Гетеротрофы

Толстый лед с треском разламывается под весом тела. Звуков больше не существует. Отстраненный взгляд удивленно метается вверх. Губы размыкаются в немом крике, мерзко-багряная шея неестественно подается вперед, а то, что осталось от брюшной полости — подальше назад. Скобы натягивают желтоватую кожу, оголяя часть слизистой оболочки бугорчатого неба. — Я не нарочно, — шепчет Томура. Потом — только несообщенные всплески света сверху, скрип четырех колесиков и много незнакомых голосов отовсюду. — Мне больно. Когда Томура странно крючил заледеневшие пальцы… — Оповестите другого хирурга! …на предплечье Тойи в отсутствии отопления. Даби дал ему сигарету, чтобы он потушил ее об его уродливое плечо. Шигараки сказал: «Я хочу, чтобы в твоем рту оставался терпкий налет сигарет, когда ты будешь мять коленки, как послушная псина, Выродок». И отвернулся, затянувшись. Но он никогда не курил. А Тойя усмехнулся и ответил: «Мне очень дорог твой взгляд». И оперся пятерней о вырезку железного балкона, обращая на себя внимание красных радужек. У Томуры волосы отросли дальше некуда. Он вообще стрижется хоть когда? Неопрятный, колтуны есть. Даби всегда равнодушен ко всему, буквально, однако, на деле рассыпался, как замки из высохшего песка, когда Шигараки проявлял над ним хоть каплю насилия. В положительном смысле. Получается, что детские травмы не проходят бесследно. Прошлое никогда не умирает. Даби неумолимо стремится быть униженным. Томуре нужно как-то самоутвердиться, потому что он — тинейджер, заточенный во взрослом теле. У него нет воспоминаний, а значит — и опыта тоже, но он точно знает, что людей стоит наказывать. Особенно, если они того просят. — Я тебе кишки выскребу, Отродье. Тодороки постоянно возвращается назад, он никогда не под два метра и всегда — полтора, одиннадцатилетний белокурый мальчуган, желающий во всем быть похожим на своего отца, героя номер два. Но когда Старатель не хотел обучать Тойю, когда он предпочел погорелого гетерохромыша готовому сделать все, что отец велит Тойе, мальчик сжег себя заживо. Стал «Даби». — Ты жалок. Хоть в зеркало себя видел? Видел. С зеркалами Даби не очень-то дружит. Они неприятные, с них глядит полуоблезлое подобие человека. Неказистый, нескладный, но спокойной. Как и учил Другого Тодороки отец. Превзойти младшего брата все еще хотелось, но не чтобы угодить нынешнему герою номер один, а чтобы сделать ему больно. — Лидер, — развязно и фамильярно обращается он, — сделай уже что-нибудь, воздух зря портится. Томуру такое поведение раздражает: Даби забыл, где его место; нарочито выпрашивает выбитых бронхов, однако Шигараки решает, что он не заслужил подарка: нельзя давать все желаемое так просто, не то стимул пропадет; и вдруг обнаруживает, что заставить задыхаться можно и по-другому. Томура накрывает обожженную кожу холодной рукой. Даби постоянно болезненно, его тело не приспособлено для использования столь мощной причуды, и однажды он умрет. Это будет даже хорошо, потому что он устал стелиться сначала под отца, а потом под кого попало. Шигараки Томура был в корень не согласен с тем, что он «кто попало», потому как иррациональные удовлетворения тодороковских потребностей им очень даже принималось. Даби по-птичьи наклонил голову вправо; в его лице ничего не изменилось. Шигараки бегло протянул тремя пальцами по открытой груди и чуть дернулся, когда чужое лицо выжидающе придвинулось вниз. Томура зловеще улыбнулся своими пересохшими губами и сильнее надавил Тойе на шею. Мокро облобызал от подбородка, не получив ничего, но Тодороки так и стоял, не двигаясь с места, с руками в карманах, равнодушно полуприкрытыми веками и закрытым ртом. — Омерзительный. — выплюнул Шигараки. Даби нечего было противопоставить сказанному. Это правда. Он отвратительный; на вид, на вкус, на внутренность — целиком. Томуре, видимо, нравятся отвратительные вещи; начиная от гниющих рук и заканчивая прогнившими невоспитанными мальчишками. Он проводил некие манипуляции с нижней губой Даби. Это даже неприятней, чем если бы Тодороки облизывал его ступни. Восхитительно. Тойя подался вперед, положил руки на торс Шигараки, но скорее чтобы согреть их. Он это ему позволит? Позволил, вот и славно. — М, — сказал Даби: не на такое он рассчитывал. Подхватил Томуру под ягодицы, шея уже затекала, и усадил на острое ограждение, порезался. Склизкий язык уже шарил по ротовой полости; в принципе, это можно пережить. Тойя полностью облокотился на Шигараки, на половину выпадая из балконного отверстия, и повел плечом. Как Лидер решил, так и будет. Томура. Вдруг что-то хрустнуло. Даби был слишком отвлечен, чтобы понять, что это его собственная брюшная полость затвердела, а потом стала крошиться. Все замерло. Гулкий взгляд удивленно метается вверх. Губы размыкаются в немом крике, мерзко-багряная шея неестественно подается вперед, а то, что осталось от брюха — подальше назад. Скобы натягивают желтоватую кожу, оголяя часть слизистой оболочки бугорчатого неба. Томура. Ладонь остановилась где-то, где секундой назад был живот. — Я не нарочно, — тихо сказал он.