Медея полуночная

— Я придумала, как победить терроризм. Надо просто перестать обращать внимания на взрывы и смерти. Делать вид, что ничего особенного не произошло. Медея стояла у кровати в моей длинной рубашке, неправильно застёгнутой. Я видел её от пояса и выше, но мог с уверенностью сказать, какого цвета лак у неё. Она вошла бесшумно, значит, была босая, значит, сдержанный красный. Я не знал, что с ней делать. Медея приходила, когда хотела, и уходила, когда хотела. Однажды утром она вошла, принесла два ароматных французских багета, длинных, как летний день в детстве. Сбросила нетерпеливо сандалии, забралась на диван с ногами, достала первую попавшуюся книгу и стала откусывать от багета, жадно читая. Чёрные кудрявые волосы блестели на солнце, и по полу неровными квадратами тоже лежало солнце. — Привет,— сказал я. — Я уже полчаса пришла, а ты только поздоровался. Хочешь хрустящую корочку? — Хочу. Я оделся. — Я на операцию. — Сильно никого не мучай там. — Обещаю. Она вдруг расплакалась. А когда успокоилась, сказала: — Я тебя дождусь сегодня. День был кошмарный, и я вернулся злой и очень уставший. Сел в кресло, выкурил три крепкие сигареты подряд. Медея смирно сидела и смотрела на меня. Я видел, что она очень переживает. Она сцепила руки у себя на коленях, но молчала, хотя я знал, что ей хочется что-то сказать. Я часто смотрел на её пальцы на руках: самые красивые пальцы, тонкие, по-настоящему девичьи. Потом не выдержала: — Поесть принести тебе? — Я из-за стола только. Откуда ты знала, что сегодня ничего не получится? Она соскользнула на пол быстро, села рядом на подлокотник и провела пальцем по моему лбу. — Ты весь в морщинах. — Разумеется. — Пошли на улицу. Там хорошо. Просто воздухом подышишь. На улице и в самом деле было хорошо: капал редкий дождь, фонари светили спокойным светом, и главное — никого больше не было. Удивительно, до чего люди опасаются дождя. Медея вдохнула полуночный воздух. — От скошенной травы пахнет разрезанным арбузом, ты знаешь? — спросила она. Пахло арбузами, травой, дождём, мокрым асфальтом и Медеиным ароматом. Благодаря аромату я с ней познакомился. Я бродил по книжному магазину, перебирал всё подряд, листал книги модного китайского автора, но мне ничего не нравилось. Тогда я купил себе книжку по французскому языку, чтобы учить его за чашкой кофе, и носил с собой под мышкой: уходить из магазина не хотелось. Там было слишком много книг и слишком много красивых девушек. Я смотрел на них, они на меня, и я чувствовал, как глухо сердце болит, думал, что пора идти домой. Вместо этого пошёл в антикварный отдел, купил пару египетских монет, а потом, проходя мимо отдела искусства, остановился. Аромат был не лёгкий и не тяжёлый. Не весенний и не вечерний. Не цветочный и не цитрусовый. Очень отдалённо из глубин памяти всплыл аромат зимними праздниками, чуть тяжеловесный, но приятный, словно обнимающий, помадный, новогодний. И от этой девушки аромат исходил очень похожий. Я остановился. Она стояла ко мне спиной, и я вдруг захотел, чтобы она не поворачивалась. Вдруг она окажется не такой французской, как её аромат. Она была в простой красной куртке, чуть более высокая, чем ей пошло бы при её фигуре. Я взял с полки первую попавшуюся книгу — «Первобытное искусство». Почему-то мне тут же захотелось её купить. Но я отложил, а потом, разумеется, забыл её на полке, потому что девушка двинулась задумчиво куда-то между стеллажами с книгами, а я лунатически последовал за ней. Встал посреди зала с какими-то дамскими романами в твёрдой уверенности, что она пройдёт ещё раз мимо. Так и произошло. — А от цитрофортунеллы, когда она цветёт, пахнет парфюмерией. Я бы купила такие духи, но таких нет,— продолжила Медея.— Давай с тобой изобретём такой фотоаппарат, чтобы он не снимки делал, а запахи запоминал? Мне понравилась эта идея. Медея очень необычно фотографировалась. В моменты, когда я щёлкал затвором, она исчезала из этого мира, оставаясь где-то внутри себя. Она никогда не позировала, а просто переставала существовать. Так что и на снимках выходила почти бестелесной. Однажды мы гуляли в посадках, у самого ручья, широкого и холодного. Медея села, спустив ноги в воду. — Не простудишься? — Я очень закалённая. Я могу по морозу босиком ходить, как девушка в той песне. Минуту спустя она сбросила всю свою одежду и сказала: — Фотографируй меня. И, как обычно, ушла в себя, стоя по колено в воде и любуясь на ветки ивы. Я был немного обескуражен, потому что впервые видел её раздетой. Но снимки получились очень хорошими, даже те, что делались уже в сумерках. На мою многословную речь о том, как легко она обнажилась, Медея ответила коротко: — Ты располагаешь. Постепенно плохое настроение ушло. Умиротворение ночи и тёплые ладони Медеи подействовали. Руки у неё всегда были тёплыми, даже на морозе. — Вот у нас в языке есть слова, которые совсем не нужны. — Какие? — спросил я. — «Надо будет» и «надо было». Ты замечал, что если говоришь «надо будет», то никогда этого не сделаешь? — Она посмотрела на меня внимательно. — Надо бы съездить туда, надо бы сделать то, надо бы зарядку начать делать,— скучливым голосом пояснила девушка. — Наверное, ты права. Я обычно беру и делаю, если нужно. — Ты вообще странный, как пришелец. — Это комплимент? — Не перебивай женщину в порыве философствования. А если говорят «надо было», то какой от этого смысл? — Никакого, тоже верно. — Вот видишь.— И она замолчала.— А в других языках тоже есть такие слова? — Полно, Медея. У Медеи был нос с лёгкой горбинкой. Почему-то она этого стеснялась, и если что-то приводило её в смущение, то она касалась пальцем кончика носа. Довольно непривычно, если не знать, но скоро я и сам стал так делать. Мы спустились к набережной. Вода плескалась тихо, и дождь закончился. Медея разулась и спустилась по мокрым ступенькам в воду, приподняв края юбки. У неё была поразительная любовь к воде. Прошлым летом мы с ней устроили путешествие: просто сели в поезд, доехали до соседней области, забрели в леса и поля и вдруг увидели заброшенный вагон поезда на ржавых рельсах. Медея пришла в восхищение, забралась в вагон и не успокоилась, пока всё не исследовала. Я сделал снимок, где она сидит на площадке, поставив ноги на ступеньку чуть ниже. Когда мы шли обратно, вагон тоскливо стоял на фоне закатного неба. Словно не хотел, чтобы его бросали. В гостинице мы с Медеей выпили венгерского вина и сразу же уснули. Медея выбралась из воды и поднялась по мокрым ступеням. Я подал ей руку, как обычно, с удовольствием ощутив её ладонь в своей. Мы гуляли до утра, купили ей в ночном магазине мороженое — сам я не люблю мороженое. Потом, сделав круг, в том же магазине купили колы. Рассвет уже занимался, и я проводил её домой. Через день Медея позвонила мне и сказала, что поехала в гости к родным в Брянск. Но отказалась, чтобы я провожал её на поезд: уезжала и приезжала она всегда одна. С тех пор я больше её не видел. В наш город она не вернулась. Впрочем, она и раньше могла уезжать надолго.