Ювелир

***

little bastards — palaye royale

— Автоматическое открытие дверей? — Мишель. — Тридцать секунд. — Чарли. Сначала (именно сначала, а то есть до джазистов, кубинцев и ювелиров-ирландцев) их было восемь. Цифра под углом того, кто старается жить незаметно, и знак бесконечности для того, кто соревнуется с планетой наперегонки, горизонтально вровень. Безупречно. Две безукоризненной тетралогии из восьми сумасшедших людей, кипящих в своём единстве. — Ублюдки! Суки! Так нельзя! — Элис. — Не сейчас, Элис. — Тобин. Чейз Моро стоит, сгорбившись, потирая скулы, другой рукой – пистолет за пазухой. — Плант в машине? — Остин (подразумевая Октавио Планта). — Должен быть. Иначе – конец. — Беверли.

***

Сначала (именно сначала, а то есть до трёх фугитивных в своей скоропостижности трупов, одного заключения и полёта на дно для четырёх остальных) их было восемь. Октавио Плант. Сорок четыре года на момент две тысячи третьего, двенадцать из которых коренной уроженец Детройта провёл в заключении за пособничество. Начал таксистом в Айдахо. Закончил знакомством с Чейзом летом двухтысячного, а то есть спустя год после освобождения. Скисающий образ жизни, катышки по карманам и яблочные огрызки в вазонах сделали своё дело, и расцветающий в своей свежести новоиспечённый грабитель Чейз Моро (да-да, именно Моро, а то есть честный наследник той самой главной аферистки двадцатого века) на манер Судьбы приметил Октавио как охрененный – приглаженные эвфемизмы типа «‎достойный» или «‎несравненный» здесь ни к чему – реквизит для своей работы и тут же приютил в семью. Изначально, когда Плант только вливался в тусовку и саркастично выражался о мисс Росселлини (сестре Моро) оборотами бывшего заключённого а-ля «‎мусор» или «‎мамаша точно бы тобой не возгордилась», было тяжело, и отношения между Беверли и Октавио были натянутыми, как кнут, но затем расслабились, и получился действительно клёвый союз. Так Октавио Плант, бытовавший зек, фанат Алана Парсонс и суровый консерватор в кожаной куртке на все года, становится личным водителем группировки Чейза в августе двухтысячного; неотъемлемой частью криминальной жизни самого Моро, и начинается взлёт. Тобин Мелони. С ударением на «‎Ло», а не на «‎Ме», горячий и зрелый человек с крыльями из пустынного мозга и толстенного сердца сбежал из дома где-то в периоде между восьмым и девятым классом, и с тех пор всё меньше осознавал свои цели и куда сбежал, в принципе. Физическая составляющая бывшего состава группировки. Один из таких отщепенцев, возникающих из ниоткуда, ни с кем не знакомых и тем не менее, за счёт собственного природного остроумия и обаяния, прикрепляющихся к обществам, высокопарней их. Отважный и абсолютно негибкий в своей отважности, дерзновенно-безапелляционный в собственной смелости. Он знает, с чем он сражается, но не знает, зачем. Любит тодди и тёмный шоколад с семьюдесятью процентами горькости, металлический оттенок серого и мотоциклы. Ему противно, когда при разговоре не смотрят в глаза, когда не уважают его отверженность. Ещё противно от запаха сена – никогда не любил свой штат. Любит Бродского – больше от того факта, что в пять лет по счастливой (не)случайности и по роду деятельности гуманитарного отчима пожал тому руку в Мичиганском университете, сам того не запомнив по банальной причине возраста, но укоренив в себе по рассказам самого отчима. Присоединился к группировке Чейза Моро и Беверли Росселлини в декабре девяносто девятого, так сказать, в накал. Так сказать, стартером. По сути, обычный порывистый парень, знающий только свою порывистость и цель как свой единственный путь. В банде отвечал за мышечные нагрузки; один раз даже копал тоннель. Владел практически любым промышленным инструментом. Славный парень. Good fella. И, как это чаще всего и происходит, финиширующий раньше всех остальных. Элис Мелони. Пассия Тобина. Ходкая и дерзкая. Девчонка, простыми словами. Тобин называл её «‎птичкой». Hippie-style; замятая настольная библия-компаньон в сумке-шоппере ритуально каждое ограбление представляла из себя не больше, чем авторский портсигар. Сплошной вонючий табак в дыре из вырезанных страниц – ничего святого (в чём и был весь изюм, конечно, и, конечно, гордость). Элис вообще не переносила чтение. Считала чтение «‎онанизмом для нищих». Любила только Тобина и меренги. В банде не занимала должной роли: всегда по-разному; сплошная свобода. Один раз была главной в ответе за заложниками, другой – стирала купюры в оккупированной прачечной на манер Аль Капоне. Заплела дреды главному кибер-взломщику группировки – Остину. С Чейзом и Беверли общалась на «‎вы»‎. Содержала крысу и двух террариумных улиток. Принципиально не посещала парикмахерскую с тринадцати лет. На слабо сделала пирсинг в хряще. Мама-журналистка называла её бессовестной. Из уважительности к династии отдала Элисон на тот же факультет, где проучилась сама, а по итогу смотрела на дочь только через экран телевизора, только по новостям. Не с журналистской уже, но с криминальной главной ролью. Узнавала по волосам. Элисон же считала потакание скотством и шнягой. В криминал вошла через Тобина, своего fiance, от «‎нечего делать», по сути. Это была бурная кровь. Целый бульон из энергии. Самый честный и ребяческий персонаж в истории группировки до Энди Джаспера. В прочем, они бы нашли с ним общий язык, будь они в одной и той же вселенной. Остин Шиллер. Третий из троицы-хиппи банды Чейза Моро. Хакер из Орегона. Цифровой Шопен. Без родителей с семи лет, но с чуткой привязанностью к программированию с того же возраста. Знает всё об электронике и рифлёных картофельных чипсах. Из принципа не тратит в продовольственных магазинах ни копейки ровно с десяти лет, когда в подарок на юбилей получил расширенный образовательный набор по микро-электронике. Пакостный гений в мире незначительных краж. С Чейзом познакомился примерно тогда же, когда и Тобин. Моро просёк о Шиллере в самый идеальный момент, и когда двадцатидвухлетний Остин чуть ли не гремит за решётку, Чейз и Беверли присоединяют того к группировке и первому же в его жизни налёту. Сыгрывал одну из самых значительных ролей во всей криминальной фракции до две тысячи третьего, когда... Лучший друг Тобина Мелони и Элисон. Владел собственным домом на колёсах. Занимался рассадой. Лепил бусинки из глины для дредов. С отшельнической натурой и утопической идеей «‎жить без денег вообще» пришёлся бригаде как завершительный пазл всего концепта. Гуру в любых форматах сигнализаций. Никогда ни с кем не встречался. До секса – до лампочки. Считал, что близкие отношения с людьми уродуют душу, и был влюблён только в свой фургон и передачу «‎последний герой», которую транслировал себе самостоятельно по крышной антенне. Разделял нравы Элис в питомцах, и намеревался завести себе геккона. В целом, ко всем относился открыто и как-то по-доброму. Настраивал cd-диски Планту в мини-бус, пока тот ждал банду с налётов. Любил небо. Жил в небе – со всеми этими своими идеями. Всё почти получилось. Всё могло бы быть хорошо. Не вышло. Чарли Дитрих. Более тяжёлая артиллерия в ассортименте банды. Третья рука Беверли Росселлини и левая для самого Моро. Вместе с Беверли занимал одну из самых важных и сложных должностей среди всех – дезертиры. Феноменальные аферисты в полицейских костюмах и даже официальностью. Для городского статуса – истинные блюстители закона, для статуса группы – истинные предатели. Эдакий козырь, если дела пойдут совсем не по маслу; коп, гарантированно и завсегда прикрывающий за спиной. В досье – копия диплома о высшем профессиональном образовании по специальности «‎юриспруденция» с юридической квалификацией и профессия сержанта полиции штата Вашингтон; тотальная конфиденциальность о личной жизни для своих коллег и кровь криминала-авторитета в острых немецких жилах. Вместе с Беверли не принимали участия в ограблениях – сохранялись исключительно в качестве конвоя. Спасательный трос, иными словами. Защита сверху. Практически, словно Боги. Оставались в участке. И только ближе к две тысячи второму – третьему году существования группировки – начали принимать непосредственное участие в самих налётах. Самый молчаливый персонаж из всей компании. По элегантности не уступал даже Чейзу, младшему на целых семь лет. Шесть с хвостиком – выражался Чейз. Тем не менее, у Моро и Дитриха устаканился железобетонный дуэт и очень чистая дружба. Все планы составляли вместе. Праздновали тоже вместе – отдельно от всей группы. Эдакие крёстные отцы всей банды целиком. О личных предпочтениях вышколенного в своей стильности Чарли мало кому что было известно, кроме сестры. Знали только, что не любил дневной свет и свежий воздух – шуточно прозывали вампиром. Чарли Дитрих был, как морская змея в бассейне – плавать с ней было доступно, но исключительно на чеку. Никаких отвлечений и непроницаемая концентрация. Настоящий ас своего дела. С кровной сестрой профессии судебного адвоката. Мишель Дитрих. Сестра Чарли. Личный адвокат лидера группы, Чейза Моро, и, если понадобится, кого-то из остальных. Близкая подруга Беверли Росселлини. В отличие от брата, никогда не стремилась к анонимности, и безотлагательно принимала физическое участие в налётах с первого дня, ничего не боясь. Не проиграла ни один суд, и два раза не давала членам банды пропасть за решётками. Любимая актриса – Кэтрин Зета-Джонс. Любимый шоколад – белый, пористый. Умела готовить потрясающее паточное печенье. Никогда не состояла в отношениях; о сексуальной ориентации умалчивала. На юридическом проучилась вместе с братом и Беверли, где и познакомилась со своей будущей приятельницей. Из большой богатой семьи из Штутгарта; переезд в Америку произошёл как банальный выброс адреналина, вызов собственной авантюре и только в последнюю очередь намерение учиться в престижном массачусетском университете вместе с братом. Свободно владеет немецким и английским языками, на более барьерном уровне – французским и итальянским. Для Мишель никогда не существовало криминальной жизни как таковой, для неё просто существовали деньги. Она привыкла жить вольготно и роскошно. Любит меховые шубы, и называет это «‎ключевой сексуальной ориентацией любой уважающей себя женщины». По утрам пьёт натуральный вишнёвый сок из стекла. Вечера сопровождает шампанским со «‎стилтоном». «‎Никогда не умрёт, а если и умрёт, то только, если сама возжелает». Хочет «‎уже, наконец, на пенсию, и прожечь себе старость этими винными бочками». Мультик детства – «‎101 далматинец», любимый персонаж – Стервелла Де Виль. Что и в кои-то веки объяснимо её собственным персонажем. Если продолжить проводить жеманные аналогии, параллельно брату была настоящей крёстной матерью группировки и имела высокий авторитет. Тесно общалась с Элисон. Хотя, скорее, это Элисон тесно общалась с Мишель, а Мишель просто поддерживала контакт. Все, кто дружили с мисс Дитрих, всегда были очень чтимы. Эдакая Coquette, но ещё не Grande, а оттого более жгучая и желанная. Откровенной и чистой существовать себе позволяла только с братом. Родители её были истошно-суровыми богачами-магнатами, и Чарли был единственным, кто заботился о ней всё её детство. Она очень любила Чарли. А потом случился апрель. И Чарли убили у неё на глазах. Криминальная группировка Чейза Моро и Беверли Росселлини прерывает своё стоическое существование двадцать девятого апреля две тысячи третьего года после своего последнего, воистину увечного ограбления.

***

Финал развивался быстрым и галопирующим, таким, что и члены группировки не очень успевали за наблюдением. Всё кончалось мгновенно. Как карточный домик – так по накатанной и легко, что даже без гвалта. А это и неудивительно – истинный хаос всегда бесшумен. Сначала убили Элисон. «‎Птичку» Тобина Мелони. И обнаруженную самим Мелони в итоге. Шальная пуля в процессе завершения «‎того самого» ограбления оказалась настолько случайной, что её смерть была даже комична – умереть было абсурдно и абсолютно исключено в тот вечер (по словам Чейза – завсегда главного планировщика грабежей). А затем Чейз вскрыл колоды, и только в самый последний момент банду пронзила правда. Ложь, точнее. Случайность оказалась не просто неслучайной – в банде выявилась крыса. Элисон Мелони убил Октавио Плант – по крайней мере, в этом была уверена Мишель, её брат – Чарли, Остин и сам Тобин. Обстоятельства до сих пор являются потаёнными и подспудными для всех оставшихся членов группы. Беверли, например, до сих пор уверена, что Элисон убил не Плант, а сам Тобин, когда Чейз же, в свою очередь, вообще обладает собственной теорией и считает, что той злосчастной весной две тысячи третьего предателем в их группировке оказался сам Чарли Дитрих (погибший позже в этот же день) и выжил в конце концов, изменнически переметнувшись на сторону оппонента. Чем больше становилось догадок, тем больше становилось ответов, а, соответственно, меньше. Правда в том, что настоящий предатель, кем бы он ни был, погиб или сел в тюрьму в тот же апрель, и поэтому правды (а она, конечно же, есть, и оттого так дерзка) не познать уже никому. Вторым погибает Октавио. Октавио Плант: коренной уроженец Детройта и фанат Алана Парсонс. Экспансивной пулей из охотничьего дробовика Остина Шиллера. Не самим хозяином, правда. Тобин Мелони убивает личного водителя банды выстрелом в голову через лобовое стекло мини-буса в ответ на убийство своей криминальной возлюбленной (в котором Тобин был уверен на все сто процентов, естественно) и арестовывается лицом в асфальт прибывшими полицейскими в ту же секунду. С тех пор ни о теле Элисон, ни о теле Октавио, ни о самом Тобине ничего не известно. И затем сумасшедшей закономерностью случается третья смерть, и банда раскалывается на кусочки, теряя сразу четырёх союзников. В процессе побега с точки налёта, когда Чарли, не успевая за уже вынужденно-ретирующимся фургоном Остина Шиллера, ловит пулю в спину от преследующего наряда полиции, спотыкается об асфальт, как в самом драматичном кино, и принимает гибель, не дотянувшись до руки любимой сестры, успевшей забежать в транспорт раньше него. Выжившие Чейз, Беверли, Мишель и Остин принимают нокаут, и группа принимает свою последнюю, формальную смерть, разрывая свою консолидированную общность и залегая на дно. Знак бесконечность обрывается вдвое, и остаётся одно кольцо, пошарпанное и истасканное, и Дитрих, Шиллер и Росселлини принимают решение заморозить существование банды и исчезнуть с радаров на какое-то время. Моро же отказывать своей деятельности не стал, и образовал персональную, новую группировку, независимую от прошлой и включающую исключительно обновлённое, небольшое количество свежих лиц, и сдрейфовал в своё плаванье. Через пять месяцев после трагедии знакомится с Энди Джаспером и настраивается на новый лад собственной криминальной жизни. Какая-либо информация о гибели или аресте Чарли Дитриха по итогу не касается света, неизвестность за два года своей статичности превращается в похороны, и Мишель Дитрих смиряется с погибелью брата. Дитрих меняет фамилию спустя несколько месяцев после потери на Powerman (творческий псевдоним тёти-писательницы), переезжает в Чикаго и устраивается там адвокатом в иллинойском суде округа Кук, отстранившись от Моро и своей подруги – Беверли. Остин Шиллер забирает фургон и уходит в бега: есть мысли, что он переехал в Техас, но мысли неточные. Скорее, рассуждения. О местоположении Шиллера ничего не известно – связь с ним оборвалась летом того же фатального года, и по сей день контакт так ни разу и не поддерживался. Страшно представить, что могло происходить в его голове на момент той злополучной весны: Тобин был его другом. Элисон была его другом. Элисон заплела ему дреды. Тобин слушал с ним виниловые пластинки с декантером настоянного испанского шерри. А теперь все – мертвы. Тобин наверняка наматывает свой срок, наверняка пожизненный. Чейз, в его понимании, сошёл с ума и «‎совсем не понимает, что делает». Беверли – выбрала единственный верный путь выживания, всерьёз занявшись профессией блюстителя закона. А Мишель – что, Мишель? Такой же отшельник, как и он сам, пожинающий утрату размером с планету. Более духовный отшельник, чем Шиллер, но и не менее честный в своей боли и поражённости этой болью. Суть в том, что теперь – всё кончено. Остин – невозвращенец. Мишель – так точно, невозвращенец. Беверли выполняет свою работу, и ещё как-то оказалась награждена Богом своим пианистом, а Чейз теперь просто пожинает очередной пласт удачи, натыкаясь на вытянутое ему в лоб (опустошённое) дуло родной сестрой, которая, конечно же, снова встанет на его сторону и снова вытащит его из обновившегося ушата дерьма, самолично наваленного самим же Чейзом. Жизнь продолжается. И только за счёт смертей Земля продолжает обматывать космос вокруг запястья, развивая обороты. Без всей этой крови не было бы той жизни, что закипела вновь сейчас, в преддверии ноября две тысячи пятого года, спустя два с половиной года после трагедии. Смерть как несменяемый повод для жизни. И фактор. Сначала их было восемь. Но теперь, кажется, их стало ноль.

***

— Руки из карманов! Живо! Сегодня Беверли была заряжена только в одном смысле – внутреннем. Пистолет был опорожнён намеренно. Когда она получила сообщение о сработанной сигнализации в ювелирном доме на Аврора-авеню, она моментально опамятовалась и поняла, что к чему. Чейз лично делился с ней экзальтированными намерениями нового ограбления; не то чтобы, даже, делился – скорее, хвастался. Каждая идея проговаривалась с такой аффектированной спесью и гордостью, как если бы каждая становилась его очередным новорождённым сыном (если уж и отцовство, то только сын, говорил Чейз). А они и были. Беверли так и не смогла помириться с данностью (отбросив попытки понять ещё до две тысячи третьего), что её брат в браке с жизнью, когда она как бы на манер фиктивности, и вообще непонятно, чувствует ли что-то ко своей жизни в целом. Принять несправедливость Бога (она не верила ни в какую судьбу и не чувствовала связь со вселенной, ибо «‎в судьбу и вселенную верят лишь те, кому просто не хватает смелости видеть Бога»‎) и его манёвров; то, что она, старшая сестра и старший ребёнок из трёх, девочка итальянских корней, отучившаяся на юрфаке и фигурирующая в рядах блюстителей мира (очень громкого слова), а то есть работающая на закон, такая правильная, выдрессированная в своём прилежании, по жизни движется, как в сомнамбуле, в общем-то, и не хотя никакого движения, но исходя из того, что так – верно, и тем временем её брат, вышколенный абсолютно подобострастно, в такой же семье и такой же почве, с такой же кровью и таким же отцом-политиком, двигается по жизни, точно по подиуму, трепетно и даже немножечко лебезя, при этом не имея никакого образования и одни-лишь букеты наворованных денег, прилипших грязью к бескрылой, и всё же такой крылатой спине (метафоризация, естественно). В чём вина? В чём откос? И почему подставляется снова и снова? Прикрывает брата? Спасает брата? Помощь из угрызений совести, когда уже давным-давно надо было просто взять и закрыть глаза и дать уже Богу схватить своего бесшабашного брата за шкирку и засадить в тюрьму на какое-то время, так сказать, образумиться? Хоть раз – образумиться. Может, в этом? Или же спасения брата (третье подряд на данный момент) и есть её сила? Подкармливают смысл её же существования? В чём предназначение Бьянки Моро – Беверли Росселлини? Бен Мортон стоит прямо напротив неё, с таким же табельным в сторону вздымающего ладони в перчатках Чейза – по правде говоря, Мортон заряжен был именно физически, а не где-нибудь под душой. Пистолет был полон. На вызов прибыли только вдвоём. Первоначально врубившись, кто именно является виновником торжества, Беверли смекнула мгновенно, и наказ капитана Росселлини не заставил себя долго ждать и явился чётким: на точку прибудет только она и только один подчинённый из роты – патрульный Мортон (по счастливой случайности, уже находившийся неподалёку от ювелира). Запасное оружие уже притуманилось под ремнём, и она выдаст его Чейзу тотчас, как только вырисуется миг. План в голове сформировался резво. Конечно, она даст ему скрыться. Снова, снова даст ему сбежать. Потому что семья – единственное, что держит Беверли Росселлини.

***

— Руки из карманов! Живо! — Well. Доброго вечера, товарищи офицеры. Как вы вообще умудрились приехать так быстро? — проговаривает сладко и не торопясь, надкусывая каждую букву. — Карманы! — Ладно, ладно... Офицер... — Мортон. Офицер Мортон. Полицейское управление города Сиэтла. Вы арестованы за попытку... — А милая леди напротив вас? Конечно, нужно было подыграть. В актёрском искусстве Чейз был ас. Но и Беверли не позволяла себе отстать. — Капитан Росселлини. Приятно познакомиться. Может, всё-таки, обнажите карманы? Не хочется тратить пули. Мир дорожает, знаете ли. — О да, капитан Росселлини, знаю, как никто другой. Пожалуйста. Пистолет. Стеклорез. Вынимает всё так же медленно и наслаждаемо, ровно присаживаясь на колени и выкладывая содержимое карманов пиджака под пронизывающий дождь. — И немного ракушек. — Ракушек? — Морских, разумеется. Люблю проводить вечера на тихоокеанском заливе. — Завёрнутых в такой начётистый пакет? — Ну, у меня денег много, капитан Росселлини. Мир дорожает только для вас, крошечных, а для вора мир не стоит и пенни. Знаете ли. Могу позволить себе качественные пакеты. Видели бы вы мои пакеты для мусора... Да, Беверли знает, что Джордж Калико, напарник Чейза, мёртв – самолично наблюдала, как Энди по приказу брата (а, в прочем, и по собственному желанию) закапывал Калико в лесу над Такомой в ночь с четвёртого на пятое октября в одном из таких пакетов для «мусора» мистера Моро. Останавливает на полуслове. — К машине. Руки за голову. Наворованные камни со стеклорезом оставьте на асфальте, пожалуйста. Офицер Мортон, возьмите его пистолет. Смывая капли дождя с лица теперь уже не подручной микрофиброй из кошелька, а так, ладонью, Бен Мортон нервничает, и Чейз чувствует эту энергию и пока не заканчивает представление. Беверли поддерживает представление исключительно для Мортона – единственное, чего Бен так и не смог выяснить о своей почитаемой наставнице, так это её двойную жизнь. Бенджи Мортон, как и все, конечно же, не знает, кто такая капитан Росселлини на самом деле. И не узнает. — Организация нападения одноимённая, я надеюсь? — Что вы. Такие люди, как я, не умеют работать в группе. Я действовал в одиночку. Никаких напарников, мисс Росселлини. — Капитан. — Non importa. Конечно, Беверли прекрасно знала, что работал он с Энди – она была знакома с Энди в лицо и была против их союза ещё до начала его возникновения. — Он ребёнок, Цезари (так Беверли называла Чейза только лично). Ты, что, тоже хочешь закончить на манер Чарли? Или, может, Тоби? Опомнись. Он разрушит тебе жизнь. Или ты разрушишь ему. Оставь Джаспера. Ради меня. — Офицер Мортон, проверьте, пожалуйста, помещение и выведите мне сюда пострадавшего. Ювелир ведь внутри, я правильно понимаю, мистер..? — Меня зовут Чак. Чак Бачински (первое имя, пришедшее в голову). Да, конечно, капитан. Билли Валентайн внутри. Немного помятый, но всё же. — Помятый? — Травкой балуется. Тогда Бен действует по приказу, разворачивается в сторону двери, небо выстреливает последней громогласной молнией из своего репертуара, а Беверли пользуется моментом и всовывает заряженный запасной пистолет из-под ремня Чаку (Чейзу) в глубокий карман пиджака. Наручники над перчатками надевает спереди. — Я дам тебе знак, Цезари. Только, когда дам знак, — шёпотом, — Документы при себе, мистер Бачински? — громко. Беверли умела переключаться, как ящер, постоянно сбрасывая накидку, никогда не добираясь до крови. Сбрасывать кожу, таким образом, так или иначе, всегда оставаясь в образе. Образ капитана полиции был самым сложным из всех, но она справлялась, как настоящий артист. Этим даром они с Чейзом были наделены во вполне равновесной мере. — Конечно, капитан Росселлини. Взял специально для вас. — Да что вы? — Выронил где-то там, у двери. Не выдержал огня ваших ярких кудрей, капитан Росселлини. — Только без этого. Ну что, Мортон, как там? Когда Чейз символически подмигнул (или у него просто дёрнулся глаз, что менее типично для Моро), Беверли окончательно убедилась, что Энди, как и ювелир, был внутри помещения, но пока не знала, что делать. Со всем своим неуважением к Энди и его натурально ребяческому характеру, Росселлини понимала, что Джаспер являлся неотчуждаемой частью жизни брата, и брат обозлится на неё, не придумай она что-нибудь и для его спасения также (если бы Беверли только могла понять, что Чейзу вообще никто не нужен, даже Джаспер, оставленный в помещении им же самим). Жертвовать Мортоном она не хотела (и так хотела). Поэтому нужен был новый план. Дверь открывается, но Беверли мгновенно опережает Бенджи, подхватывая чехол с диамантами с проникнутого влагой асфальта и застилая проход собой с вытянутым пистолетом вперёд (опустошённым, опять-таки). Офицеру Мортону даёт приказ ретироваться обратно к арестованному мистеру «‎Бачински» у капота авто, и внутрь проходит самостоятельно. Не обнаруживает ничего угрожающего и опускает оружие. Лежащий на полу ювелир Билли Валентайн в мятой белой рубашке, засованной в странные чёрные брюки, с руками за головой, полностью разорённая левая сторона стеллажей с украшениями (без украшений) со следами от стеклореза, остро-резкий шлейф от духов, хозяина которых она, естественно, опознала сразу. Настенные часы. Небольшая угловая полка для обуви. Но ничего больше. Только пару лестниц, ведущих наверх к закрытой двери в мастерскую, и Валентайн, что-то стонущий в пол. Энди был внутри? Что он делал внутри? — Капитан Росселлини, полиция Сиэтла. — значок протягивает чисто механически – ювелир даже не соизволил подняться, чтобы сличить, — Вы мистер Валентайн? — Что? Я... Да. Я. — Расположение у вас хилое. Странно, что грабить вас попытались только сейчас. Вы нажали тревожную кнопку? Тогда Билли замешкался, и Беверли поняла, что замешательство то было не от наркотического опьянения – кнопку нажал не он. Кнопка была на втором этаже. Никто не знает о Киллиане Ри. — Преступник обезврежен и взят под арест. Государство оплатит ущерб и заменит вам стёкла. Что с вами? Вы ранены? Напуганы? — Нет, я... Немного нетрезв. Прошу прощения. — подымается, немного шатаясь. — Поняла. В доме есть ещё люди? Тогда Билли старается кивнуть головой, но смотрит направо, разбегается глазами по лестнице и лицезрит снова закрытую дверь. Ни Киллиана, ни так называемого Каспера, напарника главного вора, с револьвером с лошадкой на рукояточной части у виска, теперь не было. Двое внутри. Почему-то – внутри. Мозг трезвеет, и в моменте Билли ссекает, что нужно сказать. — Нет. Только я. В случае, если бы Билли ответил кивком, капитан полиции прошла бы внутрь, и вместе с Каспером нашла бы и Киллиана, и Билли это понимал. Билли понимал, что если органы наткнутся на Киллиана, начнутся вопросы. Если начнутся вопросы, начнутся идентификации, начнётся паспорт. А у Киллиана не было никакого паспорта, и он вообще не был ни где прописан, кроме... Суть в том, что формально Киллиан Ри – апатрид. Киллиан не проживал у Валентайна ни в какой мастерской; начались бы проблемы. Последнее, о чём сейчас пожелал бы Билли, были проблемы. Билли солгал. Каспер остаётся у них. Он знал, что напавший на них итальянец не станет сознаваться в том, что действовал не один, после всего, что сделал. Итальяшка бросил напарника. Осталось только надеяться, что и Киллиан мыслил аналогично и уже вырубил мальца в толстовке «‎Fuck You All»‎ где-нибудь подле ванны, запрятавшись с телом за шторкой. Пока Билли, конечно, не понимал, что они с Ри будут делать с этим проклятым Каспером, свалившимся им на головы, но был уверен в одном, что поймёт – потом. Наверх полицию он не впустит. Беверли немного запнулась после ответа Валентайна, поэтому решила переспросить. — Точно? Мне проверить? Вы точно в безопасности? — передаёт награбленное Чейзом в руки Билли. — Абсолютно точно, товарищ капитан. — декоративно отдаёт честь, стараясь улыбнуться максимально тепло, а оттого сделав это необычайно коряво. — Славно. Ну, раз никто не пострадал... — в последний раз сбрасывает взгляд в сторону лестниц, удивляясь отсутствию Джаспера, — Рада, что всё закончилось хорошо. Вы молодцы, что успели нажать на кнопку. Вы смелый человек, мистер Валентайн. А затем Беверли наклоняется к уху Валентайна и шепчет так звонко и угрожающе, как только может; так, как умела только мать. Как брат обучился в полной, абсолютно идеальной мере, и как она ещё продолжает постигать изучение, но уже определённо преуспевая. — Здесь ничего не происходило. И никого не было. Ни меня, ни итальянца. Это понятно? Билли столбенеет, но блекло подёргивает головой синонимично согласию, и Беверли возвращается в сторону грома. В сторону дождя. — Берегите себя, мистер Валентайн. Всегда на связи. И Боже, храни Америку...

***

Бокс. Завтра в четыре часа у него тренировка. Но он не помнит про тренировку. Он не помнит про завтра. Он не помнит ничего, кроме Киллиана, взявшего Каспера под прицел в мастерской. Дверь закрылась, и на преддверии осталось множество капель от внешней бури, крупных и мелких. Но больше мелких. Капитан ушла, и теперь он будет основательно возвращаться в себя. Теперь надо думать. Думать шустрее обычного. Дверь в сознание открылась, и на преддверии встретилось множество мыслей от мозгового штурма, крупных и мелких. Но больше мелких. Мальчик-кубинец Каспер. Капитан полиции с кострового оттенка головой и определённо обжигающими репликами. Итальянец в выглаженном пиджаке. Киллиан. Киллиан. Киллиан. Камни. Камни в мешочке в обмякшей руке. Стеллажи с дырками от резака. Его ограбили. Его только что попытались ограбить. Ограбить? Его? Часы. Часы звучат тише, чем тогда, когда комнатой завладевал итальянец. Теперь мысли кустятся громче, и не слышно ничего, кроме мыслей. Только мысли завладевают комнатой, и ничего лишнего. Почти. Каспер. Случился ли он на самом деле, или всё это галлюцинация? Бред. Конечно же, это случилось, и Кил уже разбирается с напавшим где-то там, наверху. Слишком тихо для разборок, с другой стороны. Но, возвращаясь к стороне номер один, истинный хаос всегда бесшумен. Или же не так – истинный хаос ВСЕГДА бесшумен? Это он вычитал в своей книжке? И кто теперь взял штурвал? Он, его Кил или, может быть, Каспер? Начинает проталкивать тело сквозь комнату, будто заключённый в каком-то мокром песке, а не в спёртом воздухе с запахом итальянских духов, и, как это чаще бывает после недостаточно выветрившегося спирта из кожных пор, не может не фиксироваться только на одной-единственной мысли, самостоятельно посягнувшей на первостепенность в его сознании, в виде даже не Киллиана Ри. Камни. Камни нужно спрятать. Где-то далеко. Где-то за барьерами города. Он знал, он чувствовал – итальянец не был из робких. Итальянцы не умеют проигрывать. Итальянец вернётся, и на этот раз не станет возиться с дефинициями своих проявлений. Итальянец просто заберёт всё по щелчку пальцев, убьёт его (что менее важно), а затем Киллиана (что более важно), и пропадёт, как дым. — Прости меня, Энди. Уверен, время ещё сплотит нас вместе. Энди. Теперь Энди был козырем. Когда капитан полиции не стала заходить дальше и вышла из помещения, выплюнув совершенно безвкусное предложение, мотив которого Валентайн так и не смог разгадать, Билли смекнул, что оказался прав, и итальянец не выдал копам про своего «‎Энди», а значило это только одно. Сдать криминального партнёра жертве, внезапно ставшей охотником, дело одно, но сдать партнёра полиции – дело совершенно другое. Теперь порождалась вероятность, что Чейз вернётся за Энди, и встреча эта произойдёт эфемерно и глухо. Время сплотит их вместе, а Киллиана и Билли – убьёт. Время – масло. По крайней мере, так выражался Кил. Время беспощадно, и теперь надо было готовиться. Первым делом, что сделал Билл, произведя первый шаг, это просунул награбленное (почти) итальянцем в мешочке в карман брюк, взял металлическую этажерку и экзальтированно, бегло, в абсолютно медиумическом состоянии души и намерении теперь только одном – защищать себя и своего друга во что бы то ни стало – разбил сначала первый блок, а затем и все остальные во всём правом стеллаже. Достал украшения. Кольца, подвески, цепи. Просунул во второй карман брюк. И ринулся вверх по лестнице, к Киллиану и Касперу, оценивать обстановку и сортировать весь остальной каменный материал (в сумме приблизительно на три миллиона долларов, не учитывая тот, что уже был распихан по его карманам – ещё под два) по ящикам из титанового сплава, оставленным перевозчиком, и прятать. Немедленно. Безотлагательно. Первым делом на ум пришёл округ Спокан – густые леса и более «‎канадская» почва во всех смыслах слова, почти триста миль отсюда, но потом Билли понял, что ехать так далеко не имеет никакого смысла, если действовать незамедлительно и очень скоро – почва останется влажной ещё как минимум до рассвета, и местность можно было выбрать поближе. Маршрут тут же переориентировался в сторону запада, и ехать Билли решил в сторону Шелтона – около восьмидесяти миль на машине. Да, именно так. Он закопает все свои драгоценные камни под землёй этой же ночью, пока смерть будет спать, и тогда смерть пропустит Билли Валентайна мимо ушей и не тронет его. Пока. По крайней мере, пока. Его. И Киллиана, что более важно. Единственное, что важно, если честнее. Ключи от небольшого красного Шевроле мистера Кастро (поставщика Валентайна, живущего неподалёку, но временами уезжающего в Европу), как и средоточие основных инструментов вместе с лопатой, находились в гараже – минут восемь пешком отсюда. Под тряпкой красного цвета. Мистер Кастро – такой же ювелир в прошлом, и теперь блатной перевозчик и владелец крупной ювелирной компании, филиалом которой, по сути, являлась «‎Valentine» – лично распорядился удерживать какое-то количество благородных металлов прямо-таки в мастерской и предоставил пару толстокожих ящиков из титана к ним. Уехал около трёх недель тому назад. Соответственно, ещё не было поздно. Но близко. Так сказать, не за горами уже, если буквально. А горы всегда были безусловной составляющей северо-западной части США. Нельзя было давать времени выскользнуть. Билли выдвигается в чащи Шелтона сразу, как только заполняет оба титанового ящика всеми драгоценностями, что у него есть – минут через тридцать, не больше. Но оставался Киллиан. Оставался Каспер. Теперь нужно было подняться. Некрасивые ошмётки стекла под ногами хрустят в такт мыслей, стеллажи отворены и опустошены, украшения в общей сумме, слегка недотягивающей до двух миллионов, разбиты на два кармана. Разбиты полки, разбит мозг, разбит Билли. В целом, день получился какой-то разбитый. Но надо было двигаться дальше, и теперь он сурово бредёт по лестнице, не ожидая увидеть вообще ничего. Какого же было его удивление, когда всё оправдалось. И он увидел. Ничего. Вообще ничего. Дверь в мастерскую открылась, даже не ощутив нажатия ручки, так – плавно и своевольно – а за ней – такая же в своей прозаичности мастерская с ликёрным сосудом на столе ближе к кухонной части, и неизменным осталось вообще всё, не считая открытой (по-видимому, насильственно) задней двери в самом дальнем углу, выходящей на ржавую лестницу и, непосредственно, улицу, которую ни Билли, ни Киллиан раньше никогда не открывал – не было надобностей. Теперь хотя бы понятно, как напарник итальянца Энди Каспер проник в помещение, но откупоривался другой вопрос – ГДЕ Энди Каспер? Кил? Истинный хаос НАСТОЛЬКО бесшумен? Закрывает за собой дверь вниз, медленно, как бы в лёгком параличе, и начинает передвигаться по мастерской. Ни души. В ванной – даже когда душевая шторка оттянулась в сторону его рукой – души было ещё меньше. Тогда он выдвинулся в комнату Киллиана. Дверь была открыта. Тихо, как под водой. Глухо. Слышно только, как солнце укрывается флёром неба и ложится спать. Но больше ничего. Шаг вперёд. Прозрение. Как на трапеции, где чтобы осознать свою смертность и легкодоступность достаточно просто посмотреть вниз, шаги продольны и неотрывны. Возвращение в жизнь. Октябрь. Вечер. Устойчивый аромат ореха и алкоголя. Фаланги в микроскопических следах от стекла. Сердце обескрыленное и опущенное. В восемнадцать часов и сорок шесть минут в спальной комнате своего закадычного квартиранта ювелир Билли Валентайн внезапно понимает, что не соврал капитану, и в помещении действительно находится только он, когда впечатывается в паркет один на один с безлюдной комнатой и дырой в одностворчатом окне размером с человеческий рост.

***

— Как дела? Как только дверь в ювелирный закрылась, и на преддверии осталось множество капель от внешней бури, крупных и мелких, но больше мелких, Беверли Росселлини не очень стремительно, но весьма убедительно вернулась обратно, в сторону брата и Мортона, охраняющего первого, крылато выдав приказ второму о том, чтобы покинуть точку и немедленно уехать оформлять мистера «‎Бачински» в участок. Указала также, чтобы Мортон ехал на своей личной машине, и так оставленной неподалёку, а не на полицейской, на которой прибыла она и на которой, непосредственно, вернётся обратно вместе с арестованным Чаком (Чейзом), и просто следовал ей. План в голове не менялся с первого зажатия газа, и остаётся актуальным сейчас, когда Беверли и Бенджи уже выехали с Аврора-авеню порознь и двинулись в сторону участка на двух машинах. Конечно же, Чейз находился в её. Во всё таких же наручниках спереди и перчатках, пистолетом в кармане и напряжённым, но скрывающим напряжение теле на заднем сидении. После, во всех смыслах, шумных минут с лобызающим громом, арестом и пассивно-агрессивной угрозы персонально для Билли Валентайна, звук в салоне казался выключенным. Настолько стало тихо, пристально. — Трагично. — Где Энди? Чак Бачински. Поворот руля в сторону 105-й стрит, молчание расстоянием в три секунды, а потом мелкое: — В смысле? — произносит нарочито-протяжённо. — Странно, я думала, вы всегда работаете вместе. Не дай Бог, с ним что-то случилось, вот не дай Бог. Цезари. Но Цезари молчит. Быть Цезари Чейз Моро позволяет себе только с ней, это никогда не менялось и уже, наверное, не поменяется. Но вот, он снова маленький мальчик, раздробленный собственным чувством неполноценности и стыда, как за первое, так и за второе. Тишина целит виски ударной дрелью, и впервые за долгое время он настолько одинок и безвестен. Его, гроссмейстера, обыграли, и плюнули ему в лицо, и теперь он снова ни с чем, и одна сестра, лавирующая сквозь его необоримую суть, как красный буй, даёт ему ухватиться за свою неподверженность дну и снова взмыть на поверхность. Энди, его Энди Джаспер по кличке Каспер, которую он сам ему обозначил и выдал как билет в рай, внезапно становится мыльной закатной точкой на горизонте; океан ртути и ненависти отнимает его у него как последний патрон, и теперь Чейз Моро разворачивается, потому что разворот и капитуляция – единственное, что ему осталось. Как и его богоподобной сестре – оставить его в живых неисчисляемый раз подряд. И теперь Цезари продолжает свой акт молчания, а Беверли тем временем разочарованно и, всё же, флегматично вздыхает, замолкает, а потом: — Видишь жёлтый «‎Ленд Крузер»? Первая машина за нами. Это Бен. Он остановится, как только остановлюсь я. Дам ему сигнал фарами. Разблокирую правую заднюю дверь, выйдешь, как только скажу. В пяти метрах от тебя будет бензоколонка и бистро «‎Jeff». Туалет будет в самом конце. — Я, разве, хотел в туалет? — Да, так. Тебя приспичило, Цезари. Очень приспичило. Я попрошу Бенджи сопроводить тебя. Последняя кабинка. Форточка небольшая, но и немаленькая. Войдёшь. — Что, сбегу через форточку? Как в фильмах? — Ну можем поехать дальше, в участок, оформишься, все дела. А потом никаких судов, потому что ты никому не нужен и обвинений больше, чем людей, которые тебя любят, заключение и, может, даже повидаешься с Тоби. Как тебе такой исход? — Как тебе такой исход – я беру тебя в заложники, демонстративно, прямо перед Бенджи, ретируюсь в сторону безлюдных крон деревьев и прямо перед тем, как сбежать и скрыться, стреляю офицеру Мортону в голову, и... — Закрой рот, Цезари. Правда. Закрой рот. Покинешь бистро, двигайся к Вере. И никуда больше. Объявим тебя в розыск. Пистолет в подарок. Считай, игрушечный. Для отпугивания. Но я очень, Цезари, правда, очень надеюсь, что не понадобится. Пожалуйста, не спровоцируй мне больше проблем. Молчанием расстоянием в три секунды, а потом мелкое: — Она снова в городе? — Мы с тобой давно не виделись, Цезари. Беверли Росселлини и Чейз Моро не виделись ровно девяносто дней. Так получилось. — А... Тоже с ней? — Да. Как в старые-добрые, Цезари. Молчание настолько плотное, что расстояния тут же стираются, а в голове зажигается свет. — Пошли её, а? — Кого? — Ты знаешь, кого. Энди всё ещё у ювелира. — Что? — Произошла неувязка. — Неувязка? Чтоб тебя, Цезари. — Би, послушай, — никто не называет её первой буквой имени, кроме брата, — Пошли её. Даже не ради меня, а ради неё. Ты знаешь, у них с Каспером всегда были хорошие отношения. — Она уже смирилась, что он на твоей стороне. — Теперь всё по-другому. Поговори с ней, Би. Или я с ней поговорю. Би, кто-то должен вернуться за Энди. — Сначала объясни мне, что произошло. — Потом. Просто – пусть заскочит. На пару слов. Может, чай. Хотя, я сомневаюсь, что мистер ювелир потребляет чай как напиток. — смешок непонятного цвета, — Слышала этот запах? — Его дело. — усталый выдох в руль. — Что ты увидела, когда вошла? — Ювелир в дешёвом костюмчике лежал на полу с руками за головой. До усрачки напуганный, напитый не менее. Стеклянные полки с люками от стеклореза. Что я должна была увидеть? — Не что, а кого. В стёклах правого вида просвечивается светодиодная вывеска оттенка позолочено-рыжего – «‎Jeff». — Было бы у тебя время не говорить загадками, прибила бы. Доскажешь потом. Колонка. Справа, Цезари. Осведомляю Бена. Жмёт на аварийную сигнализацию и начинает парковаться. — Я скажу ей про Каспера. Пролог как-нибудь сформулирую. Детали обсудите сами. Двигайся к Вере. Цезари? — Спасибо, Би. Это ты хотела от меня услышать? Шины резко застывают, не достав бордюра; авто офицера Мортона подражает. Через несколько секунд Беверли Росселлини открывает водительское окно, вкидывает оборотное движение левой руки в воздух, и её коллега, смекая, покидает авто. — Бенджи вышел из машины. Выходи. Руки над головой. — Ci vediamo. Sorella. Лола Моро, мать Бьянки и Цезари, лично учила детей итальянскому. Как Берта Моро учила Лолу. Как семьи врачей, лаская идеи династии, отдают детей в свои же университеты; как Элис Мелони проучилась (почти) на факультете журналистики, в институте, уже отёсанном её собственной матерью. Порода. Фамилия. Отличительный знак. Антоним напрасности и синоним качества их самих как членов всего этого пустоцветного общества. Признак желанности их собственных жизней. И цельности их путей. Тогда путь открывается в сторону света – снова в сторону света – Чейз Моро, он же Цезари в мальчишеском облике для сестры и Чак Бачински в облике заурядного вора для офицера Мортона, аккуратно, почти, как лёгкий сквозняк на манер августовского или даже крошечное дуновение вдоль парусника (а сицилийские крови Моро всегда находили море очень домашним пространством), выходит из-за задней двери с двумя развёрнутыми к небу ладонями под перчатками с наручниками на запястьях. Офицер Мортон приставляет пистолет к его ещё не высохшему силуэту где-то в ста сантиметрах, и тогда они двигаются к бистро, с плавностью более сценической у Чейза и более неуверенной у офицера Бенджи. А потом всё происходит быстро, относительно всего дня. Беверли остаётся в машине, совершает недолгий звонок, Бен Мортон и арестованный Моро заходят в бистро, проходят к туалетам, Чейз, как по плану, проникает в последнюю от входа кабинку и видит форточку. Кургузая, но круглая; хотя бы без стёкол. Расстёгивает пиджак; туалетный рулон в кабинке уже, на удивление (в бензинных бистро туалеты, в основном, никогда не посягали на совершенство), был обновлён и готов к использованию, но Чейз всё равно воспользовался толикой импровизации – подсказкой от интуиции – и искренне, со всей актёрской своей жалостью и недомоганием, попросил курирующего за дверью Мортона о дополнительных салфетках. Бенджи Мортон, исходя из собственной мягкотелости, конечно же, не без небольшого скепсиса (по крайней мере, недостаточного, чтобы не сделать глупость), согласился, отошёл к барной стойке, взял немного салфеток, а вернувшись, уже не обнаружил сначала никакой тени, затем никакого отзвука, а затем и вовсе никакого Чейза Моро. Всё получилось настолько удачно и легкомысленно, что как-то по-детски; что, можно сказать, в прятки сыграли весьма удачно. Ближе к семи часам вечера Чезаре Моро успешно сбегает из бистро с позолочено-рыжим оттенком светодиодной вывески «‎Jeff» и скрывается в темени Сиэтла, заимствуя стиль у солнца. Один-ноль. Фарт всегда обретал в ладонях Моро источник и, исходя из этого, становился неисчерпаемым, но этой осенью – в прочем, как бы не так – сладостная патока фарта начинает сушиться. В прочем, и не заканчивает. Пока что. Потому что теперь всё только начинается.

***

10.10.2005. 17:55

Пропал, как дым в потолке. Правда, в этом случае дым проследовал немного иной траектории, и, уподобившись пуле, сбежал именно горизонтально, пробил окно и выпорхнул в тучи гроз. А иначе куда бы ещё он смог упорхнуть? Под выбитым окном – никого. Когда Билли всё-таки съездил в Шелтон, округ Мейсон, после прецедента с попыткой ограбления и пропажей Киллиана с мальчиком в толстовке «‎Fuck You All», дома снова никого не оказалось, кроме всё такой же режущей тишины, аромата ореха, смешанного с терпким спиртом, и перевёрнутой этажеркой для обуви с «‎распахнутыми» стеллажами на посетительском этаже. Глаза окончательно превратились в плоды макадамии, а время окончательно преобразовалось в масло: когда Билли вернулся домой, припарковал машину мистера Кастро и запрятал отороченную грязью лопату обратно в гараж, было уже двенадцать; Киллиан не вернулся, и время подбросило Биллу Валентайну очередной капкан, на который он должен был когда-то наткнуться, но не натыкался, то ли из-за собственной гнусности в отношении к правде жизни, то ли просто ему везло – время так и не рассудило. Или же рассудило, но не озвучило. «случайно я понял что буду любить тебя до последнего дня своей жизни». Сваи в виде, конечно, иллюзий, в виде всех самых бюджетных попыток сбежать от реальности, вдруг укатываются прямо у него из-под ног, когда глаза как-то самостоятельно налипают на включённый экран и вязнут, как в пластилине, где Билли вдруг понимает, что не может остановиться читать. Он знал Киллиана и знал про чувства, знал, какой талантливый писатель вылепился бы из его друга, не будь всех этих бездонных бед, но почему-то истина, отставляемая за драпировки из лжи, намного более добра и прозрачна, чем истина, находящаяся прямо перед лицом. Мысли про анахронизмы были казнены в упор, когда последнее предложение из файла с треском прошло через глотку Валентайна. Сам Валентайн был казнён в упор. По крайней мере, так ему показалось, когда бегло и оттого незаметно жидкость из красивых бутылок снова постигла его живот капля за каплей, и первые полтора часа после возвращения в дом Билли пил так, как только умел пить. Он потерял своего единственного друга, только сумев узнать – значит, найти. Впервые – найти. Наевшись интимным отрывком из дневников Киллиана Ри, Билли Валентайн ещё долго не будет ощущать вину под оттиском из всех остальных своих, более наглых чувств, но первым, что он сделал параллельно открытым алкогольным бутылкам как собственным зрителям, вечным в своих ликованиях, это уподобился первичной человеческой версии, сгорбившись в эмбриона в одеяльных саванах, и проливался, как только мог, но через несколько минут, когда сознание его успокоилось, слёзы превратились в дробила, а сердце его внезапно врубилось, что свернулся его хозяин именно в запятую, а не в эмбриона, шоу одного актёра продолжилось, и завязка начала двигаться к кульминации. Сначала он схватил слесарный молоток и стал бить по столам мастерской, жадно, хищно – прямо, как какой-то неистовый, дурной сексуальный опыт. Затем разгромил свой деревянный стул. Тоже – молотком. При аффекте даже сам Чейз Моро не задумывался бы об эстетической составляющей своего оружия. Разгромил стул, стол, разгромил ящики, а затем в ход пошла посуда, и бой – то ли с собой, то ли просто с тенью, то ли просто ни с чем – не заканчивался ещё около минут десяти, не меньше. Билл Валентайн пережил что-то по типу деструктивной ажитации собственного чувства горестности, стыда, вины – в прочем, чего только не было намешано в этом коктейле. Внутренний зверь взял над ним верх, и всё, что оставалось Валентайну, это поддаться, иначе – пострадал бы сам. Такова хореография боли. Боль всегда будет посягать на свободу, вопрос здесь только времени. А время – масло. Так говорил его закадычный друг Киллиан, пропавший в немоте пробитого телом окна прошлой ночью наверняка вместе с Каспером (логически Билли так и не перевязал те события, и до сих пор не знает, что именно произошло тем неразгаданным вечером, и почему кому-то пришлось влететь в окно), и теперь безостановочно молвит его внутренний голос. Как будто бы не тот пропавший в окне прошлым вечером, тело которого, по идее, должно было бы быть на асфальте, а Валентайн разбился на манер всего дня, в целом. В целом, день получился какой-то разбитый. А потом осколки его персонажа, осколки дня слепились, и изнурение наконец-то покрыло его безобразное тело; Билли Валентайн вырубился на тринадцать чистых часов, ни разу не пробудившись. Киллиан в квартире так и не появлялся. А затем дверь открылась. И когда, проснувшись около четырёх часов дня, ювелир уже стало быть подготовился выходить на основательные и категорические поиски своего Кила (не имея никакого понятия, где искать, а уж тем более, сколько, но имея только цель, вину и вино в косматых горячих венах), дверь в сознание открылась, на преддверии тут же встретилось множество мыслей от мозгового штурма – крупных и мелких. Но больше мелких. Мальчик-кубинец Каспер. Капитан полиции с кострового оттенка головой и определённо обжигающими репликами. Итальянец в выглаженном пиджаке. Киллиан. Киллиан. Киллиан. А потом открылась другая дверь. И время-масло подкинуло Валентайну последний капкан. Новый персонаж. На этот раз последний, который ожидал бы увидеть Билли. Шуба из норки. Чёрная, как вся прошлая ночь. Чернее. Волосы светлее, но всё такие же чёрные. Пахнет лаком, но не духами. Или же духами, но слишком дорогими, чтобы Валентайн их разгадал. Непозволительно эпатажная для района поза, помада барбарисового оттенка и сигарета как вишня всего отороченного в своей уверенности амплуа. Эдакая Coquette, но ещё не Grande, а оттого более жгучая и желанная. Непостижимая. Протягивает руку. Элегантно, но вне пафоса. «‎Богиня» – подумал Билли, и застыл. — Простите, что без стука. Не была уверена, есть вы, нет. — Магазин закрыт на неопределённое... — Бла-бла. Я не за цацками, Билли Валентайн. И вообще, больно вы молоды для такой профессии. Профессия ответственная. Честно, думала, вы будете старше. Но так даже лучше. Заходит в мастерскую, медленно, но без манерности, закрыв дверь. — Короче, ближе к делу, jeweler-boy. В моём роду никогда не было итальянцев, поэтому ёрничать не собираюсь. Время столбенеет и бронзовеет, а дама в шубе продолжает маневрировать пространством, одной рукой тушит сигарету о ручку двери, другой – достаёт ничто иное, как то, что за весь этот беспринципный октябрь Билли успел узреть в большем количестве, чем видел за всю свою жизнь. Пистолет юрко утыкается в подбородок. — Мишель. Мальчик-кубинец в какой комнате?