало создавать сны с прекрасной незнакомкой. С чего он взял, что девушка "прекрасна"? Вероятнее всего, так решило его безразмерное эго. Он – Сергей Есенин, величайший поэт России, а это подразумевает, что ему должны доставаться только самые лучшие девушки, естественно они должны быть красавицами, это даже не обсуждалось. Все эти рассуждения безусловно будоражили и без того яркое воображение поэта. По спине пробежали мурашки, мышцы внизу живота словно стягивало в узел, возникло лёгкое чувство дискомфорта и возбуждения. В несколько больших быстрых шагов, он пересёк всё оставшееся до ванной комнаты расстояние. Прикрыл за собой дверь и опустился на белоснежный бархатный пуф, стоящий около туалетного столика с множеством ящичков. Сквозь тонкую гладкую ткань халата просачивалась прозрачная вязкая жидкость, медленно вытекающая из головки возбуждённого члена. Есенин слегка коснулся разгорячённой плоти своими тонкими пальчиками, половой член слегка дрогнул, заранее предвкушая сладостный момент оргазма. В мыслях снова промелькнула расплывчатая фигура таинственной незнакомки. Он видел её меняющимися фрагментами, цельная картина никак не хотела складываться. В один момент у девушки были длинные светлые волосы, а в другой — тёмная, короткая стрижка. Менялся и наряд незнакомки. Он представлял роскошное бальное платье, форму рабочего и даже смирительную рубашку. Но неизменным всегда оставалось одно: её губы были слегка потрескавшимися от ветра. Есенин представил, как эти тонкие, элегантные уста неуверенно, целуют головку его возбуждённого члена. С небольшой опаской и неопытностью, пытаясь заглотить его целиком, задевает белыми ровными зубками, отчего по телу пробегают мурашки. Она медленно поднимает на него испытующий взгляд. Отчётливо представились её невероятные глаза — карие, небольшие, серьёзные и с искрой в самой глубине. Эти глаза кажутся такими знакомыми и родными, словно он вновь оказался посреди необъятного, свежевспаханного поля, готового поглотить вместе с посевами. И вот он уже обхватывает её голову руками и, направляя, заставляет работать ртом усерднее, заглатывая всё глубже. Её аккуратный шаловливый ротик обволакивает и засасывает его целиком в тёплую и узкую глотку. Он бы брал её грубо, оттягивал и возвращал обратно, лишь потянул за мягкие, пышные волосы. На самом пике наслаждения, слегка запыхавшийся и растрёпанный поэт вытащит уже начавший изливаться член из её рта и докончает на милое личико таинственной незнакомки. А после, похвалив за старания парой компонентов и нежным поглаживанием щеки, он перешёл бы к другим, более серьёзным вещам. Сергей представил юное женское тело, содрогающееся под его резкими толчками. Тяжёлое дыхание их двоих, сливающееся в единый сбитый ритм. Глубокие, гортанные стоны, раскрасневшееся личико и уста, едва слышно шепчущие его имя. Но всё это было лишь фантазией, выдумкой, порождённой живым воображением. Сейчас он лежал на холодном полу весь горячий и раскрасневшийся. Его дыхание было сбитым и частым, напрочь отличающееся от того безмятежного, что заворожило той ночью Маяковского. Хотя не в порядке было не только дыхание. Японский халат был напрочь испорчен. Светлые волосы были взъерошены и немного засалены, что совершенно не мешало им блестеть в солнечных лучах, пробивающихся сквозь полупрозрачный тюль, закрывающий большое окно. Запачкан оказался и белоснежный пуф — подарок одной немолодой и весьма состоятельной обожательницы, настоявшей разместить его именно здесь. Недолго думая, поэт распластался звёздочкой на полу своей просторной ванной. Есенин не особо любил холод мраморной плитки, ставшей столь популярной в последнее время. Хоть такая плитка и была более теплопроводной, в отличие от той же керамической, но не шла ни в какое сравнение с деревянным полом в бане его родного дома, на котором он ещё мальчишкой любил лежать, разглядывая на потолке замысловатые узоры дубовых брусьев. В такие моменты, он чувствовал умиротворение, даже некое единение с природой. Он словно мог своим скользящим по древесине взглядом, вдоль так называемых "линий жизни", прочесть многовековую историю дуба, вынужденного медленно гнить в качестве стен, пола и потолка в небольшой деревенской баньке. Почему-то, именно сейчас жизнь показалась Есенину столь хрупкой и жалкой, что ничего не стоит положить ей конец. «Люди часто так делают. Считают, что имеют право прервать чью-то жизнь. Даже собственную. Как глупо и самонадеянно. Человек эгоистичен и беспощаден, он всегда стремится к комфорту, не думая идёт по головам, оставляя за собой дорожку из трупов»...

***

Стоило Есенину только выйти из издательства, как он понял, насколько глупо поступил, решив задержаться и немного выпить с редактором. На лавочке сидел высокий человек, закутавшийся в пальто и тёплую шапку, хмурым взглядом смотрящий на дорогу. Любой другой, вышедший из издательства, не предал бы этом мрачной фигуре значение, но не Есенин. Быстро оглядевшись по сторонам, он рванул в сторону своего дома.