Калейдоскоп

      На столе красовалась ваза с лилиями: большими, душистыми, молочного насыщенного цвета. Андроид с человеческой нежностью поправлял лепестки, искоса посматривая на детектива.       —  Что ты задумал? — неуверенно спрашивает Коннор, повернувшись лицом к мужчине.       Тот протянул руку в пригласительном жесте.       — У нас сегодня типа годовщина со дня «кухонного знакомства», да? Покажу кое-что, — коротко подмигнув, мужчина бодро направился на улицу.       В глазах андроида мерцал огонек ожидания. Он доверял, но не мог выстроить в схеме примерный план действий. Непредсказуемость человека пугала, изматывала временами микропроцессоры, с помощью которых андроид пытался найти ответ на вселенского рода вопросы.       Они были разными. Совершенные противоположности почти во всем: взгляды, вкус, идеи — все это объединяло и временами отталкивало их друг от друга, но магнетизм природный и механический тянул их обратно, не позволяя кусочками ненужного упасть в неизвестность.       — Давай не дрейфь, ну. Не заставляй меня ковыряться в твоих примочках! — в голосе искрометная радость выражена в повышенных децибелах, она омывается звонким смехом из открытой души напротив.       Андроид обрел её еще с момента появления в доме детектива. Свою, механическую, отличную от людей, но равную для их понимая.        Омытые солнцем они вышли на лужайку газона, заглядывая в небо. В нём, в этой безликой глади, не видно ни отражений, ни изъянов. Облака кое-где оторванными кусочками ваты расстилались по небу — такими тонкими, невыразимо мягкими для уставших глаз. Ни единой угловатости, лишь плавные контуры и розоватое тепло.       — Это так здорово, Гэвин… Вот что ощущают люди, когда говорят слово «легкость», да? — обрамленный интересом голос льется из палево-розовых уст, приоткрытых, ловящих холодное касание ветра.       Рассеяно переглянувшись, они вновь погрузились в тишину. Почти бездыханную, безликую, комфортную.       — Не начинай, жестянка, я не стану платить за твой ремонт, если у тебя схемы сплавятся от таких раздумий, — поморщившись показательного, Гэвин сжал пластиковую ладонь в своей.       Всегда холодная.       В андроиде пылал детский интерес. Он неуверенно делал первые шаги в реальный мир, касаясь бережно теплых ощущений, быстро одергивая руку от магмово-горячих. Он все равно обжигался не раз, не два. Быть рядом с Гэвином, значило, что ты будешь гореть всегда.       — Я боюсь этого, Гэвин… — испуганно произносит андроид, смакуя горечь слов на кончике языка. С пригоршней сладостного осознания пережевывает этот неприятный, сухой, какой-то рябиновый вкус, окрашивая весь рот пунцовым, ложась вязким плетением безмолвия.       Человечность слишком суровая штука, Коннор. По-человечески тяжелая.       — Так много неизведанного, — тихо, легким шелестом произносит андроид, словно опасаясь прогнать хватавший за плечи ветер.       В страхе не только черная смоль. Это люди называют «безграничность».       Ступая теперь уже уверенно, продолжая сжимать цепким замком теплые пальцы, андроид взглянул вдаль, рассматривая срезы многоэтажных крыш вдали. Снесенные словно чьим-то метательным диском невероятной остроты. Подогнанные под одну высоту — одинаково безликие в этом пустом городе.       Если посмотреть чуть выше, отдирая взгляд от поверхностной серости, вперившись взглядом в лоснящуюся солнцем синюю сталь, — непременно поймешь в чем же тайна этого хождения по краю.       Омытые золотом каштановые волосы растрепались игривым ветром. Поток воздуха создал хаос в идеальной укладке, спутал пряди, откинул челку.       Воздух летний и пахнет сладковато, напоминая Риду вкус сливочного мороженого. Откуда-то из детства выскочило это воспоминанием солнечным бликом, ударившись прямо в глаза.       Жизнь для Гэвина всегда была словно парадная дверь с разными стеклами. Там и земляничные, и лимонные, и фиолетовые. Если посмотреть сквозь них, то и люди совершенно разные: веселенькие, кучные как гроздья винограда и насыщенные — цвета яркой цитрусовой кожуры.       — Смотри… — задумчиво произносит андроид, нехотя выпуская чужую руку. Он присел, подцепил пальцами мятное стеклышко, всмотрелся в него, будто пытаясь растопить теплым шоколадным взглядом.       Какой только козел посмел оставить склянку на скошенном газоне!       Улыбка мягкая. Она как шелковый шарф стелется по лицу и на душе так спокойной, так сладко. Снова этот вкус сладости любимого лакомства с горьковатой миндальной крошкой.       Коннор вскинул руку, словно ювелир оценивая стеклышко, скользя мягким взглядом по острым граням, изучая ненамеренные надломы мутного стекла.       И за этим новым цветом весь мир становится изумрудным, точно мягкий мох, точно летняя мята.       — Увидел что-то новое? — интересуется Рид, чувствуя неприятное покалывание крошек песка в кедах.       Город окутало алой предзакатной дымкой. Но за изумрудом стекле все иное.       — Безграничное.       Рид не ждал именно такого слова. Оно необъятное, теплое и почему-то по-настоящему красивое. Странно видеть это в искусственном организме постепенно оживающего существа.       — Хэнк спрашивал о тебе… — начал мужчина, усаживаясь на газон и хлопая рукой по месту рядом, — говорит, ты к его псу привязался.       — Люблю собак. Сумо — умное создание, — присев, андроид обхватил руками колени.       Гэвин криво усмехнулся, вглядываясь в пустую ленту заасфальтированной дороги. Фургон, мелькнувший вдали под горкой, приближался к черте горизонта на медленной скорости, приветливо гудя клаксоном.       — Надеюсь, ты готов приютить одно из «умных созданий». И да, Коннор. Его зовут Штрудель и это не обсуждается!