Последний экзамен

      Куромаку не помнил, как он покинул кабинет и какими ветрами его повлекло к одиноко стоящей лавочке. Не помнил он и о том, почему на выходе из класса в воздухе витала горечь, сплетённая с ароматами пробуждающейся природы. Всё вокруг казалось таким пышным, цветущим и естественным, что странно было среди цветущего торжества наблюдать его хмурую, насупившуюся физиономию. И, что самое главное, причина, по которой он покинул кабинет с особой тяжестью на сердце — её он тоже не помнил. А может и не хотел вспоминать: мало ли отчего может болеть сердце?.. От неразделённой любви, от разрушенных ожиданий, от глубоко затаенной печали… А ещё от плохой погоды, повышенного давления и холестерина.       Куромаку это чувство явилось впервые. Со здоровьем у него был полный порядок, как и с оценками. А о болезнях сердца и думать было нечего — о них он читал только в старых газетёнках, в которых объявление о пропаже кота и реклама чудодейственных капель для глаз скромно соседствуют друг с другом. Ни в том, ни в другом он заинтересован не был, да и мысль о том, что когда-то подобное явление коснётся его самого, казалась столь же невероятной и абсурдной, как реклама в этой самой газете.

***

      Впереди — три месяца лета и общий государственный экзамен, который сдают все девятиклассники. Мальчишки и девчонки заполняли душный кабинет, точно котята, упрямо теснящиеся в одной корзинке, и каждый мурлыкал себе что-то под нос, заполняя бланк ответов. Для Маку пробный экзамен — безделица, проще тыквенного пирога и пареной репы. По крайней мере, так он думал до тех пор, пока учитель не протянул ему листочек с сочинением, на котором алой, будто смородина, пастой было выведена оценка: «0 баллов.» — В чём моя ошибка? — озадаченно выпалил Куро, вцепившись в оценку таким пристальным взглядом, будто ожидая, что та оживёт и тут же удерёт с глаз долой на своих тоненьких чернильных ножках. Он продолжал: — Я всё написал по шаблону: здесь никак не меньше четырёхсот слов, обозначены границы каждого абзаца и чётко соблюдена структура. — Что ж, пожалуй ты прав, — учитель откашлялся, развёл руками, снова покашлял и опять очертил в воздухе незримую дугу, — Куро, ты же знаешь, как дорожит тобою наша школа. И с подготовкой у тебя полный порядок. Преподаватель сложил руки лодочкой, зашедшись отчаянным чиханием. Природа пробуждалась, а ему наоборот хотелось лечь и забыться крепким сном до самой зимы. — Просто скажите мне, в чём я не прав, — сухо проговорил Куро; уверенности в его тоне заметно поубавилось и на смену ему пожаловала тихая, почти беззвучная мольба. — Видишь ли… Тема последнего сочинения — «Что такое детство?», я прав? — Так точно. И я написал своё эссе в строгом соответствии с темой. Учитель растерянно склонил голову на бок, будто сойка, застанная врасплох своим же лёгким поведением. Как ему ни хотелось скрыть от мальчишки правду, не задев его самолюбия, не пошатнув железной уверенности в одарённости и своих силах, мужчина всё-таки выдал: — Куромаку… А ты уверен, что писал именно про него?

***

      Детская площадка — не лучший выбор для тех, кто ищет уединения, а оживлённой суете предпочитает праведную тишину. Шустрая ребятня, разодетая в рубашки с пёстрыми комбинезонами, уже очистила местность, оставив за собой пару-тройку перепачканных травой кепок и разнесённую ветрами песчаную крепость с изодранным в клочья флажком. Кажется, у этой крепости было своё название, но какое именно, он не потрудился вспоминать. Да и до того ли ему сейчас?..       Насупившись, Куро присел на скамью, поспешно сбросил фланелевый пиджак, сложил в футляр очки-половинки и, уткнувшись лицом в сложенные на ранце руки, бесшумно разрыдался. — Вот ведь… Чертовщина какая! А ещё трефовый король, называется… Каждый, кто хоть однажды жал ему при знакомстве руку или неловко встречался взглядом на переменах с этими дымчато-серыми глазами, был так или иначе убеждён в том, что Куромаку — частично робот, частично пришелец и лишь по меньшей мере — человек. Внешне излучал непревзойдённую уверенность, подкреплённую природным обаянием и незаурядным умом. Отчего-то люди не отдавали себе отчёта в том, что он человек, и видеть его слёзы сейчас — явилось бы для них явлением в высшей степени невыразимым. — Дурак, вот дурак! — Куромаку беззвучно осыпал себя проклятиями. Безмолвные слёзы неравномерно стекали по бледным щекам, задерживаясь на кончике носа: становилось щекотно и их тут же приходилось смахивать. Капельки непрошенной влаги оставляли на губах солёный привкус, исчезая где-то под воротником. Слёзы продолжали капать, будто из-под неисправного крана: то одна слеза капнет на прожжённый солнцем асфальт, то вторая — шлёпнется на песок и тут же застынет россыпью горчичных островков-веснушек. Плач трефового короля — явление естественное, как быстротечный июльский дождь, и столь же необъяснимо прелестное, потому что редкое. Подобную роскошь он позволял себе впервые.       Дурацкое сочинение клином встало на его пути к безукоризненным отметкам. Да что там отметки?.. Только что ему в лицо бросилась суровая правда, незваной гостьей поселилась в его сердце и отчего-то стала сильно беспокоить. Было ли у Куромаку детство? Или он — взрослый, по нелепой случайности оказавшийся в теле ребёнка, и оттого обречённо страдает? Он точно не сдаст этот экзамен; точно не напишет, что же это за безудержная пора, именуемая детством. Была бы тема «взросление» — и дело обошлось бы без жертв; здесь даже примеров подбирать не надо. Он и сам по себе пример: наглядный и доказательный.

***

— Куро, ты чего ревёшь? — Я? Ошеломлённый столь внезапным окликом, белокурый поспешно вытер слёзы и закусил щеку. Если это кто-то из его одноклассников, парню точно не поздоровится — засмеют. Сплетни разносятся по школе быстрее, чем горячие пирожки, и, по сравнению с пирогами, сплетни насыщают мозг гораздо эффективнее. — Ну не я же! — робкий юношеский голос заставил его невольно вздрогнуть. Приветный лепет казался смутно знакомым, как мелодия советского фильма, и таким же далёким, как годы, в которые был снят этот фильм. — Я тебя знаю, — продолжал парень, в нерешительности присаживаясь рядом, — ты из выпускников, верно? У нас, среди 11-классников, тебя называют «Курой с маком» — им кажется это забавным. — Ну и пусть кажется, — раздражённо пробормотал умник, — «кажется» — ещё не значит, что такова действительность. И вероятность такого «кажется» может составлять не более 50% от общего показателя вероятности достоверных и недостоверных событий.       Юноша ничего не ответил. «Ну вот опять! Снова он блещет своим умом!..» От нарастающего внутри негодования, Маку откинул в сторону ранец, набросил на плечи пиджак и отвернулся: на глазах вскипали жгучие слёзы обиды, а горло сковал противный, неприязненный всхлип. — Простите, я не собирался вгонять Вас в недоумение. Я просто… Вот скажите мне, — зардевшись, он резко, будто по оси, развернулся к собеседнику, — скажите мне, Зонт: по-вашему я похож на ребёнка? — Разве ты не взрослый? — В том-то и дело! — с горечью процедил Куро. — Я не ребёнок. И никогда им не был. Поднялся тёплый ветер, мягко взворошил набухшую листву, пробежал по разгорячённым щекам и беззастенчиво сорвал с песчаной крепости потрёпанный флажок. Зонтик с видом глубокой печали обвёл взглядом руины крепости, очевидно принадлежавшей ему самому. — Ваших рук дело? — Нет, общих, — понуро отвечал Зонт, — мы возводили стены Зонтопии вместе с остальными ребятами. Алебард — староста из одиннадцатого «Б» помогал мне с планированием и чертежами. Малышне нравятся наши сооружения, а нам нравится почувствовать себя такими же малышами.       Куромаку в недоумении уставился на трефа: этот высокий и худой, точно шпала, старшеклассник больше смахивал на ребёнка в теле взрослого, а его чудаковатая наружность только усиливала впечатление. Зонтик неизменно одевался в одно и то же: будь то снег, дождь или град, «зонтопиец» отчаянно пробирался сквозь любую непогоду в поношенном свитере и бирюзовом жакете с мягким ситцевым шарфом, окутывающим его шею. И этот самый «взрослый» безропотно говорит с ним сейчас о возведении песчаных апартаментов.

Природа удивительна, не правда ли?

***

      Куромаку не помнил, как он оставил лавочку позади и какие ветра подогнали его к песочнице. Не помнил он и о том, почему старшеклассник — Зонтя, краешком шарфа стёр с его лица остатки слёзной влаги, мягко ухватил его за руку и ненавязчиво повлёк за собой прямиком к разрушенной крепости. — У тебя перемена большая? — У меня уроков больше нет, — отвечал Куро, — впрочем, я мог бы потратить это время более рациональным образом, но я… — Почему ты так считаешь? — сконфуженно перебил того Зонт. — Потому что я уже не ребёнок, и моё времяпрепровождение должно быть соразмерено с пользой, которую я могу из него извлечь. — Слишком сложно, парень, — Зонтик постучал по поверхности ведра, способствуя созданию идеально ровного кулича, — не забывай, что я старше, и если уж во всём ты такой порядочный, то вот мой наказ: сегодня ты, хочешь этого или нет, будешь самым настоящим ребёнком. Куро не нашёлся возразить: только неприметно качнул головой в знак подчинённого согласия.

***

— А много у тебя в Зонтопии жителей? От усердия Куромаку даже высунул язык, погружая руки в тягучий мягкий песок; на закатанных рукавах золотились последние лучи уже заходящего солнца. Скоро репетиция последнего вальса, последний звонок и сдача обязательных экзаменов — как необходимый пункт на пути вступления во взрослую жизнь. — Не знаю, я не считал, — честно отвечал Зонтик, — зато я точно знаю, что здесь есть министры: работ и продовольствия, например. А ещё здесь живёт слепой мальчик Армет и одна славная художница. — Ты это сам придумал? — незаметно для самого себя, Маку перешёл на «ты». — Ну да. Я давно мечтал о чём-то подобном. Должно быть, это невероятный дар судьбы — возможность создать и развить своё собственное государство.       Работа спорилась замечательно: слаженными усилиями двух оторванных от мира школьников на месте полуразваленных руин была воздвигнута новая крепость — Зонтопия. Рядом с ней возвышалась менее внушительная постройка, именуемая Куроградом. Странно было вот так вот, сидеть на бортике песочницы, упираясь босыми ногами во влажную траву, на пару с чудаковатым старшеклассником. Строительство было окончено, и оба решили, что отныне Куромаку будет трефовым королём, а Зонтик — той же масти валетом.

***

— А правда, что ты всё-таки плакал? — раскинувшись на скамье, патлатый с благоговением всматривался в новоиспечённые крепости. В лучшем случае, завтра же на их месте останутся развалины, в худшем — за ночь плоды совместных трудов бесследно сравняются с землёй. — Я абсолютно в этом уверен, — заключил Куромаку и доказательно шмыгнул носом. — Вот и правильно, — Зонтик мягко приобнял того за плечи, зарывшись носом в копну пушистых пепельных волос, — было бы из-за чего расстраиваться. Скоро станешь совсем взрослым, и никакие сочинения тебя уже не потревожат. — Не знаю, Зонтик… — проронил треф, и отчего-то невыразимая лёгкость закралась в его душу. Построенные замки, непрошенные слёзы, босые ступни и обжигающий пятки песок — разве это не признаки детства? Разве не в этом было доселе неуловимое, беспечно лёгкое и почти невесомое счастье?.. — Я понял! Понял, догадался! Мгновенно загоревшись идеей, Куромаку запустил руку в портфель, извлекая оттуда листочек с отвергнутым сочинением. Минуту-две он одухотворённо выдавал строку за строкой, возбуждённый и одновременно взволнованный этим неожиданным открытием. — Готово! — выпалил треф, протягивая Зонту листок. Валет тут же смутился, но отказаться не посмел: он эту кашу заварил, ему и расхлёбывать. Старшеклассник принялся за чтиво, не спеша скользя взглядом по небрежно набросанным строкам:

Что же такое «детство»? Должно быть, Вы уверены в том, что не в моих силах истолковать правильный ответ на этот вопрос. Позвольте рассеять Ваши догадки: Детство — это одна большая песочница, в которой у каждого определён свой выбор: Либо ты лепишь куличи, либо — воздвигаешь нерушимые стены своего будущего.