Пять раз, когда Кроули лучше Азирафаэля справлялся с ангельской работой, и один, когда Азирафаэль мог бы его понять. Но нет

«Но, если бы не ты, ночь была бы сплошной темнотой; Если бы не ты, этот прах превратился бы в прах; И когда наступающий день Отразится в твоих вертикальных зрачках – Тот, кто закроет мне глаза, прочтет в них все то же: Ты нужна мне…» Борис Гребенщиков, Ты нужна мне

Книга, которую Кроули взял пролистать от скуки, расплывается перед глазами. Он смаргивает, перечитывает, не веря тому, что видит, не доверяя собственному зрению. И сказал тогда Господь Ему: «Где жена твоя, Иешуа? Почему её нет рядом с тобой, за нашим столом? Вот же апостолы твои, и мать твоя, и все мы собрались здесь. Отчего же место по правую руку от тебя пустует?» И отвечал Ей Иисус Христос: «Я не знаю, где моя жена, Боже. Знаю только, что на небеса ей хода нет». «Что же за муж не знает, где жена его? Что же за муж не дал жене своей царствие небесное, не вознес ее на свой престол, и оставил ее совсем одну оплакивать его?» «Плохой муж, — отвечал ей Иисус Христос с печалью в голосе, — но разве мог я быть и хорошим мужем, и пророком твоим?» И сказал ему на это Господь: «На этот вопрос лишь ты один можешь дать ответ. Но разве я лишала вас когда-то любви? Разве не дала я вам свободу любить и быть любимыми во славу мою?». И ничего не отвечал ей Иисус Христос, потому что не было у него никакого ответа. Кроули перечитывает, но буквы не меняются, складываясь в те же слова, что и раньше. В голове шумит, кровь начинает стучать в висках. Его человеческое тело похоже собирается свалиться в обморок.  — Ангел, — зовёт он хрипло, — ангел… — Я почти готов, дорогой, — Азирафаэль отвечает откуда-то из-за дальних стеллажей. — Погоди, ты в порядке? Что-то случилось? — голос приближается.  — Ангел, что это? Что это такое? — Кроули протягивает ему раскрытую книгу, показывает на так сильно поразивший его отрывок.  — Это? Одна из моих нечестивых библий, тех, что с ошибками. Очень странно, они обычно лежат не здесь. Я, наверное, перечитывал и забыл убрать, — Азирафаэль бережно, но настойчиво забирает книгу из его рук, осматривает, очевидно в поисках повреждений, облегченно вздыхает, убедившись, что все в порядке, — как я мог ее тут оставить? — сетует он, — упаси бог, ее бы кто-то купил. — Нечестивая? — переспрашивает Кроули, который никак не может взять себя в руки. — Да, это так называемая «похотливая библия». В ней есть дополнительные главы о жене Иисуса Христа, можешь себе представить? — Азирафаэль улыбается. Кроули может себе представить, о, он отлично это может.  — Кто… — ему приходится откашляться, чтобы продолжить, — кто это написал? Кто? — Один из пророков, не слишком известный. Кажется, его звали Козьма… Как-то так… надо бы проверить архивы. А в чем дело? — Азирафаэль пытливо вглядывается в его лицо. Кроули не отводит взгляда, он сейчас вообще не слишком соображает, что делает, — о, ты… Ты же не ревнуешь? Не сочти за грубость, но многие в курсе, что вы с ним довольно близко общались. Кто, как не ты должен знать, что никакой жены…  — Да, — быстро соглашается Кроули, — да. Ревную. Именно. Я… Эм… Демонические эмоции. Приходится испытывать весь негатив на себе, я… Ничего не могу с собой поделать. Извини ангел. Боюсь, я не в настроении идти сегодня на ужин. Боюсь я… ничего не могу поделать со своей ревностью. — Поверь мне дорогой, — повторяет Азирафаэль, — никакой жены… — Да, — соглашается Кроули, — я помню. Никакой жены. Он был создан, чтобы нести слово божье людям и умереть за них на кресте. Не для любви. Не для счастья. Только для людей. Он тянется было к книге, но тут же отдёргивает руку, будто обжегшись. — Кроули, что происходит? — Азирафаэль выглядит напуганным и искренне озабоченным, — я же не дурак. Что ты там такое прочёл? Что тебя так расстроило? — «И сказал Господь: где жена твоя», — цитирует Кроули по памяти, — Он действительно так и сказал? Он говорил обо… о ней? С ним? То, что там написано… — Я не знаю, — устало отвечает Азирафаэль, — мальчик мой, ты же знаешь, эти пророки… Половина сказанного бред, но есть и правдивые истории. Кое-кто слышит голос с небес. Кто-то умудряется точно видеть прошлое, кто-то будущее. Некоторые пьют или варят какие-то зелья, травы, чтобы заглушить это, чтобы не помнить, что именно увидели… Один такой умудрился узнать даже про пламенный меч, представь только. — Хм. Я… м-да, — Кроули никак не может заставить себя говорить нормально, — ясно. Спасибо. Я пойду, ангел. Я хочу… Мне надо… немного поспать. Извини. Азирафаэль не пытается его остановить, только смотрит изумленно и немного напуганно. — Ангел, — Кроули резко останавливается, пораженный неприятной мыслью, — а сколько их всего? Этих экземпляров? Они ещё есть где-то? Их могут прочесть… Ну… люди? — Полагаю, что около семи. Я мог бы навести справки в каких именно они коллекциях. Если только… О… Ты что, ты хочешь их уничтожить? Книги? Верно? Уничтожить? Кроули даже ничего не отрицает. Он просто все еще не может нормально говорить. Если Азирафаэль до сих пор считает его таким, что же… Пусть считает. — Что я такое говорю, — неожиданно опровергает Азирафаэль его невысказанные мысли и свои же собственные слова, — прости меня, дорогой. Я теряю разум, если речь заходит о книгах. Но все же скажи мне, что тебя так расстроило? — Я не расстроен, — честно отвечает ему Кроули, — немного растерян и все. И… это личное, ангел. — Личное… — горько повторяет за ним Азирафаэль, поднимает было руки, то ли обнять, то ли обхватить за плечи, удержать, но ничего не делает, не решается, — знаешь, Кроули, — он неожиданно называет его по имени, что случается крайне редко в последнее время, — та ночь, после Апокалипсиса… иногда мне кажется, я что-то упустил. Побоялся тогда, а теперь уже поздно. А потом я думаю, что у нас ведь есть все время мира, верно? Все время мира, чтобы все успеть? Кроули смотрит в голубые глаза, сглатывает, облизывает сухие губы. Не может выкинуть из головы другие глаза. Такие же небесно-голубые в Его новом воплощении. Понимает, что Азирафаэль молчит, потому что ждет какого-то ответа. — Я не знаю, ангел, — выдавливает он из себя, — я вообще сейчас ничего не знаю. Но не думаю… Кроули не заканчивает. Он идет мимо удивленного Азирафаэля, едва не задевая его плечом, идет, почти не видя ничего перед собой. Он не может сейчас думать еще и об ангеле, он просто сойдет с ума, это слишком даже для него. Кроули выходит прочь, на светлую, залитую солнцем улицу, к людям, прекрасным смертным людям, живым, дышащим, занятым какими-то своими безумно важными людскими делами. За этих людей Он умирал на кресте, и Кроули до сих пор не совсем уверен, что они были достойны такой жертвы. Ну, некоторые из них действительно были достойны. Но другие… Они были по-настоящему ужасными, взять хотя бы Калигулу. Стоило ли оно того? И еще, им двоим, им самим практически не дали времени тогда. А потом было слишком поздно. Слишком опасно. И настали темные времена, темные и одинокие. Все время мира… Кроули горько усмехается. Им никто не дал бы все время мира, у них было лишь несколько лет. Откуда там вообще взялась эта чертова книга? Азирафаэль никогда бы не оставил ни одну из своих драгоценных библий — вот так, на виду. Что, если это вовсе не случайность? Что, если кто-то хотел, чтобы Кроули прочел этот кусок? Что, если это часть непостижимого плана? Может быть вовсе не обязательно было быть одиноким столько лет? Столько веков? Кроули глубоко вдыхает, успокаивая себя, отбрасывает подальше картинки темно-синего моря, высокого голубого неба, рожковых деревьев и кипарисов, маленького домика под раскидистой старой маслиной, их домика. Почему Он никогда не говорил. Никогда не рассказывал. Почему Он… Неужели Она… Она же не могла, не могла… Кроули — демон, непрощаемый, его прошлое имя навсегда вычеркнуто с небесных скрижалей, запрещено на небесах. Разве Она могла спросить о нем? Разве Она могла не знать о ком спрашивала… Почему Он ни разу не упомянул это? Почему Он никогда…. Люди обходят его практически за метр, не осознавая причин, даже не видя его. Кроули идет сквозь них, сам не понимая куда. Его машина осталась у книжного, его квартира в другой стороне. Ангел наверняка беспокоится, они много времени проводят вместе после неслучившегося конца света, и ни разу Кроули не уходил вот так, не сказав куда. Он сказал бы. Если бы сам знал. Кроули идет вперед, шаг за шагом, ощущая, как голова постепенно прочищается, становится легкой. Он же всегда был оптимистом, почему бы не допустить мысль, что все написанное — правда? Это может быть правдой? Она могла бы позволить им..? Кроули думает о мальчике, наивном и добром мальчике, сумевшим переспорить ангела. О мужчине с темными глазами и темным от загара лицом, мудрым, повидавшим всякого и тем не менее не растерявшим свою доброту. Тот мужчина не был красив, ни по меркам того времени, ни, тем более по текущим, не был даже близко похож на свои изображения. Но для Кроули он был прекрасен, Кроули мог видеть его душу, чистую и светлую. Он думает и о прекрасном ангеле, прекрасном и душой, и телом, новое воплощение ему подобрали восхитительное. Об ангеле, что никогда не хотел называться ангелом, об ангеле, что предпочел небесам жизнь среди людей, об ангеле, что готов был в одиночку отправиться в ад, об ангеле, что не побоялся сразиться с Войной, только потому, что Кроули попросил помочь, и в преддверии конца света был готов защищать демона от всех сил рая сразу. Об ангеле, в глазах которого еще можно было разглядеть того, умершего на кресте за всех живущих и уже умерших, проклятых на вечные муки ада. Плохой муж? О, он никогда не был плохим мужем. Он думает о маленьком домике у моря, за пределами Англии, вдали от людей. Он думает о том, как летя над морем, вслед за уходящим солнцем, можно опуститься низко-низко, задевая кончиками крыльев золотую темную воду, как перья, высыхая, покрываются солью, становятся жесткими, слипаются. О том, что летать можно и вдвоем. Думает, что этот дом наверняка существует где-то, и все еще ждет его. Их. О том, как мало нужно, чтобы стать наконец счастливым. Думает, что возможно, что ведь можно допустить, что в непостижимом плане и демоны могут быть счастливыми. Прощенными. Думает, сколько времени он уже потерял. Они потеряли. И сколько всего он теряет, если так и не спросит. Кроули останавливается прямо посреди улицы. Некоторое время стоит, с двух сторон обтекаемый людским потоком. Потом решается. Он называет Его имя, тихо, практически беззвучно. Прислушивается. Ждет. Он знает, что его услышат. Знает, что ему ответят. Его слышат всегда.