Имена

      При лунном свете нити сухих трав складываются тонкими кружевами, терпким запахом обжигая и без того горящую от свежего воздуха гортань, – Лив неловко плетёт тонкие косы, слыша неспокойный треск корней любистка, и вздрагивает, когда чужие шероховатые ладони опускают на замёрзшие её, мягко направляя узор дальше.       – Ролок многоликий потеряет все свои свойства, если хранить его побеги под прямыми солнечными лучами.       Разрыв-трава крошится в пыль под её пальцами, пока негромкий голос над левым ухом рассказывает старые легенды о волшебстве, вскрывающем все замки, чередуя слова на незнакомом ей языке с негромким смехом, от удивлённых вздохов скрывающихся с её губ.       — А это?..       Она неуверенно указывает ладонью на голубоватые цветы, и с упоением слушает грубый голос, хотя в голове уже давно всё смешивается от изобилия новых знаний, а перед глазами рябит разноцветными лепестками, — и Сагр замечает это, мягко прогоняя её к себе.       Лив сопротивляется, наслаждаясь треском магии возле него – в спальне его не слышно, хотя она совсем недалеко от мастерской, а Сагр смеётся, и позволяет ей смотреть, как колдовские нити оживают под его пальцами, плавно разрывая пространство по швам.       Она обещает себе помнить о нём ежесекундно.       Его голос – ветер, шёпот в лунной ночи, отголосок грозового крика в горах, множится эхом вокруг неё, и Лив может и рада не слушать, закрыть уши ладонями – но слова ломают и создают заново, вплетаясь поверх себя же.       У всего живого есть имя       У него в руках – сталь, мягкий отголосок поющего железа, ярый всплеск окроплённого кровью меча, Лив пытается отвернуться, но не может, продолжая до рези в глазах вглядываться в ломкие потоки, меняющие вселенные по их прихоти.       а она не спрашивает о его настоящем.       Только слыша шорох в ночи, так же молча натягивает потрёпанный плащ, и встречая недовольный взгляд из-под хмурых бровей, отправляется с ним в ночь, в глубокий лес, чтобы там под ладонями чувствуя древнюю магию живых трав, горящими глазами находить чужие, и пить колдовство из умелых рук.       Она давно сделала выбор, и он не в пользу её старому миру.       И даже не в пользу приключений, что будоражат всё естество.       У него в пальцах сила и власть, и Лив послушно растворяется в них, застывая восковой свечей под лёгким прикосновением к изгибу её шеи.       – Это розорента. Ядовита, если не сорвать её цвет в первое новолуние лета, оставив на ночь в проточном источнике.       – Скажи, ты действительно хотел тогда, чтобы я ушла?       Они негласно не вспоминают ту ночь у моря, рядом с такой близком и далёком спасении над жалким бегом во тьму.       – Ты помнишь, что я ответил тебе.       Она кивает, стерев с лица тень неуверенности в своей нужности и пользе, и тут же вновь опускается в шёпот древних языков, зарисовывая руны и цветы до тех пор, пока судорогой не сводит пальцы, заставляя его недовольно хмурится, залечивая их рассечённую шипами мякоть.       Она повторяет слова за ним, чувствуя как они обретают форму, сплетаясь с могучей сущностью рядом с ней.       Он целует её сухо и мягко.       И ленты чистейшей силы опутывают её изголовье, когда Лив трепетно тянется ближе.       Она клянётся себе всегда возвращаться в тот мир       где рассказывается сказки давно позабытый бог.