Чего боится Итадори Юджи

Мегуми Фушигоро слишком хорошо знает, чего боится Итадори Юджи. Того самого, про неправильно умереть. Мегуми считает, что не бояться смерти могут только бессмертные шаманы вроде древнего Тенгена или (мать его) Годжо, а для остальных это естественно и в список страхов входить не должно. Что касается всего остального, Мегуми полагает, что Итадори Юджи смелый и ничего особенного не боится. Он не знает, как ошибается. *** Итадори Юджи, правда, тоже об этом совершенно не в курсе. Страх появляется случайно, настолько личный и удушающий, что сам Юджи предпочёл бы темноту или пауков, которых искренне считал милыми. Но нет. Всё начинается каким-то дождливым вечером, заполненным просмотром фильмов и уютом дивана. Разделённым на двоих пледом и очень осторожными прикосновениями плеча к плечу, бока к боку. Настороженными и аккуратными. Итадори Юджи ни капли не боится своих чувств к Мегуми. Это ведь так просто. Друг, самый лучший. Человек, самый близкий. Семья. Тот, кому доверишь и спину, и жизнь, и вообще всё. Уровень взаимодействия между ними уже таков, что романтические отношения выступают приятным бонусом, дополнением к и без того надёжному коктейлю из понимания, поддержки и безоговорочному ощущению «своего» человека. Самого-самого. Но, собственно, почему бы и да? — спонтанно принимает решение Юджи. Одновременно с этим на экране персонажи аниме уплетают булочки с корицей, и он думает, что неплохо было бы тоже купить таких. Завтра, пожалуй, зайдёт в булочную. Юджи поднимает руку, чтобы наконец уже обнять за плечи своего самого дорогого и близкого — давно уже надо было это сделать, вот он тормоз! — и тут в голове раздаётся надменный голос, растягивающий гласные и полный сочащегося яда: «Даже не вздумай». «Не вздумай что?» — мысленно спрашивает Сукуну Юджи, но руку опускает. Заметивший прерванное движение Мегуми переводит на друга вопросительный взгляд. — А, да затекла прост, кхм, — ёрзает Юджи, чтобы не вызывать подозрений. *** Итадори Юджи не боится отсутствия взаимности. Не то, чтобы он замечает мимолётные заинтересованные взгляды Мегуми (а они есть), или стремление друга хоть как-нибудь, хоть где-нибудь коснуться Юджи (такое тоже случается, но Юджи сам легко трогает кого угодно и не догадывается, что Мегуми тактилен только с очень близким человеком. То есть с ним, Юджи). Просто подсознательное ощущение и банальная, но такая действенная «чуйка» подсказывает, что всё у них будет хорошо. Прям будет. И очень хорошо — ну, пока его не казнят, конечно, но об этом Юджи предусмотрительно не задумывается. У них просто не может быть иначе, чем замечательно — вот, почему Юджи не боится. Но (мать его) Сукуна, увы, так и не ответил на вопрос, чего же нельзя вздумывать Итадори. Даже когда он в полубредовом забытьи проваливается в обиталище к демону — тот только отмалчивается с хитрой рожей и скупо посылает в невесёлых направлениях. Из этого Юджи делает вывод, что Сукуна против перехода отношений с Мегуми на чуть другой уровень. Кстати, Итадори Юджи Сукуну тоже не боится, к бешенству последнего, это факт общеизвестный. А вот того, что Сукуна может сказать или сделать с Мегуми, очень. *** Метро, час пик, толпа, которая растаскивает Фушигоро и Итадори. Нормальное же дело в таком случае — схватить за руку, чтобы не потерять и не потеряться. Тянутся, сжимают, Итадори привычно отмечает изящность этих пальцев — и… … открывшаяся на его ладони хищная пасть вцепляется в протянутую руку. Кровь пачкает обе, стекая тёмными пятнами на заплёванный пол вагона. Непонимание и ужас в глазах Мегуми. Что он…? — Эй, Итадори, возьми уже, — оказывается, Фушигуро всё ещё протягивает совершенно целую руку, бросая раздражённые взгляды на людей вокруг. Юджи колеблется, но тянется, сжимает, привычно отмечая изящность пальцев друга. И ничего не происходит, только Фушигуро замечает побледневшее лицо Итадори и несвойственную ему осторожность, когда их руки встретились. *** Едкая вонь изгнанного только что проклятия всё ещё шибает в нос. Итадори пытается идти, опираясь на Фушигоро, — ч-ч-ёрт, больно! — когда его отшвыривало в стену, мерзкая тварь плюнула вдогонку ядовитым облаком, и теперь парня мутит, а ещё нога как-то странно подворачивается. Это всё пустяки, дело житейское — им бы только дойти до края Завесы, где ждёт подмога. Заживёт. Фушигоро что-то бурчит о безрассудной смелости, Итадори собирается было поблагодарить его за подставленное плечо и вовремя призванную Лягушку, вытащившую его из этого смрадного ада — как… … — Фушигоро, ты бесполезный трус, из-за которого страдают другие. Ты только и можешь стоять и смотреть, как за тебя работу выполняют. Твой зверинец годится на корм проклятьям, ты сам — бездарный кусок Зен’инского дерьма… — ЗАТКНИСЬ! — Юджи хлопает себя по щеке, пытаясь остановить этот грязный поток. — Что? Итадори? — Фушигоро обеспокоен и удивлён, но вроде бы не расстроен. Это значит, что слова, так отчётливо висевшие в воздухе, звучали лишь в одной голове. — А, ничего. Что-то мне поплохело, — Юджи через силу давит улыбку. Но на самом деле он боится. *** Мелкая и уютная кафешка, привычный гул жующих и разговаривающих людей. Солнышко, пробивающееся сквозь цветастые фирменные шторы. Все столики заняты, потому они сидят рядышком за стойкой, расположенной перед окном. Юджи вертится на высоком стульчике, лучезарно улыбается, встаёт и переставляет его ближе к стульчику Мегуми. Так-то лучше. Мегуми Фушигоро сосредоточенно жуёт свой салат и думает о том, что столь беззаботное в повседневности лицо в сочетании с ужасающим, в общем, положением — проклятые пальцы, казнь, вот это вот всё — может встретиться только у крайне храброго человека. И слегка безумного, впрочем, тут иллюзий никаких: все шаманы так или иначе там. Но Итадори ещё и до чёртиков смелый. Сам Юджи очарованно смотрит на друга и протягивает в его сторону руку, чтобы взять стоящую чуть дальше соль. И с ужасом видит, как… … его ногти чернеют и удлиняются, рука покрывается тёмными полосами и против воли Юджи тянется к горлу Мегуми. Сжимает, когти пускают кровь, не ожидавший подобного Фушигоро старается вырваться, но хватка крепка, и вот он начинает задыхаться… — Итадори. Тебе соль нужна? Юджи моргает. Моргает ещё, смотрит непонимающе на свою руку, всё ещё висящую по направлению к солонке. С обычными ногтями и без полос. На горло друга, целое и невредимое. Судорожно сглатывает и кивает. Мегуми протягивает ему стеклянную баночку. — Что с тобой происходит? Ты последнее время ведёшь себя странно. Что ответить? И как тут отвечать вообще? Юджи слишком боится, что Мегуми как-то пострадает, а если рассказывать всё, то… Чёрт. Но ответить надо, потому он выбирает компромиссную полуправду. — Сукуна. Голову мне морочит, гад. Да ты ещё и врун, малец — на этот раз Юджи точно уверен, что голос был, — Мне даже делать ничего не надо, ты сам… «Сам — что?» — думает Юджи в пустоту. И боится, что Мегуми начнёт расспросы, но тот лишь сочувственно кивает. — Скажешь, если понадобится помощь. — Да, конечно, — Юджи чувствует капельку облегчения пополам с ощущением, что он что-то вот прямо сейчас упустил. Важное. Но что? *** Долгожданный и воспринимающийся как сон выходной. Тепло. Наконец-то они доходят до булочной, куда Юджи так давно собирался. Уверенным шагом — к прилавку с синнабонами, говорят, они тут божественные — и… стоп. Моргая, Юджи закрывает глаза в светлом маленьком помещении, а открывает — в наводящей дрожь нереальности, с грудой костей, вонючих трупов и кровью повсюду. На омерзительном троне сидит Сукуна, его лицо — смесь презрения и усталости от того, что его окружают одни идиоты. И сам он сидит в одном из них. — Я же сказал, чтобы ты и не думал об этом. — О чём? — правда, что происходит вообще? — Корица. Не смей. Можешь жрать любую дрянь, придурок, но только без корицы. Что? Он это серьёзно? — Я её уже лет 600 не перевариваю. Если сожрёшь, заблюю тут всё, и ты, скорее всего, тоже — там, у себя,  — Сукуна устало цедит слова, будто объясняя малолетке, что солнце горячее, а кровь красная, — Чтоб больше к этой херне не приближался. В твоих же интересах. Слепящий свет булочной, удивлённый взгляд девушки за прилавком и обеспокоенный — Мегуми. — Итадори, ты опять? — Эм, всё нормально. Наверное. Пауза. — Фушигоро, давай возьмём круассанов на этот раз? — Ты ведь синнабонов хотел? — А, расхотелось что-то. — Как знаешь. А потом до Итадори доходит. Он вспоминает тот грешный вечер, свою протянутую руку и булочки на экране. Сукуна, мать его. Говорил. О долбаной и непонятно каким ему проклятым образом не угодившей корице. Не о Мегуми. Итадори со смесью восторга и ужаса понимает, что всё остальное он додумал сам. Качественно так, правдоподобно. И боялся этого тоже сам, зачем-то. — Ну во-о-от. А было так весело смотреть, как ты мучаешься, — сегодня явно не день Сукуны, впрочем, он и так ненавидит их все. Итадори Юджи понимает, что бояться нечего. Шагает ближе, сгребает удивлённого, но довольного таким поворотом Мегуми, утыкается носом в шею, шепчет: — Я идиот. — Я так не думаю, Итадори. Мегуми бережно обнимает его в ответ. Продавщица — приветливая, кстати, с тёмно-рыжим хвостиком и в красном берете — тактично утыкается в телефон, не решаясь мешать двум то ли студентам, то ли монахам, то ли всё сразу. А потом радостно завешивает им пакет с круассанами, наблюдая, как один из парней берёт другого за руку и заразительно смеётся. Уже через стекло магазинчика она видит, с какой нежностью один мазнул губами по подставленной улыбке другого — и с удовольствием думает о том, до чего бесстрашные покупатели к ней сейчас заходили.