Злые глаза

— Напои его. Мэй бросает на клетку быстрый взгляд, силясь увидеть за прутьями того, о ком говорит самурай. Свет от костров не дотягивается даже до колес повозки, а ночь глубока и кромешна. Второй день ни луна, ни звезды не показываются на иссиня-черном небосводе, зато на западе слоятся друг на друга облака. Вот-вот разразится непогода – принесет первый снег. Зима в нынешнем году явилась рано, покрыв тонким слоем льда водоемы и улегшись инеем на траву. Под утро, когда в очаге остаются лишь дымящиеся угли, от холода сводит зубы – майко вовсе не хочется думать, каково спать в объятиях мороза под открытым небом. Особенно – в клетке. Самурай окрикивает ее, нетерпеливым движением сует в руки флягу – ей остается только поклониться в молчании. Ему дела до извинений нет: уже отвернулся к подошедшему подчиненному. Не удостоверился: пошла ли? Ясно ведь: не посмеет перечить, испугается гнева грозного господина больше, чем преступника за железом решеток. Ватные ноги несут Мэй в сторону невидимого до сих пор пленника. Сколько ни вглядывается она – ничего. Ничего. Кажется, человек, запертый внутри, заключил сделку с самой тьмой. Растворился, исчез, стал единым целым с вязким мраком, словно обитатель Страны Желтых Вод в своем мрачном царстве. Пространство невелико – укрыться негде. Дверь оплетена цепью, закрыта на надежный замок – нет, он никак не мог выбраться. Разве что дымом неуловимым обратился. Она делает еще шаг. До слуха чуть доносится бряцание металла – легкое настолько, что поначалу она принимает его за мираж. Да только то не иллюзорный обман воображения. В подтверждение ее догадки из темноты выныривает силуэт – Мэй усилием подавляет желание отступить подальше. — Не бойся меня. Голос у пленника шершавый – не звенит, шелестит что осенняя листва под ногами. Кожа майко покрывается мурашками: ветреная погода ни при чем – это внутри все леденеет от зыбкого чувства. Воины говорили о бандите – неужто простой разбойник способен одним словом внушить страх? Опасность окружала его точно куполом. «Он пойман? – думает Мэй отрешенно. – Отнюдь. Похоже, в ловушку угодили охотники». — Я не укушу. Теперь ей мерещится улыбка. Колкая, острая под стать ножу. Он… издевается над ней? Мысль представляется глупостью: в конце концов, из них двоих не ее везут на казнь. Тут же мелькает: за воротами города реки их судеб поменяют направления. Ей предстоит начать полноценную жизнь гейши, ему – закончить жизненный путь в петле и понадеяться на милость богов в перерождении. Золотистый отблеск факела часового падает на мужчину. Он сильно избит, одежда покрыта пылью и кровью, но злые глаза смотрят с презрительной гордостью – не на нее. Туда, где расселись у костров воины. Будь у него шанс – малейший шанс! – разорвать прутья голыми руками, он бы воспользовался им, чтобы водянистая слякоть под ногами обрела красный цвет. Вот, о чем говорят его глаза. Вот, что вызывает у Мэй дрожь. Сдержанная ярость в обрамлении черных ресниц. В глубине зрачков ни намека на человеческое. В них живет зверь: неистовый в кровожадности, хόлодно-беспощадный – кто-то, чья душа много лет прозябает в бездне. И никак не найдет спасение. Мэй тянет ему флягу, на что мужчина реагирует тихим смешком. Тяжелая цепь отзывается звоном на попытку поднять закованные в кандалы руки. — Пальцы готовы отвалиться, – поясняет он с неожиданной для обстоятельств улыбкой. – Сама пои. Она подчиняется слишком легко – для того, кто мгновения назад был готов постыдно сбежать от колкого взора. Его губы мягко прижимаются к горлышку. Мэй вздрагивает – капля стекает по подбородку пленника и устремляется по шее в ворот косодэ. Из-за бликов факела дорожка, оставленная водой, выглядит насыщеннее, как если бы художник оставил на полотне росчерк мокрой кистью. Мужчина вновь улыбается: — Я так жуток, майко? В вопросе не таится издевки, хотя ее состояние он прочел подобно раскрытой книге. — Откуда тебе известно, кто я? – удивляется в ответ. — Не слеп еще, – веселится он. На лице тенями играет огонь. Ему до плахи – один вздох. А все же подмигивает ей с задором. Или, быть может, не ей: самой смерти вызов бросает. Не утихомиривает его и перепалка с самураем, и угроза лишиться языка. Язвительный смех напоминает злобное завывание ветра – он несется в спину до тех пор, пока дверь «Белой цапли» с глухим стуком не закрывается за ней. Одновременно раздается другой стук – по металлу. Мэй оправляет кимоно, прежде чем поспешить к наставнице. Будто и не произошло ничего. Назавтра госпожа Сумико спросит, с кем им продолжить путь до города, и воспитанница не задумается дважды. Перехватить бы еще разок взгляд пугающих глаз.