Alive

** Пальцы голубоглазого парня обжигают бедро, их тепло проникает сквозь бархатистую ткань черных брюк его костюма. Юдзуру смотрит в глаза обладателя бронзовой медали, лучезарно улыбаясь; он весь искрится изнутри, подобно лучу солнца вспарывающему свинцовые тучи в пасмурный день. Хави любил повторять, что он бывал особенно прекрасен, когда побеждал: сияющий и слегка не в себе от эйфории и мощного выброса адреналина. Он позволял себе быть более беззащитным, доступным, как звезда, до которой вдруг предоставлялась редкая возможность дотянуться. Венок победителя украшал его светлое чело, облегающий костюм подчеркивал каждую божественную черточку его стройного тела – бабочки, запутавшиеся в лепестках роз роскошного пурпурного оттенка и россыпь бесчисленных золотистых страз на тёмной ткани, дополняли его неземной образ. Облегчение окутывало разум подобно сладкой дымке. Он стоял на высшей ступени пьедестала, и эхо неистовых аплодисментов и приветственных криков публики вибрировало в каждой клеточке его тела, а сердце трепетало в груди, подобно всполошенной птице. Юдзуру победил свой страх, устоял в жестокой битве со своими внутренними демонами, которые навещали его долгими бессонными ночами: судорожно вздымающаяся грудь, сбитые простыни и липкая от пота кожа – ему казалось, что он застрял в постоянно повторяющемся кошмаре собственного неудачного падения. Падения, которое грозило оборвать его соревновательную карьеру, грозило поставить крест на нём самом, на том, кем он являлся. Призрак злосчастного NHK Trophy 2017. – Проснись, Юзу, – шептал Хавьер ему в шею, и его горячее дыхание проходилось по чувствительной коже. Сильные руки обвивали тонкий стан Юдзуру, словно стараясь защитить, пока он глотал грозившиеся пролиться слёзы. Он беспомощно хватал ртом воздух и горло, казалось, сдавило стальными тисками. – Ну, ну, не надо…тшш… всё будет хорошо, Юзу. Просто поверь мне, – слова Хавьера проникали к нему в разум, успокаивали, подобно обманчиво беззаботной колыбельной. – Я всё ещё нужен тебе? Пальцы Юдзуру впивались в сильные плечи Хавьера, сжимали со всей силы, позволяя остро ощущать, что их объятия реальны, что они на самом деле существуют в действительности – здесь и сейчас, вместе, как единое целое. Вместо ответа Хавьер целовал его долго и неистово, терзая припухшие губы, боясь оторваться, будто безмолвно обещая, что ни за что и никогда его не отпустит. Юдзуру тонул в их близости, наслаждался тем, как говорили их тела, когда вместо тысячи слов в ход вступал язык их страсти. Некоторые вещи лучше оставить невысказанными. – Всегда, – вторил Хавьер, подобно молитве, вбиваясь в податливое, принимающее его тело. Терпкий мускус проникал в ноздри Юдзуру, и он чувствовал себя заполненным до краёв, но этого всё равно категорически не хватало. Его потребность в Хавьере даже пугала, ненасытная похоть заставляла чувствовать себя слабым, уязвимым, но он раскрывался навстречу каждый раз, порочно раздвигая ноги, жаждал быть оттраханным, грязно умолял не останавливаться. На спине Хавьера оставались красные полосы от его ногтей, красноречиво свидетельствующие о силе его желания. Но душевные раны, как оказалось, поддавались лечению гораздо сложнее, чем он некогда считал. Юдзуру моргает, физически ощущая, как в горле встаёт горький ком. Он начинает смеяться безудержно и надрывно, сгорая изнутри и при этом ослепительно сияя снаружи. Он ловит на себе полные восхищения взгляды, видит, как по щекам юноши трогательно расползается краска румянца и из-под густых, чёрных ресниц на него смотрят, как на самый желанный приз на свете. Роман. Юдзуру проговаривает его имя про себя, и оно кажется ему совершенно чужим, инородным. Хавьер – на одну букву больше, Хави – на одну букву меньше. Юдзуру судорожно сглатывает, со всех сторон на него обрушиваются слепящие вспышки фотоаппаратов, разноцветные пятна баннеров и тысячи лиц на трибунах сливаются в одну сплошную полосу; ему машут и кричат, он вежливо машет в ответ, механически кивая и улыбаясь. Кажется, он завис, застыл в этом моменте пьянящего триумфа, но он явственно чувствует, что что-то не так. Он продолжает задаваться вопросом: был ли он действительно хорош? Мог бы он быть ещё лучше? Мог бы сделать ещё больше, дать больше? Они всегда столь ненасытны, им всегда его мало. Я недостаточен для них. Я был недостаточен и для тебя тоже. – Не позволяй им заполучить всего себя. Иногда ты отдаёшь слишком много, и это пугает меня. Неожиданное признание Хавьера застаёт Юдзуру врасплох. – Оставь что-нибудь и себе самому, прошу… Хавьер подносит к губам тонкие пальцы Юдзуру, запечатлевает на них бережный поцелуй. От нахлынувших воспоминаний горькая усмешка кривит тонкие губы. С каждой последующей минутой в Юдзуру упрямо нарастает желание убежать, скрыться. Ему хочется исчезнуть, спрятаться от толп поклонников и очереди из журналистов. Кажется, что им всем не терпится увидеть то, как он оступится, хочется вынудить его сказать лишнее, дождаться от него ошибки, возможности подловить на чем-то безобидном или не очень. Он – вечный узник в идеальном мире чужих ожиданий, но его самым беспощадным критиком остается его собственное девятилетнее «Я» мальчугана из далёкого прошлого. Юдзуру отчаянно пытается припомнить момент, когда в его душе поселился страх провала, который отравлял его существование, словно ядовитое растение, прочно пустившее свои корни. Обострение, должно быть, произошло после Сайтамы, когда он погнался за фантомами и химерами собственного разума, когда его непоколебимая вера в себя неожиданно дала трещину, и вихрь из мнимых и реальных неудач завладел его мыслями. – Ты невероятно сильный, Юзу! Очень, очень сильный! – тихо, но со звенящей в голосе уверенностью выдохнул Хавьер в его чёрные, как смоль волосы. Он жадно вдыхал их тонкий, сладковато-цветочный аромат. – Нет! Это не так! – надтреснутым голосом возразил Юдзуру. Он ещё никогда не казался себе более слабым, ничтожным. – Ты сам знаешь, что я прав, Юзу. Спокойствие и ясная убежденность, искренняя вера, с какими Хавьер произносит эти простые слова, передаются и Юдзуру. Он тоже должен верить. Иначе и быть не может. Юдзуру оказывается в своём отельном номере уже за полночь, лишь после того, как многочисленные интервью розданы. На тело навалилась усталость, которая каким-то непостижимым образом сочетается с лёгким возбуждением, типичным для пост-соревновательного вечера. Сложно закрыть глаза и лежать неподвижно. Мысли Юдзуру снова возвращаются к его бывшему любовнику и даже тысячи километров разделяющих их неспособны помешать сдавившему грудь томлению. Ласкает ли он её сейчас? Занимается ли с ней любовью? Научился ли больше не думать о нём? Забыл ли, вырвав из сердца с корнем? Юдзуру не может вырваться из водоворота мучительных мыслей. Его постель холодна и чувство одиночества заполняет его целиком, заставляя испытывать острую жалость к себе. Лёд – единственная константа в его жизни, его неизменный и самый преданный компаньон. Каждым росчерком своих чёрных лезвий Юдзуру признается в своей любви к нему; он пробует его на вкус и его горячие губы обжигает холодом. Он думает обо всех тех мгновениях, когда казалось, что во всей вселенной существует только он и лёд, и больше нет ничего и никого. Его сознание сужалось, концентрируясь на ощущениях, позволяя крыльям вырастать за спиной. Он наклонялся, прикасался кончиками пальцев в благодарственном жесте, и его душу переполняла особая любовь к этому продолжению его самого – ко льду. – Спасибо, – шептал он одними губами. – Есть только ты и я. Навсегда. ** Осторожный стук в дверь заставляет Юдзуру вздрогнуть всем телом. Голубоглазый парень избегает смотреть ему прямо в глаза и его красные губы влажно поблескивают в приглушенном свете номера. Юдзуру удивлён и лёгкое недоумение читается на его бледном лице. Сердце пропускает удар от охватившего его смутного предвкушения и самой сюрреалистичности происходящего: «Неужели осмелился? Вот так взять и прийти к нему – один и среди ночи?». Низ живота опаляет возбуждение, стягиваясь в тугой жгут. Юдзуру отчаянно сильно хочется вновь ощутить тепло человеческого тела рядом с собой, почувствовать близость, окунуться в чувственность. Всего этого он был лишён столь долго. – Проходи, – говорит он. Не то чтобы Роману требовалось повторять дважды. Он словно послушный воск в руках Юдзуру, плавящийся и податливый: запрокинутая голова и полуприкрытые глаза, открывшийся в немом стоне рот. Юдзуру оседлал его сильные бёдра и их обнаженная кожа, кажется, горит в точках соприкосновения. Он зажмуривает глаза, но у пота на его языке – другой вкус, у стонущего голоса – другой тембр, у гладкой кожи – другой запах. – Пожалуйста, – молит Роман срывающимся голосом. – Я так хочу тебя. Всегда хотел...так долго. О, Боже! Они целуются яростно, пошло, терзая губы друг друга. Роман прикусывает нижнюю губу Юдзуру, заставляя зашипеть от боли. Мгновение спустя Юдзуру оказывается перевернутым на живот и грубо втиснутым в постель. У него вырывается хриплый крик, когда тело вдруг пронзает острое, болезненное наслаждение. Роман проникает внутрь языком, сводя с ума, изводя изощренной чувственной пыткой. Юдзуру бесстыдно подаётся назад бёдрами, насаживается. Он уже до боли возбуждён. – Трахни меня, – скулит он, наплевав на любые рамки и приличия. Мольбы и стоны срываются с его губ нескончаемым потоком, и в теле пульсирует горячее желание, вытиснившее собой остатки разума. Юдзуру вылизывает пальцы Романа, затем ощущает их внутри и от жгучей боли в глазах выступают слёзы. Роман старается быть осторожным, но ему не хватает опыта и терпения. Юдзуру стискивает мышцы, приняв сразу три пальца. Он прогибается в пояснице, стараясь найти нужный угол. У него перед глазами плывёт от нахлынувших ощущений. – Давай же! Заполни меня, сделай своим! Ну, же… – Юдзуру даже толком не осознаёт, понимает ли его Роман, говорит ли он сейчас на английском или на японском. Вспышка боли на миг ослепляет, заставляет судорожно выдохнуть. Роман успокаивающе гладит его узкие бёдра широкими ладонями, не смея двинуться, давая телу Юдзуру столь необходимое время привыкнуть. – Двигайся, – шипит Юдзуру, бессильно уронив голову на руки. Это одновременно и унизительно и дико возбуждающе: позволять брать себя в этой позе, стоя на коленях и локтях. Спустя несколько кажущихся вечностью минут Роман находит ритм и идеальный угол, задевая волшебную точку внутри, заставляя Юдзуру захлёбываться стонами. Агония боли приносящей удовольствие. Разум Юдзуру абсолютно пуст. Он чувствует себя живым, каждой клеточкой тела, каждым вдохом и выдохом, каждым собственным вскриком, звенящим в ушах. Юдзуру ощущает солёную влагу на подрагивающих губах. Кровать бьётся о стенку от каждого глубоко толчка, и горло начинает саднить от отчаянных стонов. Он уже близок. Роман кончает внутрь, протяжно простонав, затем доводит его до оргазма одними пальцами и языком. Они лежат на смятых простынях не в силах пошевелиться. Роман придвигается, обвивает Юдзуру руками, зарывается носом во вспотевшие волосы на затылке. Юдзуру ощущает быстрое биение сердца Романа кожей спины; между ними не осталось и миллиметра пространства. – Кажется, я люблю тебя, – шепчет голубоглазый юноша. Te amo, cariño. Фраза на испанском эхом отдаётся в мыслях Юдзуру, пронзая подобно катане разящей насмерть. Он молчит, не может найти слов. Вместо ответа у него из груди вырывается тихий вздох. Юдзуру сплетает пальцы Романа со своими. Возможно… Возможно, в его сердце всё ещё есть место для голубоглазого мальчишки, возможно, он ещё сможет научиться любить заново. **