совершенство

Матирующая пудра забивает поры. Фучи смотрит на августовский номер журнала, для которого она снималась, но на неё с глянца белозубо улыбается Томиэ. Томиэ все также улыбается, только с желтящим пятном плотной пудры на ровном овале лица. Фучи искренне не понимает подмены, она ничем не хуже этой выскочки, пришедшей в агентство, как только стукнуло восемнадцать. Может, она и вправду талантливей, но право слово, разницы уже никакой. Фучи наносит маску на волосы и завязывает их высоко, чтобы не мешались, она ещё хотела сходить на свидание с тем фотографом. Он так трясся от волнения, когда ей предлагал пройтись — даже заикался слегка. Фучи привыкла, что рядом с ней у людей заплетается язык, и слова не находятся, это даже похоже на волшебную способность. Фучи зашагивает в опущенное к коленям платье на бретелях, пинает туфлю и оставляет около колена широкую затяжку длинным накладным ногтем. Опускает бретели на плечи, пудровый розовый всегда ей нравился более прочих. Незаправленная постель, обломанные сухоцветы, безвкусные картины из Икеи, еле заметная полоска солнечного света, делящая футон на две равные части — в одной чисто, в другой нет. Фучи накидывает лямку кожаного рюкзака, поднятого с пола, на плечо и задергивает штору плотнее. Никакого света в этом доме не будет. Водолазка, шляпа, очки, колготки. SPF эффект пудры, умение не держать поблизости серебра и избегание чеснока – и можно существовать в человеческом обществе даже с какими-то правами. Томиэ на вкус была чудесной, Фучи пила ее, пока в раздутом животе болезненно не заныло, а съеденное не полезло обратно. Фучи мельком заглядывает в ванную выключить свет. Волосы Томиэ свёрнуты аккуратным жгутом, промыто-вылизанные органы лежат в раковине, обескровленное тело растянуто висит, как занавеска. Голова же Томиэ на подушке в затемнённой комнате пялится раскосыми, светлыми глазами в потолок, мечтательно улыбаясь, можно нежно поцеловать ее в родинку под глазом, она не будет против. Шнуры трахеи и пищевода Фучи завязала так, что теперь они напоминают ей слизней, можно вытащить их через рот Томиэ, получится улитка. Фучи широко шагает от тени к тени. Аляповато высоченная, она возвышается надо всеми, прохожие или удивленно задирают головы, или вежливо игнорируют. Заборы кажутся ей непозволительно низкими — как и дверные проемы, не разбить бы лоб. — Мне нужна электромясорубка, будьте добры. И пищевые контейнеры, желательно много. Тяжёлая коробка оттягивает руки, контейнеры гремят за спиной в рюкзаке. Фучи останавливается купить сигареты и газет с журналами, нервно отсчитывает мелочь и злобно шипит сквозь зубы — не хватает каких-то несколько иен. — Ах, возьмите, — бледная тонкая рука щедро роняет недостающие иены. — Мне не жалко. Томиэ снимает солнцезащитные очки с переносицы и, широко улыбаясь, спрашивает, кивая на занятые руки Фучи. — Угостишь сигаретой? Меня зовут Томиэ. — Я знаю. — Откуда? — Томиэ улыбается ещё шире, отчего светлые глаза становятся такими умилительно узкими. — Ах, да. Это же я, действительно, как тут не узнать, вот я глупая. На журнале, покоящемся поверх коробки с электромясорубкой, ее лицо. Глянцево-идеальное, вот родинка, светлые глаза под срезом густой челки, вот тонкие, переплетённые меж собой руки. У Фучи презрительно ползет верхняя губа, обнажая ряд острых зубов. — Притворяйся больше, — надменно выплевывает Фучи, смахивая журнал Томиэ под ноги. Она наклоняется за ним, не боясь высоко задирающейся юбки, и заботливо отряхивает от пыли. — Да о чем ты, господи? Фучи закатывает глаза и оставляет Томиэ у газетного киоска любоваться самой собой. Дома Фучи разламывает Томиэ в фарш и набивает ею холодильник, мясорубка искрит и опасно дымит после нескольких часов беспрерывной работы. Кости придется ломать вручную и размельчать самой — Фучи плаксиво стонет и закуривает, открывая настежь окно, потому что уже потемнело. Вместе с теплым воздухом пространство полнит запах духов — подвявшие лилии, воск и плотный грим. Так пахнут похоронные бюро и Томиэ, стоящая через дорогу. — Будет лучше для всех, если ты свалишь подальше, — шипит Фучи, обжигая язык фильтром скуренной по основание сигареты Chapman. Вкус должен быть шоколадный, но она мерзко пепельная — Фучи съедает фильтр, он легко проскальзывает в горло. Фучи толкает решётку на окне и тянется к Томиэ, уничтожая расстояние между ними одним желанием. — Кому лучше? — спрашивает Томиэ, доставая блеск для губ. Липкий, перцовый, от него губы сводит и распекает, как от пчелиных укусов. Томиэ мажет по губам, снимает очки с переносицы и кладет в сумочку, висящую около бедра, меж плиссированных складок юбки. — Ну, же, ответь мне, красота моя. Ты сожрала всех, кто мог бы быть тебе дорог, что ты?.. Фучи бросает кишки на пол в душевой кабине. Томиэ не улыбается, рот горит ее целовать, Фучи ерзает на мертвой руке, но ничего не чувствует, добавляет ещё свою, хватает на один раз, а больше не хочется. В освобождённой от кишечника полости собирается кровь, но предательски вытекает через расслабленные анус и влагалище. Фучи напивается до багровых фейверков под веками, но усталость не отстаёт. Плохо разделанная Томиэ складывается в холодильник по мусорным пакетам, а Фучи, разлив на пол очиститель для труб, отскребает себя в душе до скрипа и ложится ждать следующего дня. Голова Томиэ покрывается пятнами и плохо пахнет, но все ещё мечтательно смотрит в потолок. Ей идёт короткая стрижка.

***

Фруктовые мошки живут на плодах до тех пор, пока те не начнут гнить позабытые. Так в душе появляются мелкие муравьи, а на футоне находят пристанище трупные мухи. Голову Томиэ Фучи давно убрала, но мухи будто бы знают правду, передают историю из поколения к поколению, как легенду. — Томиэ пропала, разве тебе не интересно, где она? Фучи фыркает, поправляя уложенные локонами проволочные волосы. В моем холодильнике, моем желудке. Ассистентка вздыхает, упорно глядя куда угодно, только не на Фучи, рассеянно роняет то одно, то другое, Фучи терпеливо держится, чтобы руки не повырывать ей. Вездесущее лицо Томиэ прилеплено к каждому углу каждого зеркала, заходишь в туалетную кабинку и пялишься на ее портрет, заботливо прилаженный на двусторонний скотч как раз на уровне глаз. Чадящий обломок благовония, печально чёрно-белый снимок в песочно-коричневой рамке, распрощавшиеся с лепестками, кровавой сыпью напыленные, лилии. Томиэ хоронят так часто, что окружающие уже, кажется, привыкли. — Это модельное агентство? Я как раз туда шла! Ты там работаешь? Меня зовут Томиэ, очень приятно, — она коротко кланяется, выпрямившись, растягивает распухшие от перцовых ожогов губы. Фучи надменно смотрит сверху. — У тебя нет шансов. — Как же, я ведь тоже красивая, — Томиэ хватает Фучи за ледяные руки, встаёт на носочки, чтобы вытянуться хоть немного, но до этой махины не достать. — Знаешь, здесь никого не было так долго, я уж думала, попала в заброшенный дом, но какая удача — увидела такую красоту. — Да что в самом деле ты. — Я Томиэ, скажи — То-миэ. — Ты — маленькая бездарная двуликая уродина. Томиэ отпускает ее предплечья, оставив после себя на бледных руках модели розовые пятна, будто ожоги — от человеческого тепла всегда больно. — Таких как ты трахают раком, спрятав лицо в подушку, чтобы не вырывалась и не напугала раньше времени, госпожа совершенство. Прижатая к стене здания спиной, Томиэ забавно сучит ногами в школьных туфлях и белых гольфах и издает свистящие хрипы, пытаясь отодрать длинные пальцы с впившимися в кожу ногтями от шеи. Одной рукой Фучи ее душит, другой методично стряхивает крышку с зажигалки и пытается закурить. Когда у Томиэ в глазах лопаются капилляры от игры в асфиксию, она пробует что-то сказать, в жалких попытках высовывая кончик языка. Фучи выдыхает шоколадный дым ей в лицо и расслабляет хватку. — Ну? Томиэ набирает побольше воздуха и шипит детским треснувшим голоском. — Комедоны, смотреть страшно.

***

Таким как Фучи сны не положены, но Томиэ садится на край кровати, у нее два, три лица, руки мягкие, губы ожоговые и можно родинку под глазом целовать, спрятав все четыре ряда зубов. Фучи просыпается на болотном дне в мягком иле, ощущая, как тлетворная жижа заменила все жидкости в бессмертном организме. Далеко над водой маячат свечные огоньки и сыпется мальчишеский смех — Фучи пережевывает пацана вместе с гвоздями, которыми были набиты его карманы, и восковыми свечами, быстро угаснувшими, стоило махнуть в их сторону рукой.

***

— А может, ты меня так любишь? — спрашивает Томиэ, накручивая прядь волос на тонкий палец. Прижимает спираль ко рту, задумчиво вздыхает. Фучи стряхивает пепел, долго моргает утяжеленными тенями веками. У Томиэ расширены зрачки так сильно, что не видать светлых радужек. — Может, мне уйти? — Было бы здорово, ты мне уже противна. — Ты пресытилась этим? Вздор какой! — Томиэ весело кружится вокруг себя, проводя ладонями от груди по талии и к бёдрам. — Посмотри ещё. — Хватит. — Ещё смотри, красота моя. Сменяется декорация, с агентства на очередной портрет, тот на квартиру, второй холодильник и неизменные кишки в душевой. Томиэ не заканчивается, Томиэ везде, она — всё, ничего, космос, прошлое, Млечный путь, таблетка валиума, укол лидокаина, смерть до жизни, источающий запах букет искусственных цветов. Томиэ — всё, танец пыли в любом ограниченном пространстве, разорванное пополам молнией небо и затяжка на колготках около колена. Не отвяжешься, не отвяжется. — Тут плохо пахнет, — Томиэ зажимает нос, садится на край футона. Оглянувшись, показывает на косо приколоченную полку — усохшая голова лежит на боку, открыв истлевший рот. — О, это я? Ты, смотрю, главная фанатка. Томиэ сбрасывает туфли и ложится мечтательно пялиться в потолок, возмутительно живая. Фучи опускается рядом, брезгливо отгораживаясь складкой простыни, потому что Томиэ слишком горячая и носит на себе серебро. — Тебе будет больно, — Томиэ поворачивает голову, — хочешь покурить? У меня есть трава. — Давай. Огонёк над зажигалкой освещает чужое лицо, вытянутое и узкое, как половинка весла, и румяное, почти детское. Томиэ подпаливает Фучи волосы, резко выбросив руку вперёд, за что с размаху получает в висок и отлетает. Все ещё живая, но раззадоренная. Пахнет жженым пластиком, лицо Фучи плавится, как свечка. Томиэ раздавливает чужие бедра, будто они пластилиновые, спускает чужой оргазм себе в рот и целует до смерти, пока живот не взвоет от пресыщения мертвечиной.

***

Фучи вытягивает из зубов фитиль от съеденной свечи. Железо рвет внутренности, и луна сегодня необычайно красива, да, Томиэ? Такая же светлоокая и ехидная.