позволение

Пс.41:8. Бездна бездну призывает голосом водопадов Твоих; все воды Твои и волны Твои прошли надо мною.

— Я люблю тебя. — Кроули, пожалуйста. — Нет, ангел, я люблю тебя. И даже не спишешь на обезличенность — демон использует местоимение. Он не курит уже несколько десятилетий, заменяя дым между губ признаниями. Ощущается содранными нарывами. Не зажившими, новыми, едва переставшими мазать сукровицей. — Кроули, дорогой мой, мы же обсуждали это, — Азирафаэль обращается прямо, будто имя, выбранное добровольно, заставит услышать, внять, остановиться. Конечно, он знает, что демон продолжит. Они проходили это столько раз, что ангел может уже с точностью до падежей предсказать чужие слова. — Я люблю тебя больше каждой чертовой звёзды, ещё не образовавшейся и уже ставшей чёрной дырой, — демон падает перед ним на колени, отбивая плоть и оставляя кусками тепло на кресле позади. — Я готов ради тебя время, пространство и материю уничтожить, ради тебя и этого чувства в груди, которое мнёт меня заживо каждый день. Когда ты рядом и нет, — Азирафаэль берёт в кредит у совести время, чтобы расслышать неразбавленную безысходность под каждым гласным, а после сразу же тянет на себя, хватаясь за кисти и перехватывая за предплечья. — Даже если мне выколют глаза, в отсутствии света я буду видеть тебя, твои руки, твои плечи, кисти и пальцы у моих скул. Если меня развоплотят, всё, что останется от меня, память о тебе, образ, по которому можно воссоздать и оставить миру наследием, чистым и вечным, — демон противится, но слабо, оставляя всего себя в голосе, оказываясь куда быстрее рядом с Азирафаэлем. Близко настолько, что вдохнуть без чужой обеспокоенности невозможно. — Я не запачкаю ни единого пера в своём сознании дёгтем мыслей. Там стерильно, там только ты и мои чувства, которые не посмеют тебя коснуться. Пока ты сам не позволишь. — Я люблю тебя, и сам Господь мне свидетель, — Кроули кренится вперёд, и дрожь капает с кончиков ресниц на ангельские ключицы и остаётся в ямках, не высыхая тысячелетиями. А Азирафаэль не вытирает: то ли не смеет, то ли боится тревожить, лишь бы осложнений не было. Кроули дорог ему. Ангел шепчет, что Бог сегодня страшно занят, и прижимается к виску губами. Легко, осторожно, едва весомо. Чтобы демон всё существо своё сконцентрировал, пытаясь различить касание между рыжины прядей. Всего пара мгновений, чтобы оказаться около уголка губ — не дальше. Как знак, что он всё слышит, всё понимает. Он рядом. — Ангел, ангел, — демон покрывается трепетом, почти страхом потерять мгновение около, каждый раз, когда Азирафаэль чуть запрокидывает голову назад и вбок, чтобы посмотреть. Мягко укладывая взгляд на горло, в котором бьются бешеные слова. Кроули едва сдерживает их. Срывается он на последнем, третьем контрольном пункте — поцелуй в лоб. Он роняется макушку ниже ангельских плеч и задыхается от того, как любит вслух. Каждый звук раздирает связки и оседает на пальцы, что остаются в коротких волосах на затылке, ошмётками. Когда демон успокаивается, — я люблю тебя, я люблю тебя, люблю, люблю, люблю, прости Господи, — Азирафаэль начинает заново, останавливаясь у виска. Пара секунд — и около губ. Чуть быстрее; они уже проходили это: Кроули изворачивается и быстрыми, отчаянно-рваными поцелуями покрывает края чужих губ. Ангел отстраняет его достаточно быстро, чтобы не успеть привыкнуть; достаточно медленно, чтобы почувствовать. И всё повторяется заново: висок, уголок губ, лоб. Чтобы после уложить уставшую голову на свою грудь, открывая равномерное сердце чужому слуху как откровение, больше слов, знаков и всего существующего. Кроули принимает и дышит через раз, сжимая пальцами ткань за пределами ангельской усталой улыбки над ним до острой боли в суставах. Всё равно на порядок слабее, чем под левой грудью. — Всё будет хорошо, Кроули, — тихо, едва слышно говорит ангел, больше для себя, и демон позволяет себе забыться.