Thot

      Его подушечки упираются в нёбо, намеренно скользя внутрь. От рвотного рефлекса отучилась ещё в начальной школе, когда случайно узнала о свойствах организма, дотронувшись кончиком металлической ложки с йогуртом до миндалин. Хотелось быть «не как все», что, впрочем, и вышло. На лицо одни плюсы.       Нёбный язычок не трепещет под грубыми прикосновениями, ему мало. Глубже. Сильнее. Резче.       Слюнки копятся в уголках губ, густой жижей капая на столешницу.       Немыслимо. Только что читала ему о возвышенных чувствах, что воспевали века назад языком любви, а сейчас он охотно изучает мой — влажный, шершавый — время от времени царапая заусенцем на ногте.       Легко запудрить голову любому: лучшему другу, хирургу, полицейскому, профессору. Алгоритм одинаков: путь стервы, дурочки с острым язычком, не знающей различий меж «любовью» и «трахом на один раз». Главное — вжиться в роль так, чтоб эти олухи повелись.       Заставь их из кожи вон лезть, чтоб твои нефритовые глазки заметили катышки на первоклассных свитерах, лёгкую щетину на подбородке, неровно подстриженные виски, да что угодно. Ведь именно маленькие несовершенства, из коих слеплен любой, дурманят хуже прочего — все хотят, чтоб заметили особенность, а не безликую оболочку тела.       Костяшки неприятно трутся о зубы, вызывая ощутимое напряжение в дёснах. Ему всё недостаточно. Кончиком языка касаюсь грубого металлического ремешка швейцарских часов. Этот англичанин явно знает себе цену, суй по локоток, сладкий, не ошибёшься.       Деловито поправляет очки на переносице, отстраняясь, опаляет хмельным дыханием, произнося «Софи» мягко и нежно, будто рукой не пытается достать и вывернуть желудок. Грубые губы, чуть растрескавшиеся от вечного сквозняка, соприкасаются, разливая по телу мазут, оставшийся от драгоценной нефти.       Сердце не делает кульбит, подпрыгивая в груди, мысли не путаются, связываясь в булинь, передавливающий рёбра. Едва киваю, не сводя глаз с диоптрий, поймавших блик, но волосы все равно очерчивают скулы, стоит коленям упереться в жёсткий ворс.       Слизываю остатки полупрозрачного геля для губ, приятная мята остаётся на самом кончике языка. Бляшка ремня бьётся глухим ударом о ковёр, а стопроцентный хлопок спустился до лодыжек. Душно.       Последний раз пресную, прежнюю тихоню Софи видел Паркер, посадивший её в такси до аэропорта. Билеты до Лас-Вегаса и безлимитная кредитка — что ещё нужно девушке на двадцатитрёхлетие? Правильно, ворох комплексов, правил, выгравированных на подкорке, нравственные родители, поучающие и контролирующие каждый шаг. Птичка тогда вырвалась из узельной, ограниченной клетки из тонких прутиков металла, расправила, осмелев, крылышки, и взмыла выше звёзд.       Вегас сиял, цветными вспышками оседая на роговице. Белая прямая дорожка была принята со скептической радостью: «Привыкание — фикция, глотай». Слизистая рассосала рассыпчатую пыль, дарящую туман перед глазками, будто немного расфокуса, фотошопа и автотюна смешали и дали тебе прекрасную демо-версию. Загляденье.       — Ты тигрица этой ночи, Софи, — незнакомый прокуренный голос не лжёт. Коготки царапают чью-то (вряд ли того, кто подхватывает на руки, и точно не того, кто только что плеснул словесного бензина в огонь), спину, рисуют зигзаги на лодыжках, оставляют полоски на животах, врезаются в шеи, заставляя опрокинуть голову. Безумие.       Губы посасывают, щёки создают вакуум, каждый предварительно вылизанный бугорок теперь нежится в тёпловой пушке рта. Тонкая ниточка слюны утолщается, Риду такие примитивности нравятся. Подаётся вперёд, держа руками хвост, чтоб не отстранялась, и вколачивается грубее, достигая наинижайшей щитовидной вены кончиком головки. Глупый умник, возомнивший себя царём.       Примерить чужую маску на один день — плёвое дело. Имя девушки этой профессии выбирают подстать идеалу: одна становится тачкой из люкса, вторая этикеткой бутылки, а третья растворяется в абстракции. Мой вариант был единственным: кокотка. Мальчики любят загадки, безделушки и бумажки, так стань одной из них, элитная ночная бабочка времён Второй империи.       Профессор прикрывает рот кулаком, оставляя отпечаток зубов на шершавости пальца. Не дышит, тихо стонет, и когда вбираю его полностью, и когда вылизываю уздечку, пуская электричество по венам к немолодому сердцу. Сложно сдержать улыбку, если тебя резко поднимают на ноги и, едва держащуюся от падения, небрежно кидают на стол, как нудный учебник по истории Франции.       Город грехов охотно принимает в свои ряды каждую заблудшую душу, милуясь и упиваясь соком безвинной жертвы. Не забывай только время от времени вводить пин-код, да чаще обналичивай зелёнку. Позировать в объектив обнажённой оказывается даже весело. Новая затяжка придаёт сил, а мужские руки, по-зверски насаживая, сменяются быстрее, чем огни светофора. Запись получится классной, обещали скинуть по почте.       Скольжения мокрого языка по запястью. Жарко. Наглые выпады бёдер, дёргает за металл сосков, с силой оттягивая. Шипение и нескончаемое стенание, рвущее обои на стенах рабочего кабинета. Спина елозит по древу, комкая важные бумаги, которые восстанавливать — сущий ад. Но это потом. Сейчас протяжно всхлипываю каждый раз, как Бенедикт вынимает член из меня.       Спокойный, медленный ритм срывается в бешеный, искорки пляшут перед глазами, но они и не думают замедляться. Сколько?.. По щекам плавно течет тушь, вытереть которую просто нет рук — все в заботах. Одна ладонь ложится на шею, взывая обратить всё внимание на её обладателя. Да когда ж это, блять, кончится?.. Всё ещё дрожа, скромно приоткрываю ротик, он же по-хозяйски, как кукловод, запрокидывает голову так, чтоб только ему было удобно. Толчок, и угольные паховые волоски щекочут ноздри. Выдох, и снова. До бесконечности.       Ускоряется, вынуждая подмахиваться бёдрами навстречу. Бесцеремонно входит и стремительно выходит во всю длину, полностью лишая рассудка. Дыхание чаще, чем просьбы не останавливаться. Молитвы инкубу ни к чему, тем более когда сама суккуб, подчиняющийся только пошлости, разврату и сексу.       Удары сливаются, путаясь меж собой, то ли от действия веществ, то ли от тесноты и духоты. Не разберёшь даже при желании, где один, а где второй — всё монохромично, тождественно, одинаково. Глубокий рывок со всех сторон заставляет сжаться в самую маленькую точку на карте Земли. Вспышка, сравнимая с Большим взрывом, и пустота.       Вязкость капает прямо на стол, Бенедикт отошёл за салфетками, а я всё лежу, потупив взгляд в идеальный потолок с кро-о-охотным разводом. Его кабинет топило прошлой весной. Перебирала архивы и откопала счёт за восстановительные работы. Скука.       Небрежно накрывает бумажными полотенцами сверху, даже не поднимая глаз на засосы, оставленные по всему корпусу. Я обошлась с ним нежнее: всего-то тридцать полосок в одну сторону и тридцать в другую. Подумаешь, мелочь.       Сама промакиваю расплывающееся пятно, приводя себя в порядок. Медленно снимаю порванные трусики, всё равно без надобности, и отдёргиваю юбку. Должна всё скрыть, если нет, то о последствиях подумаю позже. Полупрозрачная блуза с длинными рукавами — отличный выбор, Софи. Так держать, кокотка!       На идеальность внешний вид вовсе не претендует, и отражение в зеркале это только лишний раз подчёркивает. Упрямая стекляшка, не дающая женщинам спокойно жить…       Промакиваю уголки губ, выкидывая бельё в его мусорку.       — Мисс Престон?.. — это что, волнение?       — Да, Бенедикт? — веду бровью, будто есть дело. Эта цель себя исчерпала, холодные английские ветра ничем не отличаются от жарких объятий танго, но пора идти, дальше — следующая цель.       — Вас проводить?       — Нет, спасибо, — открываю кошелёк, отсчитывая купюры, — это вам за занятие. Саган была мне по душе. Следующая встреча также? В среду? — обезоруживающе улыбаюсь на его недоумённый вид и, виляя задом, ухожу за новыми подвигами. Галочки сами себя не поставят.