Под покровом ночи

      Чу Ваньнин просыпается посреди ночи. Сизый туман его сна без сновидений рассеивается в мгновение ока дымом от палочки горящего благовония, густые ресницы трепещут крыльями бабочки, и острые глаза феникса медленно открываются, устремляя приобретающий фокусировку взгляд прямо перед собой.       В спальне натоплено, и в воздухе витает приятный аромат терпкого, цитрусового и пряного. Вместе с осознанностью в тело возвращается тянущее ломящее ощущение в области поясницы, и в тех местах, в которые ночью с безжалостностью дикого зверя вгрызались зубы императора, пока он, опоенный и одурманенный любовными зельями, страстно отдавался и двигался ему навстречу, вовсю расцветают пламенные цветы.       Стыд и горечь оплетают сердце Юйхэна ядовитым плющом, опаляют шею, кончики ушей и скулы. Словно его могут увидеть, он опускает голову, чтобы скрыть свои эмоции. И натыкается взглядом на крепкую грудь, виднеющуюся из-под разошедшийся на ней ткани халата.       Император спит. Но даже во сне его горячая кровь кипит раскаленной лавой, так, что лежащий рядом Чу Ваньнин чувствует всем собой жар его тела.       Сейчас, когда сон Мо Жаня так крепок, а он не может спешно собраться и покинуть императорские покои, Чу Ваньнин, вдруг чувствуя себя в безопасности, какое-то время молча созерцает чужую грудь, покрытую следами шрамов. Старыми, полученными по его вине. И новыми... словно нанесенными в наказание за то, что он, его учитель, в очередной раз не смог его защитить.       Чу Ваньнин поджимает искусанную за ночь нижнюю губу, и во взгляде его опрокинутым сосудом с вином плещется болезненная нежность и сожаление. Он поднимает подрагивающие кончики пальцев, и холодные подушечки мягко касаются обжигающе горячей груди.       Он ведёт ими по бледной полоске шрама, словно баюкая давно застывшую и приевшуюся боль, щерящую рваные зубы рубца на ласку.       Такой горячий.       Император глубоко вздыхает во сне, и его грудь медленно поднимается под прохладной ладонью, расправляется клетка ребер — и сердце с оглушающим стуком ударяется прямо в раскрытую ладонь. Чу Ваньнин от неожиданности отдергивает руку и вскидывает голову, но вместо холодно-насмешливого взгляда встречает лишь беспокойно спящее выражение лица.       Император во сне слабо хмурится: густые брови сводятся к переносице, а челюсть напряжённо сжимается, придавая его лицу суровый, но при этом будто бы уязвленно-раздосадованный вид.       Неприятный сон вцепляется в Тасянь-цзюня крепкой хваткой, острыми когтями утягивая в свой липкий мрак. Император, наступающий на бессмертных, способный держать в страхе весь заклинательский мир, оказывается неспособен преодолеть собственные кошмары.       Такой неожиданно беспомощный и уязвимый. Словно он ещё ученик...       Чу Ваньнин не может этого вынести: он поднимает ладонь, желая разгладить морщинку на чужом лбу, но губы императора вдруг размыкаются, выдыхая:       — Ваньнин.       Чу Ваньнин замирает: его рука вздрагивает, повисая в воздухе, так и не коснувшись чужого лица: беспокойство на нем становится ещё сильнее, делая его выражение совсем несчастным. Красивое мужественное лицо Тасянь-цзюня становится обиженным, словно он знает, что его должны утешить, и не понимает, почему учитель не спешит успокоить его сон.       В конце концов, он ведь просто спит, правильно? И не будет ничего страшного, если Ваньнин позволит себе капельку затаенной в сердце нежности? В конце концов, он столько таил её в себе, терпеливо снося все возникающие препоны, разве он не имеет право проявить к нему немного тепла, что все ещё сжимает его сердце? Разве он не может позаботиться о своём ученике? О том, кого он всем сердцем...       Чу Ваньнин резко выдыхает, и одним движением вдруг подаётся вперед: он припадает к чужой груди, прижимается телом к телу.       Его кожа холодом свежего родника сталкивается с жаром палящего зноя. Он закусывает губу, утыкаясь лбом в чужое плечо, и накрывает ладонями грудь, словно пряча и защищая в них чужое колотящееся сердце. Пусть он позволит себе это только сейчас, но он позаботится о своём ученике.       — Ваньнин, — вновь выдыхает Тасянь-цзюнь, и его объятия, словно лоза, обвивают чужое тело, крепко прижимая к себе.       Ваньнин не видит, как тёмные глаза медленно открываются, выдавая их странное глубокое выражение, словно император получил в руки величайшее из возможных сокровище.       Только чувствует, как жаркие объятия становятся крепче и Мо Жань слегка наваливается на него всем телом, сонно подминая его под себя.       Учитель оберегает своего ученика от безжалостных ночных кошмаров.       Император не позволяет ночной прохладе дотронуться до своего учителя.