хвост кометы

ренджун находится на типичной вечеринке с бассейном. только бассейна нет, вместо него — целый океан. музыка разрывает басами тяжелый летний воздух на самом краю сознания. ренджун вглядывается в темноту водной глади: луны нет, огни от ведущей к побережью лестницы лишь едва освещают еще теплый песок. раньше были бассейны, на вечеринках, он помнит как его столкнули в холодную апрельскую воду, а донхек прыгнул следом с воплями. объективно — ему это было нужно, чтобы протрезветь. ренджун просто проиграл в бирпонг. в восемнадцать лет все было по-странному легко. ренджуну всегда нравилось быть серьезным, думать о разном, смотреть в пустоту космического черного неба, вдумчиво перелистывать страницы книг, держа карандаш в зубах и оставляя пометки; нравилось анализировать и мир чувствовать. сейчас он по какой-то причине не чувствует ничего, он все еще серьезный — отчаянно пытается таковым быть. ходить на работу, в выходные отдыхать, невольно прокручивая в голове список задач по работе и дому, счета, налоги, мечты о курсах иностранного и графического дизайна. к понедельнику он никогда не бывает отдохнувшим; чуть более выспавшийся, но такой же взмыленный. иногда ренджуну кажется, что он замотался в петле, и мыски туфель едва касаются шаткого табурета. когда он перестал понимать этот мир? в какой момент все смешалась в горячечный бред и выплюнуло его в дурной бессмысленный сон, который, о боже, оказался реальностью. почему с возрастом он не понял, как все работает? другие ведь справляются, успешно расставляют галочки напротив завершенных задач и гордятся своим кипиай. ренджун тоже вычеркивает дела и никогда не отлынивает от работы, только никакого удовлетворения он не чувствует. и ненавидит себя за это затянувшееся ребячество. — давно ты тут? — различить шаги по мягкому песку он не смог бы, даже если бы не ушел глубоко в себя. — минут двадцать? — хочешь еще пива? — донхек покачивает жестяной банкой перед лицом ренджуна, словно гипнотизируя его. — нет, мне уже хватит. — что, похмелье оставляет неизгладимые впечатления на весь день? ренджун серьёзно кивает. — кто бы мог подумать, что после двадцати с телом начинается такая херня, — донхек ставит банку в песок и замолкает. ренджун это в нем любит, несмотря на градус активности, который с возрастом поубавился, донхек всегда знал, когда лучше молчать. прямо как сейчас, у тихо плещущегося океана под беззвездным небом. ренджун теряет ход времени и будто даже проваливается в сон, пока донхек не произносит: — поцелуй меня? а вот это в донхеке совершенно не нравится, даже раздражает. дурацкая привычка. — снова? ты уже обнял всех, кого мог. может хватит тактильности? — ренджун пытается быть серьезным и пресечь все попытки. беда лишь в том, что в последнее время с серьезностью отношения совсем не складываются. донхек будто чувствует и пользуется этим. — ты же прекрасно все знаешь. — ладно, но только потому, что я под кайфом. донхек закатывает глаза, но улыбается. во рту ренджуна сладко и мокро, от джойнта и асти. донхек опаляет его горячим дыханием, вталкивает спирт в легкие и случайно задевает открытую банку пива. ренджуну не нравится чувствовать себя так, будто ему восемнадцать, будто это происходит в первый раз. он убеждает себя, что этот — последний, но каждый раз за ним оказывается следующий. донхек догадывается, что ренджун пытается вырасти, но каждый раз целует его и тянет на дно. может быть, это ренджун утягивает его туда, не отпуская в свободный полет, постоянно напоминая о себе. донхек счастлив на своей работе, его кожа отливает здоровым оттенком и правильным питанием, но почему-то он продолжает целовать его. как на той самой вечеринке, когда они продрогшие сидели у края бассейна и кусали посиневшие губы друг друга. это абсолютно ничего не значило: таково было не правило, а реальность. донхек любил прикосновения, ренджун любил делать глупости. ему нравилось иметь нелепый смешной секрет в их компании: ох, у ренджуна есть какая-то тайна. еще забавнее было делить ее на двоих с хеком. в трезвом виде они никогда себе такого не позволяли. после двадцати это все резко захотелось прекратить, отделаться от донхека и дури в голове и легких. но вместо того, чтобы отдаляться, он цеплялся за донхековы плечи сильнее обычного и больно кусался. очень хотелось, чтобы все было как раньше, чтобы эта отколотая постоянная перестала дрейфовать в открытом космосе и вернулась туда, откуда появилась. «как раньше» ничего и никогда не будет. во-первых, возраст. во-вторых, состав. джисон все еще учился в университете на другом конце полуострова, а ченле без лишних слов и прелюдий переехал в штаты. может быть, они оказались самыми умными из них, самыми серьезными. это место утягивало, хлюпало и выло как страшные твари в мистических топях. чем дальше — тем лучше. бежать — глупо; трусость, неискренность. раньше ренджун был в этом уверен, в последнее время ему кажется, что это лучший способ наконец-то повзрослеть. иначе это будет длиться вечно. марк, растянувшийся на диване, со стеклянными глазами, смотрящий в потолок с такой серьёзностью, будто там показывали фильм. ренджун надеялся, что те кадры не терзают его в такие моменты, но что-то в изгибе бровей заставляло тревожиться. марк образцовым примером взросления не был: работал в музыкальном магазине и время от времени заливал семплы в интернет. возможно, он был по-своему счастлив в этой ленивой рутине. чего не скажешь о джено. он постоянно жаловался на потраченные годы в университете, на государство, на марка, который снова под кайфом; обижался, когда его не слушали. лишь иногда смягчался, улыбался как прежде, гладил ренджуна по волосам, позволял донхеку шутить над собой и настраивал струны с марком. его напускное недовольство иногда вызывало смех, но скорее изматывало и превращало общение с джено в минное поле. быть вредным ребенком, по мнению ренджуна, — худшее решение. донхек просто был. самим собой, как и всегда. может быть, он положил на это все свои силы и угробил сотню часов, тренируясь перед зеркалом. балансируя посреди пустоты на невидимом канате, ради того, чтобы склеить осколки в мозаику. кривую, с острыми краями, недостающими кусками, но все еще узнаваемую. поэтому он целует ренджуна так, словно им по восемнадцать. потому что им обоим это нужно, спасательный круг, безнадежно брошенный посредине бушующего шторма. они сидят в тишине, и ренджун не может удержать эти слова. они тяжёлые, душные, как июльский день после дождя, они как топи. — как думаешь, каким был бы джемин к двадцати пяти? донхек переводит взгляд с воды на ренджуна и хмыкает: — таким же дураком, только более важным. с какой-нибудь хорошей работой и девчонкой лет двадцати. ренджун улыбается — дураком джемин никогда не был. никто из них. только вот по-дурацки жизнь пройти может у каждого. — думаешь, он бы рассказывал про криптовалюты? — кто? джемин? — донхек возмущен. — никогда в жизни, у него болела голова от элементарного сложения. он бы заваливал бытовухой, знаешь, эти истории, которые можно вообще не слушать, но ты зачем-то запоминаешь каждую. ренджун согласно кивает: — неудачная вышла шутка с валютой. — юмор у тебя совсем не-джеминовский, — качает головой донхек и утыкается ему в шею. про джемина сложно много говорить, но легко постоянно о нем думать. больно, но мысли сами бесконечное количество раз возвращаются к нему, к той ночи, когда его кровь была на руках, пульсировала, вытекая из раны. багряные руки марка, со сбитыми костяшками, похлопывающие джемина по щекам, его голос отчаянно просивший не закрывать глаза и продержаться еще буквально минутку. мысли витают вокруг джено с рассеченной бровью, непопадающего по кнопкам телефона. пляшут вокруг донхека, держащего голову отключившегося джисона. ренджун не знает как, но помнит его пустые влажные глаза. будто вчера это было, злой ченле, весь на нервах, отбирающий у джено телефон и кричащий в трубку. а ещё он помнит джемина. и за это ему бесконечно жаль. он знает, как он смеялся, играл бровями, глупо себя вел, а потом внезапно уходил в себя, резко выныривая привычным дурашливым джемином. но помнит только лицо исказившееся от ужаса, помнит слезы на чужих ресницах и тихое: «пожалуйста, мне так страшно и больно». после этого они никогда не дрались на улицах с такими же дураками с горячей кровью. избегали встреч и этого неизбежного разговора, мысленно перекладывая вину с одного на другого. ту ночь обсуждать не принято, после нее все будто бы застыло в смоле, и ренджуну никогда не будет больше девятнадцати. пробка должна была вылететь из бутылки: джисон уехал в другой город, лодка покачнулась; чуть не перевернулась, когда ченле прощался с ними в аэропорту. но нет ничего более постоянного, чем что-то временное. они все ещё сидят на якоре в этой чертовой шлюпке посреди океана. ренджун боится остаться в ней последним. — знаешь, я начинаю забывать некоторые моменты, — горячая голова донхека греет плечо. — мне кажется, что джемин говорил и делал какие-то другие вещи, но я не могу вспомнить. будто последние четыре года мои мысли меняли его. я боюсь, что забываю его настоящего. — знаю, — ренджун гладит волосы на влажном донхековом затылке, и так болезненно не хочет взрослеть. он не хочет обсуждать это, не хочет оставлять в прошлом, боится потерять что-то важное, боится простить себя и всех остальных. — поцелуй меня, пожалуйста, — говорит он, понимая, что дышать становится совсем невыносимо, и от челюсти к плечам ползет привычная ноющая судорога. донхек грустно улыбается, не глядя в глаза напротив, и подаётся вперёд. ренджун хочет повзрослеть, но совершенно не понимает, что для этого нужно, и почему ему кажется, будто он влачится по земле уже сотни лет. ренджун прекрасно осознает, что не хочет повзрослеть, а хочет отпустить. но как и донхек зачем-то режется об осколки, пытаясь собрать их воедино.